The Winds of Scotland

ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ Дух Рождества восторжествовал в стенах школы. Даже несмотря на то, что во внешнем мире, — в мире магглов, — по-прежнему разворачивала свои знамена разрушительная война: к несчастью, для очень многих от 25 декабря остались лишь слова да воспоминания, зачастую безрадостные и горькие. Мир волшебников был огражден и защищен, и мало кто вмешивался в людские распри. Однако были и те, кто не мог равнодушно смотреть на бесчинства, что творились не только в Европе, но повсюду: они считали, что нельзя игнорировать такую угрозу, хоть человеческое оружие и не способно причинить магическому сообществу особого вреда. Эти маги незаметно оказывали помощь магглам в борьбе с Германией, и, говорят, Альбус Дамблдор был одним из них. За минувшие недели Минерва закончила оставшуюся работу, ответила на несколько писем с поздравлениями и даже успела приготовить подарки для родных и близких друзей. А еще провела несколько новых вечеров в компании профессора Дамблдора: последнее время он нередко отыскивал повод для дружеских посиделок за чашкой чая, либо шоколада или какао — и все это вкупе с необыкновенными и зачастую экзотическими сладостями. Хотя Минерва и не слыла любительницей сахара и тому подобных лакомств, Дамблдора это никогда не останавливало. В благодарность она показала ему, как правильно заваривать шотландский черный чай горцев с добавлением молока или сливок, и получилось у него, стоит признать, замечательно — и с первого раза, что совершенно не удивило. О своих опасениях касаемо самочувствия декана, которые брали начало еще с ноября, МакГонагалл старалась не заговаривать, видя его привычное расположение духа и приподнятое настроение. А уж на фоне наступающего праздника и всеобщей рождественской суеты, частью которой была и работа над театральной постановкой профессора Бири, и вовсе стало казаться, что все вернулось в былое русло и причин для тревог больше нет — по крайней мере, хотелось верить. — Вы любите поэзию, Минерва? — спросил Дамблдор как-то раз, когда они, попивая приготовленный по-шотландски чай, сидели в его кабинете перед зажженным камином, поленья в котором весело потрескивали. — Да. В наших краях пристрастие к литературе, в особенности национальной, так же обыденно, как и пасмурная погода в горах. Чтение стихотворений, баллад и поэм считается вторым главным развлечением после музыки и танцев. — А каких поэтов Вы предпочитаете? — Роберт Бёрнс, Вальтер Скотт, Роберт Фергюссон и, пожалуй, Джеймс Макферсон. Из английских поэтов всегда нравились Уильям Шекспир, Джордж Байрон, Томас Миддлтон… А Вы? Дамблдор ответил звучно:

Улыбка — горю лишь угроза, Из-под нее печаль видней; Она как на гробнице роза; Мученье сжатое сильней…

Минерва узнала стихотворение Байрона и продолжила за ним с не меньшим энтузиазмом:

Вот меж друзей в беседе шумной Невольно чаша оживит, Весельем вспыхнет дух безумный, — Но сердце томное грустит.

Профессор поднялся и встал у камина. Помолчав, он произнес, перескочив по строкам:

В часы бессонные недуга, Как яд кипел, волнуя кровь — «Нет», — думал я, — «страданьем друга Уж не встревожится любовь»! Ненужный дар тому свобода...

— Кто в узах жертва старых лет, — подхватила вновь Минерва, глядя на него с некоторым интересом. — Вот воскресит меня природа — и к чему? Тебя в живых уж нет…

…Когда любовь и жизнь так новы, В те дни залог мне дан тобой: Печали краской рок суровый Мрачит его передо мной. Навек той сердце охладело, Кем было все оживлено; Мое без смерти онемело, Но чувства мук не лишено.

— Браво, — улыбнулся Дамблдор, и улыбка эта отчего-то показалась МакГонагалл грустной. — Теперь и Вы знаете одного из моих излюбленных поэтов. Прошу прощения, что вынудил Вас так внезапно припомнить такую нечасто встречающуюся работу. — Не извиняйтесь, профессор. Мне понравилось. — В самом деле? Она задумчиво помолчала, прежде чем вновь зачитать:

Давно ли цвел зеленый дол, Лес шелестел листвой, И каждый лист был свеж и чист От влаги дождевой… Где этот летний рай? Лесная глушь мертва...

