Натянутые струны

Поправляя чёрный и ровный галстук у зеркала своими нервными руками, Стефан вглядывался в своё беспокойное отражение, цепляясь за каждый изъян: за выбитый из общей массы тёмный волос, за любую «неправильную» складку на пиджаке, за положение рук и общий стан. Трей никогда не находил в себе чего-то удивительного. Лицо как лицо, тело как тело — в общем, скука. Но единственным местом, куда он не мог смотреть, были собственные зеницы — поблекшие, и потому пугающие. И это не удивляло, а пугало. Они будто бы стали в сто крат мертвее, в сто крат незаметнее, утратили любую способность искрить в новых и ярких эмоциях, как прежде. Единственным ощущением, которое читалось в них, являлась пустота. Гудящая, бесконечная, неизвестная. Неужели он ранее этого не замечал?.. Круги под усталыми глазами словно стали вмиг зримыми из-за внезапных, но длительных периодов без сна, что возникали даже тогда, когда всё будто бы налаживалось. Нет, не налаживалось — то называлось безропотной попыткой смирения со своим беспомощным положением, и никак иначе. Собственная бледность настораживала, несмотря на заслоняющий её вихрь спешных мыслей о каждом своём множественном переживании, в которых Трей метался из стороны в сторону, будто загнанный в клетку зверь, пробегал кругами пределы прутьев вновь и вновь, удостоверяясь в том, что выхода попросту не существовало. Это походило на некий бесконечный цикл. И он бы не остановился, пока Стефан бы попросту не упал на холодную землю замертво. Так происходило и с собственным тревожным взглядом: он не переставал шустро, но тщательно выверять каждую свою черту, всё время беспокоясь о том, что что-то оказалось пропущено. И он возвращался туда, откуда начинал. Снова и снова, снова и снова, отчего начинала саднить голова. Но спешная подготовка являлась лишь фоном к главному, казалось, самому триумфальному и волнительному — к нежеланию выходить из комнаты. А, спрашивается, почему? Ответ оказался прост до нельзя. Томный вечер продыха от официальных встреч, громких, но бессмысленных слов, привёл за собой именно то, чего хотелось меньше всего — незваных, по никому не нужному мнению Стефана, гостей. А с перспективы отца же, те самые «гости» являлись весьма желанными, всегда ожидаемыми в его доме. В общем — теми, для кого длинный стол всегда был накрыт скатертью. Так, по крайней мере, Рафаэль говорил, а не думал. То, что происходило в его мыслях и убеждениях — загадка. Грубо говоря, «пиршество», начатое на Люитпольдхайне продолжалось и сегодня, однако в менее, а может… и более пафосной обстановке. Трей не мог здраво рассудить, ведь всё вокруг уже давно потеряло какой-либо смысл и чёткое значение. Что ж, по крайней мере, именно в этот момент — в момент неистового напряга, в котором вспоминались встречи, похожие на эту — да. В жизни, несомненно, появилось больше оттенков и красок, но подобные вещи… полностью их испивали. Ах, а как давно Стефан на них не появлялся. Наверно, пропустил столько речей, столько тостов, столько надменных «морд», а не «лиц», столько восхвалений Фатерлянда и несменяемого предводителя этого чёртового «племени». И правильно, что пропустил. Пусть подавятся своим пафосом. Однако в те моменты, в которых ему всё-таки доводилось присутствовать на подобных мероприятиях, разили горькостью, мерзопакостным отвращением, которое он питал по отношению ко всем им. Даже будучи непонимающим всех тонкостей ситуации ребёнком, Трей уже их ненавидел. Всем сердцем, ведь знал, что они были такими же, как и его отец. Но, на минуточку, Рафаэля Стефан не ненавидел. По крайней мере, открыто. Это являлось уж слишком громким словом и простой детской обидой. Сейчас ему было попросту плевать на него так же, как отцу было плевать на своего сына, но раньше — о, нет. Он каждой своей клеточкой тела зависел от его мнения, которое, тогда казалось, направляло и проделывало нужную дорожку к жизни. Она становилась всё извилистее, всё труднее, скалистее, и в итоге оказалась бы попросту непроходимой. А там и конец — лёгкое нажатия курка. Нет, стойте, почему сразу курка?.. Стефану ужасно не нравились подобные выпады собственного разума, от которых приходилось отчаянно защищаться: «нет! Ещё не всё потеряно, у меня есть новая дорога!». Да, так оно и было, но очередная, более резкая, однако не такая тянущая боль, возникшая от всех недавних грубостей жизни, склоняла его всё больше к этому. К подобным мыслям, возникающим так внезапно, что Трей даже и не успевал осознать, как же он оказался на пороге двери с надписью «выход». В голове творилось чёрти что. Все эмоции смешались во что-то одно, очень непонятное, заставляющее оставаться в своей комнате как можно дольше. Стефана бросало в холодный пот, а после в жар — вмиг хотелось выбраться из этого тугого галстука, чёрного пиджака и выглаженной рубашки. Вот прям до лёгкой тошноты его ноги никак не хотели ступать за дверь. А что, если бы на него вмиг накинулись с вопросами? Что, если бы отец представил его в дурном свете?.. Да попросту не хотелось видеть никого из них, пафосных и чопорных. От одной мысли, что он находился вместе с этими людьми извращённых понятий о жизни в одном обществе, безумно выворачивало. Трей никогда не хотел бы, чтобы его записывали в те же ряды, что и их, просто потому, что он был немецкой крови… да ещё и появился в такой семье невероятно ультраправых взглядов. Не то время, не то место. Мягкий, уже более знакомый стук в дверь заставил резко замереть, оттаять, а после спешно пройти ко входу в комнату. Трей, поправляя свой идеально ровный, но кажущийся худо завязанным галстук в последний раз, отворил эту преграду и вмиг опустил свой взгляд до нужного уровня — то была Софи, и её «стакатный» стук запомнился ярче всех. — Мне скучно, — начала она, ещё некоторое время помолчав. В этой мимолётной тишине музыка, исходившая откуда-то с первого этажа зазвучала куда яснее и чётче. Чьи-то умелые руки играли на рояле… — там только взрослые тёти и дяди. Стефан в ответ добродушно выдохнул, вмиг успокаивая сам себя, ведь то требовалось делать при ребёнке — …не гоже, чтобы сестра наблюдала за тем, каким же клубком нервов порою бывал её брат. — Я знаю, Софи, знаю. Хочешь, побудь в моей комнате… чувствую, здесь тебе будет куда интереснее. — Ой, а можно?! Разве ты не идёшь к ним? — Я… иду, да, — прозвучало как-то скомкано и невнятно, а Трей вмиг устремил свой взгляд в сторону, будто