Поворот, мать его

Трудно останавливать себя от чего-то «во благо себе», если не полностью веришь, что воздержание это благо тебе принесёт.

Суббота с самого начала получилась приятно продуктивной. Итачи приехал к Кушине с утра, позавтракал легко с ней, обсуждая, как они собираются подступаться к гаражу. Потом переоделся в лёгкие тёмные шорты и майку, сверху накинул тонкую кофту, защищая с её помощью плечи от солнца. Рукава закатал, чтобы не мешали, волосы забрал в хвост, нацепил на голову чёрную кепку и тёмные очки, самозабвенно нанёс на всю поверхность открытой кожи солнцезащитный крем и посчитал, что японское солнце ему теперь ни по чём. Выгнал для начала машину из гаража – Кушине с Данго пришлось рулить, а омеге – сзади толкать, потому что он так давно не прикасался к этой крошке, что аккумулятор у неё полностью сел. К счастью, прокатившись до дороги, она завелась, и её оставили включенной на какое-то время, чтобы потом можно было обратно поставить в гараж. Выехавший из помещения пикап, открыл взгляду прятавшийся за ним хаос, и Кушина с Итачи переглянулись невольно, по каналам своей телепатии обсуждая, под силу ли им сейчас вступать в эту битву. – Мм, нет, – отрезала Узумаки, оценив в полной мере масштабы проблемы. – Когда-то придётся, – озвучил парень то, что обязано быть озвученным. – Сегодня у меня день якитори, – даже слушать ничего не хотела, – ты точно найдёшь мне мангал? – уточнила, поглядывая на выставленные в вертикаль горы хлама. – Мм, – честно говоря, Итачи уже не был так уверен. Он примерно представлял, куда этот мангал убирал, но это было несколько лет назад, и теперь тут всё выглядело как-то иначе. Жило своей жизнью, перемещалось какими-то мистическими силами само по себе, теряя в своих недрах все нужные вещи. – Я открываю вино, – заключила, исчезая в доме на пару минут. Когда бутылка ледяного белого была выпита наполовину, а мангал всё нигде не показывался, к дому подтянулись Саске с Наруто. Брат оделся примерно так же, как Итачи, сегодня, и рядом друг с другом они выглядели, как два бледных вампира, восставших из своих могил в неправильный сезон. Саске обнял его мягко, подойдя со спины, уложил подбородок омеге на голову и простоял так какое-то время, задумчиво глядя внутрь гаража. Он был медленным и молчаливым, очевидно плавая в далёких от этой земли мыслях. Наруто же был бодр как никогда. Он же мангал и нашёл, отодвигая с пути всякий хлам, будто он не весил вообще ничего. На то, чтобы очистить мангал от ржавчины и ещё чёрт пойми чего, потребовалось около часа, после чего омега передал эстафету, переключившись на машины. Свою помыл первым делом – миниатюрный седан позволял легко доставать до всех нужных мест и под мочалкой так привычно ощущался, что Учихе казалось, будто эту малышку мыть проще, чем его длиннющие волосы. – Если она станет ещё хоть капельку чище, кто-нибудь на этой улице ослепнет, задев её взглядом, – рассмеялся сзади голос, и омега как-то слишком очевидно оцепенел от осознания. Пальцы сжимают полотенце из микрофибры, протерев им лишь половину лобового стекла, и брюнет крайне невовремя понимает, что на нём не самые длинные шорты, а он беззаботно наклоняется вперёд, тянется через капот, наивно полагая, что позади лишь Кушина с детьми, которым нет дела до того, в каких позах он это всё делает. Не самый приятный способ понять, что Намикадзе приехал. И подкрасться на своих двоих – это ещё ладно, но чёрная мазда, элитная красавица с дипломатическими номерами, стоит совсем рядышком – Итачи видит, лишь поведя головой в сторону дороги. Как её можно было не заметить – вот это вопрос. – Так, отвернись, – советует Учиха, выпрямляясь и поворачиваясь, чтобы в глаза посмотреть, хоть ему совсем и не хочется. Минато поднимает свой взгляд подчёркнуто медленно, не скрывает, куда он действительно смотрел только что. Выглядит довольным не в тему и заранее невыносимым. С ним очень сложно бороться, когда он в таком настроении. Когда всё ему ни по чём, настроение чудесное, голова соображает быстро и даже вприпрыжку, а на языке вертится бесконечное количество острых комментариев. – Так и знал, что будешь ворчать, – улыбается до спазма внизу живота. – Прекрати на меня так смотреть, – решил напрямую сказать. Если не танцевать в ответ с его флиртом, тот, обычно, обороты сбавляет. – Как я смотрю на тебя? – осведомился бесстыже, прекрасно всё понимая, но желая, видимо, послушать из первых уст, как тут себя чувствуют. А чувствуют себя ёбаным десертом, который съедят и запьют чашкой старпёрского кофе, педантично мизинчик отдёрнув. И добавки, сука, попросят. Разве можно наесться одной порцией, которую ветром сдувает? – Я уже говорил, – медленно автомобиль обошёл, принимаясь за другую часть лобового стекла, пока вода на нём окончательно не высохла. – Ждёшь, что я встану на колени и возьму в рот, – «будто» решил опустить, потому что там его быть не должно. Ждёт. – Я не возьму, – улыбнулся максимально пресно. – У тебя был шанс распорядиться мной как угодно, но ты же дохуя галантный. Не особо, кстати, дальновидный, – не удержался от удара под дых, – я бы даже не обиделся. – Твои обиды, котёнок, меня как-то вообще не заботят, – вновь прогулялся глазами по каким-то изгибам. Автомобиль скрывал обнажённые ноги, а спрятаться хотелось целиком. – Ты же отходчивый. – Мы с психологом над этим работаем, – пообещал, кипятясь на ровном месте с чего-то. – Умница, – кивнул, вновь в глаза посмотрев, – я думал, не послушаешь. – Ты так не думал, – сказал твёрдо, как факт. Отдавая приказы, этот альфа совершенно точно даже мысли не допускал, даже представить не мог, что его не послушают. Произносил команду вслух и отворачивался, будучи уверенным, что она выполняется чисто, даже за его спиной. – Не думал, – соглашается с коротким кивком. – Ты прав, тебя невозможно терпеть, когда ты не пахнешь, – отрезал, ловя короткий, но удивительно знакомый порыв разбить ему нос о собственное колено. – Далеко ты от нуля? – Подойди и узнаешь. Смешок. Серьёзно? – Я не подойду, – качнул головой. – Не бойся, я ж ничего тебе не сделаю, – усмехнулся, откровенно наслаждаясь силой собственных слов и тем, как от них сыплется собеседник, – отъехавшего и на всё согласного пальцем не тронул, трезвого и мило шипящего тоже не трону. Ну, – смешок, – если ты только сам не попросишь. Итачи от возмущения чуть воздухом не подавился. Этот мужик совсем чувство меры утратил или откуда этот мерзкий подтекст? Его несмешные шутки и раньше упирались в границы приемлемого, а теперь будто даже о существовании такого понятия позабыли. Слышать это было удивительно унизительно, но как бы… А что ты ему скажешь в ответ? Технически же всё по делу. – Отойди от меня, пока я не воплотил в реальность давнюю мечту и не покалечил тебя как-нибудь, – процедил брюнет, сжимая полотенце до побелевших костяшек, но представляя на месте предмета чью-то крепкую шею. Намикадзе улыбается, будто дождаться не может. А Учиха, да, не посмеет. Слишком ярко видит развитие событий, в котором он встречается лицом прямо с этим чистейшим белоснежным капотом. Так странно наблюдать эту картинку у себя в голове, так близко, только руку потяни, и она воплотится в реальность. Рядом с Минато фантазия и прежде была на такое щедра, поддавалась своим маленьким кинкам, представляла себе всякое разное, но не по себе от этого стало впервые. Какой-то предохранитель слетел, это негласно понятно здесь каждому. Альфа медленно отпускает педаль тормоза, всё больше себе позволяет, и скоро, похоже, дерзости в его сторону действительно начнут вести к каким-то последствиям. Ты слишком сильно заигрался, Итачи. – Я серьёзно, – полотенце в воздухе приподнялось следом за указательным пальцем, – хватит. Вернись во френдзону. Мягкий смех не слабо так сглаживает внутреннее раздражение. Как только смеет. – Не бойся, котёнок, я всё ещё в ней. Из неё же хуй выползешь. Хуй выползешь – ага, тебя в неё сначала нужно затолкать полностью, чтобы ты из неё выползал. Но ты же сопротивляешься упрямо, не хочешь туда. Итачи щурится, подумывая бросить в него влажным полотенцем из микрофибры. Просто так, чтобы хоть немного пара спустить. Не кричать же. Он себе давно пообещал, что ни один альфа его больше не выведет на такие эмоции, чтобы кричать. Не подарит никому столько силы над собой. К счастью, сердце так трепетно к кому-то биться уже и не способно. Так что он в безопасности. – Пап, ты давно приехал? – замечает пополнение в рядах выходящий из дома Наруто, направляется прямо к ним, несёт с собой волшебство, обезвреживающее этого невыносимого альфу. – Да нет, только что, – протягивает руку будто для объятия, но его не происходит. Светящийся парень подходит ближе, его хлопают по плечу, и он светится ещё ярче. – Воу, она, – вскидывает брови, – ещё белее будто бы стала, – оценивает результаты работы. Учиха кивает. В этом прелесть белых машин: они редко действительно выглядят грязными. И после помывки вместо «такая чистая» слышишь «такая белая». – До магазина съездим? – поворачивается парень к отцу. – Конечно, – ведёт он плечом. Такой весь простой и не острый. Так бы всегда.

***

Наруто пяткой отбивает ритм по полу, пока автомобиль крадётся по узеньким улочкам. Он сегодня полон энергии, его просто трясёт от неё, и он на полном серьёзе боится, что контроль над ней потеряет. Вчера… Боже, что было вчера. До сих пор не верится. Он последнюю неделю с ума сходил от бездействия. Всё хотел написать, позвонить, прийти, но останавливал себя, вспоминая загнанный взгляд. Если бы Саске смотрел на него с отвращением, всё было бы ясно. Больно, но просто – не нравится и не понравится, мимо. Но ведь альфа смотрел совершенно не так. Потерянно, даже испуганно. Как смотрит животное, которое в угол загнали. И ты не представляешь, какими способами он будет из этого угла выбираться. Столько необдуманных решений может принять сгоряча, в такие крайности может уйти, тебе навредить, себе навредить, озвучить что-то непоправимое, что в жизни из памяти не выветрится, уйти, хлопнув дверью… Наруто понимал, что нетерпелив, что просит слишком много и слишком быстро. У него самого было достаточно времени, чтобы пересмотреть свои предпочтения, погуглить, как альфы с альфами в этом плане работают, взвесить всё, перебеситься, смириться. А Учиха и по мелочам тупит, он частично эмоционально атрофирован, конечно, ему нужно время, ему нужен воздух и ты, сука, ты же его лучший друг, должен понимать как никто другой, не торопить, быть аккуратным. А какими, простите, силами эту аккуратность в себе культивировать, когда тебе, наконец, можно быть полностью искренним? И как, чёрт возьми, быть сдержанным, если Учиха так сладко стонет? Он же такой горячий, невозможно красивый, и только перед тобой уязвимый. Нуждается в тебе, даже сейчас, бессилен это скрыть, злится безумно, если ты игнорируешь. Ну кто, какой суперчеловек сможет удержать при себе свои руки? После того, как он впечатал тебя в стену и, наконец, набрался смелости самостоятельно поцеловать; сел тебе на колени, господи, реально сел и успокоился; достигнул счастья и спокойствия рядышком, отогрелся, сам же позвал на ночь к себе; не хочет отходить, не хочет отпускать, но и не знает, как теперь вести себя вблизи, и поэтому так очаровательно прячет глаза; позволяет к себе подойти, трогать, ты даёшь ему шанс остановить, а он говорит этому «нет». Хн, Узумаки себя не контролировал от слова совсем. Пообещал себе ещё у Ичираку, что не тронет его, что с этого момента будет всё делать правильно, медленно и осторожно. Ага, на деле беспозвоночное животное, которое перед порывом мгновенно сдалось, даже не попыталось собрать мысли в кучу. Саске такой красивый, когда дрожит, Наруто без шуток влюблён в его слабость. Он всегда это себе так и представлял, был сверху во всех своих фантазиях, а Учиха был на коленях, на кровати с раскрытыми перед альфой ногами, бессильный, еле дышащий, очаровательно краснеющий от стыда, но податливо послушный. Вчера мечта осуществилась, точь-в-точь на реальность переложилась. И Наруто сорвался. Слава богу, блять, больно не сделал. Вроде даже относительно прилично себя вёл. Но, вашу мать, как же ему хотелось ещё. Хотелось прямо сейчас, прямо на улице, при свете дня. Наклонить. У него так давно не было секса, он даже примерно не прикинет, как долго, окей? А в лучшего друга он кончил до охуенных звёздочек перед глазами. Его самого после того оргазма трясло, не так сильно, как Саске, но всё-таки. Но у брюнета с утра вновь произошёл этот ебучий шаг назад. Танец ещё не закончен: Учиха продолжает дразнить и проверять нервы на крепкость, то подходя, то отдаляясь. Он еле поднялся с кровати сегодня, отнёс себя в душ, двух слов Наруто не сказав. Спал сидя на завтраке, пока Киоко не скользнула ладонью по его лбу. Девушка спросила, не заболевает ли он, он ответил, что нет. Воды только выпил, даже кофе не тронул. И оглушительно молчал. По пути к станции Узумаки заметил, что альфа держит с ним очень конкретную дистанцию, резко отворачиваясь, случись ей сократиться. Тогда-то до него и дошло загуглить передозировку. Оказывается, это многим на похмелье похоже: голова раскалывается, мутит от всего на свете, коже с мышцами больно просто существовать, не говоря уже о каких-то телодвижениях. Организм альфы не приспособлен усваивать феромоны другого альфы, они воспринимаются как токсин, но сложность в том, что печень их не может отфильтровать. Нормальные процессы по выведению из тела веществ, которые приносят вред, не работают. Только твои собственные феромоны могут нейтрализовать чужие, заменять их собой, потихоньку