Дамблдор взглянул на нее и, отпив чаю, улыбнулся вновь и подхватил:

Но снова май придет в наш край, И зашумит листва.

— Вы хорошо знаете Бёрнса? — спросила шотландка, удовлетворенно усмехнувшись. — Уверен, что не так хорошо, как Вы, профессор МакГонагалл. Продолжая поток размышлений, она не позволила в том усомниться:

В досаде я зубы сжимаю порой, Но жизнь — это битва, а ты, брат, герой. Мой грош неразменный — беспечный мой нрав, И всем королям не лишить меня прав.

Декан прошелся по комнате, заведя одну руку за спину:

Гнетут меня беды весь год напролет. Но вечер с друзьями — и все заживет. Когда удалось нам до цели дойти, К чему вспоминать нам о ямах в пути! Возиться ли с клячей — судьбою моей? Ко мне, от меня ли, но шла бы скорей: Забота иль радость заглянет в мой дом, — Войдите! — скажу я, — и так проживем!

Последние строки он зачитал особенно задорно, и Минерва хохотнула. — И ведь он был прав, моя дорогая, — усмехнулся Дамблдор довольно, усаживаясь обратно в кресло и отставляя чашку на столик. — Ничто так не лечит, как вечер в доброй компании. МакГонагалл кивнула, делая глоток своего чаю. — Что Вы думаете о том, что остались на Рождество в Хогвартсе? — Ничего, профессор, — честно призналась она. — Говоря откровенно, я не вижу причин для грусти и уж тем более для тоски, если Вы об этом. — Но Вы наверняка скучаете по родным. — Немного. Тяжело было в первые годы после переезда в Лондон, когда я еще работала в Министерстве... Но сейчас я снова в Шотландии. Мне не на что жаловаться, — Минерва внимательно посмотрела на Дамблдора. — И должна сказать, что во многом благодаря Вам. Он перевел на нее взгляд, который, казалось, слабо мерцал ясным синеватым свечением в полумраке гостиной. По лицу МакГонагалл пробежала оттененная непривычной ей нежностью улыбка, когда она встретилась с ним. Последнее время она часто стала так ему улыбаться, сама того не замечая. — Я должен один секрет тебе доверить, но сможешь ли смолчать? — зачитал вдруг Дамблдор по памяти вторую сцену пьесы «Оборотень» Миддлтона и Роули и в задумчивости отвел глаза. — Что ж, — Минерва сделала новый глоток. Напиток уже поостыл. — Молчать умею, сударь. Ненадолго повисла тишина. Затем профессор, взглянув на огонь, продолжил неспешным и размеренным тоном, словно не желал потревожить царящие в комнате сумерки:

Усердие, что я в тебе открыл, Твои предусмотрительность и ловкость В меня вселяют добрую надежду… Но есть одно, чего ни от кого не скроешь... Другая вещь — намного глубже, Приятней и важней. И все ж жена моя юна, Однако я — уже старик…

МакГонагалл, немного помолчав, невольно сжала в пальцах чашку. Она засомневалась, стоит ли продолжать... И уместен ли будет подобный ответ? Но Минерва изменила бы себе, если бы убоялась риска там, где его нельзя избежать:

Но разве это есть помеха для любви? Деревья старые и молодые Растут нередко вместе — и прекрасно Ладят меж собой.