бы растягивая эти секунды для того, чтобы не спускаться вниз как можно дольше. — …Можешь брать всё, что хочешь, только поставь в итоге на место, ладно? — …Но папа же не разрешает…? — Это будет нашим секретом, — прошептал тот, устало ухмыляясь. Порой стоило идти против каких-то там «правил», ведь в таких мелочах и проявлялась личность, а сам Стефан не замечал таких весомых изменений в себе. Да и что, неужели жалко пустить ребёнка к себе? Она спокойная, аккуратная. Ничего не испортит. — Хорошо! — тотчас заулыбавшись во все свои зубки, Софи нетерпеливо закивала головой, намереваясь поскорее заглянуть за загораживающего весь обзор брата. Последний же в свою очередь лишь позволил себе слабо потрепать её по голове, а далее шагнуть в сторону, смотря на ныне прикрытую дверь в собственную комнату. Выражение лица вмиг изменилось до неузнаваемости — эта усталая лёгкость пропала, превращаясь во что-то тревожное и мрачное, однако стоило поскорее найтись в мимике и выбрать что-то подобающее вечеру. Стефан невесомо прислонил тыльную сторону ладони к своим устам, пытаясь незаметно приулыбнуться. Это казалось максимально неестественным, ведь глаза, о, нет, глаза оставались такими же блеклыми — ничуть не менялись. Они не выражали ничего, кроме сильного нежелания видеть всех этих людей. А ведь… по их плоскому и неглубокому отражению наверняка всё можно было понять, если постараться. Своего взгляда Стефан не умел контролировать только в некоторых случаях, а в остальных — жёсткая сдержанность и недозволенность эмоций. У него всегда это прекрасно получалось… по крайней мере до встречи с человеком, который буквально стал своим вторым крылом. Наедине с ним зеницы выдавали всё. Буквально всё, как бы Трей ни старался этого скрывать, и ему нравилось наблюдать за чужими глазами ответно, стараться заглянуть в них куда глубже, чем просто в оболочку. И плевать, что это могло показаться слишком уж интимным — в таких случаях Стефан шустро всё заминал, сдавал позиции и размахивал белым флагом в сжигающем своё нутро стыде. А с виду и невозможно было сказать, что он вообще… «горел». И сейчас взгляд тоже напрочь отказывался хоть как-то меняться, сколько бы он ни пытался хмуриться или улыбаться, пока спускался вниз по лестнице. Рома научил его не страшиться своих истинных эмоций, а теперь… их нельзя было показывать никому. Ни-ко-му. Яркий свет первого этажа сиял свечами в отличие от тёмного коридора наверху, и совсем близко слышался говор — множественный, такой, словно здесь собралось не пять, не десять, а целых тридцать, а то и больше человек. Женский смех и мужской гогот пробивался сквозь лёгкую музыку, в конце концов и вовсе глуша её. Когда Трей ступил на холодный кафельный пол, отражающий в себе лампы, то вмиг заметил, что до рояля никому и вправду не было дела. Видите ли, они, занятые обсуждением пустоты, вовсе не интересовались ничем, что находилось за пределами их носа и печатных газет, в которых единственной информацией являлась наглая ложь. И он проходил дальше, сторонясь незнакомых людей в собственном доме. Сердце стучало быстрее, чем обычно, а каждый неаккуратный жест незнакомца, возникающего на пути, мог стать фатальным — казалось, если Стефан коснется хоть краешком плеча, то ему не поздоровится. Было страшно и одновременно как-то… безразлично. Разодетые в твидовые пиджаки, интеллигентно, но ревностно отстаивающие свою точку зрения в псевдо-интеллектуальном споре дилетанты, особо привлекали внимание Стефана: «Вы ведь другой» — так считали про него, а значит не стоило судить этих людей по первому впечатлению. Иначе чем бы он отличался от них? Трею всегда хотелось быть «не таким как все», но это же и приносило боль, сомнения и неуверенности в, казалось бы, банальных аспектах жизни. Он понимал, что настолько идейная мысль отличия от других — плохо, но не мог ничего с собою сделать. Хотелось выделиться внешне, своим поведением и уверенным обликом, а не внутренне, однако тот боялся этого сделать. И потому всё осуждение «массы» копилось где-то в голове, выплёскиваясь язвительными, беспричинно злобными мыслями по отношению к этим людям. «Масса» — ужасно знакомые слова небезызвестного обществу человека, не правда ли? Но что они сделали? Что сделали конкретно они, и не был ли сам Стефан похож на них? — каверзные вопросы всегда терзали его душу. А конкретно это размышление являлось настолько неприятным, что на самого себя, любопытного до деликатного, почти научного поиска ответов, взъедалась ярость — настолько эта тема была правдива, что про неё даже не хотелось вспоминать. Да. Он всё равно являлся таким же как все. Но единственное, что его могло отличить от них — понимание того, что он не другой. «Вы не такой» — Стефан ненавидел себя за то, что начинал в это верить, ведь знал, что это неправильно. Однако… эти люди, на которых остановился собственный усталый взгляд, вызывали какой-то новый вид не то отвращения, не то раздражённости, покуда тот не сумел вглядеться в пространство чуть за них — сердце слабо ёкнуло, а тело замерло в нежданном удивлении. Среди них, надменно пафосных филистеров, довольно улыбающихся друг другу в лица, стали заметны знакомые черты: заведённые за спину руки, ровная, стойкая осанка и несгибаемый пыл в речи, которую было нельзя различить среди остального гула. Этот человек стоял чуть поодаль от тех, с кем вёл беседу, а они внимали ему, будто он — не дилетант, не скептик, не простак, а самый настоящий проповедник. И Стефан бы тоже внимал, если бы не факт того, что он находился прямо у него в доме. А кто — «он»? Нейман. Это известие стало единой вещью, которая смогла изменить выражение лица Трея с безразличного и раздражённого на заинтересованное и тревожное. Что он здесь забыл… и каким образом явился? Сейчас было не время для вопросов. Тот выпрямился, потянулся куда-то в сторону Августа, приоткрыл уста, хотел окликнуть, но так и замер, постепенно опуская свою руку в состоянии моментного напряжения вниз. Прерывать беседу — последнее дело. Да и плюс… кем Стефан был, чтобы лезть к нему? И что, что Нейман… по своим словам, выделял его среди остальных как «почётного знакомого»? Вдруг это оказалось всего лишь случайным стечением обстоятельств, что он подошёл тогда к нему, перед самым концертом, а Трей надумал себе всякой чепухи? И он захотел одиноко развернуться, уйти прочь куда-нибудь к стенам, среди которых Стефан окончательно перестал