Натянутые струны

Осадок. Осадок от того беспричинного холода будто уколол душу и врос в неё льдинкой, заставляя то и дело ёжиться от слабой боли. Порой казалось, что лучше уж она была бы сильной, ведь при таком раскладе дел её острота ощущалась совсем далеко, но продолжительно — неприятных ощущений словно и не существовало, однако по неведомой причине они висели тяжким грузом. Прямо как в те моменты, в которые Стефан ненамеренно размышлял о том, как стучало своё живое сердце, а потом боялся, боялся, что оно остановилось бы только оттого, что он об этом думал. И поэтому Трей кривился лицом, резко выдыхал носом и почему-то хмурился… не то от тревоги, не то от собственной же потерянности. Да. Именно такой эфемерной болью являлась эта странность. Но не сказать, что Трей взаправду был раздосадован всем произошедшим — отнюдь, он считал, что чтобы обидеть его, нужно было приложить усилия. А на деле же… всё было совершенно иначе. Ему вмиг делалось волнительно от чьего-то нечаянного слова, от целенаправленной колкости, но когда это делал человек, которого он посмел подпустить к себе ближе, чем остальных, хотя бы на один мелкий, совершенно незаметный шажок… всё рушилось. Рушилось, подкашивалось из-за отсутствия той самой «опоры», которую однажды завуалированно предлагал Август. Но почему? Почему Стефан зацепился именно за него, словно он являлся бортом единственной спасательной шлюпки-ялика при крушении корабля? Трей мог сказать с уверенностью, что не питал к нему никакой симпатии, кроме дружеской, как, например, в случае Ромы… Это точно. Даже мыслить в подобном ключе было противно и как-то неправильно: какого чёрта ему вообще этот вариант пришёл в голову? Видимо, тоска по былой душевной целостности постепенно начинала брать своё. Но всё же, почему, если не так? Неужели всего лишь из-за того, что иного пути спасения от одиночества попросту не имелось? Или же потому, что Нейман назвал их дуэт «другим»… а Трей, будто не знающий жизни человек, поверил лестным словам?.. Стефан, в самом деле, долго, безмерно тяжко и муторно размышлял на этот счёт, но после заверял себя же, что ему было плевать на чьё-то присутствие или отсутствие в его жизни. Сам же так убивался по майской разлуке, а до сих пор не мог принять сего до конца… Однако это — совершенно другой случай. Трей ненавидел себя за подобное поведение. Жестоко корил себя за то, что быстро привыкал к людям, держался за них, словно больше у него ничего не было, но в то же время и боялся подпускать их к себе. Боялся привязываться к кому-то, ведь это рано или поздно доставило бы ему нестерпимую боль. Такую колкую, будто гвоздём в самое сердце… Стефан не мог ни отпустить, ни удержать, у него никогда не хватало на это моральных сил. И точно так же случилось сейчас. Причиной всех этих новых бед являлось кое-что тривиальное: Август всего лишь появился в нужном месте в нужное время. Однако на следующее утро в репетиционном зале его не оказалось. На последующий тоже, и на другой день. Трей, будучи сразу же готовым к неловкой встрече, которая наверняка завершилась бы таким же холодком, не смог унять в себе напряжения, ведь с отсутствием Августа оно лишь нарастало: куда он мог подеваться? В первые часы, когда его не было на рабочем месте, Стефан даже было хотел расспросить других, а после всё-таки это сделал, но… в ответ получил лишь «без понятия», «неужели он не сообщал начальству?». Такой поступок Трей как минимум считал непрофессиональным, а как максимум стал винить в этом именно себя. Он сделал что-то не так, а потому заслужил подобное отношение к себе, верно? Но… что? Что он мог не предусмотреть? Выглядел нелепо? С себя аж захотелось стянуть этот дурацкий галстук. Он вёл себя неподобающе? Хотелось либо не говорить вообще ничего, либо вывалить всё разом… Из крайности в крайность. В мыслях то мелькало чистое: «я здесь не при чём», то грузное: «это всё из-за меня». Стефан даже самолично поднялся к начальству, волнительно вопрошая о вставшей проблеме: где его «правая рука», где коллега, где… Август? И готов Трей был к худшему. Мало ли он, допустим… ну… умер?! Нет, конечно, это было несуразицей, но… вдруг… кто-то разнюхал про его «старомодные» интересы, и к нему заявился гестапо? Всё могло быть, абсолютно всё, ведь Стефан в любом случае был осведомлён о нынешней ситуации детальнее, чем остальные, но не мог даже предположить о том, что творилось, например, за пределами страны. Или же… в её равнинах и полях — в месте, где по слухам содержались неугодные обществу люди. Оставалось верить «рекламе» из Вохеншау, которая в себе обещала сносные условия проживания в тех местах. Кричащие своей пёстростью лозунги «мы победили» слышались по «радио-глотке Геббельса» каждый раз в контексте восточного фронта, а одна пелена на глазах сменялась другой, более плотной и непроглядной. Чем дальше время двигалось от того момента, когда Стефан ступил на немецкую землю, тем больше путаницы происходило. Нельзя было верить ничему и никому, но… приходилось, когда эта карикатурно-издевательская информация являлась одной единственной. Да и вообще… а правду ли сказал ему тогда Август по поводу его взглядов, не преувеличил ли? С ним не доводилось обсуждать эту тему более глобально, ведь… принадлежность любой другой партии, как правило, каралась беспощадно — тоталитаризм. Они банально были запрещены из-за конкуренции с самой гласной — национал-социалистической. Трей мог бы с лёгкостью предположить, что Нейман был недоволен исключительно по поводу ценза, как и в случае с зарубежными композиторами, а обвинение других наций во всех смертных грехах вполне имело место быть в его характере. Все ведь были такими, и как же в куче грязи остаться чистым? Но вот загвоздка: Август… он говорил, что они… «другие». А значит, это понятие распространялось на множество вещей, и следовательно, Трей уже совсем не понимал, чему стоило верить, а чему нет. Однако начальство филармонии ответило на его вопросы совершенно неожиданно: «…Видите ли, Нейману предложили опробовать более престижную должность в симфоническом оркестре…» — это всё, что осталось в голове Стефана тогда, когда он закрыл за собой дверь кабинета шефа. Неужели… это всё? Снова одиночество? Опять перемены, к которым он не был готов? Не хотелось… так не хотелось… осточертело на этом вечно вертящемся свете. Порой хотелось крикнуть времени: «эй, стой, подожди меня!», схватиться за любую его незримую часть и