А между тем ее обуревало странное чувство. Минерва постаралась скрыть признаки смущения и отвернулась, устремляя взгляд в незашторенное окно. Дамблдор, все еще неотрывно глядя на пламя, весело танцующее в камине под треск поленьев, продолжал молчать. Ему хотелось на мгновение заглянуть в мысли шотландки и узнать, о чем она думала прямо сейчас, без сомнения ощутив неоднозначность прозвучавших строк. Но желание сделать это тотчас одернул как порыв непристойный и эгоистичный. — Держу пари, Вы могли бы стать великолепным учителем литературы, Минерва, — нарушил тишину волшебник, и лицо его стало расслабленным, как и несколько долгих минут назад. — Возможно. Хотя я об этом никогда не задумывалась, — МакГонагалл пожала плечами, прежде чем отставить свою чашку. — Сейчас я на своем месте, профессор. Все так, как и должно быть. И я в этом не сомневаюсь. — Я очень рад. Не всем нам выпадает шанс сделать правильный выбор. Минерва аккуратно поднялась, разглаживая юбку, и Альбус тоже встал, согласно этикету, и повернулся к ней, заведя руки за спину; на его губах снова взыграла непринужденная улыбка. Женщина учтиво кивнула: — Время уже позднее, профессор Дамблдор. — Вы правы, это моя вина. За плодотворной беседой время летит неуловимо. — Я благодарна Вам за еще один приятный вечер. И особенно за час поэзии. Декан, также кивнув, немного сместился в сторону, чтобы пропустить коллегу. Минерва, проходя мимо него, отчего-то приостановилась на миг и повернула к нему голову. Она ожидаемо встретилась с его взглядом, и ей глупо подумалось о том, что она впервые видит Дамблдора так близко — видит каждую морщинку в уголках его, казалось, извечно смеющихся ясных глаз... — Спокойной ночи, Альбус, — добавила МакГонагалл, нарушив это странное безмолвие, и заставила себя уйти. — Спокойной ночи, Минерва.