чувствовать себя «дома». Однако его прервал внезапный взгляд, уловивший собственный, забытый как раз где-то в точке, из которой и смотрели. Оттого вмиг сделалось неловко — что, теперь Август подумал бы, что у Трея не хватило смелости подойти? Так и было, но… признаваться в этом оказалось труднее всего. Потому Стефан сделал неровный шаг, другой, делая вид, будто уже намеревался двинуться ближе, но всё же… не хотел идти без приглашения. Лицо Неймана же ничуть не поменялось — он остановил диалог, который вёл, а после будто бы радостно и гостеприимно окликнул своего коллегу, уже почти не обращая внимания на других. На горизонте резко появились новые приоритеты. — Фане! Я ждал Вас. Это вмиг заставило Трея подойти ближе, подавая ладонь для рукопожатия — оно у Августа всегда было крепким. — …Доброго Вам вечера, господа, — начал он из неловкой тишины, стараясь заткнуть в себе те десятки вопросов, которые не терпелось задать сразу же после того, как он поймал на себе то ли осуждающий, то ли высокомерный взгляд стоящих подле Августа джентльменов. Почему?.. Что было не так? Неужели он перебил их дискуссию? Нет. Стоять, не стоило искать причину в себе! Неужели они не знали, кем являлся Трей, на чьей территории они позволяли себе такие косые взгляды? Наверно… всё же и понятия не имели, что за выскочка образовалась в их увлечённом обсуждении. Столько лет прошло, а Стефана никто и не знал в лицо. — Ваша правда, вечер добрый, ведь я рад, что я здесь. Что заставило Вас так задержаться? Стало как-то неловко и стыдно. Нет, не за то, что пришлось слегка опоздать к самому началу, а из-за гнетущего давления, заставлявшего задерживать дыхание в груди на подольше — в холле высоких потолков не хватало кислорода. Трея вмиг напрягло и то, что Нейман даже не посмотрел в его сторону. — Ох, прошу прощения. Задержался из-за своих дел, — максимально коротко и лаконично выдавил он, тайно поглядывая на, видимо, новоиспечённых компаньонов Августа. А последний же как-то умолк. Повернулся в его сторону, отчего Стефан снова напрягся в неком ожидании, но Нейман лишь неудовлетворённо уставился на Трея своими глазами, вмиг приобретшими неприятный холод, так и надавливая на продолжение. Ему, видимо, не пришёлся по нраву этот ответ. Среди них воцарилось молчание. Стефан тотчас же стал искать в своём коллеге причину тишины, а своё выражение лица будто бы и твердило: «почему ты не говоришь?». А почему те джентльмены ничего не решили внести в диалог? Да ещё и этот взгляд… ох, он пробирал до костей, посылая по ним мелкий, но пробирающий озноб. Что стряслось? Почему всё случилось так… внезапно? Что Трей сделал не так? — Негоже являться так поздно на столь важные мероприятия. Вдруг Август вновь повернул свою голову на его прошлых собеседников, как-то двусмысленно хмыкая в конце собственных слов. А они же не сдержали довольной улыбки с оттенками надменности в ответ на его фразу, кивая и соглашаясь с ней. «Что?» — звучало в голове, и являлось единственным в ней звуком. Стефан, сам того не замечая, замер, а неловкая улыбка, появившаяся от приятного ощущения многообещающей встречи стала медленно сползать с лица. Глаза через некоторое время бесполезных метаний по их фигурам непонимающе прищурились, стараясь воззвать именно к Августу — к единственному, кто здесь его понимал и не осуждал. Да ведь?.. Да? Мир вокруг стал каким-то мыльным, а все мысли сконцентрировались на одном единственном выражении: «что происходит?». Начавшийся говор совсем рядом перестал являться чётким и ушёл на второй план. Стефан не мог уловить в нём ни слова — ни то, что говорил с улыбкой Август, ни то, что отвечали ему эти люди. Откуда возникла такая резкость? Появилось столько вопросов, а ответов вовсе не было. По крайней мере… пока Нейман бы не кончил беседу. Наверно, она оказалась очень важной для него, а Трей снова начал раздувать из пустяка трагедию и беду. Да и… почему вообще он мог назвать это «бедой»? Август ведь был ему абсолютно безразличен, интересен только как коллега, а не друг. Не собеседник, не слушатель. Сделалось неприятно и чего-то будто бы стало не хватать. Какой-то маленькой детали, той самой, что всегда терялась в пазле и являлась незаметной до того момента, когда её пропажа не оказывалась очевидной. Из-за неё картина становилась незавершённой, нецельной, каким-то бессмысленным обрубком реальности. Нет. Ещё рано было делать какие-либо выводы. — Молодой человек, — вдруг слегка надменно обратился к нему один из тех мужчин, с которыми говорил Август, — а достопочтенный Нейман точно знаком с Вами? Вы не ошиблись компанией? Оба сдержанно загоготали, а Август резко замолк, медленно приподнимая голову чуть вверх. В выражении его лица проскользнуло ничто иное, как тот самый холод, выраженный в сто крат ярче. — Прошу прощения, господа, это Вы, вероятно, перепутали тон и слова по отношению к этому «молодому человеку». Господин Трей, не воспринимайте сего всерьёз. Глаза неизвестных внезапно округлились, и весь их напор как-то смялся, увял. Они оставили за собою лишь пару фраз, а после ушли восвояси — испарились, словно хотели поскорее замести за собой следы. Примерно такая же реакция наблюдалась и на лице Стефана — он успел всё осознать только тогда, когда этих, с позволения сказать, «джентльменов» более не находилось подле них. Почему Нейман сначала высказал колкость сам, а как кто-то другой попытался сделать аналогичное — вмиг обрубил им все шансы? Стефан никаким образом не ожидал со стороны Августа такого ответа, скорее уж, ему бы в данный момент подошло поддержать язвительность и развить её в нечто большее, но… этого не произошло. У него, в самом деле, стоило бы поучиться… некой «наглости», ведь в этом случае она оказалась не чем-то негативным, а маленьким спасением. — …Благодарю. Август только кратко кивнул, делая несколько шагов подальше ото всех, якобы ведя за собой и своего коллегу. — Фане, — вдруг обратился он к тому, поворачиваясь всем телом в сторону встрепенувшегося Трея, — а где же Ваш отец? Ожидания от спонтанного вопроса Неймана не оправдались, и Стефан вновь как-то сник, однако на душе осталось приятное ощущение того, что его коллеге всё же было не плевать. — Я не знаю. Предположительно, где-то в столовой. Но… — кратко сглотнув, тот всё же решился на выражение собственных вопросов, — каким образом Вы здесь оказались? Август ещё некоторое время продолжал молчать, однако