выводя из системы. Если верить интернету, это чертовски энергозатратный процесс. Как адреналин, активирующий экстренное производство сил за счёт ненормального потребления ресурсов, перепроизводство феромонов требует слишком многого. В этом, оказывается, и заключается механизм доминирования одного альфы над другим: слабый сдаётся не потому, что ему эволюция твердит сдаться, а потому, что организм предпочтёт упасть на пол, отключиться и тормознуть пищеварительный процесс, чем подыхать от переизбытка чужого внутри системы. Триггерит процесс восстановления, опуская своего хозяина на колени. Саске вчера именно этим трясло. Сегодня же он, вроде бы, от этого восстанавливается, медленно возвращается в норму. Гиперчувствителен к любому запаху сильного пола, ещё не в состоянии плотно поесть, вероятно, хочет куда-нибудь прилечь и отключиться на несколько суток. А Узумаки-то что с этим делать? Он не может помочь, не может обратно забрать ничего, даже контролировать свои феромоны во времена возбуждения не в состоянии, они в такие моменты всегда творят то, что им хочется. А ещё он совершенно точно не может влиять на то, как сильно он хочет этого альфу. И ему, сука, стыдно за свою несдержанность, стыдно за разрушительный эффект его феромонов, стыдно за то, что даже на фоне всего этого ему безумно хочется отыметь лучшего друга до слёз. Извращенец. Наруто – извращенец. Другими словами это никак не называется. Ну, подросток, может, ещё, у которого слишком много нереализованных сексуальных фантазий. Который только о грязных вещах сейчас думать и может. И копаться в тяжёлых вещах в гараже, и отстукивать пяткой секунды, потому что нужно хоть куда-нибудь слить эти джоули… – Наруто, в чём дело? – Минато поворачивается к нему, заехав на парковку перед супермаркетом. Заметил. Хн, конечно, его же дёргает, как от энергетиков. – Я переспал с Саске, – выдаёт как на духу, уже не может держать в себе этот факт. Обсуждать это с отцом ужасно неловко, даже как-то неправильно, но больше обсудить это не с кем. – Мы с ним, – поправляется, – вчера. Мужчина смотрит на него широко распахнутыми глазами, моргает изредка. Не знает, похоже, что сказать. Возможно, саму информацию не может воспринять. Парень же так и не поделился с ним, что в чувствах признался, все его мысли были заняты Учихой, всё его свободное время было убито в зале, где он сбивал руки о разные груши, отрабатывал удары до потери сознания и попадал Ли под тяжёлую руку больше, чем стоило бы. – Скажи что-нибудь, – попросил, не имея терпения на эту тишину. – Я не знаю, что сказать, – признаётся альфа и снова молчит, чёрт возьми. Все сегодня молчат. Будто специально. – Ты всегда знаешь, что сказать, – выдыхает раздражённо, после чего вообще воздухом давится, потому что получает щелчок в лоб. Хлёсткий такой, болезненный, бесячий. – Какого… – Да я заебался знать, что всем сказать, – перебивает его возмущение своим, и Наруто, опешив, оглядывает его, пытаясь понять, что не так. Откуда это и почему… Феромоны. Феромонов практически нет. Ну, то есть, в салоне машины они ощущаются, но в разы слабее обычного. И актуальное настроение будто не отражают, с запозданием коммуницируют чувства. Поэтому альфа раздражён, но его запах ещё плюс-минус нейтральный. Что за хуйня происходит сегодня? – Я в голове уложить не могу, как тебе могут нравиться альфы, – чётко и прямо, ещё не спокойно. – Механизм этого влечения не понимаю, а ты хочешь, чтобы у меня были какие-то внятные слова по этому поводу? Я до сих пор не до конца уверен, что ты надо мной не прикалываешься. – Да я бы не стал так прикалываться, – возмутился по новой, – ты в голове это не можешь уложить? Это я в голове не могу уложить, но что ты мне делать прикажешь? Ждать, пока пройдёт? Оно не пройдёт, оно только сильнее становится. – Так, и по какому поводу паника? Переспал же. Это было по адекватному согласию? – тембр в норму пришёл, но слова всё равно выходили острее обычного. – Ты о чём меня спрашиваешь? – вообще еле от праведного гнева дышал. – Тебе сколько? Шестнадцать? Для альфы в эмоциональном развитии это примерно четыре. И тебе совершенно не обязательно быть идиотом, чтобы творить идиотские вещи. Я спрашиваю, – перебил очередной порыв возмущения, – потому что это самое важное условие, которое должно быть соблюдено всегда. Поэтому скажи мне честно, он согласился на это трезво и ясно. Да? Да. Скажи ему «да», чего ты молчишь? Выдох. – Я не знаю, – выдохнул, признавая, что не может со стопроцентной уверенностью заявить, что Саске этого хотел. Он не сопротивлялся. Не только в кровати, но и до неё. У автобуса, в Ичираку и в ванной. Но потом наступает какая-то серая зона, и аргументы можно привести в обе стороны. И отсутствие сопротивления – это точно не согласие. – Значит, ты не должен был его трогать, – озвучивает неприятную правду. – Я никогда, – бессильная усмешка, – не собираюсь его трогать, но у меня не особо это получается. Точнее, совсем не получается. А он очень хуёвый коммуникатор. Я знаю, что это не оправдание, – вскидывает палец, предвидя поправку, – мне раньше это вообще не мешало. Но откуда мне теперь знать? Может, я выдаю желаемое за действительное. Отец какое-то время молчал, бесшумно постукивая по рулю указательным пальцем лежащей на нём руки, потом выдохнул. – Сука, – цокает, – не мог влюбиться в кого-нибудь попроще? – Хн, – не выдержал, – выбор был между Саске и учителем истории. Что из этого проще? – Учитель тоже альфа? – Омега, – качнул головой. Саске до сих пор считает, что Узумаки вечно заваливает историю, потому что у него циферки с названиями не запоминаются. Но причина еще проще, вообще-то: у него на уроке мысли уплывают в совершенно иные места. – Тогда, учитель в сотню раз проще. – Что мне делать? – поворачивается, наивно преисполняясь надеждой, что у взрослого найдётся мудрый совет, решающий все проблемы, хотя ему только что буквально сказали, что находят ситуацию ещё более непонятной. – С Саске? – не понял. – Или с учителем? – Да забудь ты про учителя, – хлопнул его по плечу. – Наруто, у меня сегодня терпения вот столько, – показал между пальцами сантиметр расстояния, – помаши ещё своими крыльями, обратно пойдёшь пешком. Может, хоть какую-то дурь из головы успеешь выветрить. – Не надейся, вся моя дурь мне очень нравится, – сощурился, одновременно раздражаясь с чужого поведения и находя его удивительно семейным. Наконец-то, устанавливает какие-то правила. – Честно, что бы ты сделал на моём месте? – вернулся на тему, по которой намеревался всё-таки какой-то фидбек получить. – На твоём месте я бы учителя на столе разложил, – усмехнулся, провоцируя смех и у парня, – у меня как-то к невыполнимым квестам не очень лежит. – Да дело не в этом, – роняет взгляд на свои пальцы. Это не выбор, решать тут совершенно нечего. Он влюблён, по уши, так глубоко, что просветов не видно, безнадёжно и мучительно. Этой влюблённости просто посчастливилось быть несобираемым пазлом. – Я знаю, – выдыхает, вновь устремляя взгляд куда-то сквозь лобовое стекло. – Не трогай его. Парень поднимает на мужчину олений взгляд. Он понимал, что услышит что-нибудь такое, даже в глубине души был с этим согласен, но, сука, он же и так еле держится. – Если ты сомневаешься, если он сомневается – просто в любой непонятной ситуации не трогай. – А дальше? – не понял, потому что пока это звучало как «отъебись навсегда, забудь, переосмысли вариант с учителем». – Сейчас будет новость века, но я не ясновидящий, – бросает сыну саркастичный взгляд, – дай этому какое-то время, и что-то в любом случае куда-нибудь сдвинется. Я не знаю, куда, и тебе тоже не нужно знать. Я говорил, что нужно доверять своим инстинктам. Так вот, ты им сейчас не доверяешь, значит следует остановиться. – Супер, опять во френдзону вернуться? Я там задохнусь. – Не нужно никуда возвращаться, – поправил отец, – и скрывать свои чувства тоже не нужно. Ты можешь быть искренним – этого у тебя никто не заберёт. Но… – Не трогать, я понял, – выдохнул нехотя. – А как это делается, когда тебе шестнадцать, а эмоциональный возраст так и вообще на четыре? – осведомился, услышав смешок. – Ну, думай об этом как об инвестиции в доверие. Страшно же подходить к человеку, у которого нулевой самоконтроль. Покажи, что у тебя не нулевой, может, дистанция уменьшится. – Ты точно всегда знаешь, что нужно сказать, – улыбнулся парень, преисполняясь какими-то надеждами. Он в целом быстро от печалей восстанавливается, ему лишь нужно, чтобы кто-то поделился огоньком. – А тебе этот талант, видимо, не передался, – цокает, явно не находя в этом заявлении того комплимента, который парень имел в виду, – или ты специально на нервы действуешь? – А откуда ты вообще взял себе эти нервы? – искренне не понимает. – Не твои же, признайся. – Ебать, откуда вы эти стереотипы только достаёте, – покидает автомобиль, не желая жевать эту тему.

***

Высоченный пикап в сравнении с компактным седаном в руки Итачи вообще не давался. Парень вставал на передние колёса, забирался полностью на капот, чтобы лобовое стекло вымыть как следует, в кузов забрался, чтобы до крыши достать. Автомобиль не имел на себе современных изгибов, был будто специально квадратным, не в тему массивным, и омега потихоньку выдыхался, но из чистого упрямства не собирался машине сдаваться. – Блядские тойоты, – выдохнул, присев, чтобы перевести на жаре тяжёлое дыхание. Сложил руки на край кузова, уронил в них лицо. Сердце работает на износ. На такой погоде надо не по металлическим монстрам с губкой скакать, а в тенёчке лежать. – Тебе помочь? – вновь спрашивает брат. Он удивительно настойчив с учётом того, что сам выглядит зелёным и предобморочным. – Сиди, – приказывает Кушина ему, – сознание терять можно только мелким и легко транспортируемым. – На себя посмотри, – выдыхает омега. Свешивает руку, щекой прильнув к плечу. Ноги отъезжают совсем, и он сползает полностью в положение нелепо прилипшей к поверхности мухи, в котором сто процентов сидеть неудобно, но он даже этого не чувствует. – И посмотри, – раскрывает руки Кушина. У неё в одной бокал с белым вином, в другой… Это что, рычаг от домкрата? Кто-то без разрешения копался у Итачи в столе. – Меня погодными условиями не уложишь, – заявляет. Впрочем, весьма уместно. Деревенское детство сделало её неубиваемой. – Что ты с этим делаешь? – взмахивает безвольно свешенной рукой, боясь услышать ответ. – У меня нет кочерги, – беззаботно пожимает плечами, – не руками же мне ворошить угли, – Учиха бы не удивился, узнав, что она и руками может, – не бойся, он же металлический. – Моя душа не металлическая. Женщина, положи туда, где взяла, и сообрази решение из чего-нибудь другого, – хотел строго гавкнуть, но получился какой-то умоляющий скулёж. – Вот уж нет, – хохотнула. Где-то на фоне чуть слышно хлопнула автомобильная дверь. – Мороженку хочешь? – М-хм, – перед глазами двоится. Надо бы в тень перебраться, но он же однозначно навернётся, пытаясь выбраться из этой машины-убийцы. Шаги позади, шуршание пакетов. Чужая ладонь ложится на щёку, ведёт до самого лба, смахивая с лица лезущие в него пряди. Исчезает, потом касается тыльной стороны шеи. По прохладе чужой кожи Учиха понимает, насколько он перегрелся. – Пакет забери, – протягивает Минато. Его рука до сих пор на шее лежит, а у омеги даже нет сил возмутиться. – Всё по твоему чокнутому списку. – Продукты привёз, а ребёнка забыл. Где он? – цокает Узумаки. – Пешком идёт. У нас профилактика. Работаем над его наглостью. – Пф, удачи, – смеётся Кушина. – Горячий? – а вот это уже, кажется, про нас. – Говорю же: пакет забери, – повторяет. Пальцы с шеи исчезают, но сам мужчина, наконец, появляется в поле зрения. Итачи смотрит на него поплывшим взглядом. – Поднимись, – командует альфа. – Я не могу, – выдыхает. Ему даже пытаться не хочется. – Можешь-можешь, – хлопает по щеке, – давай, отлепись хотя бы на десять секунд. – Тц, – хлопнув по металлу ладонью, нехотя отталкивается от стенки кузова. Намикадзе выдвигает защёлку, опускает заднюю стенку, на которую омега опирался, и тот опускается вместе с ней, едва поймав себя руками. Теперь уже Кушина трогает лицо пальцами, такими холодными, что Учиха, кажется, блаженно мычит. – Идиот, – выдыхает женщина, – почему молчишь, если плохо? – Мне нормально, – утверждает, – надо было отдохнуть. – Будет очень комично, если ты сдохнешь в этой машине, – хмыкает она, пока руки альфы тянут парня через край. – Пф, – смех невозможно держать. Намикадзе подхватывает его так же легко, как и в прошлый раз. Итачи обхватывает его шею рукой, чувствуя себя крошечным и невесомым. Блядская тойота, блядское солнце, блядский альфа. Дал бы лучше расплавиться в этом горячем кузове. Так нет же, на ручках, как принцессу, весь такой вовремя приехавший. Вскоре, впрочем, его опускают на траву, на кусочек отбрасываемой соседским деревом тени. Учиха на миг расслабляется, прикрывает глаза. В тени легче, в горизонтальном положении так и вообще чудесно. Отключиться бы хоть на час, силы восстановить… В пластиковое ведро набирают воду из шланга. Парень отлично знает это ведро – с его же помощью моет машины. Подозрение в нём появляется сразу, но какое-то время он успешно себе врёт, что с ним так не поступят. Когда шум воды прекращается, впрочем, омега распахивает глаза, недоверчиво поворачивается и видит приближающегося альфу. – Не смей. Намикадзе замирает над ним, удерживает крепко взгляд, клонит голову, будто любуясь. Не человеком даже, а перспективами. – Я серьёзно, Минато, только попробуй. Намикадзе выливает на него воду, ни слова не сказав, и она кажется такой ледяной, что