***

Следующим днем МакГонагалл помогала в Большом Зале с подготовкой театральной сцены, а после обеда вновь перебирала подарки, желая убедиться, что ни о ком не забыла; в ночь на 25 декабря они, благодаря домовикам, исчезнут и окажутся у адресатов, где бы те ни находились. В полдень также прибыло несколько почтовых сов, и пепельная сипуха Минервы доставила ей пару писем, одно из которых было от матери. Вечерело. Разобрав свои старые тетради, что до этого хранились в смежном кабинете класса Трансфигурации, профессор выбрала несколько нужных и уже намеревалась вернуться в отведенную комнату, когда из кармана ее длинной юбки выпал лист пергамента — это самое письмо, о котором она уже успела позабыть за день. Отложив рукописи на преподавательский стол, волшебница подняла конверт, раскрыла, и глаза ее пробежались по строкам: Дорогая Минерва, Мы с твоим отцом еще не вернулись из Швеции. Увы! Война сказывается, границы закрыты: здешнее Министерство объявило, что сейчас переходы небезопасны. Говорят, порталы могут перенести в зону военных действий, и секретность может оказаться нарушена. Честно говоря, я не совсем их понимаю, но приходится ждать. Хотя, вероятно, дело еще и в том, что Роберт — маггл… Однако я уверена, что к концу декабря мы увидимся! Ну а пока у твоего отца есть возможность поддержать прихожан местной пресвитерианской церкви. Люди, надо сказать, очень встревожены и подавлены. На данный момент у нас все хорошо, моя дорогая. Знаю, что в Хогвартсе ты в безопасности, но все равно будь осторожна. Твои братья сообщают, что в Шотландии сейчас гораздо меньше треволнений, чем было несколько дней назад. Неспокойные нынче выдались времена… Хотя для кого-то и они — не преграда счастью! Говорят, твой друг, Дугал МакГрегор, женился! Ты наверняка его помнишь. Ох уж эти магглы... То у них война, то пиры, то снова война. Иногда их беспечность поражает меня. А может, это отвага перед лицом неизбежного? Кто знает. Наши подарки для тебя обязательно прибудут в срок! Ни о чем не переживай. Веселого Рождества! С любовью, Изобель Дочитав, Минерва опустила письмо. В этот момент чувство какой-то неприятной и необъяснимой досады разошлось в груди, как липкий деготь. И сделалось не по себе. Из-за новостей о войне? О том, что она еще долго не увидится с матерью и отцом? Ненужные слезы обожгли глаза, и МакГонагалл смяла пергамент в кулак. Нет. Нет, дело не в этом... Дугал. Дугал МакГрегор. Юношеская любовь, в свое время едва не лишившая ее, беспристрастную Минерву МакГонагалл, холодного рассудка. А теперь он женится на другой. От этой мысли волшебнице вдруг стало невообразимо горько, обидно и... Больно? Когда-то давно ей казалось, что ничто в мире, кроме любви, не имело значения, и ради нее она была готова на все. ...Нет, не на все. Минерва знала, каково это — полюбить маггла и навсегда изменить себе, добровольно отрекшись от своего дара. Любовь требует жертв, — так обычно говорят знатоки бульварных романов... Однако на такую жертву Минерва МакГонагалл оказалась не готова. Позабыть о магии, — об этом неописуемом чувстве свободы и переполняющей энергии, — и навсегда запереть волшебную палочку под замком… Для нее это было равносильно смерти. Ведь она видела, как страдала ее мать. Однажды Изобель едва не потеряла рассудок. Благо, это кратковременное помешательство быстро прошло, пускай и не без вмешательства дочери. После этого они вместе раскрыли тайну магии отцу, и его реакция, обнажившая глубокое разочарование во всем, во что он верил и что любил, лишь сильнее ранила тогда еще совсем юную Минерву. Их семья почти раскололась. И хотя им удалось ее сохранить, между ними осталась эта зияющая пропасть надломленного доверия. Тогда маленькая волшебница твердо решила для себя, что не желает повторить такую судьбу. Не желает увидеть разочарование в глазах любимого человека... А может, это просто не та самая любовь? Да и не любовь вовсе? И все же было горько. Как все сложилось бы, сделай Минерва иной выбор? Была бы она счастлива? Мысль об этом пробудила тоску по несбывшейся юношеской мечте, вынуждая проклинать доброе письмо с вестью о чужой женитьбе... На поверхность стола тяжелыми каплями тихо падали горячие слезы одна за другой: накопившиеся за эти месяцы всевозможные переживания вырвались наружу, и не хватало сил их сдержать. Да и не хотелось. — Профессор МакГонагалл? За собственными всхлипами шотландка не услышала, как Дамблдор вошел в пустой класс, и вздрогнула, наскоро вытерев лицо ладонью и сильнее сжав в другой руке измятое письмо. — Профессор Дамблдор, — не поворачиваясь, нарочито спокойно поприветствовала она, но голос выдал ее. — Дорогая Минерва… Что случилось? В следующий миг мужская рука коснулась напряженного плеча, и декан взглянул на МакГонагалл, не скрыв от нее своего беспокойства. Он никогда не видел ее плачущей, и потому ее слезы встревожили его, а вторгаться в ее разум он попросту не мог. Даже в оправдание искреннего неравнодушия. Минерва ничего ему не ответила, продолжая прятать взгляд. Она ощущала себя безумно глупо: словно маленькая девчонка, потерявшая игрушку. — Не хотите ли Вы рассказать мне? — выждав, предложил Дамблдор; от ее решения, на самом деле, зависело сейчас очень многое. Доверяла ли она ему настолько, чтобы открыться? — Призраки прошлого, профессор, — начала