поймать, ведь адаптация к новым условиям Стефану давалась очень… ну очень тяжко. Он хотел бы остановить все стрелки тикающих часов, выключить вращение планеты, лишь бы жизнь дала ему отдышаться и прийти в себя. Однако время не щадило никого на белом свете, и не перестало бы течь дальше, невзирая на любые личные трагедии людей. Но почему? Почему Август ничего не сказал, даже не написал, не позвонил? Они ведь, вроде как, являлись не просто коллегами, а ещё и… «знакомыми». «Друзьями» или «товарищами» язык не поворачивался их назвать. А теперь он попросту взял бы и ушёл в другой оркестр? Как же их рабочее дуо? Как же единственная отдушина в коротких разговорах о чём-то, без разницы, лишь бы дало отвлечься от всех дум? Они, диалоги, пусть и были волнующими, будто шаг вправо или шаг влево — смерть, но не могли сравниться с той бурей, которая уже долгое время обламывала всякую грань его души. Однако это бремя под устрашающим названием «привязанность» начинало тянуть Трея всё ближе и ближе ко дну. Всё быстрее, быстрее, тяжелее, тяжелее… Он даже и не успел заметить на себе этого груза, не понял, почему он появился, но уже строил догадки: Август — единственный, с кем он нормально полноценно за последние долгие месяцы общался. Естественно, Софи не в счёт, однако и она неимоверно спасала его, воздерживая от самой ужасной вещи. Он его понимал. Видел насквозь, хотя Стефан — отнюдь не открытая книга, ведь даже не мог разобраться сам в себе. И потому Трей тянулся к нему, тянулся за единственной помощью, за признанием, вкус которого уже давно затёрся в памяти. Он неимоверно скучал… скучал не по Августу, нет, по Роме. По тем ощущениям целостности, которые делали его по-настоящему живым, пытался вновь прочувствовать это, но… получалось только ощущать боль. Боль от осознания, что его никто не смог бы заменить. Никто. Вот она — самая подлинная привязанность, которая не давала даже вздохнуть. И в этом Стефан был виноват исключительно сам. Не потому, что подпустил его к себе так близко, как не подпускал никого, не потому, что отчаянно надеялся на большее, а потому, что чересчур сильно проникся этим человеком. Слишком. И, как следствие, подсознательно выискивал его черты в других — Август лишь мельком попал под этот стандарт. Просто не хотелось терять своего единственного собеседника, который делал его жизнь чуточку лучше… Вот и всё. Если не звонил Август, то значит, это пришлось бы сделать Стефану. Он в спешном темпе спустился в свой кабинет, аккуратно закрывая за собой дверь, ведь почему-то ему было боязно: вдруг кто-то услышит? Казалось, что у стен имелись уши, будто за каждым его действом пристально следили, и оттого всё тело сковывало, а движения рук, судорожно открывающих телефонную книжку в поисках нужного номера, становились какими-то рваными, резкими и напряжёнными. Он повёл пальцем по списку фамилий коллег — там были записаны только те, кто имел телефон на дому — располагающихся в алфавитном порядке, и вскоре отыскал нужную: «Нейман». Нейман. Даже в горле пережало не то от волнения, не то от незнания, что же требовалось ему говорить. А вдруг он бы вообще не ответил? Трей, секундно подержав свою руку сжатой прямо над номеронабирателем, всё же стал с треском выкручивать на нём каждую цифру, тщательно сверяясь с бумагой. Пошёл вызов, и когда Стефан приложил трубку к уху, то мог слышать там лишь некий шумок. И лишь он. Шерстистый, бесконечно фонящий своим протяжным «ш-ш-ш». Ничего больше, только молчание, перебивающееся своим нервным дыханием, начинающим становиться всё более рваным от нарастающей паники — Август не отвечал. Не отвечал, а это могло значить что угодно… Столько волнений вмиг настигло Стефана, и они словно начинали постепенно тянуться до его руки, чтобы опустить трубку вниз и прервать этот неловкий вызов. Томно и разочарованно выдохнув, Трей почти сделал это, но когда он уже отдалял свою ладонь от лица, то услышал это краткое, произносимое знакомым голосом: «добрый вечер?». Всё внутри сжалось от страха, горло сильно передавило, а ошарашенный взгляд невольно пал в пол, будто пытаясь что-то там найти. Стефан слишком резко поднёс трубку обратно, почти что перебивая его: — Добрый вечер!.. Август Нейман? — Да, я. Фане, я ждал Вашего звонка, — вдруг назвав его в своей манере, ответил он через некоторую паузу. Надо же, Август сумел узнать его без лишних слов, по голосу, но кое-что стало напрягать, а потому Стефан и медлил с ответом. Как же… «ждал»? Намеренно не звонил? Стоило выяснить. Вдохнув поглубже вдали от трубки, Трей вновь прижал её к уху, начиная нервно перебирать пальцами второй руки телефонный провод. — Ждали? В каком это смысле? Да я всю филармонию перевернул, пытаясь узнать, где Вы! Без Вас здесь… всё сыплется, будто карточный домик!!! Это Вы должны были оповестить либо меня, либо начальство, ведь исчезать так без весточки — крайне непрофессионально… — А почему Вы не позвонили первыми и тянули аж три дня? При таком раскладе я, вероятно, вовсе там и не нужен. Я планирую ещё посмотреть на новое место несколько дней, раз уж здесь такой расклад… — эти слова вмиг поставили в ступор. Пальцы резко остановились, сжимая между собой длинный провод, а рука чуть ли не выронила трубку. Нейман умел загонять в тупик, у него это слишком хорошо выходило, и Стефан не мог ничего с собою поделать. Каждый разговор с ним ощущался одновременно и минным полем, и чем-то интересным, успокаивающим — неужели Трей оказался интеллектуальным мазохистом? Оно, вероятно, так и было. — …Нет, я… Август, я ждал Вашего прихода, но будьте добры впредь говорить о своей пропаже первым! — слегка приподняв тон своего голоса, Стефан сделал отчаянную попытку поставить его на место, однако звучало это как-то неубедительно и глупо. — Так… так что же, Вы уходите? — Я ухожу? — он вдруг замолчал на момент, и оттого душу вновь пережало, будто Нейман пытался продлить пытку. — Я всё ещё размышляю над этим. Мне предложили выгодную должность концертмейстера, да и, знаете, в симфоническом оркестре будет работать… как-то посолиднее. Сердце ёкнуло от всех его тянущихся слов, и условия были максимально плачевными: при таком раскладе Август бы точно ушёл, точно, даже без сомнений!