выражение его лица перестало быть каким-то безразличным. Оно вновь приобрело в себе привычную деликатную улыбочку, лёгкость и непринуждённость в общих чертах, а тон скорой речи кардинально отличался от тех фраз, которыми он будто… пытался пристыдить Трея. И у него это… получилось. — А вы думаете, что у меня нет связей? — лукаво ухмыльнувшись, концертмейстер поправил на себе пиджак, но не переставал кратко оглядываться по сторонам. — Ну что ж, в любом случае, здесь я именно для того, чтобы их завести. Ах, вот оно как. Значит, Стефан попросту подошёл не в то время, ведь Август… он был занят более «приоритетным» общением. Наверно, именно поэтому он решил не обращать на него внимания… и повёл себя не так, как обычно. Но это ведь в любом случае являлось неправильным…? А может, это всё и вовсе почудилось Трею? Сейчас Нейман стоял и улыбался ему, терпеливо выжидая любой реакции, как в любую другую секунду их встреч, а буквально пару мгновений назад внутри возникало чувство, что ему было абсолютно всё равно на своего коллегу. Нет, это являлось не просто каким-то интуитивным предположением, «чувством», а наглядно читалось в его надменном тоне, в безразличном взгляде, в колких словах, которые почему-то показались таковыми, хотя в них не присутствовало ничего «такого». Август точно не хотел задеть Стефана. Это же было не в его стиле. Да? В любом случае, он смог заступиться за него, когда Трей не имел возможности подобрать слов, а значит, ничего необычного не происходило. Столько сомнений. — Что же Вы так на меня смотрите? — вдруг задал он вопрос, что вновь заставил встрепенуться и развеять свой негодующий взгляд. — Я шучу, шучу. Связей у меня, естественно, предостаточно, но сюда я попал всего лишь по приглашению Вашего отца. Вновь возникло некоторое молчание. — …Неужели вы успели найти общий язык за то недолгое время остатка съезда? Трей быстро поправил на себе галстук, ведь нервные руки было необходимо чем-то занять, а в голове всё так же гудели вопросы, и их становилось только больше: «да каким образом они поладили?». Август ведь являлся человеком «старых принципов» — по его словам, — а не новых, и он не интересовался тем, что Рафаэль находил занимательным… или же Нейман чего-то про себя не раскрыл? Почему же? Похоже, Стефану стоило бы слушать, о чём же они тогда говорили. — Полагаю, что да. — Но… как? — очень тихо и почти шёпотом выдавил из себя Трей, ведь для него отец никогда не представлялся кем-то, с кем можно было найти общий язык. Никогда. И то, что у Неймана с ним сошлись интересы… уже начинало напрягать. Выдохнув, Август на секунду прикрыл свои глаза, будто переводя от чего-то дух, а после вновь сцепил свои руки за спиной. — Так у Вас всё-таки с ним плохие отношения. Я прав? — прозвучал ответ вопросом на вопрос. И эти слова заставили тело в который раз замереть, а сердце тягостно ёкнуть, будто в него вогнали тонкую иглу. Да зачем… зачем было такое спрашивать? Нет, Нейман уже скорее уверенно утверждал, преподносил это как факт. А то ведь, к сожалению, и было правдой. Трей, в самом деле, лишь относительно недавно стал задумываться о том, что что-то во взаимоотношениях с его семьёй всё-таки настораживало. Жёсткое воспитание всегда, что ж, по крайней мере, в детстве, казалось ему нормой: крики, указы, чёткие, а порой и не очень, правила. Однако в глубине души, даже тогда, будучи в полнейшем неведении, он понимал, что что-то было не так. Слова отца не становились ничуть менее обидными от того, что Стефан не знал лучшего отношения к себе, страх перед его руками не убывал, а боль от регулярных «профилактических» пощёчин не проходила. Друзей или знакомых, кому можно было завидовать по поводу отцов и матерей… тоже не присутствовало. Оставалось взращивать ревность только по отношению к счастливым семьям на улице. И потому Трей, когда ему наконец удалось сбросить эти оковы, что держали его в Нюрнберге, в первое время самостоятельного проживания в Москве… даже и не мог привыкнуть к отсутствию какого-либо контроля. Никто более не оценивал его каждый шаг, никто более не следил за каждой минутой, которую ему нужно было потратить на что-то «существенное», никто не холодел резко и беспричинно, оставляя его одного. Потому становилось до жути непривычно, но… так легко. А когда тот встретил Рому, впервые в жизни поладив с кем-то настолько близко, то стал дивиться его взаимоотношениями с матерью. Он регулярно ездил к ней в Ленинград, когда представлялась возможность, держал постоянный контакт исключительно по своей воле, и это казалось таким… удивительным. Трей всю жизнь желал сбежать от своих неразрешённых детских травм, от контроля и холода, непредсказуемого поведения, а Державин так тянулся к своим родным людям, и ему хотелось завидовать, но Стефан не мог себе подобного позволить. Он хотел, чтобы всё лучшее оставалось именно у него в руках — Рома вправду этого заслуживал. А Трей, видимо… почему-то — нет. Жизнь распоряжалась чистейшей случайностью, и её мотивы невозможно было понять. Казалось бы, Стефан должен был уже давным-давно отпустить все детские обиды, вырасти независимым взрослым человеком, что он и сделал, однако всё то, что не получилось разъяснить… по сей день гложило нутро. И никуда оно бы не делось — первоначальное окружение целиком и полностью формировало человеческую личность, которую, к сожалению или к счастью, нельзя было изменить, сколько усилий к этому ни прикладывай. Значительные и незначительные ситуации, чужие случайные слова, намеренные действия и сущие глупости вытачивали каждую нить сознания и каждое убеждение. Потому все люди и являлись такими разными, но такими похожими своим началом. Однако в данный момент не стоило задумываться об этом слишком глубоко — Стефан мог рассуждать на оные темы часами, находя в них раз за разом что-то новое. Его всегда привлекала сложность, спрятанная в простоте. «Не лезьте туда, куда Вас не просят» — хотелось съязвить в порыве раздражённости именно так, чётко, лаконично, ясно, чтобы Август более не докучал с подобными вопросами, но… Стефан банально не мог. Совесть не позволяла — Нейман ведь ему помог, всегда помогал, и сейчас… наверняка тоже хотел лишь лучшего. Однако в то же время этим «лучшим побуждениям» Трей не мог верить до конца. Ещё не настало время. Он замялся в своих мыслях в ту же секунду, как только осмелился глянуть коллеге в глаза — там снова присутствовал этот