дыхание перехватывает. Ну да, трубы же под землёй, они не нагреваются на этом солнце, как нагреваешься ты. – Твою… – выдыхает, резко садясь. Его будто из сновидений выдернули. Грубо так, совершенно не красиво. – Нх, – ёжится под новым потоком воды. Она, оказывается, ещё не закончилась. – Скотина, – прямо на голову. – Полегчало? – уточняет Минато, присаживаясь. Итачи заезжает ему ладонью по щеке даже до того, как взглядом найти успевает. Голова мужчины поворачивается в сторону, клонится вниз. Не по инерции, блять, а потому, что он смеётся. Так сильно, что практически беззвучно. Улыбкой ослепляет покруче намытой до блеска машины. Сука, да что же ты делаешь… – Ебучая тойота не так бесит, как ты, – бурчит и сердится, хотя, вынужден признать, да, ему полегчало. – Врать ты, всё-таки, совсем не умеешь, – цветёт чудесным настроением Намикадзе, не стесняясь любоваться губами, ногами, прилипшей к телу одеждой – всего омегу целиком своим взглядом трогает. – Брысь, Намикадзе, – подошедшая Кушина тоже не скупится на подзатыльники, от которых альфа уворачивается, поднимаясь на ноги, – держи, – вручает омеге мороженое, – обратно ляг, вот это на голову положи, – передаёт одну из своих замороженных масок на глаза с охлаждённым гелем внутри. – Воду пей, – ставит рядом бутылку с водой, – и только посмей подняться, пока я не сказала, что можно, – опасно сощурилась. – Окей, – легко соглашается. Всё равно собирался брать перерыв. А тут ещё малиновая мороженка подъехала. За полчаса происходит чудесное восстановление, омега получает разрешение снова подняться на ноги и даже приступить обратно к мойке машины, правда в этот раз решает обойтись без мыла и просто смыть пыль, да протереть стёкла. Красиво он как-нибудь ближе к осени сделает, а пока сойдёт и так. На ней же всё равно не ездит никто. И никогда, вероятно, не будет. Наруто вернулся чертовски уставший, но, на удивление, не злой. Бычить на отца не стал, в любом случае. Сам же попросил омегу облить его из шланга водой, чтобы скинуть с себя пару градусов японского лета. Практически сразу же был матерью послан к холодильнику за арбузом и белым вином, в котором Итачи себе не отказывал, ибо чьи-то глаза следили за ним сегодня особенно пристально, и огромное количество сил уходило просто на то, чтобы выглядеть безразличным к чужому вниманию. Кушина тем временем готовила тысячу вещей одновременно, как и всегда. И ей было совершенно не жарко, ни разу ни тяжело, и двух рук для всего даже было достаточно. Сидевший подле женщины Саске наблюдал за её перемещениями по пространству, как старый кот, что прилёг отдохнуть, наблюдал бы за гиперактивной собакой с шилом в заднице: с абсолютным, почти оскорблённым непониманием, как такое возможно. Обеда как такового не получилось: все просто цепляли со стола кусочки арбуза и ледяные напитки из кулера, либо прямо с гриля выбирали себе шпажки с якитори, чьему разнообразию не было равных: были и с мясом, и с курицей, и с грибами, и с овощами, и с креветками – все, разумеется, неприлично вкусные. – Как у твоей мамы, – протянул Итачи, попробовав. Воспоминания его мгновенно в деревню отбросили. К запаху сена, свежескошенной травы, мягкого аромата посаженых возле дома цветов и чего-то потрясающего с кухни, к вечно играющему какую-то допотопную музыку радио и утробно рычащему на обнаглевших в край куриц старому псу. – Ой, – отмахнулась Узумаки от комплимента, – поверь, она бы нашла что-нибудь, что в них не так. – Мм, не знаю, – покачал Наруто головой, – с ними всё так. – Подлизы. – Дай мне ещё парочку, – протянул парень тарелку. Он практически не двигался, потому что Саске дремал, прильнув виском к его плечу. Умиротворённым, кстати, ни разу не выглядел. Узумаки тронула пальцами его лоб, положив сыну на тарелку ещё несколько шпажек. Учиха среагировал на прикосновение, чуть глаза приоткрыл. – Приведение ты моё, – цокнула женщина. – Что сегодня с тобой? Альфа вязко сглотнул, будто сами слова требовали больше сил, чем у него сейчас было. – Жарко, – чуть слышно выдохнул. – Тебя тоже бы не мешало водой облить. – Мм, – качает головой, и Наруто сразу же вскидывает в воздух ладонь, запрещая делать что-либо. Узумаки приносит Саске холодной воды и кладёт на голову такую же маску, с которой не так давно в тени валялся Итачи. Альфа прикрывает глаза. Невозможно сказать, стало ли ему хоть капельку легче, но в это хочется верить. На какое-то время в мире, будто, наступает спокойствие. Полдень остаётся позади, тени, наконец-то, начинают увеличиваться. Данго выползает нехотя из гаража, капая выпитой водой с лохматых усов, устраивается прямо под пикапом, но так, чтобы отчётливо всех людей видеть. Кушина колдует над грилем, успевает кушать сама и кормить остальных. Саске дремлет непробудно какое-то время, и голоса присутствующих рефлекторно становятся мягче и тише. Наруто максимально недвижен, кушает одной свободной рукой, то и дело поворачиваясь к лучшему другу, чтобы вдохнуть эмоции с волос. Минато, наконец, расслабляется и значительно перестаёт бесить, а омега кушает божественную еду, пьёт ледяное вино, остывает за счёт него от жары и во всех смыслах наслаждается моментом. – Поехали в Тиба, – предлагает Кушине, вдруг. Ну такое у него настроение: шататься по микроскопическим кафешкам и пляжам. С мороженым, с Данго и с лучшей подругой. – Сейчас? – не поняла. – Завтра. – Почему Тиба? – Просто так, – дёрнул плечом. – Окей, – проделала аналогичный жест, вернувшись к готовке. Их приключения всегда случались очень спонтанно и всегда безумно грели воспоминаниями. Итачи глянул на детей, за которых отрицательным кивком ответил Наруто. Они, разумеется, не поедут. Они в целом редко вписывались в их с Узумаки авантюры. В основном, из-за своих школьно-клубных расписаний. Взгляд как-то сам собой переместился к Минато. Это получилось ненамеренно, рефлекторно. И парень пожалел об этом мгновенно. К счастью, пожалел его и сам альфа. – Мило с твоей стороны, но я не собираюсь омрачать ваше свидание. – Ну надо же, – рассмеялась Кушина, – неужели, такта набрался? – Я могу ведь и передумать, – пригрозил ей мужчина, остро бровь изогнув, – так что задвинь-ка куда-нибудь свои комментарии. – Не угрожай мне, Намикадзе, – сощурилась она, так сжав рычаг от домкрата в руке, что омега даже не посмел заругаться на то, как она до сих пор издевается над бедной вещью. Она, однозначно, собиралась сказать что-то ещё, возможно, выставить контругрозу пострашнее всех, которые альфа только может придумать, но зацепилась взглядом за что-то на дороге и сбилась с мысли. – Итачи, – протянула, кивнув в направлении своего взгляда. Обернулись в принципе все, кто был в сознании, но холодок по позвоночнику пробежал лишь у одного. Этот чёрный внедорожник он не перепутает ни с одним другим. Каждый изгиб этого автомобиля знает, каждую чёрточку на номерах, каждую систему и каждый механизм. Когда эта хонда появляется на офисной парковке, все ходят на цыпочках, ибо причины визита начальника всея начальников хорошими никогда не бывают. Это божество снисходит на подданных только в случае серьёзных проверок или серьёзных проёбов. На молитвы не отвечает, но слово «упс» услышит хоть с другого конца этой бескрайней вселенной и обязательно придёт по твою душу. Итачи точно не проёбывался. Ни в последнее время, ни в целом. А это значит, что визит социальный, что хуже, пожалуй, в тысячу раз. Удивиться тому, как Сенджу узнал его местоположение, брюнет не успел – из пассажирской двери выпорхнул Мадара, чем окончательно порушил остатки мыслительного процесса. Итачи видел мужчину ещё утром – они вместе выпили кофе и погуляли с собакой. Теперь, впрочем, к нему шагал словно другой человек. Ни во взгляде, ни в движениях, не осталось былой остроты. Можно было бы списать это на нежность к племянникам, если бы настоящая причина не светила в лицо прямо с шеи. Если автором этих укусов является Хаширама, Мадара будет в полной пизде. Но, поднимаясь со стула, Итачи наивно и эгоистично понадеялся, что это всё-таки дело зуб того альфы. Да какого угодно, лишь бы не того, кто плавно открывает сейчас свою дверь, чтобы шагнуть на улицу, будто король, приехавший осматривать, как живут ходящие под ним простолюдины. – Вы ненормальные? – восклицает Кушина подходящему омеге, вгрызаясь взглядом в опасный укус. – Или тебе жить надоело? – Кушина, – протягивает мужчина с улыбкой, раскрывая руки для объятий, в которые Узумаки мгновенно шагает, – с каждым годом всё восхитительнее. – На себя посмотри, – хлопает его по спине от души, – разбиватель сердец. Останешься? Или ты якитори не ешь? – извечные шутки о том, что этот мужик кушает только эксклюзивное с окаймлённых бриллиантами тарелок. Самый прикол, разумеется, в том, что придирчив он только к вину, а во всём остальном прост и совершенно непривередлив. – Из твоих рук съем что угодно, – улыбается и даже не врёт, – но не сегодня. Ваш придурошный папочка будет сейчас постигать все круги ада в моём чудесном лице, – проворковал, забивая нос Итачи кусачими феромонами с меток, пока крепко его обнимал. Так крепко, что могло бы быть больно, но омега был нечувствителен к происходящему вокруг – зафиксировался крепко на Сенджу, что медленно сокращал расстояние. Ни для кого не торопится, позволяет тебе полностью прочувствовать необъяснимый страх и неизбежность твоей судьбы, как бы он ни решил ею распорядиться. Чуть отстранившись от Итачи, но продолжая мягко придерживать его за талию рядышком с собой, Мадара дотянулся до Наруто с Саске, обоих ласково по волосам потрепав. – Ой, ну вся любимая мелочь сегодня тут собралась, – наклонился к выползшему из-под машины Данго, чтобы подхватить его на руки. – Хей, а ты, случаем, не тот красавчик, к которому Итачи каждый вечер сбегает? – разумеется, не нашёл какой-то менее неловкой формулировки. Намикадзе тепло рассмеялся. – Тот самый, – улыбка слышится в голосе. – Минато, – представляется. – А по фамилии? – Намикадзе. Это важно? – Конечно, не буду же я выходить на всех живущих в Токио Минато, если это сердечко разбитым окажется, – ласково провёл по спине своего племянника, – с фамилией проще. Визиточку можно? – Не можно, я их по выходным не ношу, – ответил вполне миленько, не проникнувшись угрозой, а зря. Учиха Мадара – не тот человек, которому можно перейти дорогу и остаться при всех конечностях. – Не парься с визитками, я знаю все адреса, – хохотнула Кушина. – Вы охуели? – возмутился Наруто. – Ты с матерью как разговариваешь? – рыкнула Узумаки на сына. Минато в открытую смеялся уже. Он в таком ебучем настроении сегодня, что его ни словом, ни кулаком в морду не тронуть. Впрочем, сейчас это даже не важно. – Добрый день, – протянул Тобирама, дошагав, наконец-то, до них. Ему тоже похуй на происходящие фоном перепалки, на всех людей похуй, походу, потому что смотрит в упор на Итачи, да таким взглядом, что отряхнуться захочется. Как и Намикадзе, этот альфа вообще не скрывает ни единого оттенка во взгляде. Разрешает бегущей строкой читать, в какой плоскости сейчас его мысли, каждой красноречивой эмоцией делится. – Добрый? – омега хотел утвердительно ответить, но у него не получилось. Уверенность ушла в закат, как обычно. От этого человека безумно не по себе, от каждого его аспекта, но от взгляда в особенности. Он выходил одновременно прохладным и неестественно подогретым. Будто тоже ждёт, что перед ним на колени встанут и возьмут в рот. Хн, может от тебя альфам только это и нужно? Сенджу усмехнулся, будто мысль прочитал, а потом, вдруг, протянул руку. Омеге, честно, очень захотелось отпрянуть. Куда-нибудь поближе к Саске или, может, к Намикадзе. Туда, где комфорт как концепт продолжал ещё существовать. Но парень пересилил себя и остался недвижен. В мужских пальцах что-то сверкнуло на солнце. Брюнет с большим опозданием понял, что ему протягивают маленькую флешку. Наруто позади звучно возмутился чему-то, Кушина ответила, рассмешив этим Мадару, но смысл разговора больше до омеги не дотягивался. – Это мне? – задал крайне тупой вопрос, принимая из чужой руки вещь. – Посмотри и скажи, что с этим автомобилем не так. Он провалил неприличное количество ударных тестов, примерно столько же уволил человек, – хмыкнул он равнодушно. – Сможете с Акасуной исправить, в честь вас назову. Без дедлайна, счёт отправьте через ребят в юридическом. – Это… – даже не знал, с какой стороны начать спрашивать. Кто уволен? Почему через юристов? Обязательно передавать сегодня и так? – не могло ждать понедельника? – Меня не будет в стране в понедельник, – снизошёл до объяснений, – и это не автомобиль личного пользования. Откроешь и сам всё посмотришь, – мягко оборвал последующие комментарии, и брюнет как открыл свой рот, так сразу же его и закрыл, что понравилось альфе вне всяких сомнений – это мелькнуло во взгляде перед тем, как он перевёл его. – Намикадзе Минато. Я думал, глаза меня обманули. – Это взаимно, – хмыкнул альфа в ответ, полностью лишив собственный голос тепла. Прозвучал весьма пресно. – Мне тоже что-нибудь передашь? – резанул сарказмом, весьма непрозрачно намекнув, что сегодняшнее поведение Сенджу выходило за некие рамки. Феромоны Тобирамы с метрового расстояния до омеги совсем не дотягивались, сидящий на короткой цепи запах Минато – тем более, и этого фидбека очень не хватало, потому что по мимике с голосами не получалось определить степень их дружелюбия или недружелюбия друг к другу. – К тебе вопросов вообще нет, твои ребята мне мозги не ебут. – Конечно нет, ты же перевыполняешь эту квоту самостоятельно. Смешок. – Подскажи-ка мне контакты комитета, принимающего решения по импорту, – Тобирама