… Но… может, Стефану удалось бы его переубедить? Однако как? Как же ему это требовалось сделать? На душе разыгралась лёгкая паника, и оттого он начал нести какую-то несуразицу, ведь банально требовалось сказать хоть что-нибудь. — …Но Вы же… Вы же не можете просто так взять и уйти. Здесь не просто работа, здесь коллектив, понимаете… слаженный, рабочий! — затараторил он, вдруг начиная бродить по помещению неравномерными шагами. Своим неожиданным движением он мог легко стащить со стола телефон, и прощай, единственная связь, а потому и старался не отходить далеко. — Расслабьтесь, я же не сказал, что окончательно принял своё решение, — легко протянул он, и было слышно его улыбку даже сквозь все лишние звуки, которыми шумела трубка. — А знаете, Фане, мне нужен Ваш совет. — Совет?.. Да я, я… как? — Вопросы оставите на потом. Завтра в восемь часов вечера, кафе «Zeitgeist», около филармонии. Удобно? Подобное предложение оказалось слишком внезапным. Стефан даже поначалу не понял, что же Август выдал, и потому молчал в трубку, в скором темпе произнося рваное и необдуманное «да», ведь более не знал, что же нужно было ответить. — Хорошо, тогда встретимся там. Не успел Трей и опомниться, как вызов прекратился, а в трубке осталась лишь одна тишина, фонящая помехами. Он хотел бы сказать что-то ещё, но раздосадовано выдохнул в пустоту, со звоном помещая все части телефона на место и тут же устало плюхаясь на ближайший кабинетный стул. Ему было ох как неудобно в восемь. Во-первых, примерно в это время заканчивалась репетиция, а во-вторых… как же стоило сказать об этом водителю? У него ведь тоже был установленный график, а значит, стоило утрясти всё заранее, но… почему-то было неловко. Неловко просить о чём-то, хотя это, по сути, и являлось работой Вернера — возить туда, куда надо. Наверно, в Трее всё ещё оставался страх некого контроля над ним. Отец бы наверняка заметил задержку, стал бы расспрашивать, и вроде бы в этом не было ничего такого, простая деловая встреча, однако… необъяснимая тревога мучила, выворачивала душу Стефана наизнанку. Ему было так трудно выбиваться из устоявшегося графика, даже если спонтанностью являлась его личная жизнь. Всегда это представлялось тяжестью — будь то в Москве, будь то здесь, словно в совершенно незнакомом месте. Но это и делало его живым. Трей всегда старался придерживаться заранее заготовленных планов, однако мог и изменить их, пожертвовав своим комфортом. Что ж… здесь, видимо, происходил как раз-таки подобный случай. Делать было нечего. На следующий вечер Стефан всё же объявился в назначенном месте. Дверь чёрного автомобиля захлопнулась, и он ступил на серый тротуар, тотчас же поправляя на себе тёмного цвета пиджак и однотонный с ним галстук. Трей кратко обернулся на машину позади него, даже и не зная, почему. Видимо, он до сих пор не мог поверить в то, что был сейчас здесь, а не в муторной дороге домой. Что ж… пришлось бы значительно задержаться. Но с каждым последующим шагом, который тот делал по направлению к нужной вывеске «Zeitgeist», к столикам, аккуратно, но будто бы искусственно выставленным на улице совсем рядом с самим кафе. И люди, сидящие за ними, тоже словно… были какие-то ненастоящие, как муляж или массовка. Стефан всё ещё любил наблюдать за ними невзначай, но здесь это не приносило никакого удовольствия — все как один были для него серы, но проблема, очевидно, была не в них, а в нём. Трей отказывался видеть их другими, ведь ничего, ровным счётом ничего не могло бы сравниться с тем, что было в Москве. Ни люди, ни улицы, ни деревья, ни птицы — там… всё было особенным. А тут покрывалось монотонностью, отсутствием ярких красок, и лишь изменения в привычной обстановке могли добавить их. Хотя бы немного. Мало-помалу начинало темнеть, смеркаться, а из головы всё ещё не выходил вчерашний телефонный разговор: Август просил совета. Как минимум, слышать это от него, самостоятельного во всех аспектах жизни, чуть ли не с оскалом защищающего свои личные дела от других, было странно, а как максимум… попросту становилось страшно, ведь Стефан так давно не давал наставлений. Так давно, что даже и не припомнил бы момента, когда делал это в последний раз… ах, нет, кажется, что-то всплыло в памяти: он советовал Роме быть аккуратнее в той единственной телеграмме, и на этом всё. Трею казалось, что он не был достаточно компетентен, чтобы брать ответственность… за такое. Правда, кто бы всерьёз стал прислушиваться к его наставлениям? Он толком-то не мог справиться с собой, а тут нужно было помогать и другим. Нет, он любил это делать безвозмездно, но в моменты, когда его слов ждали особенно чутко, горло как назло пересыхало, бушующее в груди сердце не давало спокойно говорить — всё, начиналась паника от собственного же бездействия и чужого проницательного взгляда. Боже, да как ему вообще удавалось руководить коллективом? Трей и сам был без понятия. Каждый раз, когда так случалось, когда его ответа ждали, а он молчал, Стефан чувствовал то, как вина начинала с ненавистью сдавливать его душу. Он ведь… нечаянно. Трей всегда горел желанием высказать все свои думы вслух, помочь всем, знакомым, близким людям, а если конкретно из них, то двум на всём белом свете. Но он подолгу молчал от страха, что ошибётся и не сможет дать достаточно дельный совет или же чётко сформулировать задачу, и потому люди могли подумать, что ему было всё равно. Нет… ещё как не всё равно. Боязнь промахнуться с наставлением угнетала и сейчас, в момент, когда решалось, удержал бы он Августа в своей жизни или же нет. Столько вопросов крутилось в его неспокойной голове, столько мыслей, которые хотелось выразить за раз, и потому, когда бы он заговорил, наверняка получилась бы какая-то нелепица. Трей встал у самой двери, опуская неловкий взгляд на наручные часы и тикающую в них стрелку. Вскоре передвинулась и большая, остановившись на чётком значении «девять». Ровно, снова в точку. И лишь тогда он надавил на ручку, входя внутрь помещения — легко прозвенел маленький звоночек откуда-то сверху, а Стефан стал оглядываться по сторонам. Его глаза пробежались по небольшим занятым людьми столикам, выискивая нужное лицо, нужный взгляд, которого он сейчас же бы испугался как огня. Но Августа не присутствовало ни за одним столиком. Неужели… неужели он опоздал? Или вовсе не пришёл бы, обманув Трея подобным образом? Стефан уже совсем не имел понятия, какого же мнения придерживаться об этом человеке. Он так и стоял, а с каждой секундой стыд своей заторможенности обдавал сильнее, и тому поспособствовала проходящая мимо официантка, тотчас спросившая: «Вам помочь»? Оттого Трей вмиг встрепенулся, отходя от двери вглубь