холодок, пробивающийся сквозь прикрывающую его лёгкость. Показалось?.. Да, вероятно. Август умел слушать и был точно заинтересован в этом, ведь иначе для чего бы он развивал беседу? Именно по этой причине тот выказывал подобные знаки нетерпения. А агрессировать на него было бы попросту невежливо. В конце концов, что он такого сделал, чтобы это заслужить? Нейман улыбнулся. — Когда же Вы признаете это, Фане? А Вы упёртый, весьма упёртый. Но это и хорошо. Вновь стало стыдно, и в горле даже как-то поджало, запершило, ведь Стефан неосознанно попытался возразить хоть что-то в ответ на эти слова. Он признавал «это». Он знал «это». Помнил каждый день, но говорить о подобном с кем-то ещё не мог… Даже Роме тот не решался выведать какой-то элемент из своей жизни, что осталась за русской границей, и теперь… Державин вовсе не имел представления, как же Трей жил. В достатке ли, в плачевном ли состоянии… в хороших взаимоотношениях с ближними или же нет. Порой Стефан жалел, что ничегошеньки ему не успел рассказать в те краткие вечера — побоялся осуждения его проблем. Не слишком ли много их было?.. Не хотелось «нагружать» своего товарища лишними головными болями. — Ошибаетесь… — Слова часто бывают обманчивы, а вот действия — редко. Если бы Вы состояли с Рафаэлем в хороших отношениях, то тогда бы Вы не пеклись с такой силой о каждой ситуации, в которой с ним приходится встречаться. Я же вижу, — Нейман настоял на своём, а Трей даже и не знал, что же ответить. Он замолчал на ещё некоторое время, а после перестал хмуриться — слабо выдохнул, скрещивая руки на своей груди. — Вы весьма проницательны и умеете сим пользоваться. Август вмиг довольно усмехнулся, и какая-то невесомая недосказанность, что гудела в воздухе между ними будто бы спала. Испарилась так же, как и чувство того, что поведение своего коллеги показалось сперва очень и очень странным. — Бесспорно. Но Вы, Вы ведь ничуть не отстаёте в плане понимания людей, верно? Это успело немало удивить. Август считал, что его собеседник… «понимал людей»? Стефан никогда об этом не задумывался, однако подобные слова показались истиной. Кто, если не Стефан, изучал каждую деталь, кто, если не он, кропотливо собирал портрет личности по кусочкам, но не пользовался никакой набранной им информацией? Трею сделалось лестно, и он слабо улыбнулся, словно пытаясь поскорее спрятать этот краткий жест. — …Я бы не сказал, что я смогу понять каждого. — Однако меня, Фане, понимаете? Снова наступил ступор. Этот вопрос поставил Стефана в тупик как ничто другое за последнее время: а вправду… понимал ли он Августа? Что вообще Трей мог о нём сказать?.. Проблема была в том, что сколько бы он ни думал, ничего структурированного и чёткого не приходило в голову — лишь обобщённые образы и действия, поступки и витиеватые слова, потайной смысл которых тот подчистую не осознавал. «Август умеет слушать, но…», «Август разделяет мои взгляды, но…», «Август кажется дружелюбным, но…», «Август вступится за меня, но…»… и всегда оставалось какое-то «но» — та самая недосказанность, которая то улетучивалась, то возвращалась и била прямо в голову, заставляя вспоминать только о ней. Будто бы что-то и крутилось на языке, а не говорилось — Стефан задумался, пытаясь наконец устаканить в голове единое мнение о его коллеге. Как долго Трей метался в этом аспекте и как резко менялось восприятие своего коллеги? Август казался ему то холодным до стука зубов, то единственным понимающим его человеком, то эгоцентричным индивидом, то прекрасным слушателем, то таким же пафосным как и остальные, то приземлённым и не лезущим на рожон. Разум стал находить множество несостыковок, что никак не складывались в чёткую картинку, и это начинало тревожить. Стефан отвык иметь расплывчатое, шаткое мнение о каких-либо вещах или людях, ведь Рома учил по-другому: «если есть плохое предчувствие — стоит его послушать». Но уши наглухо заложило, а глаза ослепила идея. Идея того, что они с Августом «другие». Что Стефан «другой». Не такой как все. Это оказалось так лестно, но в то же время и эгоистично… Однако когда вокруг кишела та же эгоистичная среда — ощущение неправильности начинало само собою притупляться. Не успел Трей и развить собственную мысль, как откуда-то со стороны кухни прозвучал невесомый, но очень звонкий стук, будто чайной ложкой по стеклу. Все, будто один и точно по команде, как-то уняли собственные диалоги, улыбнулись собеседнику, а после зашагали в направлении звука. В памяти стала откликаться похожая на это картина: ах, да, приглашение на ужин. Нейман, кратко хмыкнув, тоже зашагал, и единственным, кто не сошёл со своего места оказался пианист — это его работа. Спасибо, что не заставили вспоминать то, как работать с инструментом для «развлечения» гостей… а Софи пусть даже бы не пробовали в это вовлекать — Стефан не хотел, чтобы она ощущала себя ровно в той клетке, в которой ему доводилось однажды посидеть. Мысли различного характера не переставали гудеть внутри, но тот не стал морочить себе голову, а последовал за остальными, ближе к длинному столу, что был накрыт белоснежной скатертью. Видать, из подсобного помещения или сарайчика на заднем дворе вынесли ещё пару предметов мебели. Трей продолжал шагать за Августом, стараясь выбрать стул поближе к своему единственному собеседнику, но последний же незаметно улизнул вперёд, сел на место между двумя господами. Оттого стало как-то неуютно, и ситуацию осложнил очередной мелкий ступор — Стефан остался последним стоящим, кому так и не удалось найти себе места. Он быстро заметался по краям стола глазами, ведя таким образом и к более короткой его части, и тут вмиг стало ещё более неловко: отец, по сей видимости, выделил для него место подле себя, а Трей сразу и не смог этого просечь — вот же нелепость… Благо, сего, казалось, никто особо и не заметил, и Стефану удалось усесться на нужный стул без лишнего шума. Правда, не сказать, что он был рад находиться рядом с отцом. Места хватило всем — ни человеком больше, ни человеком меньше. И как только все утихли, Рафаэль вмиг поднялся со своего стула, держа в своей руке бокал красного вина. — Прошу внимания, леди и джентльмены! , — его голос прозвучал отчётливо и громко, вмиг заставляя обратить на себя всё собственное внимание. — Тост! Как только Стефан удостоверился в том, что в его словах вряд ли было бы что-то важное конкретно для него, то вмиг вернулся взглядом сначала