не попросил, а приказал. Итачи обернулся невольно. Он ни разу не слышал, чтобы с Намикадзе кто-то так разговаривал. Даже Узумаки в возмущения столько претензии ни разу не вкладывала. Альфу, впрочем, будто и не задело. Он сидел, удобно закинув ногу себе на колено и потягивая ледяной чай. Смотрел Сенджу в глаза совершенно нейтрально. Ему ни горячо, ни холодно. – Зайди в интернет, раз так нужно. – Если бы эта информация была в общем доступе, я бы давно ей владел, – этому тоже, по всей видимости, на собеседника похуй. – Если её нет в общем доступе, то она тебя и не касается, – не стал помогать. – У меня завтра весьма длительная пересадка в Лондоне, – поделился Тобирама зачем-то, – настолько длительная, что в аккурат хватило бы миленько поболтать с вашими душными бюрократами. Или через две недели я могу прийти с этим разговором к тебе, – осветил, видимо, опции. – Чей-нибудь мозг так или иначе отымею, можешь выбрать, чей именно. – Красиво ты, конечно, всё разложил, – усмехнулся блондин, выцепляя телефон из кармана, – скину по электронке. – Так бы всегда. – Поехали, – скомандовал Мадара, взглянув на часы, – хватит портить людям атмосферу. Итачи повернулся обратно к Сенджу, потому что тоже ни разу не слышал, чтобы с ним так разговаривали. Но Тобирама улыбнулся одними глазами, пробежал ими же ещё раз по обоим омегам, и парень в который раз этим днём почувствовал себя неприятно обнажённым. – Наслаждайтесь своей атмосферой, – разрешил, вроде бы, всем, но обратился к одному только Итачи. Развернулся, двинулся к своему автомобилю неспешно. По ходу движения пальцами провёл по нагретой крыше тойоты, соскользнул ими на бампер, мазнул по эмблеме взглядом. Замер. Сердце у Итачи тоже замерло. – Если будешь мне изменять, – бросил строгий, но всё же подёрнутый насмешкой взгляд на омегу, – обязательно так? – Хн, ну простите, – вписалась Кушина, читая слишком много оттенков в этой претензии, – так уж вышло, что фермерам нужны самые долгоживущие автомобили. Намикадзе сзади рассмеялся так звучно, что Итачи, наверное, придётся прямо тут же себе могилу раскапывать. – Это было обязательно? – изогнул бровь Тобирама, глянув на Узумаки впервые за всё это время и проявляя воистину чудеса терпения. – О, да, – протянула Кушина. Никого не боится – бессмертная же. – С кем он проводит своё свободное время вас, разве, касается? – Касается, если это тойота, – заверил мужчина. – Объяснишь мне это потом, – поставил Итачи перед фактом, указав пальцем ровно вниз, небрежно так, будто там лежал кусок собачьего дерьма. – Супер, – выдохнул парень себе под нос, наблюдая, как самопровозглашённое божество мира сего садится в чёрный внедорожник. – У вас к тойотам не лежит? – не понял Мадара, наклоняясь, чтобы отпустить собаку на волю. – У нас личное, – пояснил пресно. – У него с Ооноки, – поправил Минато, поднимая со дна ещё одно имя, которое он, вроде бы, знать абсолютно не должен. – Как интересно, – протянул Мадара гаденько. – Одзи-сан, – выдохнул, готовый хоть на коленях его умолять, чтобы он не чихвостил Тобираму. – Не трясись, мальчик мой, – улыбнулся мужчина, сжав пальцами его щёки и ласково чмокнув в кончик носа, – тебе он ничего сделать не посмеет. Чао, солнышки, – всем по воздушному поцелую отправил, – когда-нибудь обязательно загляну на обед. – Ничем хорошим это не закончится, – протянул Итачи, наблюдая за порхающим к чёрной хонде омегой. – А как он вообще его встретил? – уточнила Кушина, будто он знал. – Он с его братом встречался сегодня. Может, там, – повёл омега плечом. Так-то не важно, где встретились. Главное, чтобы вселенная пережила их знакомство. Наблюдая за тем, как внедорожник отъезжает от тротуара, Учиха припомнил парочку более важных вещей, требовавших немедленного уточнения. – Откуда ты знаешь Тобираму с Ооноки? – посмотрел с разворота на Намикадзе. – Людей, занимающихся крупным экспортом? – переспросил иронично, чуть склонив свою голову. – Я знаю всех, кто ввозит продукцию из Японии в Соединённое Королевство. Вашего отца в том числе, – бросил ещё одну карту на стол. Итачи отпрянул как от пощёчины. – Кто, по-твоему, даёт им добро? Все самолёты, все судна, весь работающий на них персонал выдвигаются в сторону Великобритании с десятками всяких виз и разрешений, часть которых подписываю я в том числе, – обрисовал вкратце. В целом, это логично, по автомобильным магнатам вопросы отпали, уступив место более существенной претензии с непонятными корнями. – Почему ты не сказал? – Ты не спрашивал, – невинно плечами пожал, прекрасно прочувствовав суть туманного вопроса. По каким там дням он Итачи насквозь видит? По чётным? – Да и мне до недавнего времени ваше родство на ум не приходило. – Моя фамилия тебе на ум не приходила? – Людей с твоей фамилией сотни, если не тысячи, и это в одном только Токио, – опять весьма разумно разложил, чем разозлил ещё больше. – Почему тебя это расстраивает? – искренне не понимает. А Итачи и сам не понимал. Просто где-то в глубине себя имел аллергию на всех, кто имел к Фугаку хоть какое-то отношение. И факт знакомства будто очернил чей-то доселе незапятнанный образ. Определил альфу по другую сторону грани, разделяющей «нас» от «них». – Ты должен был рассказать, – говорит, сам не понимая, с хуя ли он вообще омеге что-либо «должен». – Мм, вписать в разговор, да? Ты же о своей семье говоришь постоянно. – Говорил в воскресенье, – вспомнил не к месту. Фраза вылетела до того, как он успел остановить. Минато как-то неоднозначно усмехнулся, а омега про себя помолился, чтобы он не слишком прямо кусал в ответ, ну или хотя бы на иностранном. Да, окей, в воскресенье он к нему не разговаривать прибежал, хоть и сгорал именно по семейному. Упоминать факт знакомства было бы неуместно тогда, да и эффект возымело бы крайне некрасивый. Альфа имеет полное право наказать за претензию, но, пожалуйста, пусть это будет не здесь и не так. – Извини, в воскресенье даже существование твоего отца не пересекло мою память, – весьма деликатно на место поставил. Конечно, не пересекло. Ты же сам кропотливо занимал его мысли совершенно другим. Итачи выдохнул, насильно подавляя внезапно захватившую его фрустрацию. В голубые глаза смотрел неотрывно, а мужчина отвечал с бесячей долей иронии. Не давил, хотя мог. С насмешкой подчёркивал, что парень начинает проигранный заранее спор. – У меня вино в бокале закончилось, – предложила Кушина дверь на свободу, хотя лучше бы сразу сковородкой приложила. – Я схожу, – ухватился за спасательный круг. Взял её бокал, и свой, что одним глотком осушил. Данго вместе с ним прошмыгнул в безопасность пустого дома, сразу же уплыв в сторону прохладного уголка под лестницей. Омега прошёл на кухню, снял с себя солнцезащитные очки. Кепка давно на солнышке высохла, но всё равно казалась неприятной, поэтому её парень следом стянул. Волосы распустил, вплёл в них свои пальцы. Какое-то мерзкое чувство с себя очень хотелось стряхнуть, физически от него отпрыгнуть, сбежать, оттереть, отлепить… В коридоре скрипнула дверь, и с губ Учихи сорвался один из тех бесшумных смешков, который с равным успехом мог предшествовать как бессильному смеху, так и бессильным слезам. Стоило самому шагнуть к холодильнику, позади послышались мягкие шаги другого человека. – Не надо, – выдохнул, наклоняясь за стоящей в двери бутылкой вина. Какое-то время назад он смело заявил, что на колени перед этим человеком не встанет, но теперь готов был признать, что переоценил свои силы. Намикадзе так безумно выматывает, не оставляет после себя ни моральных сил, ни физических. Безумно сложно найти в себе мотивацию на какую-то борьбу. Что угодно уже сделаешь, лишь бы это всё прекратилось. – Расскажешь, что тебя так покоробило? – попросил прильнувший к косяку альфа. Парень видел его в своей периферии, но прямо посмотреть не решался. Опять этот эффект бабочки, где будто видишь спектр последствий, к которым могут привести тебя слова. И там ни одного исхода в твою пользу. – Нет, – качнул головой, разливая белое вино по бокалам. Не со зла сказал и не из вредности. Просто чтобы что-то кому-то объяснить, нужно это сначала самому понимать, а он в душе не ебал, почему это вообще имеет значение. – Между нами недосказанного достаточно, – протянул альфа низко, и брюнету показалось, что он весь целиком будто стал состоять из мурашек, открытые участки кожи особенно, – давай не будем аккумулировать ещё? Если ты хочешь знать, какие у меня взаимоотношения с твоим отцом, просто спроси. Я расскажу. Взаимоотношения. Взаимные отношения. Аж передёрнуло. – Я не хочу знать, – качнул головой. – Каждый квартал мне приходят документы с деталями перемещений судов по воде и по воздуху, – проигнорировал фразу. – Если там всё в том же объёме и по тем же траекториям, Хатаке проверяет, я просто подписываю. Что-нибудь новое – лично читаю, связываюсь с Лондоном, получаю какой-то свет, в основном, зелёный. Нога твоего отца переступала порог моего кабинета дважды, оба раза в настроении далёком от чудесного. Собственно, в хорошем до меня и не доходят, – усмехнулся. – Я знаю его технически, как и Ооноки, как и Тобираму. Хм. На удивление, от этих деталей действительно капельку отпустило. Потому что дороги не переплетены, а лишь соприкоснулись, после чего обратно разошлись. – «Взаимоотношения» не подразумевают что-то более тесное? – уточнил, поднося бокал к своим губам. Уцепился за пойманное облегчение, чтобы привести эмоциональный фон ближе к нейтральному. – «Не хочу знать» не подразумевает, что действительно не хочешь? – метко парировал. Усмешка. Что ж, этот раунд, однозначно, за ним. – Что-нибудь ещё? – поворачивается, чтобы всё-таки посмотреть на мужчину. – Откуда мне знать? – пожимает плечами. – Но, если тебе хватит смелости прямо спросить, мне хватит смелости честно ответить. Сможешь хотя бы за дело шипеть. – Ты поэтому меня котёнком называешь? – задал, вероятно, чертовски опрометчивый вопрос. – Тебе кажется, что я, чуть что, начинаю шипеть? – Мне не кажется, и, нет, не поэтому, – улыбается мягко. – Ты – маленький, очаровательный, биполярный комочек, охрененно ласковый под настенное, но кусаешься, не сомневаюсь, крайне болезненно. Чем не котёнок? Итачи, кажется, почувствовал, как румянец трогает щёки. Ответ слетел с мужских губ очень легко, но, вообще-то, ничего простого в сказанном не было. Слишком нежно, совершенно точно слишком смело и недвусмысленно. В подтекст даже заглядывать не надо – всё уже на поверхности. Кто-то хочет котёнка себе на колени. – Границы переходишь, – напомнил негромко. – Нет, – качнул головой, – тебе же хватило смелости спросить. Или, – усмехнулся, – я не только должен знать, о чём мне стоит сразу рассказывать, но и о чём мне стоит молчать? Котёнок, я не такой проницательный. – Ты именно такой проницательный, – настоял на своём, – и не надо называть меня котёнком, – дополнил сердито. – Рано? – уточнил гад, у которого стыда, кажется, в принципе не было. – Я подожду, – согласился так, словно одолжение делал. – Ждут того, что так или иначе случится, – поправил. – Ну да, а я что сказал? – Ты бы лучше, – очень пытался воздухом не подавиться, – бежал с этой кухни, Минато. У бытовых ножей другой центр тяжести, если я таким брошу в тебя, сам не знаю, куда попаду. – Не понимаю, это у вас семейное или Кушина на всех так влияет, – хмыкнул, впрочем оторвав себя от дверного проёма. – Хей, – усмехнулся, примирительно подняв в воздух ладони, – ну, не злись. Я же любя, – с этими словами засранец Намикадзе покинул помещение, как его и просили. – Господи, – выдохнул Итачи себе в ладони, потом их же увёл в волосы, чтобы сжать их как следует и вытянуть из головы всякие лишние мысли. Нет, не смей. Наглые, непослушные, бесячие иностранные альфы – это, конечно, тот ещё кинк, но ты пробовал такое уже, знаешь, как быстро упадёшь в эту бездну, так что ради себя самого не подходи, блять, тупой ты омега. Оставь, это не твоё счастье. Ты случайно по бывшему сейчас сохнуть не должен? Пары месяцев не прошло, ну-ка где твои страдания? Прикол в том, что страдания он найти мог легко. В душу даже не обязательно глубоко лезть, чтобы нащупать депрессию, которая есть и спать, порой, не даёт, да все моральные силы сжирает, как паразит. Она там, плачет младенческим плачем, пахнет больницей, солёная, как твои слёзы, ледяная, как одиночество. Она стала твоим характером, сделала тебя бесполезным, отобрала смысл у всего, что ты делал. Вот же она, родимая, пальчиками из темноты тебе машет. А где же Австралия? Где ёбаный сеульский дом, который ты одновременно любишь и ненавидишь? Ямочки на щеках когда в последний раз вспоминал? Ты реально... На полном, то есть, серьёзе, честно и искренне с ним расстался? Навсегда? Столько лет, столько обещаний, и ты врал себе всякий раз, но в этот раз решил, наконец-то, отпустить? Время ты, конечно, охуенно выбрал. А на ошибках, хн, так и не учишься. Не на те же грабли, конечно, но на какой-то очень похожий садовнический инструмент, который в лоб прилетит с той же силой. Но по старым синякам каждый раз же больнее. А фантазия вовсю уже картинки рисует. Как Минато опрокидывает его хоть на этот самый стол, как жёстко и сладко наказывает за всё шипение, за все необоснованные претензии, за требования совершать невозможные вещи, за твоё вечное бурчание и танцы от холодного к горячему – сука, за всё. Хн, и ведь это сработало бы. Ворчать бы сразу перестали. И, однозначно, пошли бы на ручки. Котёнок же, ручной же. Учиха отходит к приоткрытому окну, опирается на подоконник ладонями, дышит нейтральным воздухом, пытаясь обнулиться. Но как это сделать, когда в животе