помещения, тактично отказался от чужого вмешательства и хотел было пройти за любой свободный столик, подождать там, как сзади вновь раздался звон. Снаружи потянуло прохладным вечерним ветерком, заставляя задержаться на месте. — Минута в минуту, Фане. Всё внутри враз сжалось от неожиданности, а сердце, казалось, на секунду остановилось. Было жутко оборачиваться. Было жутко глядеть ему прямо в лицо, будто ничего не случилось три дня назад, словно всё было в обычном раскладе своих дел. Точно Август не думал об уходе… Однако Стефан всё равно встал к нему передом. — …Добрый вечер. — Взаимно. Не ожидал, что Вы придёте раньше меня, — выдохнув на последних словах, Нейман быстро проверил уже свои наручные часы. После, слабо встряхивая ладонь, тем самым накрывая прибор измерения времени рукавом, он сделал несколько решительных шагов вперёд. Август почти сразу же занял место за столом у большого стеклянного окна, садясь на стул лицом ко входу, чтобы сразу видеть всё помещение. Стефан, стоило признаться, делал так же, забывая про этикет, если не обедал с кем-то ещё. Подсознательная тревога овладевала им, если он не мог наблюдать за всем, что происходило в зале, но… сейчас Трей ведь не был один, а значит, стоило уступить. Даже в такой мелочи проявлялся характер человека. Стефан поспешил проследовать за ним, скованными движениями отодвигая скрипящий по полу стул и быстро садясь на место — прямо напротив Августа. Он тотчас же неловко поправил своё положение, замечая на себе пристальный взгляд Неймана, который только что и делал, как давил. Трей и так был без понятия, с чего же стоило начинать обсуждение насущной проблемы, ведь… при нём, теперь, казалось, следящим за его каждым действием, страх не давал подступиться разуму к нужным словам. И потому, выдохнув, и на момент стрельнув глазами в стол с белой скатертью, он решил сказать всё напрямую. В лоб. — …Итак, когда Вам предложили… это? — получилось совсем не то, что Стефан от себя ожидал. Он нечаянно начал настолько издалека, что эти слова могли показаться лишёнными смысла, ведь время, по сути, здесь и вовсе не было важно — нет, не для Трея. Что ж, стоило признать, что чётко выражать свою мысль у него получалось очень редко, так ещё если и с напором… да почти никогда. Никто его этому не учил, а у самого не имелось опыта — даже Рома не прикладывал к этому свою руку, ведь наоборот советовал обходить конфликты и держаться в них высоко, словно на дуэли. Порой это было абсолютно проигрышным вариантом, стоило признать. Ему что, перчатку в землю кинуть тому, кто уже успел направить на него курок? Нет, Стефан, вроде как, умел ставить людей на место при необходимости, однако наедине с Августом этот навык попросту испарялся в никуда, будто его и вовсе не было в помине. Он чувствовал, что даже если попытался бы перечить ему, то тотчас же ударил бы лицом в грязь. — Хм, думал, что Вы начнёте с другого, — хмыкнув себе под нос, проговорил Август, а после слабо свёл свои брови к переносице. — Как раз после выступления. Не суть важно. О чём это я… ах, да. Так поведайте же мне Вашу точку зрения. — …А разве не ясно? — вдруг тихо прыснул Трей, невольно опуская свою голову чуть вниз, но оставляя взгляд прямо на нём. Но Нейман молчал в ответ, и потому не осталось ничего, кроме того, чтобы расставить всё по полочкам. Ну… если бы у него это вообще вышло. Сердце застучало быстрее, а грудную клетку сдавило чем-то тяжёлым, словно неким грузом, ведь структурировано давать аргументы — то ещё искусство, которым Трей отнюдь не обладал. — …Во-первых, что станет с оркестром, Вы не подумали? — Мне быстро отыщут замену. И как отрезало, а Стефан вновь умолк в раздумьях, остановив свой недосказанный взгляд прямо на нём. — А рабочий график? Он ведь будет намного плотнее! — Подстроюсь. Снова некий удар ниже пояса. — Бешеная конкуренция! — Меня же уже пригласили на место, в чём проблема? С каждым подобным ответом слов находилось всё меньше, а собственные аргументы становились абсурднее. — …Но… как же… как же коллектив! — Надо же, в Вас всё ещё остались советские замашки, — вальяжно облокотившись спиной куда-то вглубь стула, Август легко улыбнулся, увёл взгляд в сторону, а после обратно на него, точно выжидал какого-нибудь момента. Однако Стефан же, можно было считать, находился в отчаянии — судя по тому, как Нейман парировал его слова, догадаться было нетрудно до того, что он уже принял решение, а сам решил… что решил? Нервы потрепать? В таком случае пусть катился бы к чёртовой матери! Ладно, нет, вгорячах было нельзя делать таких суждений. Самому же потом стало б хуже… Трей отчаянно выдохнул, касаясь ладонью своего лба, а после, не открывая глаз, оставил за собой лишь это: «раз Вы так уверены, то не нужно просить моего совета». Нейман аналогично замер, но уже менее надменно и неестественно. Он, видимо, ещё с пару секунд размышлял о чём-то, а после оторвался от спинки стула и опёрся локтями на стол. — Я понимаю, однако… есть одна загвоздка, в связи с которой я колеблюсь в моём решении. Как думаете, зачем мне менять работу на ту же самую? Подобным вопросом Август поставил Стефана в конкретный ступор, ведь последний не понял ровно ничего из вышесказанного. «Менять»? «На ту же самую»? Что он имел ввиду? Краски вмиг сгустились, вместе с чем поменялся и тон Неймана. — Видите ли, я слишком долго шёл к одной цели, и нахожусь вот в таком от неё расстоянии, — он настойчиво приподнял свою руку, как бы показывая между своих пальцев эту мизерную «пропасть». А взгляд его было не передать словами, точно он пытался сказать что-то помимо своих неоднозначных слов, наверняка имеющих второе дно. — Я почти достиг её, но возникло кое-какое внезапное препятствие. И Вы думаете, что я остановлюсь на этом «почти»? — вдруг на его лице расплылась улыбка, и Нейман отпрянул обратно к спинке стула, заставляя тяжко задуматься над всеми его словами. Однако его последующие фразы не дали нырнуть в их глубокий анализ. — Повторю, зачем мне менять работу на ту же самую? Переход в симфонический оркестр только оттолкнёт меня обратно. Дирижёр ведь там отнюдь не молод, а значит, я буду пустым местом для него. Уж лучше быть кем-то в камерном, чем никем в этой толпе. — …Что? Но… но для какой тогда цели всё-… — Зачем спрашивал Вас? Мне была важна Ваша точка зрения на этот счёт. Фане, у Вас ведь имеется опыт работы в симфоническом оркестре, — утвердил он, а глаза Трея тотчас же застыли на