в свою тарелку, а после нашёл глазами Августа, чутко внимающего словам отца. Ему и вправду было интересно, или то являлось лишь сладостной лестью? Что ж, внимания он к Трею более не выказывал, и оттого последний сам собою стал прислушиваться к тому «бреду», который нёс Рафаэль. — Все мы собрались здесь для того, чтобы отдать честь непоколебимой работе партии, которая делает наш Фатерлянд величественнее, — Стефан уже хотел выйти из-за стола, но попросту не мог. — Испокон веков наша страна одерживала множество славных побед! Однако в моём времени наши так называемые «союзники» совершили подлый удар нам в спину. Гнусно. Подло. И потому некогда превосходящая военная мощь Германии пала, но!.. Рафаэль говорил так выразительно, но одновременно чётко и серьёзно, что всякий обыватель с лёгкостью бы начал верить в любые его россказни. Впрочем… эти «обыватели» ведь на самом деле и верили таким же ораторам, как он. Харизма правила, правит, и будет править людьми, неспособными взрастить её в себе. И даже Стефан порой сомневался в своих убеждениях: а точно ли они правильны, раз все остальные… в здравом уме считают совершенно по-другому? Наверно, вдолбить ему подобную дезинформацию «подлого удара союзников» или какую-либо другую не получалось лишь потому, что он мог, внимание, мог взрастить в себе ту самую харизму и понимание того, как же она работает. Правда, на это потребовалось бы время, потребовался бы исполинский труд. Впрочем, откуда ему было знать, что надурили такими пафосными речами именно их, массу, а не его? — Но… теперь, благодаря нам, дорогие коллеги, благодаря власти фюрера… мы смогли достичь подобных высот! Не стану говорить о подъёме внутренних настроений народа, но лучше упомяну о том, что важно конкретно сейчас — двадцатого июля текущего года войска доблестного Рейха сломили оборону Бреста и прямо сейчас ожесточённо сражаются на восточном фронте, стремительно продвигаясь к самой Москве! Нашей чистотой намерений, нашим трудолюбием и силой, нам суждено победить наших врагов. Всех до единого! И это наверняка произойдёт не больше, чем через пару месяцев! От слов отца неприятно ударило в голову, а под сердцем защемило и начало скрипеть. Как?.. Уже? К Москве? К той самой, к той… которую он так любил? Не верилось. Не верилось, что всё могло закончиться, даже не успев начаться. Если не станет этого города, то не станет и места, которое Стефан имел смелость называть «домом». Не станет тех моментов, которые хотелось проживать вновь и вновь, не станет парков, тихих вечеров, не станет концертных залов и любимого адреса «улица Ямская-2», не станет всего того, что ранее связывало его с самым дорогим человеком на свете. А где… где он? Знал бы Рома, сколько же раз Стефан задавался этим вопросом… знал бы, сколько раз искал его по всему миру в своих мыслях, сколько пытался просчитывать всевозможные исходы событий, теряясь в бесконечной неизвестности. Ах, если бы Державин только мог написать письмо на тот адрес, что Трей невзначай оставил ему… если бы оно, конечно, достигло Нюрнберга… Но что, если Рома забыл? Забыл название, потерял телеграмму, сдался или вообще возненавидел Стефана?! С каждой новой мыслью ему становилось только хуже. Он не слышал ничего, что происходило вокруг. Ни сдержанных аплодисментов, ни окончания речи. Не слышал «слава Германии», не видел приподнятых вверх рук, уставившись в белую скатерть, накрытую на стол. Вокруг вновь воцарился слабый шумок из людских слов и звона столовых приборов, а Стефану стало ужасно душно. Он уже совершил движение для того, чтобы встать из-за стола, но внезапно его остановила рука отца, впившаяся в собственное предплечье. Рафаэль с силой потянул его вниз, вместе с тем как стал садиться и сам, а после отпустил, сверкнув напоследок яростным взглядом, по которому вмиг всё стало ясно. На сей раз он не сможет избежать горькой реальности. Минуты тянулись долго, а Трей не переставал дивиться тому, как можно было говорить так много, но не говорить ничего — люди вокруг лепетали беспардонную ерунду, которая не имела никакого смысла… по крайней мере для Стефана. Инертно дотронувшись рукой до железной вилки, которая в данный момент почти и не ощущалась в пальцах, что было весьма странно, он желал ощутить то, насколько та самая «реальность» была правдивой… И ответ не утешал. Однако вскоре, стараясь делать размеренные вдохи и выдохи, прогоняя навязчивые мысли прочь, обыденные чувства начинали возвращаться на круги своя. Такое подвешенное состояние часто преследовало Трея. Ему порой начинало казаться, что это являлось «защитным механизмом»… только от чего?.. Это уже другой вопрос. Наверно, от неизвестности. Он не мог ничего точно сказать на этот счёт, и при том наверняка ошибался в своих доводах. Внутренняя паника стала приходить к нему куда чаще… по приезде сюда. В названный «дом». Тот попытался вновь отыскать своими глазами Августа, чтобы отвлечься, и ему даже не пришлось стараться — Нейман, сидя чуть в диагонали от него, теперь глядел пристально и беспрестанно прямо ему в лицо, словно выискивая какие-то детали в поведении и причину их появления. Он что… заметил этот момент слабости? Это заставило задуматься только пуще, но никак не облегчило ситуацию. Несколько секунд молчания и стеклянного взгляда друг на друга оборвались, когда коллега внезапно отложил в сторону столовые приборы и прильнул вниманием в сторону какого-то мужчины и его жены, сидящей подле. Заулыбался, словно моментом ранее не прожигал на Стефане дыру. Трей… уже и не знал, чему верить. Своим глазам или мнению об Августе, укоренившемуся в голове и крепко, и шатко. Перепады в собственном состоянии могли негативно сказываться на восприятии мира… например, как тогда, во время его «побега» от того же самого Августа. Стефан до сих пор помнил этот резкий взгляд, точно его желали убить. Недосып то был иль странность Неймана… уже неизвестно. Стефан решился не размышлять об этом. Он вообще не хотел бы более думать, а желал бы забыться в чём-то… хоть в чём-то… Взгляд пал на пустой бокал, стоящий подле его тарелки со съестным. Их оставляли таковыми лишь у тех, кто заранее не указал своих предпочтений. Как раз скоро должна была настать очередь Стефана к разливу спиртного, и потому ему пришлось слегка подождать. Среди громкого говора и стука столовых приборов, звона друг об друга бокалов, наполненных до верху, Трей не желал слышать ничего, и если