вязко тянет впервые за последние месяцы? Ему ведь в больнице подумалось, что желание в нём подохло навеки. Он тогда лежал на кушетке с раскрытыми перед врачом ногами, дрожал от холода, вздрагивал на каждое прикосновение, тонул в омерзительном чувстве собственной ничтожности. Подумалось, что его сломало так сильно, что ни на какой суперклей обратно собрать не получится. Он в тот момент себя вообще не ощущал человеком, не хотел того, чего люди хотят, не чувствовал ничего человеческого. Сюрприз, ничего в тебе, оказывается, не сломалось. Забирай обратно и стремление жить, и возможность смеяться над шутками, даже аппетит время от времени можешь в руках подержать, насладиться неземными якитори своей лучшей подруги. А, и давай-ка я тебе заодно верну желание быть трахнутым до потери сознания? Вот прямо сейчас, закрой только глаза, оно выльется на тебя вместе с ледяной водой из ведра, что Намикадзе держит в руках. А вот уже, смотри-ка, он держит на руках тебя. Представил? Нет? И не нужно, можно же посмотреть всё в реальности. В любых локациях, в любом количестве, под любое настроение. Всё можно, осталось лишь себе разрешить. Внутренности завязываются мучительным узлом, затягиваясь вокруг бабочек, чьи тысячи крыльев уже отчётливо ощущаются и в животе, и в груди – просто повсюду. Вибрируют на кончиках пальцев, пульсируют в голове, и человек, завладевший всеми мыслями подчистую, двигается в ритме с этим пульсом. В тебе, господи, двигается. Наклоняет тебя, облокачивает на что-нибудь, тянет за талию, входит глубоко, до боли стягивает волосы, жёстко берёт, а ты задыхаешься с запрокинутой головой, даже стонать толком не можешь. А он кусает и делает больно, напоминает, каким плохим мальчиком ты сегодня был, приказывает встать на колени. Какого чёрта? Картинки не выключаются. Чем отчаяннее ты их подавляешь, тем ярче они становятся. Возбуждение так давно не заходило, что теперь присело рядышком где-то и коварно не желает уходить. Шепчет на ухо заманчивые предложения, горячие, влажные и легко реализуемые. Ну что ты как подросток неудовлетворённый? Съедь с темы, тебе этого альфу нельзя. С предыдущего наркотика слезть не успел, уже к новому тянешься? Медленный вдох, ровный выдох. Нужно у Сарутоби спросить про дыхательные упражнения, доказанно же, что они помогают. Кстати… Асума же просил позвонить, если Яхико на контакт попытается выйти. Это проблемой сейчас вообще не является, потому что на звонки этого человека в ближайшее время отвечать просто не будет желания. Минато – проблема куда более насущная, но о ней психолог не знает, потому что ты совершенно случайно ни разу о Намикадзе даже не упоминал. Итачи решает не думать, а просто позвонить. Чувствует, что это правильно. Прислоняется лбом к оконной раме, слушая гудки. Интересно, он по выходным вообще отвечает на рабочие звонки? – Итачи, – боже, его голос за три встречи настолько крепко приравнялся к безопасности и спокойствию, что чувства лишь от него одного устаканиваются. – Добрый день. – Добрый. Не отвлекаю? – Ничуть. – Мне нужна ваша помощь, – прикрывает глаза, легко роняя перед Сарутоби все стены. – Я не знаю, как сказать одному альфе «нет». – Яхико? – сразу же предполагает. – Нет. Пауза по телефону ощущается куда тяжелее, чем с глазу на глаз. Они в разговорах с Асумой совершенно нормальны, но эта конкретная сгенерировала неприятный вакуум. – Тебя принуждают к чему-то? – Нет-нет, – усмехнулся, осознав свою ошибку, – я по-идиотски сформулировал. Он не настаивает, но весьма очевидно хочет меня. Это… Взаимно, – признался практически шёпотом, ибо даже мысленно ещё избегал эту фразу. – Помоги мне увидеть проблему, – попросил, разумеется, не собираясь что-то советовать с таким скудным пониманием происходящего. – Если я сделаю то, что мне хочется, это будет огромной ошибкой, – в этом не было даже сомнений. – Это, по сути, Яхико в следующей версии, а я вот-вот закрою глаза на все проблемы, как обычно. – Хм, – протянул альфа задумчиво. – Если ты нашёл необходимость мне позвонить и сделал это вовремя, то у тебя достаточно мотивации, чтобы самому сказать себе «нет». Это хорошая новость. Выдох. – А плохая? – Ты должен в это поверить. – Хах, – не выдержал, – всего-то? – вложил, пожалуй, слишком много печальной самоиронии в этот риторический вопрос. – Всего-то, – подтвердил Асума с ощутимой улыбкой. – Ты понятия не имеешь, на что ты способен, если перестанешь бояться себя. – Я себя не боюсь, – заверил омега, – я боюсь за себя. – Эти две вещи не так полярны, как тебе кажется, – поправил мужчина мягко. – Этот альфа, в котором тебе нужно себе отказать, – вернулся к проблеме, – как часто вы видитесь? – Каждый день, – выдохнул, понимая, что примерно здесь и получит за то, что ни разу его прежде не упомянул. – Мы каждый вечер бегаем вместе. И практически все субботы проводим рядом друг с другом. Не наедине, но иногда кажется, будто остальные действительно исчезают. – Дистанция могла бы помочь немного остыть, – хмыкает, а Итачи про себя с ним уже не согласен, – не по субботам, с ними сложнее – я помню. Но в остальные дни видеть его – твой выбор полностью. Выбери иначе. – Я иначе не выберу, – даже не сопротивляется этому утверждению. – В таком случае, тебе нужно определиться. Если его близость наталкивает тебя на желание совершить с ним ошибку, то нужно либо отрегулировать эту близость назад, либо примириться с ошибкой, которая произойдёт. Иначе ты так и будешь между своим ангелом и демоном болтаться. Сам, наверное, понимаешь, что это не очень полезно. – Есть мнение, что это в целом мой девиз по жизни, – выдыхает, слишком остро вспоминая один из разговоров с Минато, где ему тоже советовали сделать выбор и уверенно ему следовать. – Это паттерн, – согласился Асума, – догадаешься, из чего сделан фундамент? – Боюсь себя? – нехотя предположил. – И поэтому не доверяешь себе в принятии решения, – закончил начатую мысль. – Поэтому, – выделил слово, вынудив слушать внимательнее, – ты и продолжаешь искать навигацию в других людях, во мне в том числе. Тебе было бы проще, если бы я приказал тебе не трогать этого альфу? – Гораздо проще, – не стал ему врать, хоть и слышал, как жалко всё это звучит. – Я не имею права этого делать, – повторил для особо тупых, – никто в принципе не имеет, но в особенности я. В контексте наших с тобой отношений я – всего лишь инструмент. Степень моей эффективности прямым образом зависит от того, как умело ты сможешь применить меня к своей жизни. Не моя квалификация определяет успех, а ты, Итачи. Ты понимаешь? – К сожалению, – цокнул омега. Сарутоби выдохнул, будто прочувствовав всю абсурдность чужих ощущений. Ловушка сознания, которую ты сам себе соорудил. Лишь ты, собственно, и можешь знать, как из неё выбраться, и всё равно почему-то не можешь. Что за идиотизм? – Предположу, что моему решению проще довериться, чем своему собственному, потому что я вижу ситуацию совершенно извне, – протянул альфа. – Наверное, – пожал Итачи плечом, хотя на самом деле так глубоко копать не обязательно. Он же обалденно послушный котёнок с покладистой речью, он ищет комфорт в указаниях других людей. Сюда любой сильный человек подойдёт, не обязательно рациональный. – Я предложу тебе сейчас мысль. Она не решит твою проблему, но временно поможет, если ты правильно применишь её. – Хорошо. – Во время принятия медикаментов рекомендуется полностью исключить из рациона алкоголь, потому что, даже если он сам не возымеет какого-то негативного эффекта на организме, он может значительно понизить эффективность принимаемых лекарств. Эта предосторожность нужна, чтобы не перегружать тело и позволить ему вернуться в здоровое состояние как можно быстрее. Итачи, – примагнитил к себе ещё больше внимания, хотя его и так слушали, задержав дыхание, – прямо сейчас ты возвращаешься в здоровое состояние морально. Этот альфа – один из видов фигурального алкоголя, который может затормозить процесс твоего выздоровления. Это не значит, что его вообще нельзя, но прямо сейчас умнее будет воздержаться, особенно если ты испытываешь по его поводу столько сомнений. – Я понял, – соглашается с каждым словом, про себя, впрочем, добавив, что Минато ему действительно вообще нельзя. Во всех смыслах слова. Потому что в истории пациента уже присутствует подобная зависимость, а пациент помнит, что чувство меры у него в данном случае совершенно отсутствует, поэтому либо «нет» абсолютно на всё, либо безлимитное, опасное «да», которое обратно забрать получится лишь через новые десять лет и в крошку разбитое сердце. – Молодец, – улыбнулся мужчина, – расскажешь мне в четверг, что за альфа, и почему я впервые слышу о нём, – напоследок всё-таки немного кольнул. – Хорошо, – усмехнулся, – спасибо. – Хороших выходных. Не стесняйся звонить, если что.

***

Вдох. Выдох. Саске ни разу ещё так отчётливо не слышал собственное дыхание, отчего оно кажется парню каким-то особенно болезненным. Альфа в целом сегодня гиперчувствителен ко всему. Слышит дыхание, слышит сердце, мир тоже, вроде бы, слышит, но будто во сне: смысл ускользает слишком быстро, не успеваешь понять, как уже забываешь. Слишком жарко, даже в тени. Но вода, которую он медленно пьёт, наоборот, слишком холодная. К бутылке больно даже прикасаться – от неё озноб пробирается во все уголки организма. То «плохо», что он сейчас чувствует, никакими словами не описать. Не обобщить коллективным знобит-тошнит-болит, потому что это гораздо глубже. Каждый процесс мучителен: даже мыслительный, но ты же не можешь не думать, поэтому шестерёнки болезненно шевелятся, скрипят насухую, формируя в сознании всякие образы, и ничего с этим поделать нельзя. Каждая секунда невыносима, Учиха каждую проживает по отдельности, чувствует ход времени так же остро, как чувствует вес собственной головы, которую держать уже просто нет сил. Хочется попросить у Кушины седативное. Выпить целую пачку, чтобы хоть на какое-то время уйти в бессознательность. Но разговаривать в тысячу раз тяжелее, чем просто дышать, а у него и это еле выходит. Кто-то продолжает заботливо менять холодный компресс, от которого боль иглами путешествует через кости до самых пяток, но который действительно что-то остужает в воспалённом сознании. Чьи-то пальцы то и дело трогают лоб, касаются шеи, невесомо ворошат пряди волос. Разные голоса говорят где-то вдалеке, и лишь голос сидящего рядом Наруто вибрирует будто в его собственной грудной клетке. Смысловой нагрузки не несёт – просто наполняет звуком пространство. Мысли от этого то и дело по привычке выключаются, и получается немного отдохнуть. Когда вокруг начинает темнеть, Учиха невольно ужасается, сколько же мучительных секунд он успел уже пережить. С каждым разом, как одна снова проходит, в альфе крепчает надежда. Время – самый лучший друг дерьмовых состояний, оно обещает успокоение, является мучителем и избавителем. Тлеющие в мангале угли мягко мерцают в наступающем сумраке. Они воспринимаются чётче, чем весь этот день. Возможно, зрение просто налаживается, или сознание начинает восстанавливать собственный фокус. На колени взлетает Данго, топчется по широко расставленным ногам, пытаясь удержаться. Вскоре заползает на живот. Ему неудобно – альфа всё-таки не горизонтально лежит, но мохнатый не сдаётся – ёрзает и пристраивается, то боком льнёт, то выше подняться пытается, опаляет дыханием лицо, но больше ничего сделать не успевает, ибо рука, на которой Саске лежал головой всё это время, одним движением переносит пса куда-то. – Тише, ну чего ты? – усмехается Наруто, пытаясь удержать животное, но Данго чертовски изворотлив, и сидеть на месте не хочет. Вывернувшись из рук Узумаки, собака вновь прыгает на Учиху, бродит по нему какое-то время, облизывает пальцы, пытаясь ткнуться носом парню в ладонь. Скоро, впрочем, теряет интерес к этим играм, спрыгивает обратно, не слабо проехавшись когтями задней лапы по открытой коже ноги. – Второе дыхание, что ли, открыл, – смеётся Кушина. – Весь день же спал под машиной, – хмыкает Минато с другой стороны. – У него вода ещё есть? – женщина ощутимо отворачивается, голос путешествует в другом направлении. – Да, – отвечает Итачи, щёлкая входной дверью. Хн, а смысл разговора уже не ускользает, слышится чётко, а не как из-под воды. К слову о воде, а где она? Бутылки в пальцах уже нет, и не получается вспомнить, если её кто-то забрал, если она упала или, может, он сам её куда-то поставил. Сделав над собой немыслимое усилие, брюнет отрывается от плеча Узумаки. Тот реагирует как-то, но это идёт несколько фоном. Учиха провёл без движения столько времени, что одна нога затекла практически полностью, а шея и плечи, что ломит ещё с утра, прострелило такой болью, что парень на секунду зажмурился. Прохладный компресс соскальзывает с головы, падает на землю. Его лоб мгновенно трогают тонкие пальцы, он узнаёт, что принадлежат они Кушине, почувствовав аромат её духов. Хн, он прежде не замечал, но в них чувствуется щекочущая нос остринка. – Горе моё, – выдыхает женщина себе под нос, пока он поднимается. Ноги, вроде бы, держат. Голова кружится и трещит по швам, но баланс это почему-то совершенно не задевает. Альфа роняет свой взгляд, различает очертания маленькой Узумаки в мерцании тлеющих сбоку углей. Она трогает его шею теперь, обхватывает пальцами прямо под подбородком. Учиха чувствует сердцебиение в местах касаний. Пульс не спокойный – телодвижения даются с огромным трудом. – Сходи умойся, тебе станет легче, – обещает ласковый голос, – я тебе приготовлю пока что-нибудь. – Не нужно, – шепчет, с трудом сглатывая. Слова царапают горло, не хотят из него выбираться. – Поговори