нём, словно он ничего не расслышал. Но по истечению ещё нескольких секунд, информация будто бы только долетела до него, и он отвёл взгляд в сторону, ощущая то былое ощущение собственной ценности. Август вправду… прислушивался к его мнению? Или только делал вид, чтобы пробраться ближе? Никто не знал, что творилось у него в голове и Стефан вовсе не мог сказать ничего наверняка — всё оставалось жутко неопределённым и двояким. Буквально всё: и собственное отношение к Нейману, и его поведение, перетекающее из крайности в крайность. То неимоверно любезное, то холодное — порой Август напоминал ему отца. Как бы тот ни старался расположить к себе, эту схожесть стоило всегда держать в мыслях. Однако… от подобных слов, лестных, приятных, разум вовсе отказывал, мутнел и переставал видеть очевидные вещи. Но в душу всё равно начали закрадываться сомнения: а разве Трей ему об этом когда-то говорил? Не про обучение в Советском Союзе, нет, не про трудовую занятость именно там, а… про конкретную вариацию коллектива. Если память не подводила, то он не упоминал ничего подобного ни разу. Но, может, не стоило из-за этого нервничать? Август не смог бы ничего сделать с этой информацией, раз не сдал и тогда, доказав то, что на него можно было положиться. Да… именно. Вот, почему он просил совета. Нейман ждал такого же и от Стефана, а тот в свою очередь смел подозревать его во всех смертных грехах. Август никогда бы не показался людям в таком положении, в котором ему бы требовалась помощь, а значит… он… он доверял ему? Нейман отвечал тем же холодом на подсознательную неприязнь Стефана — так начинало казаться, а вся вина медленно перебиралась на его усталые плечи. И кто из них теперь, спрашивалось, был гнилым человеком? — …Ох, — не зная, с чего же начать, Трей всего лишь вздохнул. — …Извините, я и подумать не мог, что моё мнение оказалось бы для Вас хоть каплю значимым. — Что Вы подразумеваете под этим? — от подобного вопроса кровь застыла в жилах, и Стефан сразу же стал прокручивать собственные слова у себя в голове, пытаясь перефразировать их и спасти ситуацию. — …Я имею в виду… что Вы… кажетесь таким самодостаточным, важным со стороны, и я… нет, я не говорю, что Вы позиционируете себя неправильно, я просто хочу сказать, что… не думал, что Вам когда-нибудь понадобился бы мой совет. Вы ведь ни разу не говорили со мной о чём-то, кроме… меня самого. Август вскинул брови от такого резкого потока откровений. Это что было? Стефан всё молчал, молчал, хранил в себе мысли, и именно в сий момент его взяло и прорвало. С ним подобное случалось крайне редко, а в Нюрнберге — только сейчас. Видимо, рядом с Ромой он слишком свыкся говорить о том, что беспокоило его хотя бы малость, но когда пришлось вновь зажаться, закрыться, чтобы не натворить глупостей, это далось Трею… труднее, чем обычно. Почти сразу же Нейман кратко хмыкнул себе под нос, вдруг скрещивая руки на груди… в особенности от последней фразы. Подобные слова могли поставить под угрозу всю его кропотливую работу. — …Вот оно как! Занятно, — всё будто изменилось и замолчал в данный момент именно Август, видимо, тщательно подбирая в своей голове нужные слова. — Теперь ясно, почему Вы меня сторонились. Неужели я похож на кого-то с раздутым эго? — Нет, ни в коем случае! — быстро исправил своё положение Стефан, слабо замахав рукой, которую он не так давно отнял ото лба. — …Попросту так вышло, что Вы вовсе ничего о себе не говорили, пока не подворачивался случай… Тут Нейман вновь умолк, незаметно напрягшись — так Трей мог судить по тому, как он теперь сидел. Это положение полностью отличалось от привычного, такого открытого, важного, самодостаточного: скрещённые на груди руки заставляли его невесомо прилипнуть своей спиной плотнее к стулу, а нога легко задёргалась — всё это было настолько малоощутимо, что Стефан заметил подобные повадки далеко не сразу. — Я считаю это не таким уж и важным. Кто я перед Вами, Фане, чтобы тратить драгоценное время на рассказы про себя? — вдруг приобретая привычный шутливый тон, произнёс Август. Деликатная и чуть ироничная улыбка снова расползлась на его лице, заставляя сделать аналогичное, а слова — только пуще разнервничаться. Трею никогда не было приятно подобное отношение к себе, точно он являлся тем, кого стоило «бояться». Может, именно поэтому он и не желал рассказывать ни о чём, что связывало его с Германией ни Роме, ни кому-то ещё. Он страшился перемены его представления в глазах людей, а особенно его, Державина.(???) С ним Стефан старался быть настолько лёгким, насколько только мог, а все то, проскальзывающее характерным светским поведением, он списывал на немецкие традиции, слыша в ответ только протяжное и удивлённое «понятно». — Ладно, Фане, я не говорю о себе по другой причине. Кто не любит слушать про себя любимого? Подобные дискуссии сильно сближают людей, знаете ли. Вы бы как раз-таки сбежали от меня при первом удачном случае, если б я начал болтать про себя без умолку, проявляя своё «большое эго». У меня его, к сожалению или к счастью, не имеется в такой огромной массе. Нейман легко развёл руками, наконец рассоединяя их закрытое положение. В его тон вернулись привычные манеры, такие тягучие, точно у кота, но одновременно по-змеиному чёткие, выверенные до мелочей. — …Да, наверно… Вы правы. — Значится, мне всё-таки нужно поведать что-то о себе? Боюсь, Вам это не понравится. — …Я думаю, что в этом нет ничего вопиюще неправильного… — вдруг вопросил Трей, поднимая свой заинтересованный взгляд прямо ему в лицо. Ох, знал бы Август про то, что могло бы не понравиться конкретно ему в Стефане — сразу бы отпало любое желание контактировать с ним… — Смотря по какой шкале неправильности судить. Так что, Вы уверены? Таким нагнетающим атмосферу вопросом Нейман лишь больше загонял Стефана в тупик: он ощущал себя так, будто ему требовалось пожать руку самому Сатане, дабы заключить смертоносную сделку. — Отвечайте конкретно: да или нет? Сердце сдавило ещё пуще, а в ускорившемся пульсе затикали часы, отнимая по секунде ограниченного времени, будто на ответ давался всего один момент. Почему Август такое спрашивал? Чтобы не нести ответственности за последствия? А какие последствия могли быть?! От чего?! — все вопросы, крутящиеся в голове, рано или поздно перешли бы в панический оборот, и потому Трей просто-напросто решил продавить на том решении, к которому он изначально склонялся. — …Да. — Превосходно, — оборвал