бы мог, то закрыл бы уши ладонями. С каждой секундой пребывания здесь некая усталость от собственной раздражительности пробирала всё пуще, заставляя невольно пригибаться ближе к столу — пришлось выставить руку для поддержки собственной гудящей головы. И он бы не хотел ни видеть, ни чувствовать ничего, если бы сейчас не ощутил, будто назло, чьё-то робкое присутствие прямо у себя под боком. К его пустующему бокалу аккуратно потянулись, и лишь тогда Стефан бросил свой взгляд поначалу на руку, прибравшую поближе к себе стакан за его основание — до ободка рабочему классу было запрещено дотрагиваться. Он ожидал увидеть очертания тонких женских пальцев, но вместо этого лицезрел грубые, будто бы неотмытые от копоти, худые… Трей поспешил поднять свой взор на неизвестного, покуда он стал наливать красное вино, тотчас ударившее запахом в нос. Теперь вместо Врени, которую довелось спасти от рукоприкладства, работой по дому занимался неимоверно уставший от чего-то мужчина. Выглядел он, мягко говоря… потрёпано, но куда более неухоженным и измотанным, чем любой служащий в этом доме до него. На нём присутствовала лишь странная одежда с закатанными рукавами и фартук — Трей никогда подобного не видел. Что здесь… вообще происходило? Откуда он взялся, и почему Стефан ранее его не замечал? Видимо, не доводилось пересекаться. Но где Врени? Трей давно привык к тому, что рабочий класс дома, как правило, не задерживался надолго, исключая водителя отца, который, к слову, тоже был приглашён к столу. Но неужели… Рафаэль попросту взял и выгнал её за тот проступок? До этого можно было догадаться, ведь фактическая порча военной формы — совершенно не лучшая вещь, которую можно нечаянно сделать, особенно зная нрав отца. Однако… как Стефан мог не заметить её отсутствия? Может, был слишком взволнован предстоящим концертом, а может, попросту старался не выходить из своей комнаты, разве что до главной двери и в кухню, но… серьёзно, как? Стефан невольно прищурился, украдкой глядя на не внушающего доверия, видимо, нового… «лакея», хотя по нему вообще такого было невозможно сказать — выглядел не так, как было принято. Однако своё пристальное внимание к неизвестному пришлось убавить, ведь он внезапно поднял свои глаза прямиком на Стефана — последний резко отвернулся, делая вид, что вовсе не смотрел, или же смотрел нечаянно. В голове вновь появились сотни вопросов: кто это, откуда он, и где Врени?.. Бокал теперь был полон, и рабочий поскорее отошёл прочь, нет, скорее буквально пропал — настолько быстро, что Трей даже и не успел ничего сообразить. Он лишь оглянулся вокруг, находя его оказавшимся у кухонных шкафов, заинтересованно, одновременно жалостливо и негодующе рассматривая его фигуру. Худющий как дворовой пёс — его тонкие запястья, неприкрытые рукавами, казалось, возможно было бы обхватить всего одной ладонью, а об острые локти невольно уколоться. Сказать, что Стефана пробрало — ничего не сказать. Он не мог более смотреть на этого человека, как бы изнутри и не распирала любопытность, густо перемешанная с непониманием. Выражение его лица могло находить в себе некий тон «отвращения», но не такого, как у остальных. Скорее уж было неприятно не из-за нового работника, а за него… Голову закружило в вопросах, и как только тот решил оторвать свои глаза от неизвестного, то вмиг ощутил на себе новое давление — уже с отцовской стороны. — Это всего лишь бесплатная рабочая сила, любезно выделенная государством, — внезапно донеслось из его уст, между тем как он принялся резать содержимое тарелки миниатюрным, но острым ножиком. «Это»? «Всего лишь»? Что он вообще пытался донести этими словами? То, что люди были достойны такого отношения к себе?.. Да и вообще, откуда… вся эта «рабочая сила»? — …Вы уволили Врени из-за инцидента? — тихим тоном вопросил он, аккуратно подвигая ближе к себе уже полный бокал. — Подумай над ответом головой и не смей более меня донимать. Рафаэля слишком часто не было дома из-за работы, а каждый шанс уделить время членам своей семьи он обрубал именно подобным образом. И как отрезало — Стефан тут же безразлично умолк, явно произнося у себя внутри: «да». Отец поступил именно так, и оттого сделалось не то мерзко, не то жалостно по отношению к служанке, с таким грохотом потерявшей работу. Трей желал удостовериться в подобном факте, и у него это получилось. Но внутри разыгрался интерес, захотелось каким-то неведанным способом расспросить нового рабочего, уж больно непохожего на всех других… Может, у него попросту выдался неудачный день, а сам он по себе дистрофик? Однако пока что он не имел ни возможности подойти, ни чёткого вопроса — оставалось лишь смиренно сидеть на собственном месте, притронувшись к потреблению содержимого бокала, что слабо обжигало горло. Давно Трей таким не занимался — на подобное попросту не хватало времени, да и Стефан вовсе не переносил на дух нечто крепче пятнадцати градусов. Но в данной ситуации это по какой-то причине казалось необходимостью… Хотелось заглушить свою тревожность и думать о чём-то другом. Но ничего не помогало. В голове не переставала мелькать Москва, и с каждой секундой, с которой Стефан силился не размышлять о возможных исходах этой войны, картины разрушений представлялись только хуже и хуже, а порой уже и доходили до чего-то из ряда фантастики… — довелось бы ему оказаться в этом городе, когда бы всё закончилось? По словам из бесчисленных печатных газет, Германия громила вражеские войска, терзая их в клочья, а значит… скоро война должна была завершиться. Из уст в уста переходили эти слухи, и им верили. Как же не поверить, когда их военные силы оккупировали некогда величественную Францию чуть больше, чем за сущий месяц? Когда всё бы закончилось… увидел бы Трей Рому? Хотя бы на пустяковую секунду, чтобы он лишь мелькнул перед глазами не то где-то в толпе, не то одним единственным. Но… одновременно, этого было категорически нельзя желать. Если бы война закончилась в пользу Германии… нет, Стефан даже не хотел представлять, что бы тогда с ним случилось. «Они» не пощадили бы никого, как бы сильно не пытались прикрыться своей «чистотой» и «благими намерениями». Трей знал, что случилось бы на самом деле — ещё большая неизвестность и полная потерянность… На подобные темы было так трудно рассуждать, ведь они, мало того, что являлись одними из самых тяжких, так ещё и ранили глубоко в сердце, оставляя там видимые рубцы