мне ещё, – щёлкает мягко по носу, – по очереди у меня откинуться пытаетесь. Я тебе сейчас дам в руки чашку с тарелкой, и ты ради меня любимой что-нибудь проглотишь, ты понял? Учиха тяжело выдыхает, покорно кивает. Кто он такой, чтобы спорить с Узумаки Кушиной? Он в здоровом-то состоянии, в хороший день ей в подмётки не годится. Поэтому, послушно плетётся в дом выполнять задание «умыться». Холодная вода так освежает, что Саске с удовольствием подставляет под неё свою голову, позволяет волосам полностью намокнуть, смывает с себя часть осевшей на нём мерзости. Плетётся обратно, но прямо в дверях вынужден замереть, ибо там ожидает Наруто. Он сегодня весь как на иголках – терпеть не может бездействие, смотреть не может, как лучшему другу плохо, винит себя, должно быть, за это, придурок. – Лицо попроще сделай, – скрипит Саске хрипло, прочищая сразу же горло. – Если бы ты себя видел, твоё лицо тоже было бы сложным, – парирует Узумаки, укладывая руку на косяк над своей головой. С волос капает вода, впитывается в футболку – это, почему-то, очень ярко отпечатывается в сознании. Кап-кап. Чувствуешь намокшую ткань, её неприятный липкий жар. – Прошу, не еби мне мозги, – тише шёпота. Умоляет. Сегодня хочет только сложносочинённые предложения из одного подлежащего, одного сказуемого и ничего через запятую. – Я не собирался, – врёт, наблюдая, как брюнет стягивает футболку с себя. Он делает это мучительно медленно – его руки просто не поднимаются так, как нужно. В итоге Узумаки ему помогает. – Собирался, – парирует, укладывая ладонь ему куда-то на грудь с намерением отодвинуть, но там и так оперативно шагают назад. Рука задерживается в воздухе, коснувшись блондина лишь на долю секунды, но потом опускается, будто ниточки кто-то обрезал. – Оставь свои извинения на когда-нибудь, когда реально проебёшься, – медленно выплывает из помещения. – Тихо, – обрывает ещё не начатую фразу. Она, однозначно, какая-то очень виноватая, длинная, со второстепенными членами, запятыми и всяким таким. Наруто выдыхает бессильно, послушно рот закрывая. Будто не знает, что говорить совершенно не нужно, когда глаза громче любых звуков транслируют всю гамму его мучительных чувств. – Один вопрос, – не выдерживает. Смотрит широко распахнутыми глазами так пронзительно, что кажется чертовски уязвимым. – Окей, – прислоняется лопатками к стене, выкарабкивается немного из головной боли, чтобы ничего не прослушать. Угол рамки одной из висящих на стене фотографий неприятно впивается в плечо. – Я никогда не хотел принуждать тебя к чему-то, и… – Ты не принуждал, – оборвал остальное, посчитав, что самое главное понял из меткого вступления. – Это всё? Узумаки выглядит без шуток удивлённым и даже каким-то подозрительным. – Саске, – протягивает осторожно, – я не верю, что ты хотел со мной спать. Это мерзко сейчас прозвучит, но я понимаю, вероятно, и тогда понимал… – перебивать не приходится, он сам замолкает. Прикрывает глаза, не в силах собственные мысли озвучить. Саске проводит пальцами по влажным волосам, откидывает от лица уже весьма длинные пряди. Ломать голову над корнем чужих переживаний нет сейчас сил. Да и смысла, наверное, нет – Узумаки простых путей же не ищет, всегда самостоятельно себе дополнительные препятствия создаёт, чтобы сноровку, видимо, не терять. Ему кажется, что он принудил, но правда в том, что Саске не постеснялся бы сломать ему нос или ещё что-нибудь, если бы это было действительно так. Он не боится Узумаки, и он абсолютно точно скажет «нет» словом и жестом, не позволит просто так взять себя против воли. Будь в их вчерашнем сексе что-то насильственное, в этой насильственности бы при всём желании не получилось усомниться. Приглашая Наруто к себе, брюнет прекрасно понимал, чем это может закончиться. Стоя перед альфой в одном полотенце, ожидая его в своей комнате, позволяя ему раздеть себя полностью и уложить на кровать, он совершенно точно не чувствовал, что его принуждают. Не физическое превосходство Узумаки удерживало его от побега и не его феромоны, хоть они и были полнейшим разносом. Учиха не сбежал, потому что где-то там в бессознательном какие-то «за» перевесили какие-то «против». Вчера в это было трудно поверить, но сегодня это кажется таким очевидным. Надо было как-то словами сказать, но словами брюнет не очень умел, а феромоны ещё серьёзно хромали. Поэтому тишину прервало единственное слово, что на язык легло правильно: – Дебил. – Я никогда не понимаю, что ты имеешь в виду, когда так меня называешь, – выдыхает придурок. Ещё бы он понимал. Не был бы дебилом тогда. – Мысли читай, – посоветовал, отталкиваясь от стены. Позади раздался бессильный вздох, но потом Узумаки двинулся за Учихой следом. Они вышли на улицу, уронили себя обратно на те же стулья, где прежде сидели. Кушина вручила Саске тарелку с чашкой, как и обещала. Там оказались лёгкие на соус овощи, парочка поджаренных до хрустящей корочки рисовых лепёшек и сладкий чай. Какого хуя он сладкий, хотелось спросить, но Учиха не рискнул. Так, видимо, надо. Есть он не хотел совершенно, но пристальное наблюдение матери – отличный мотиватор совершить над собой усилие, и Саске совершает. Медленно и осторожно съедает всё, что лежит на тарелке. По глоточку пьёт холодный зелёный чай, слегка подрагивая от сахара на языке. На улице между тем воцаряется мир и покой, временами даже никакие разговоры не ведутся. Такая комфортная, семейная тишина, в которой находиться очень приятно. Данго кочует с рук на руки, угли окончательно остывают, звёзд на небе совсем не видно, но, запрокинув голову, можно представить и даже насладиться картинкой. Саске вот представляет, прильнув затылком к плечу Узумаки. Его надежды оправдываются, секунды, наконец-то, перестают его мучить, каждая последующая приносит облегчение: то дышать получается ровнее, то сердце перестаёт колотиться в ушах, то черепная коробка перестаёт трещать так отчаянно. Тремор уходит. Альфе ещё не совсем хорошо, но, чёрт, в сравнении с этим утром, он чувствует себя потрясающе. Домой не хочется совершенно. К счастью, вселенная решила побыть на его стороне, посчитав, что своим утренним умиранием он вполне расплатился за этот бонус. Итачи принимает входящий звонок: экран подсвечивает его лицо, пока омега читает имя звонящего, потом потухает, поднесённый к уху. – Да, – отвечает мягко. – Ещё нет. Мм? Такси, – пауза. – Сейчас? – Саске отнимает голову от плеча Узумаки, поворачивается к брату полноценно. Не разбирает мимики на его лице, но всё равно вглядывается в неё. – Что-то случилось? Зачем ему со мной… – не договаривает, перебитый собеседником. – Хорошо, я скоро буду, но скажи… Тц, – дисплей вновь загорается. Звонок скинули. – Это Мадара? – предполагает альфа, опираясь на всё, что услышал. – Да. Нам с тобой нужно ехать, – поднимается, всё ещё глядя в экран своего телефона. Выглядит сбитым с толку, но, вроде бы, не взволнованным. – Мне, – поправляется, – нужно ехать. Ты можешь остаться. – Я поеду, – ставит перед фактом. Поднимается сразу же в подтверждение своих слов, натягивает высохшую футболку. – К чему это всё? – Я… – омега хочет выразить что-то, но слов, кажется, не находит, – ты же знаешь, как Мадара разговаривает, – коротко выдыхает. Да, Саске знает. Их дядя потрясающе прямолинеен, но временами на контекст не заморачивается. А контекст – это, мать его, всё. Итачи вновь роняет нос в телефон, собираясь такси заказать, но из темноты к его запястью тянется рука, пальцами касается мягко. Омега, вздрогнув, бросает темноте собственный взгляд, рефлекторно телефон опускает. – Я вас отвезу, – обозначает Минато тоном, с которым спорить даже как-то не в тему. Саске, если честно, сидеть в машине с альфой совершенно не хочется. Его до сих пор мутит от феромонов, а Намикадзе пахнет так же твёрдо и сильно, как его сын. Поэтому к автомобилю Учиха подкрадывается с большой осторожностью, но, оказавшись на заднем сидении прямо за братом, понимает, что феромонов от альфы не чувствует в принципе. Ловит лишь бархат старшего брата и душный Токио из открытых окон. Прощания выходят короткими, даже капельку смятыми. Итачи с Кушиной же завтра едут куда-то – расстаются совсем не на долго. Минато всегда весьма ёмок в такие моменты, время, как резину, не тянет. А Саске с Наруто… Прощания неуместны – они же обозначают окончание времяпрепровождения, как и приветствия обозначают начало. Но, когда они видятся, это не встречи. Это никогда не начинается, всегда только длится. «Привет» и «пока» стоило бы говорить моментам одиночества – вот они действительно в жизни как гости. А Узумаки в ней перманентный обитатель, прощаться с ним – всё равно, что прощаться со своей второй личностью, которая на время решила заснуть. Какой бы неактивной она ни была, она тебя не покидает, не по-настоящему. Как и Наруто. Мыслей много, они очень сложные, пронизанные самыми разными чувствами и открытиями, но словами же не опишешь такое. Поэтому Учиха просто находит в темноте голубые глаза, смотрит в них продолжительно, уповая на телепатию, а потом автомобиль трогается, и блондин остаётся позади. Маленькие дома проползают мимо, сменяются шумными улицами и серьёзными стеклянными высотками. В центре значительно светлее – мерцание фонарей и неоновых вывесок отражается от стекла и металла, приумножается, вибрирует жизнью прямо перед глазами. Альфа безразлично следит за этим, пока ветер копошится в прядях волос. Когда высотки вновь сменяются частными домами, брюнет прикрывает глаза. В этом районе смотреть не на что – здесь лишь заборы, помпезные въезды в усадьбы и недружелюбные вывески, гласящие о том, что ты вот-вот шагнёшь на частную территорию, где тебе будут не рады. Максимально закрытое общество, скрывающееся даже от своих любимых, даже от самих себя. Настолько вжившиеся в свои роли, что забыли уже, чего их сердце хотело, когда ещё билось свободно, по-детски широко и открыто. Саске вот всеми силами старается не забыть, цепляется за душу, боится, что и она со временем станет чёрствой и каменной, что в его генетическом коде это чёрным по белому прописано, и никакое вмешательство извне уже не спасёт. Но потом воображение рисует вздёрнутую бровь Кушины, её воображаемое «хули не спасёт», и губы трогает улыбка. Нет уж, его душу никто иной не получит, она лишь для тех, кто отнесётся к ней трепетно. И им не нужно её отвоёвывать, Саске сам добровольно отдаст. Душу, сердце, весь его скудный внутренний мир. Автомобиль замирает, глаза приходится вновь распахнуть. Итачи отстёгивается. – Останься в машине, – поворачивается омега к нему, и в ответ остаётся только кивнуть. Он, если честно, заходить в дом и не хотел. – Я не знаю, как быстро вернусь, – предупреждает, обращая к Минато особенный взгляд, в котором одновременно есть извинение за что-то, но оно ощутимо переплетается с наглостью, которой совершенно не стыдно заставлять альфу ждать. Таким взглядом на Саске Дейдара смотрел. А-ля «прости, я знаю, что это слишком, но мне-то можно, мне-то ты спустишь с рук». И Учиха спускал. Как спустит сейчас и Минато. Любой альфа, на самом деле, поступит именно так. Разве можно быть хоть капельку строгим с этими маленькими очаровательными созданиями, которые без зазрения совести ходят и по рамкам, и за рамками, и между рамками – как им хочется? Намикадзе не отвечает ему – лишь отрывает пальцы от руля, жестом отправляя в этот неизвестный квест. Смотрит омеге вслед, глушит двигатель, коротко выдыхает, уложив локоть на свою дверь, окно которой полностью открыто, как и все остальные. Его цепкие глаза находят Саске в зеркале заднего вида, и до брюнета мгновенно доходит. – Вы знаете, – тихая фраза повисает в воздухе. В ней нет вопроса, она – серый факт, такой же неоспоримый, как гравитация. Данго прыгает с переднего сидения на заднее, устраивается рядышком, вытягиваясь вдоль расслабленной ноги. Саске запускает пальцы в мягкую шерсть, ловит от мужчины короткий кивок. – Это проблема? – уточняет напрямую, не собираясь гадать. Ему плевать, если честно, на мнение этого человека, но, если у него есть какие-то претензии, то хотелось бы сразу же знать. Намикадзе усмехается чуть слышно. Взгляд не отводит. Смотрит неприлично прямо, в самую душу, как и его наглый отпрыск. – Проблема, вроде бы, у тебя. – Вам показалось, – поправляет, не стесняясь пронзать взглядом обратно. В уголках чужих глаз что-то теплеет, неуловимым довольством на образ ложится. – Вам нравится мой брат, – освещает ещё одно наблюдение. – Ещё бы, твой брат при всём желании не может не нравиться, – признаёт очень легко. – Это проблема? – интересуется тоже не потому, что для него важно, а просто чтобы знать. Возможно, немного из вежливости. – Проблема у вас, – дублирует его же слова. – С этим не поспоришь, конечно, – соглашается, смягчая что-то во взгляде. – Я ожидал, что ты порычишь хоть немного. – Зарычу, когда будет, на что, – обещает, на самом деле не видя в этом мужчине абсолютно никакой угрозы. Иногда, видишь человека, и всю сигнализацию разом срывает, все тревожные звоночки в ушах голосят, думать трезво совсем не дают. Оказывается, по-другому тоже бывает. Когда с первой же встречи не чувствуешь сопротивления, доверяешь неосознанно, на полную катушку. Есть в Намикадзе что-то такое, чему веришь беспрекословно. А, может, в нём слишком много Наруто, и один образ наложился на другой. – Договорились, – хмыкает мужчина, переводя взгляд на дом. Разговор исчерпан. За пару слов покрыли сразу несколько тем и разобрались, что проблемы есть у всех, но не друг с другом. Потрясающе ёмко, в топ десяти самых нормальных разговоров на памяти мелкого альфы.