вдруг Нейман, тотчас поднимаясь со своего места и поправляя на себе галстук, заправленный под жилет. Официантка, чья походка резко остановилась прямо на пути к ним, видимо, слегка опоздала, завертевшись с делами — посетители намеревались уходить. Что ж, по крайней мере, один из них. — …Куда… куда это Вы? — Трей поначалу глядел на него в недоумении, наблюдая за тем, как коллега начинал мерно проследовать к двери из помещения, останавливаясь прямо там. Стефану не оставалось делать ничего, кроме того, как соответственно встать. — Август, куда?! — снова прикрикнул между делом он, пытаясь встать со стула без его скрипа по гладкому полу, но тот всё равно прозвучал, заставляя чувствовать себя ещё более неловко. Прямо на ходу поправляя рубашку под чёрным пиджаком, Стефан стремительно направился к нему, вопрошая обо всём возмущённым взглядом. — Скажите, как Вы относитесь к домам терпимости? Между ними эти слова пронеслись будто шальная пуля, и ударились прямо в грудную клетку Стефана, да так, что его аж передёрнуло — внутри всё сию секунду поджалось и защемило, а глаза его намертво уставились на Августа. Может, он не расслышал? Или распознал неправильно в силу своей «испорченности»? Тогда это выглядело бы ещё хуже. После же возросла густая, неимоверно тяжёлая тишина: в ней даже будто бы нельзя было свободно продохнуть с ощущением того, что воздух попал глубоко в лёгкие. Дыхание сделалось поверхностным, но также нечастым — оно попросту застряло где-то на устах. — …Прошу прощения? Трей всецело замер, по инерции доходя свои последние два шага, а в голове не укладывалось ровным счётом ничего. Как… как и почему Август вдруг заговорил о… таком? Каким образом с этим вообще была связана тема их разговора?! Нейман что, совсем с ума сошёл? Или же путь его мысли был слишком витиеватым? Буйные мысли тотчас завертелись неумолимым ураганом в его голове, а тело боялось произвести и лишнего движения, будто это могло бы спугнуть понимание ситуации, которое Стефан силился отчаянно отыскать в этом безмолвии. Но здесь не было ничего — ни капли из того, что он бы мог переварить в своём, вроде как, здравом рассудке. Или же именно он всё-таки рехнулся? Не Август, а он? Взрослый, всецело самостоятельный человек, а не понимающий таких очевидных слов, мотивов, стоящих за ними… а до него не доходило? Нет, не так. Трей попросту делал вид, что не понимал, не желал этого осознавать. Впрочем, оно ему было и незачем. …Но Нейман… Его действия всё больше и больше начинали походить на спонтанные всплески энергии, совершенно контрастирующих между собой, а порой и вовсе никак не связанных эмоциональных состояниях, точно он пребывал в абсолютной неопределённости. Этим словом можно было, в принципе, заменить и весь его характер. По крайней мере ту его частичку, которую он соизволил «показать» на свету… И сейчас предлагал узнать его получше. Почему-то на душе резко возникло ощущение, будто Стефана стали тянуть вниз: в болото, чёрными от грязи, скользкими в тине руками, силясь запятнать всё то, что можно было испачкать — его душу. И эта хватка была совсем не той, что обычно присутствовала у вязких топей, у тех людей вокруг или же его собственных мыслей, нет. Эти руки своими цепкими когтями, впившимися в плоть до самых костей, держались за него так, как держался бы тонущий. Тот, кто отчаянно желал спастись от неминуемой смерти, а потому уже ни о чём не думал, кроме себя. Стефаном эти руки пытались выкупить, возместить свою эфемерную «свободу». И это предчувствие являлось бредом сумасшедшего. Определённо, даже спора не было смысла заводить, однако… Трей взаправду ощущал нечто, что пыталось утянуть его к земле — не то всю ситуацию в целом, не то её последствия, сдавленно кричащие из заготовленного будущего. Нейман даже и не подумал его ждать — как только прозвучали неловкие слова Стефана, он вмиг развернулся, отворяя дверь на выход. Оказавшись на темнеющей улице, на которой только-только начинали зажигаться фонари, он тотчас пустился в путь. Трею пришлось опомниться, и в унисон с неприятным стуком своего сердца он ринулся наружу за ним. Сам не знал, почему. Он ведь никогда… не бежал за кем-то, так же как и не бежали за ним — один раз, въевшийся в душу, не в счёт. Почему? Этого банально не хотелось вспоминать, ведь более ничего, кроме боли, такие картины в голове не приносили. Стоило завязывать жить такими моментами из прошлого и переключиться на реальность. Хоть в какой-то мере… — …Д-да постойте Вы! — Стефан поскорее нагнал его, ничуть не сбавляющего свой уверенный и в то же время спокойный шаг. — Сию минуту же… объяснитесь! Какие ещё к чёрту дома терпимости?! — Самые обычные, Фане, — Нейман достал зажигалку, портсигар, из него сигарету, а после и закурил. — Вы же хотели узнать меня получше, не так ли? Через некоторое время резкий запах весьма недешёвого табака ударил в нос, заставляя рефлекторно отмахнуться от него рукой. Стефану никогда не нравился привкус сигарет, а потому он оставался к ним равнодушен, а зажигал лишь за компанию, которой сейчас и вовсе не было, хотя тогда и говорили, что они не были столь вредны. — …Это Вы что сейчас в виду имеете?… Август кинул на него чуть нахмуренный взгляд, оценивающе поводив по нему им вверх-вниз, а после улыбнулся, снова переместив свой взор вперёд, на дорогу. Теперь она резко сворачивала за угол. Стефан в этот момент только и мог, что провожать своими глазами припаркованный рядом с кафе автомобиль, ощущая то, как чувство вины начинало медленно, но старательно выгрызать в нём дыру. — Понимаете, именно там люди показывают ту сторону, которую предпочитают прятать от других. Вы не так давно познакомили меня со своим миром, а теперь я знакомлю Вас со своим, — Нейман выдохнул дым, неоднозначно прожестикулировав своей рукою, которая держала между двух пальцев сигарету. — …Нет, нет, Август, подождите…! У меня даже мысли о походе… в подобное место никогда не возникало! Это… это ведь неправильно! — Трей не знал, абсолютно не имел понятия, как же начать свою речь. Он пытался донести до своего коллеги, который так резко пригласил его в такое заведение, то, в чём сам уже понемногу начинал сомневаться. — Ох, у Вас есть невеста? — …Нет, не в этом дело. — Тогда кто Вам это сказал? Ступор, новый поиск ответа в своей нервной голове… — …Никто. Я просто это понимаю, и я-… — Нет, Фане, не понимаете, — вдруг оборвал его Август, начиная вновь с быстро увядающей резкостью. — Всё