и шрамы. Однако сего нельзя было показывать на виду: Стефан всё ещё сидел за этим треклятым столом, не заметив, как людям дали вольность, и как те, кто захотел, повставали со своих мест. Глаза его поднялись с белоснежной скатерти из-за довольно громкого и пронзительного звука совсем рядом — мужчина, сидевший подле, вдруг отодвинул тяжёлый стул по полу, встал, а после отлучился в сторону. Трей оттого встрепенулся, оглядел стол и заметил аналогичную картину во многих его местах. Кое-кто остался, а кто-то нет. Вот и Августа след простыл, а Стефан даже не успел за этим уследить… Он поднялся с собственного места, оставляя ужин почти нетронутым, а далее зашагал в сторону гостиной, оглядываясь по сторонам. Глаза тщательно проходились по каждой фигуре, каждому лицу, ведь у Стефана никогда не возникало ощущения, что он смог бы узнать Неймана издали. Разве что по голосу, по уверенному тону речи. И Стефан услышал именно его. Двигаясь по протяжённости стен гостиной, будто по какой-то опоре, дабы держаться ото всех в стороне, тот окинул взором помещение вновь: всё те же люди, размышляющие уже, видимо, о чём-то более позитивном; одинокий пианист, которого слушала всего пара человек; Август. Август? Трею хватило лишь прислушаться к шумам с его стороны, чтобы понять, что это он. Даже не видя его лица, так как он разместился на диване в обществе неизвестных людей, Стефан смог распознать всё исключительно по интонации, и потому окрылённо двинулся в его сторону, рассчитывая на новый приятный диалог. Мог Нейман скрасить его пребывание на подобной встрече? Трей искренне надеялся, что да. Деликатно, словно изучающе, тот стал издалека обходить диван и кресла, покрытые белым велюром. Теперь стало видно, как Август улыбался в компании трёх дам, но это ничуть не смутило Стефана. Он стал шагать в их направлении, и оказался уже на расстоянии пяти метров, как вдруг столкнулся взглядом с ним. С Августом. Со взглядом, который мог показаться странным — с таким безразличным и холодным, но одновременно выпытывающим нечто взором… и это не могло не заставить остановиться. Трей непонятливо заметался своими глазами по нему и его окружению, всё ещё стараясь выдерживать на собственном лице нелепую улыбку, что становилась с каждой секундой только слабее и слабее… пока вовсе не пропала. Нейман просто смотрел. Пристально. Долго. Просто смотрел, будто не на Стефана, а в пустоту, покуда женщины рядом с ним увлечённо рассказывали то, что ему было вовсе неинтересно. Его глаза буквально впились острыми когтями прямиком в глотку, начиная сдавливать её своим безразличием. Но вдруг уголки его губ невесомо дрогнули, и тот улыбнулся. Улыбнулся… глядя с такой странностью, будто Трей там вовсе и не стоял, а после незатейливо повернулся обратно к собеседницам. Он не заметил Стефана? Но Август ведь глядел в упор… Снова померещилось? Нет, не могло… такое не может показаться — настолько эти глаза были живыми, настолько налитыми то ли жгучей ненавистью, то ли ледяным безразличием, что то, как они обжигали холодом, можно было легко прочувствовать на собственном теле. Трея аж передёрнуло, и он невольно оступился назад, не решаясь подходить к Нейману более ни на метр. Что… что случилось? Только-только ведь… Август увлечённо общался с ним, старался дать совет, даже отогнал нежеланных гостей прочь, а теперь… теперь смотрел так, словно Стефана для него не существовало. Словно он внезапно стал призраком — о, да, то же самое ощущение начинало охватывать его, что являлось в моменты сомнений в своём рассудке. Почему Нейман его не замечал? Почему это вообще волновало Стефана? Он ведь всегда относился к нему равнодушно, и в это «всегда» Август был подле него просто как обыденность, как должное. Однако когда этого «должного» не стало рядом, его отсутствие сразу оказалось явным. И почему-то резало душу несправедливостью: …Стефан ведь… старался ему доверять, верно? Нет, он, естественно, это отрицал, но так на деле ведь и было… Человеку в тяжёлом состоянии, в которое Трей как раз-таки и попал, была необходима опора. Любая. Абсолютно любая, будь то сорняк, способный вытянуть из болота, удерживая весь груз своими крепкими корнями, будь то самая настоящая спасательная шлюпка — в такой ситуации сразу и не различишь, где небо, а где земля. Вот Стефан невольно и схватился за первую попавшуюся возможность, но в жизни бы в этом не сознался. А может, Август сам подставился? Подставился под роль той самой «опоры». Трею казалось, что это именно он держал поводья контроля ситуации, что они находились исключительно в его руках, но стоило дать слабину — их уже и в помине не было рядом. Куда же… куда они подевались? Всё это стало отзываться неприятными воспоминаниями, осевшими где-то на самом дне разума. Они не подавали признаков жизни уже долгое время — ровно с того момента, как Стефан перестал быть привязан к отцу. Он мог игнорировать сына часами, днями, так и не говоря, что же он сделал не так — а в какой-то другой момент попросту мог срываться на него, будь то беспричинно или за дело. Нестабильность. Вот то, чего Трей боялся во взаимоотношениях с людьми. Ему не хотелось этого, однако почти каждый раз он попадал именно в эту ситуацию… неосознанно, нечаянно. Подобные люди липли к нему магнитом, а Стефан до сих пор не мог сего понять. Может, у Августа на такое поведение были свои причины?.. Он ведь сказал, что желал бы возыметь новых знакомств, связей… не этим ли он занимался? Но необязательно ведь ставить крест на всём остальном!.. Это неправильно, однако… вдруг причина крылась не в нём? А в Трее. Но что он сделал не так? Заслужил ли он такое собственным поганым отношением к Нейману как к «должному»? Видимо… да. Ещё как заслужил. Ведь Август не стал бы менять своё поведение с дружелюбного на какое-то ледяное просто так. Да? Слишком много вопросов. И ответа он будет ждать ещё долго. Стефан, невольно опуская взгляд в кафельный пол, сделал несколько шагов, но уже отнюдь не в сторону Августа. Наоборот — в противоположную. К стенам, где его бы никто не побеспокоил. И, наблюдая со стороны за людьми, за Нейманом, становившимся более развязанным в своём поведении с теми особами, Трей начинал всё пуще понимать, что ему здесь не было места. В собственном доме ему не было места, ведь он чувствовал себя совершенно чужим. Нигде на свете он не нашёл бы своего предназначения, так и оставшись для людей бренным призраком.