***

Итачи не идёт по родительскому дому, а натурально крадётся. Ждёт подвоха с любой стороны, насторожен до края. Не представляет, чего ему ожидать, Мадара же, как обычно, карт не раскрыл. «Фу-чан решил закатить истерику. Хочет, чтобы ты приехал сейчас. Саске только с собой не бери, пусть переночует у Наруто или у тебя. Такси не отпускай, успокоишь папашу и поедешь домой». И как это всё понимать? Что за истерика? При чём здесь Итачи? Почему ему нужно отца успокаивать, если тот в жизни к нему не прислушивался? Ни в эмоциональные моменты, ни в какие другие. Альфа в своей голове будто решил уже, что сын будет ему говорить и каких он придерживается мнений, сам уже в воображении подискутировал и с тобой только поделится выводом, который невозможно оспорить. Будто с тебя рисуют комикс, не имеющий к твоей жизни никакого отношения, но именно та твоя версия кажется всем настоящей. Шаг за шагом вглубь дома, затаив дыхание. На улице, совсем рядом со входом, его ждёт чёрная мазда. Ему только прыгнуть в неё, и его увезут. Нахуй пошлют и Фугаку, и Тобираму, и весь этот мир. И ни у кого не найдётся ни единого рычага давления. Там, рядом с Минато, царит такая вселенная, в которой омеге никто не указ. И там его младший брат с лапочкой Данго. Там счастье, и брюнету ничего не страшно, пока оно так близко. Напряжение настигает ещё в коридоре. Тяжёлые феромоны отца наполняют воздух десятком негативных, опасных эмоций, и омеге приходится тяжело сглотнуть прежде, чем решиться шагать ближе к кухне. В таком состоянии Фугаку ещё не бывал. Чтобы до крика, до зубного скрежета так хотеть убивать. Можно ли надеяться, что объектом агрессии не является сам Итачи? Запах Мадары оплетает ауру со всех сторон. В нём есть нечто заботливое и успокаивающее, но также немая истерика и тот самый оттенок неподдельного раздражения, на котором он совершенно теряет контроль над своими словами. Когда все барьеры слетают, и он уже вообще ничего не фильтрует. Очень опасное настроение, на котором каждый из братьев распыляет горючие жидкости вокруг себя и каждый же держит по зажигалке. Они не умеют заземлять друг друга, как Саске с Итачи. Напротив, лишь разгоняют друг в друге агрессию, пока капающий с клыков яд не зальёт собой всё пространство и не погубит и их самих, и любую живую душу поблизости. Парень проходит на кухню. Не видит других вариантов. Отец мгновенно вгрызается в сына взглядом, громко опуская на мраморный стол наполненный чем-то крепким стакан. Стоящий за ним Мадара морщится от этого звука, тоже цепляет глазами омегу, губы чуть поджимает. Он никогда не извиняется за свои эксцентричные поступки, но сегодня ему, кажется, хочется. Альфа так пристально следит за перемещениями своего сына, что того ноги к столу еле несут. Итачи смотрит с опаской в ответ, дышит чужой агрессией через раз и ватными пальцами обхватывает спинку стула, но так и не выдвигает его. Не хочет садиться. – Кхм, – голос немного подводит, – ты хотел меня видеть? Фугаку смотрит ему прямо в душу, просвечивает рентгеновским зрением, каждый страх, каждый грех, кажется, видит. – Итачи, – имя слегает с губ вымученно, совершенно не в тему с контекстом. Альфа дышит неровно, будто через себя переступает и всю ситуацию люто, от души ненавидит. – Ответь мне честно сейчас… Многообещающее вступление не получает продолжения. Голос обрывается на последнем слове и дальше будто не может. Альфа коротко качает головой, щурится, подносит стакан к плотно сжатым губам. Парень наблюдает, как кадык дёргается в напряжённой шее, сам сглатывает невольно и отвечать честно не хочет как-то заранее. Вопроса не знает ещё, а уже сопротивляется ему. Мадара цокает, теряя последние крупицы терпения, и решает ускорить затормозивший сюжет. – Он пытается спросить, если какой-то из его достопочтенных друзей просил тебя посидеть у себя на коленочках, – выбирает крайне некрасивые слова, не может в сгущающихся тучах иначе. – А? – невольно даже отшатывается. Бегает взглядом от отца к дяде, не понимая и не желая ничего понимать. – Ну, старпёры в пиждачках, с которыми он виски после работы гоняет, приставали к тебе когда-нибудь? – перефразировал, оперативно освещая проблему. – Нет, – честный ответ звучит неуверенно. Парень настолько сбит с толку, что маниакально начинает копаться в возможных причинах всплытия подобной темы. – Их сыночки? – предположил дядя следом. – Никто ко мне не приставал, одзи-сан, – посмотрел на него насколько мог твёрдо, – нигде, – переводит взгляд на альфу, – никогда. Фугаку смотрит пару секунд в глаза сына. Пытается по ним прочитать, правду ли он услышал. Не дышит, казалось бы, а потом выдыхает. Бессильно так, шумно. Сыплется невольно, показывает больше уязвимости, чем допускает обычно. А Итачи верит с трудом. Это кто перед ним? Что за вирус в системе? – Говорил же, что убивать некого, – хмыкает Мадара, – если бы что-то такое случилось, он бы мне рассказал. Альфа ничего брату не отвечает. Запивает момент алкоголем, скользит ладонью по столу, поднимается и выходит во двор. Не терпит это помещение сейчас, как его не терпят остальные, кто в нём присутствует. – Вот и славно, – дарит улыбку Мадара. – Он вне себя от счастья, ты же понимаешь? – указывает большим пальцем на дверь за спиной. – Одзи-сан, – тянет парень, выдвигая всё-таки стул для себя. – Опять «одзи-сан», – выдыхает, всё понимая. – На вот выпей, – придвинул к нему свой стакан. Итачи отпивает немного, морщится от того, как всё внутри обожгло, возвращает стакан обратно на стол. Он не понимает, как такое можно пить, это мазохизм в чистом виде. – Почему вы спрашивали, приставал ли ко мне кто-нибудь? Эта тема не могла всплыть случайно, не могла бы настолько отца взволновать, если бы в ней не было капельки правды. Только правдой этой был не Итачи. Стало быть, ответ лишь один. – Ты же помнишь, зачем я сегодня приехал сюда? – выдыхает дядя устало. – Ради адских кругов. – Мм, – кивает, водя пальцем по краю стакана, – я не буду подробно описывать, у меня не получится для тебя зацензурить, – голос смягчается с каждым последующим словом, – на эмоции я его вывел. Как видишь, – взмахивает кистью руки. – Мы, впрочем, ещё не закончили: его унесло не туда. Поэтому пиздуйте, малыши, подальше от этого дома на ближайшие сутки, окей? Парень кивает. – У нас случился некрасивый переход на личности, во время которого всплыл один давний факт, о котором Фугаку не знал, потому что наш отец напиздел ему с три короба, а Фу-чан был сыном прилежным, поверил в каждое слово. Итачи вновь потянулся к стакану, осознав, что его не просто так попросили капельку выпить. Горло опять обожгло. – На одном из душных вечеров, которые мой отец любил даже больше, чем твой, один из его знакомых решил, что я выгляжу одиноко и нуждаюсь в человеческом «тепле», – на последнем словосочетании он изобразил пальцами кавычки, видимо, таким образом пытаясь смягчить омерзительное слово, которое племянник даже из-за кавычек очень громко услышал. – Я, разумеется, в красках поведал ему, куда ему следует это тепло себе засунуть, но он посчитал, что мне на самом деле очень хотелось, просто этикет признаться так открыто не дал, – мужчина глотнул прямо из бутылки, потому что Итачи так отчаянно сжимал стакан в своих пальцах, что никакой силой этот предмет из них было не освободить. – Он… – прошептал омега, смаргивая что-то горячее с глаз, – тебя… – Да, – ответил спокойно. – Хей, ну не надо, – приподнялся на перекладине высокого стула, потянулся к племяннику через стол, приложил к щеке ладонь, и парень прижался к ней так отчаянно, что вот-вот единым целым с ней станет. Прикрыл глаза, вынуждая пару крупных слёз сорваться с ресниц и разбиться о чужое запястье. – Терпеть не могу, когда вы грустите, – цокает дядя, ведя большим пальцем по бледной скуле. Грустите, да. У Итачи ощущение такое, будто его выпотрошили самого. Все те мерзкие взгляды, фальшиво невинные комплименты, долгие прикосновения к пальцам, которые хотелось отдёрнуть – оно всё накопилось, приумножилось и стало реальным. Это реально бывает. Прямо на виду, в домах, полных людей и прислуги, где уединиться-то попросту негде. Бывает даже с сильными людьми, даже с невероятными, светящими ярче звёзд. Как эта мразь только посмела прикоснуться к нему? – Что с ним стало? – скрипит будто чужим голосом. Глаза распахивает, хочет немедленно знать. – Где он? – Ох, малыш, – выдыхает мужчина. Смотрит так снисходительно, пальцем гладит так ласково. Жалеет. И сразу становится ясно, даже без слов: мразь не в тюрьме, не в коме и не в канаве. Ни один из верных вариантов ответа не будет озвучен. – Он сидит в кресле префекта. – Чт… – воздух покидает лёгкие, а обратно не хочет. Вокруг невесомость. – Я не скажу, каком именно, и ты не будешь спрашивать, – ставит мягко перед фактом, – не хочу давать Фу шанс откуда-нибудь узнать, он же за уголовное сядет тогда. Идиот, – фыркает, вороша волосы племянника и обратно садясь. – Не важно. Это было, это пережито, не надо страдать. Особенно тебе. – Ты рассказал кому-нибудь тогда? – не отпустит это всё просто так. – Мм, радость, – улыбается снисходительно, – тебе не выпало чести быть знакомым с твоим чокнутым дедом. Я пожизненно буду вселенной благодарен за это, – поднял бутылку в воздух, видимо, отдавая этой вселенной какую-то дань. – Но он не был человеком, которому можно что-то просто рассказать. Особенно будучи омегой. Особенно после того, как ты уже послал в одно место организованное им супружество с выгодным альфой. Итачи бы удивился этой новости в любой другой день, но в контексте изнасилования она казалась до смешного тривиальной, совершенно незначительной. – Я ничего не сказал, но так как мой характер претерпел некоторые не очень красивые изменения, правду из меня всё-таки вытрясли. Стоит отдать старику должное – доставать из людей информацию он умел превосходно, террористы со своими пытками отдыхают в его тени, клянусь, – усмехнулся даже чему-то, остро так, ядовито. – И он ничего не сделал? – Итачи невольно соскользнул с высокого стула. Есть вещи, которые невозможно слушать сидя – ради них нужно встать и сжать покрепче руку в кулак, подумывая, чьи бы зубы по полу рассыпать. – Он отправил меня учиться в Америку, – пожал Мадара плечами. – Тебе… – запнулся о мысль, – было шестнадцать. – Семнадцать, – поправил, – только исполнилось. – Какого чёрта? – поверить не мог. Его же просто убрали подальше, задвинули в дальний угол, замели под ковёр. Собственного сына. Несовершеннолетнего ребёнка. Там же выбирать было нечего, лишь одну переменную нужно было убрать. Убрали. Не ту. – С посвящением в ебучую историю нашей семьи, – хохотнул мужчина, отпивая из бутылки опять, – если тебя это удивило, советую почитать, что творят ребята из Осаки. У нас с ними родства как такового уже нет, но на вкус отдаёт той же гнилью. В интернете есть пара статей, очень рекомендую, – поднял палец вверх. – Одзи-сан, это не смешно, – выдыхает, не понимая, как он может шутить. – Я знаю, малыш, – роняет голову в свою ладонь, проводит пальцами по длинным чёрным прядям, – но я берегу свою истерику для кого-то другого, потому что ты её не заслужил, а ему бы не помешало, – вновь голову вскидывает, видит в племяннике сопротивление. – Итачи, когда-нибудь, если захочешь, мы выпьем моего любимого вина, поговорим, поплачем, позлимся и пострадаем вдвоём, но этот день – не сегодняшний день. Хотелось ему возразить, но в тёмных глазах читалась такая решительность, что идти против неё было бы неразумно. И омега сдаётся. Принимает условия. Что ему ещё остаётся? – Завтра. Мы с Кушиной едем в Тиба. Ты едешь с нами, – никаких возражений и слушать не станет. – Это же не префект Тибы? – мгновенно уточнил, осознав, что та мразь может быть где угодно. – Нет, господи, – смеётся открыто и едва не до слёз. – Прелесть, – выдыхает. – Я поеду с вами куда угодно, когда угодно, – кивает. – Но мы берём такси, – предупреждает, – вино будут все. – Естественно, – кивает, даже не рассматривая иные варианты. – Чудно, а теперь исчезни-ка, солнце, здесь намечается второй по счёту атомный взрыв, и радиус в несколько километров нужно оперативно расчистить, – подмигивает. Уходить не кажется правильным, но парень опять подчиняется. Верит этому человеку, его каждому слову, готов слепо послушать, чтобы облегчить его ношу хоть каплю. Обогнув стол, омега попадает в самое крепкое, самое пронзительное объятие, какие ему только доводилось испытывать. Оно напоминает руки младшего брата, которые держали, пока Итачи на полу слезами захлёбывался. Руки Намикадзе, которые той ночью обнимали его, отгоняя кошмары. Руки Кушины всякий раз, когда она невесомо касалась его бессчётных меток и собирала его волосы в кулак на затылке, прижимаясь своим лбом к его. Это такая связь, которую ни одно слово, ни один взгляд и ни один запах передать не способен. Это где-то глубоко под кожей, за рёбрами, внутри тебя, в каждой клеточке, в каждой мысли подтекстом. Это самое, открытое и уязвимое, искреннее ведёт парня сразу же в сад. Его отец стоит к дому спиной и смотрит куда-то, но вряд ли действительно что-то там видит. Ветер рассеивает его чувства во всех направлениях, и тяжёлый, недобрый, совершенно нестабильный запах то и дело касается носа. – Не подходи, я ещё не остыл, – приказывает серый голос, но омеге впервые совершенно плевать, что он там говорит. Да и он не остынет. Не сегодня, не завтра – никогда. Не умеет. Горит перманентно. Умрёт в тот день, когда перестанет. Сумасшествие. Это так неправильно, противоестественно, вроде бы, даже, но омега подходит всё ближе, шагает прямо в личное пространство и нерешительно обнимает, уткнувшись лбом чуть ниже лопаток. Тонкая рубашка передаёт чужое тепло, забивает нос яростным запахом. Итачи закашливается неумолимо, но не отстраняется. Он готов этим дышать, даже если от страха не чувствует ног. Готов, но ему не приходится. Фугаку как-то сломано выдыхает, и его феромоны по щелчку сменяются на облегчение. Это не радость, не счастье – что-то израненное и собственной сущностью почти искоренённое, но всё-таки светлое. Родительское. Мужская рука невесомо накрывает стискивающие рубашку пальцы, и парень снова моргает слезами, смотрит, как они летят на траву в оставленном между двумя фигурами пространстве. Осознание режет болезненно, но в то же время волшебно, бесценно. Ведь он же ни на секунду, никогда в своей жизни не сомневался, что, причини ему кто-нибудь боль, этот самый альфа голыми руками