это — рамки, навязанные нашим консервативным обществом. Не ходи туда, не делай это, женись и имей постоянство. А сами после подобных слов делают всё наоборот, лицемеры. Зачем им обременять себя? И Вы сами не очень-то придерживаетесь этих пунктов, хотя причитаете об этом мне в лицо. Разве нет? И снова Стефана загнали в тупик: он даже и не имел теперь понятия, куда ему стоило повернуться, как выскользнуть из этого капкана. Сначала Август казался тем, кто никогда не нарушал установленные правила, а даже перевыполнял их норму, а теперь… вот как оказалось. Наверно, тот случай с запрещённой музыкой должен был всё сказать ещё раньше. Но всё равно эта переменчивость начинала настораживать всё больше и больше, точно он пытался построить из себя нечто неестественное. Ноги, несмотря на нежелание куда-то двигаться, невзирая на отвращение к подобному досугу, всё равно следовали за Нейманом. Шли, не понимая, для чего и куда, лишь бы не оставаться в одиночестве. — Зачем пытаться казаться правильным, когда вокруг кишит одна чернь, неуклюже скрывающая свои следы? На языке стало крутиться возражение, в мыслях звучащее твёрдо, непоколебимо, а на деле… очень вяло, тихо выраженное, так, что Августу пришлось показательно придвигаться в его сторону, чтобы услышать. Он ведь… как-никак, считался с его мнением, а потому слушал. Да? — Август, Вы… Вы очень ошибаетесь. Именно из-за таких допущений эта «чернь» и разрастается, ползёт, добирается до каждого, и-… — Давайте так, Фане, — грозно отчеканивая, Нейман резко вцепился в первую попавшуюся паузу, чтобы не дать Трею договорить свои праведные мысли. Он точно и не желал их слушать, хотя совсем недавно утверждал в обратном. — Вы сходите со мной за компанию, мы просто посидим, а завтра я тотчас же вернусь в камерный зал. Идёт? Да для какой, чёрт её побери, цели Август так тянул его в это место? Помнится, в телефонном разговоре он кратко упоминал то, что желал присмотреться к новой работе ещё некоторое время… и сейчас этого было попросту нельзя допускать. А что, если… если это был последний шанс удержать его? Убедить не уходить прочь, не лишаться своего единственного здравого общения, где себя и собеседника Стефан вполне мог назвать «мы», а не «я и он». От подобных дум вина давила на него лишь сильнее, и стали мерещиться картины, никак не возможные в такой ситуации: а что, если бы при отказе от такого досуга… о Трее бы узнали «всё», что он так тщательно скрывал? Стали бы подозревать в неладном… в «отличии ото всех»? Холост, молод, красив, а «фрау» не имелось. От одной мысли о домах терпимости его воротило, выворачивало наизнанку и прокручивало в несколько самых неприятных сторон — ему это было мерзко и чуждо. На таких сразу ставили клеймо «неисправности», видите ли, «дефективности», и пиши пропало, хотя они, оставляющие эту марку, по сути, и были правы. Как бы Стефан ни пытался добиться принятия себя, он бы не смог сделать этого, пока его настоящего бы не принял кто-то другой. — …Зачем… для какой цели нам туда нужно? — Повторюсь, именно в подобных заведениях мы сможем узнать друг друга лучше, чем где-либо. Что нам до мирных чаепитий в кафе? Они не покажут нашу изнанку, в которой и познаётся человек. — Здесь… здесь явно присутствует какой-то подвох, Нейман… Вы так настаиваете… — Что? Вы мне не доверяете? — вместе с этим чётким вопросом у Стефана враз рухнула вся та защита, которой он силился так тщательно заслониться. — Я не предлагаю Вам какой-то вопиющей наглости, нет, я всего лишь желаю провести с Вами время. Вот и всё. Его вновь резко обдал стыд — нет, уже не из-за места, куда они направлялись, пока Стефан пытался убедить Августа остановиться, а из-за себя. Точно… Трей опять надумал слишком много вещей, даже не удосужившись в их истинности. Стал подозревать Августа в какой-то подлости и теперь задыхался в угрызениях собственной совести, ведь снова слишком быстро сделал выводы. И они, следственно, были как всегда неправильными… — …Вот как… — он постарался начать из тишины, перебиваемой лишь их шагами, тихим шумком фонарей и далёким свистом ветра. Не хотелось отталкивать Неймана ещё больше. — …Но неужели нельзя было найти местечка… не столь смущающего? — Что ж, нужно было сказать об этом сразу, — вдруг он завернул к следующему углу одного из зданий, останавливаясь прямо перед дверями в его помещение. Подул холодный ветерок, и вместе с новыми словами Августа Стефана слегка пробрало. — Уже ничего не сделаешь. Пришли. Глаза Трея по неволе скользнули куда-то вверх, на вывеску с пестрящим названием: «публичный дом». Сразу сделалось не то страшно, не то мерзко, и он слабо поморщил лицом, уводя свой взор обратно в тротуар, невесомо освещаемый ближайшим фонарём. — Это всё ещё кажется мне неправильным. Мы ведь коллеги, Нейман… — Да, и таковыми мы останемся, если Вы хоть раз в своей жизни намеренно не переступите через установленные рамки. Ничего постыдного здесь нет. Любой мужчина желает быть счастливым. А тот же, кто хочет заботиться исключительно о чужом мнении, о каком-то понятии «неправильности», не может быть счастлив. Но Вы, Фане, желаете всего сразу, — Август стряхнул с сигареты нагоревший пепел, опуская тон своего голоса. — Никто за Вами не наблюдает, не слушает, и стены молчат — им всё равно. Вы можете делать всё, что только душе будет угодно, а я Вас не осужу, ведь понимаю Вас лучше всех. Мир у наших ног, стоит лишь посмотреть с правильного угла. Ну же, ощутите свободу в полной её мере. Разве Вам никогда не хотелось этого? — …Хотелось, — вдруг тихо проговорил он сквозь возникшее молчание, почти ощущая эти тяжкие оковы, холодные цепи на своих руках — они никогда не давали ему спокойно жить. Не давали идти на риск, на наглость, а держали в статике, что порой даже и невозможно было вдохнуть. Стоило им стиснуть тело покрепче, и его будто удушало всякий раз, когда Трей не ощущал контроля. Ещё в Москве, вдали от дома их удалось сделать чуть свободнее, но совсем отличными методами от тех, что предлагал Август. Какими-то постепенными, мягкими, не резкими, а плавными… такими деликатными, однако требующими на себя время. Но как только Стефан ступил на «родную» землю, так вмиг эти оковы стиснулись на нём до боли. Кем он здесь являлся в их владении? Плевать было на род, на статус, на всю номинальность, а по правде… кем? Кем он являлся? Всё тем же запуганным мальчишкой. Тем, кто боялся ступить лишнего шага без чужого наставления. Трей бы в жизни не подался в подобное заведение, ни при каких обстоятельствах — а оно ему и не надо было, но Нейман… всё больше склонял его к этому, просто чтобы переломить скованность. Чтобы показаться хоть кем-то в глазах Августа. — …Но для меня чуждо подобное. Я не хочу прогибаться под чьё-то влияние. — Влиять на кого-то — означает взращивать в нём частички своей души, вселять её всецело. Тогда любые мотивы человека, желания и цели перестают быть его собственными. Всё меняется. Он перестаёт воспринимать себя как прежде: его страсти больше не приносят ему удовольствия, достижения кажутся чужими, нерукотворными, будто это вовсе не его заслуга, а неудачи — чьей-то виной. Цель нашей жизни — выразить свою сущность сполна. И если мы не можем показать себя истинного, то стало быть, мы живём напрасно. Теперь вопрос к Вам: я влияю на Вас? Слова Августа медленно выжигались где-то на самой душе, делая ей не то больно, не то приятно. После в этих нежеланных переменах словно наступало спокойствие, и Трею ничего не оставалось, кроме того, как их принять. — …Нет, — тихо ответил он, так и не поднимая своих глаз. Стефан соврал ему, сам того не зная, лишь бы не терять. — Неверно, — вдруг выдал Нейман, слабо улыбнувшись. — Воздействие на других — многогранная, далеко не однобокая вещь. Без них не было бы и нас. Всё вокруг составляет нашу личность по кирпичикам, и это отнюдь не всегда негативно. С самого отрочества до глубокой старости мир формирует нас, но самое главное, Фане — уметь фильтровать чужие убеждения, чтобы не запутаться в своих, уже устоявшихся. Я, к примеру, своё мнение Вам не пытаюсь навязать. Но в наши дни люди говорят чужими словами, думают не собственными головами. Человек боится самого себя, а смелость подавно вымерла в нашей расе. Её, пожалуй, в нас никогда и не было. Страх морали, которую мы сами и придумали, страх перед чем-то высшим, что является ничем большим, чем плодом воображения человечества — это нас и останавливает. Истина в том, чтобы этого не страшиться, Фане. Август снова был слишком прав. Без других не было бы Трея. В отсутствие взаимодействия с человеком из него не смогло бы получиться ничего. Влияние не всегда являлось чем-то негативным, нет… в личности всегда должна была быть золотая середина — смесь плохого и хорошего. А всё это могли дать лишь разносторонние люди. Только вот… впитывать абсолютно всё, будто губка, было нельзя. Доверять всем — гиблая затея. Но вместе с тем, как Нейман вещал про это, то самое доверие к нему бесконтрольно росло. Стоило ли рискнуть чем-то эфемерным, чтобы сохранить всё это? — …Вы… не пробовали податься в философы, Август? — Каждый из нас отчасти таковым является. Только вот не всем дано доходчиво выражать свои мысли — это уже другая тема, — Нейман после усмехнулся, докуривая сигарету, заставляя неловко хмыкнуть и Стефана. Тот выбросил остаток в ближайшую урну, а далее сделал шаг вперёд, ближе к двери, из которой доносился слабый шумок. — Ну, Фане, идёмте. Слишком долго Вы готовились финальному к рывку. Не оставалось ничего, кроме того, как выдохнуть в смятении, а после проследовать прямиком за ним. Внутрь, в тотчас же ударившее шумом помещение, пестрящее запахом алкоголя и табака — не самое приятное место, лично для Стефана. Он помнил этот вечер крайне смутно: только то, как они уселись за дальний стол, и то, что было мерзко. Это Трей мог сказать наверняка. Его воротило от происходящего вокруг, воротило от распутных нравов, от того, как Август рассуждал о человеческом либидо — казалось, ещё чуть-чуть и его бы вывернуло наизнанку. Стефан старался сидеть смирно, даже не оборачиваться по сторонам, чтобы не привлечь к себе кого-то нежеланного в поиске наживы, но даже так они являлись сами, а отогнать — та ещё задачка, ведь Август даже и не пытался, в отличии от Трея. Он ведь подавно никогда не был в этом заинтересован. Женщин Стефан с самого переломного возраста воспринимал как-то равнодушно, с обычным уважением и простым отношением к ним, но никак не… не так. И оттого ему делалось только хуже — он вновь ощущал себя белой вороной, самой белейшей на свете. Вокруг все нормальные, а он — как всегда. Не разделял их интересов, не мог соответствовать ожиданиям общества, хотя так пытался втиснуться в них, жертвуя своим комфортом. По этому поводу он почти сдался. Ну почему, почему Трей не мог родиться таким… как все? За что ему была дарована такая ноша, за что? По-другому было бы куда проще. Тогда в нём бы не существовало вечного конфликта, заставляющего душу рваться на две части — разум уже не справлялся. Как он мог позволить себе запятнать других своими аморальными мыслями, рвением своего глупого сердца? Тех, кто ему симпатизировал. Они ведь никак не были к этому причастны, и вовлекать их не хотелось. Стефан никогда даже не пытался в этом объясняться, ведь знал, что его не примут, а вожделение точно окажется неразделённым. Так получилось и с Ромой — к Трею проявили слишком много мягкости, слишком много тепла, заботы, а он сердечно полюбил, да так, что теперь не мог вернуться в реальность из этих воспоминаний, как бы себя в этом бы ни убеждал ранее… Нет. Даже если бы Стефан попытался абстрагироваться от своих дум о минувших днях, то у него бы этого не получилось, а в противном случае он бы… вероятно, попросту умер. Жизни без этого не было, и от понимания того, что всё это осталось в прошлом, становилось только больнее. И в окружении «нормальных людей» Трей начинал понимать, что как бы он ни пытался вписаться в общество, всё бы в любом случае рухнуло. Форма его сознания туда попросту не входила. Ему хотелось уйти поскорее, лишь бы не ощущать себя таким странным, неполноценным, словно у него на живую вырезали сердце. Однако Август удерживал его своими разговорами, монологами, тянущимися дольше и дольше, пока тот пил шнапс. К своему же Стефан даже не притрагивался — не мог почувствовать себя достаточно раскованно. На любую отговорку Трея он отвечал витиевато, и не всегда по теме — ему стало плевать на всё, кроме самого момента. Момент, когда Стефан вышел в одиночестве на потемневшую улицу, почти не остался в памяти. Разве только горькой мыслью: Нейман говорил, что его волновала точка зрения своего коллеги, но развлечение затмило здравый смысл. Он решил остаться там чуть дольше. Наверно, Стефан попросту ничего в этом не смыслил. Однако кто его, впрочем, спрашивал? Его мнение, как оказалось, не стоило ни рейхсмарки.