того человека убьёт. Фугаку своих детей действительно любит, пусть скупо, сухо и по-своему, но откуда ему знать, как нужно любить? Он, вероятно, делает всё, что в его силах. Даёт своим детям свободу, пусть и внутри фигуральных тисков собственных ожиданий. Но ведь это всё, что он делает – ожидает. Не просит, не приказывает, никогда не заставляет. Мог бы. Его же с детства учили именно этому. Но тирания ему не передалась, и Итачи это только сейчас будто увидел. Осознал свою слепоту. Никто не произносит вслух ни единого слова, но время идёт, и дыхание выравнивается у обоих. Феромоны восстанавливают свой баланс, настроение стабилизируется. Не улучшается, но хотя бы не скачет до крайностей, и это уже хорошо. Омега расслабляет свои пальцы, выпускает из них белую ткань, и альфа мгновенно убирает свою руку. Они не прощаются, даже не смотрят друг на друга, но, уходя, Итачи ощущает спокойствие. И желание поговорить с Асумой. А ещё невероятную тягу к ожидающему его чёрному автомобилю. Парень добегает до него за считанные секунды, прыгает в пассажирское кресло. – Нужен радиус в несколько километров, – выдыхает, оперативно пристёгиваясь. Минато смотрит на него остро, хочет спросить, какого чёрта на нём столько чужой агрессии, спросить, всё ли нормально. О смысле услышанной фразы без контекста может только гадать, но заводит автомобиль без вопросов. И прямо сейчас поцеловать его хочется сильнее, чем когда-либо прежде. Просто перебраться к нему на колени, вплести пальцы в его короткие волосы, сжать их до боли и целовать так глубоко и так долго, пока кислород совсем не закончится. Приходится в который раз напомнить себе, что Намикадзе – наркотическая субстанция, которую нельзя, что дозы безопасной не существует, что привыкание с первой сотой миллиграмма наступит. И дышать, ровно дышать. – Какого чёрта там произошло? – рука младшего брата ложится на худое плечо, закрывает его полностью, сжимает крепко. – Всё нормально, – накрывает его руку своей, поворачивается, чтобы коротко к ней прижаться губами. – Мы просто поговорили. – О чём? – в голосе требование. – Тебе не стоит об этом знать, – не хочет врать, но и правдой делиться не хочет. В этом ребёнке и без того непропорционально властвует инстинкт защищать и жажда к кармической справедливости. Если он узнает, его сердце просто раскрошится. И он, вероятно, пожелает сесть за уголовное вместе с отцом. – Итачи. – Поверь мне, – оборачивается, чтобы в глаза посмотреть, видит в них примерно то же мучительное желание помочь, что минутами ранее блестело в его собственных. Но правда в том, что помочь он не мог, мог себя лишь угробить. – Всё хорошо. Чувствуешь? – тянет руку, позволяет прильнуть носом к ней, вдохнуть его настроение, а не то, что осело на волосах и одежде после Фугаку с Мадарой. – Он никогда так не злился, – шепчет, не понимая. – Тот, кому она предназначена, заслужил её и даже больше, – клянётся, глядя в широко распахнутые глаза младшего брата, и тот кивает ему нерешительно. Верит. Итачи возвращает свой взгляд на дорогу, отпускает феромоны на волю, заполняет ими пространство, выпускает на ветер из опущенного окна. Они подогреты, в них чуть больше тяги и нужды, чем следовало бы, но самое главное, что страха в них нет, и это то, что Саске следует прочувствовать полностью. Минато, впрочем, чувствует тоже, знает, что вплетённая в настроение жажда предназначена лишь ему, и мягко меняет траекторию движения. Сразу же, ни секунды не думая. Омега не знает, куда они едут, да ему и не важно. Он наблюдает за горящим в ночи городом и за собственными пальцами, что танцуют на ветру. Это какое-то дежавю: когда-то не так давно он точно так же сидел в этой машине и играл рукой с ветром. Он был тогда не в себе совершенно, на контрасте это особенно очевидно. В тот вечер Минато сказал, что не хочет возвращать омегу туда, откуда он приехал. Не хочет возвращать его Яхико. И, наверное, действительно не вернул. Не отдал. Интересно возвращаться в памяти в более простые моменты, в которых всё казалось таким чёрно-белым, и понимать, что уже тогда это было чуть глубже, чем тебе показалось. Новые оттенки медленно вплетались, а ты и не замечал. Подпускал его к себе, сам подходил ближе и искренне не понимал, что именно притягивало. Теперь-то понимаешь? Понимает, но вслух не признается. Намикадзе привозит их к Токийскому заливу. Паркуется в паре метрах всего, и в салон сразу же проникает приятная прохлада. Итачи бы не прочь прогуляться, но, обернувшись, видит, что Саске уже крепко спит, прильнув виском к обшивке машины, а Данго, вытянувшись вдоль его бедра, сопит, лёжа на спине и практически свесив с сиденья свою голову. Улыбка трогает губы. Минато усмехается чуть слышно, а потом выключает машину и мягко её покидает. Дав себе пару секунд на раздумья, омега следует за мужчиной. Они молча усаживаются на разгорячённый капот: Итачи с ногами прям забирается, устраивается у лобового стекла, а Минато лишь бёдрами спереди прислоняется. Удивительный он всё-таки человек, с ним рядом всегда бывает по-разному. Иногда, дышать невозможно, и кожи будто бы не хватает, во всех местах неестественно и неудобно, а сердце работает на износ. Невыносимо, выматывающе. Но в серьёзные моменты рядом с ним так безопасно, так спокойно, совершенно не страшно. Хочется спрятаться именно в нём. Когда тебе хорошо, он держит тебя на носочках. Когда тебе плохо, он один будто держит эту вселенную, даёт всё, что тебе нужно. Опасный мужчина, который никогда не промахивается. В моменте, порой, кажется, что делает что-нибудь мимо, но спустя время обернёшься: нет, прямо в цель. – Ты очень коварно выбираешь свои настроения, – признаётся омега. Его феромоны всё ещё творят что им вздумается, и он отдаёт отчёт своим ощущениям как никогда остро. Весь этот день был испытанием нервов на прочность, качал с такой амплитудой, что не понятно, как он ещё может стоять на ногах. Но из-за всего этого Учиха чувствует себя безумно уязвимым. И отчего-то этим хочется поделиться. Альфа смотрит на него вполоборота, лишь голову чуть поворачивает. Как смотрят люди, которые тебя чувствуют и которые знают, что ты никуда не исчезнешь, даже если они не будут смотреть. – Это они меня выбирают. Смешок. Конечно. Так я тебе и поверил. – Отвернись, – просит чуть слышно, и мужчина действительно отворачивается. Брюнет не задаётся вопросом, зачем, просто отталкивается ладонями, съезжая чуть дальше по гладкому капоту. Он такой омерзительно горячий на этой жаре, что кожей будто бы видишь нагретый двигатель под собой. Сдвигается дальше, раскрывает ноги и прижимается к альфе крепко. Совсем не так, как отца обнимал – не одним только лбом, а всем телом льнёт к крепкой спине, щекой прижимается, слушает сердце, руками своими по рёбрам ведёт, а потом по груди, сжимает тонкую ткань летней рубашки. Делать этого, однозначно, не стоило, ибо феромоны ловятся с кожи, омеге, наконец, открываются чужие чувства, и в них столько собственничества, столько алчного желания опрокинуть и отыметь, что в пору скулить. Горячие пальцы трогают худые колени, оглаживают их, потом скользят вниз и ведут по бёдрам ниже, собирают ткань свободных шорт, сдвигают её всё сильнее. Ещё чуть-чуть и до ягодиц бы дотронулись. Руки замирают в таком чувствительном, интимном месте, где одновременно слишком и мало. Какой-то рефлекс твердит ноги свести, сжаться, содрогнуться от прикосновения, но в то же время хочется, чтобы они продолжили свой путь, пробрались в самые чувствительные места, дотронулись бы до них нагло, понимая, что можно. Чтобы эти пальцы исследовали всюду, делали хорошо, делали больно, совершенно бесстыдно касались всего одновременно. Вдох ломается жалобно, парень жмурится, закусывает нижнюю губу, трепещет, безумно хочет этого альфу. – Не надо, – умоляет. – Я не буду, – обещает. Его низкий голос вибрирует прямо на тебе, по всей площади кожи, которой ты к нему прикасаешься. – Первый шаг всегда за тобой. – Почему? – он знает, почему, но безумно хочет услышать. Его так ведёт от прямолинейности этого человека, от его способности говорить неприличные, интимные вещи так просто. – Послушный, – сжимает пальцами бёдра, и, блять, у омеги стоит и течёт. – Если я пожелаю взять, ты отдашь, – это так, чёрт возьми. В своих фантазиях уже прямо сейчас отдаёт. – Но я обещал не нарушать границы. Наблюдать, как ты их сам для меня нарушаешь, вкуснее в любом случае. – И ты, – шепчет, сжимая рубашку сильнее, царапая через неё ногтями кожу на чужой груди, – смеешь говорить, что «из френдзоны хуй выползешь». – Хн, ну, – всё же пробирается пальцами чуть дальше, касается невесомо, недостаточно ощутимо. Из-за этого всё тело пробирает горячим ознобом, – во имя юмора приходится иногда приукрашивать. Как и во имя угроз. Мы ведь оба понимаем, что с твоей френдзоной я и рядом не стоял. Скажи, – чуть поворачивает голову, хоть периферией и не сможет омегу сейчас нормально зацепить, – ты разделся, когда я тебя об этом просил? Сердце удар пропускает. Сладко так, подобно патоке. И, чёрт, он уже так сильно течёт, что это ощутимо отражается на композиции воздуха. И альфа, наверное, не просто так повернулся. А омеге плевать. Его так чудесно ведёт, он таким живым себя чувствует, что никакое горе, никакой страх не дотянется. – Да, – признаётся, чуть горло прочистив. – Дело не в тебе, я просто очень послушный, – поддевает, не может иначе. – Мм, ну раз такой послушный, – большим пальцем гладит нежную кожу под коленом, вновь ныряет чуть дальше, расслабиться совсем не даёт, – даже не думай меня представлять, когда будешь себя трогать сегодня. – Не буду, раз уж ты так настаиваешь, – хмыкает с напускным безразличием, а у самого всё внутри полыхает. – Почему ты привёз нас сюда? – решает вовремя съехать с темы, сделать хоть одну умную вещь. – Здесь свежо, – отвечает просто, – вам полезно проветриться. Расскажешь, о чём был визит домой? – Нет, – не хочет слова подбирать. – Прости, что разозлился на ровном месте сегодня, – теперь, когда он переосмысливает своего отца, та вспыльчивость кажется особенно глупой. – Иногда, ты безумно бесишь меня. Усмешка. – Я догадался, когда ты заехал мне по лицу. – За это не прощай. Ты заслужил, – бурчит ему меж лопаток. – Я на это даже не злился, – находит это забавным до оскорбительных масштабов. – Ты с другой стороны хочешь получить? Чтобы симметрично? Прекрати смеяться, – ругается и хмурит брови, вновь пытаясь пальцами до лица дотянуться, но его запястья перехватывают. – Тише, тише, – ласково тянет слова, что совершенно точно не к добру, – если мне придёт в голову скинуть тебя в Токийский залив, твои милые брыкания тебя не спасут. – Ты нормальный вообще? – хочет отшатнуться, но его держат крепко, сбежать не дают. – Не совсем, – хмыкает альфа, – ты, кажется, мне не веришь, – отрывается от капота, сдёргивая омегу следом. Итачи не сопротивляется, потому что не успевает понять, в какую сторону это делать. Его разворачивают, перехватывают сзади, словно в танце, прижимают к своей груди. Ноги почти земли не касаются, и брюнет всеми силами отталкивает обнимающие его руки, но у него ничего не выходит. – Нет, Минато, не смей, – первое, что вылетает, но потом он вспоминает, чем подобная фраза закончилась в прошлый раз, и понимает, что, наверное, в такой ситуации борзеть всё же не стоит. – Прошу тебя, не надо, – вжимается затылком в его грудь, когда они подходят к ограждениям. – Волшебное слово? – ублюдок издевается. – Пожалуйста, – выдыхает. – Так бы всегда, – улыбается, трогая губами тёмные волосы. – Ты воды боишься? – уточняет, соединив, видимо, два сегодняшних события в этот вывод. – Нет, Минато, – выпутывается, наконец-то, из расслабившихся рук, мгновенно разворачиваясь, – воды я не боюсь, но вот это, – взмахивает рукой на залив за своей спиной, – слишком даже для тебя. Незаконно, возможно, – косится вниз, прильнув к заграждению. Вода не так уж и близко, вообще-то. – Брось, – не верит в эти преувеличения. Опирается руками на перила. – Отойди от меня, – упирается в барьер спиной, чувствуя себя совершенно загнанным в угол. И не в том плане, что он практически в кольце его рук. Нет, он в чём-то куда более перманентном, похоже. – Ты правда веришь, что я бы тебе навредил? – спрашивает мягко. – Вред – субъективная вещь, – так тихо уже говорит, что его не слышно практически. Намикадзе улыбается на эту мысль одними глазами, смотрит неотрывно. Эта секунда бездействия косит окончательно все моральные силы. Ожидание мучительно всегда. Когда не знаешь, чего ожидать, оно мучительно вдвойне. Когда мужчина подаётся вперёд, Итачи просто закрывает глаза. Всё сопротивление из него будто выдернули, и он просто смиренно ждёт, что же дальше. А дальше поцелуй в лоб. Долгий такой, удивительно ласковый. Учиха проглатывает какой-то жалкий звук и что-то ещё, дышать силится, промаргивается через жжение подступающих слёз. Рассыпается, сам не понимая, от чего именно. Ведь, если взять минуточку честности, Минато ни разу не похож на Яхико. Абсолютно ничем. Товар не другой полки, даже не другого отдела, а какого-то иного магазина, может, иной индустрии. Ни одной параллели. Держаться за свои причинно-следственные невыносимо тяжело, ведь в этом моменте столько чуткости, столько открытости, что в глубине души признаёшь: он не поступит с тобой так, как твой страх обещает. Не поведёт по той же дороге. Паника безосновательна, он не заслужил её в свою сторону. Но что же это получается? Его всё-таки можно? От одной только мысли ноги подкашиваются. Альфа прижимает его крепко к себе, прислоняет их обоих к перилам, держит, пока парня трясёт, слушает его панику и загнанное дыхание, совсем этого не боится. Не может понимать, как именно омега поломан, но, может быть, понимает? Минато привозит их домой через тридцать минут. Саске с Данго всё ещё спят, Итачи молчит, обнулившись. Выпустил сегодня из себя столько мощных эмоций, что теперь приятно опустошён и чертовски вымотан. – Night, – шепчет, выползая из мазды. – Night, – дублирует мягко мужчина. Саске еле глаза разлепляет от крепкого сна, не понимает сначала, где они, смотрит на брата, затем на окружающие здания, на Минато. Отстёгивается, пса на руки подхватывает, желает в воздух «спокойной ночи», получает от альфы ответ. Если честно, Итачи не помнит, как они поднимались в квартиру, не может даже определить, снял ли он с себя обувь. Они с братом синхронно роняют себя в широкую кровать и отключаются сразу же в её мягкости.