Минерва, выдохнув и убрав руку от порозовевшего лица. — А еще обида и горечь от вынужденно разрушенных надежд. Дамблдор реализовал носовой платок и услужливо передал ей. Она приняла, борясь с вновь подступающими слезами, которые так и норовили соскользнуть по острым скулам и плотно сжатым тонким губам. — Когда мне было восемнадцать лет, — неожиданно продолжила МакГонагалл, сама не зная, зачем, — перед поездкой в Лондон я проводила лето у своих родителей… И там познакомилась с одним мальчишкой. Магглом. Его звали Дугал. Он очень понравился мне, — она вдруг улыбнулась сквозь слезы от того, насколько нелепо все это звучало теперь; Дамблдор, однако, подбадривающе кивнул ей. — Вы наверняка знаете, как это бывает… Мы даже захотели пожениться. Но я отказала ему на следующий день после нашей помолвки, а потом уехала и больше его не видела... В ту ночь размышлений я оказалась перед серьезным выбором... И поняла, что не могу пожертвовать тем, чего в свое время лишилась моя мать, когда решила выйти за отца, — она выдохнула и покачала головой. — Я не хотела отказываться от себя, как это сделала она, профессор Дамблдор. Не хотела запирать палочку на замок, страшась, что однажды все раскроется, как постыдный секрет, и я увижу в глазах мужа разочарование, недоверие, страх и, быть может, даже ненависть — не только ко мне, но и к нашим детям, которые, без сомнения, могли бы унаследовать магический дар… Разве у такого союза есть будущее? Для меня — не было... Зато теперь есть у Дугала: он нашел что искал. Наверное, мне следует порадоваться за него... И пожелать ему счастья. Смахнув слезу краешком носового платка, Минерва наконец повернулась к декану. И не встретила в его взгляде осуждения, которого, пожалуй, ждала. — Порой жизнь всех нас ставит перед выбором, сделав который, мы невольно причиняем боль тем, кого любим, — ответил он, и от него снова повеяло каким-то необъяснимым успокоением. — Но зачастую именно такой выбор, Минерва, самый правильный из всех... И он определяет все. Вам нет причин для сомнений, моя дорогая. Все именно так, как должно быть. Вы на своем месте. МакГонагалл сжала губы и опустила голову, комкая в ладонях злосчастное письмо, отчего Дамблдор не сдержал мягкой улыбки, смотря на нее сейчас. Он в ней не ошибся: она доверяла ему. По-настоящему. А доверие было тем, что Дамблдор ценил превыше всего. За исключением разве что… В какой-то момент он протянул руку и осторожно коснулся длинными сухими пальцами ее подбородка, призывая поднять голову. Непозволительный жест, но он все равно сделал это и встретился с ее взглядом — темно-изумрудным и влажным от слез. — Вы очень сильная, Минерва, — проговорил декан вполголоса, переместив ладонь на ее щеку, скорее неосознанно, чем намеренно, чтобы большим пальцем смахнуть скользнувшую слезу; а затем все же убрал руку, не желая смущать. — Гораздо сильнее, чем я. МакГонагалл, покраснев, посмотрела на него в замешательстве, на что тот усмехнулся и, спрятав руки в карманах, присел на край стола, уводя свой взгляд блуждать по сводам просторного и скудно освещенного кабинета, наполовину погрузившегося в вечерний сумрак. — Вы приняли решение и сохранили Вашу мечту светлым воспоминанием, тогда как я уверовал в иллюзию и в собственную ложь, сделав неправильный выбор, — пояснил наконец он, когда волшебница присела рядом. — И цена за него оказалась слишком высока. На этих словах Дамблдор на миг прикрыл глаза, прежде чем снова заговорить, твердо решив: откровение за откровение — доверие за доверие. — Я был старшим ребенком в семье. Я, мой брат Аберфорт и сестра… Ариана. Ей было шесть, когда дети живших по соседству магглов увидели, как она колдовала на заднем дворе. В конечном итоге они... Избили ее за то, что она не смогла объяснить им свою магию. — Бог мой... Откуда такая жестокость… — Воспитание. И недостаток родительской любви, — невесело хмыкнул Дамблдор. — Что случилось потом? — Разумеется, вмешался отец. Он пришел в ярость, когда увидел, что они с ней сделали, и... Убил тех мальчишек. После этого его отправили в Азкабан, где он и скончался, — голос профессора звучал необычайно спокойно, в то время как МакГонагалл взирала на него с искренним переживанием. — А Ариана… Замкнулась в себе. Стала бояться собственной магии, отвергать ее. И та обернулась против нее. — И свела с ума. — Она была очаровательным ребенком, Минерва, — с неподдельной тоской продолжил Дамблдор. — До того дня всюду ходила за мной хвостиком... — он, как и МакГонагалл, слабо улыбнулся этим воспоминаниям. — А потом стала сама не своя: приступы, истерики... В то время я не всегда был рядом. Аберфорт заботился о ней, как мог, и стал единственным, кого она по-настоящему слушала. Однако ее магия не поддавалась контролю. И однажды, в припадке, она убила нашу мать. Случайно, конечно же. Но это раскололо семью окончательно. А когда Ариане исполнилось четырнадцать, она… — Умерла? — Я должен был беречь ее... Она нуждалась в моей защите. Они все в ней нуждались. — Альбус… — Я пренебрег жизнью Арианы. Пренебрег братом. Всеми, кто был мне дорог. В угоду эгоизму и недостижимой абсурдной мечте… Ради иллюзии. — Не говорите так. По юности все совершают ошибки. Вы наверняка верили, что поступаете правильно. Зная Вас... — ...не тогда, Минерва. На мои плечи легла ответственность за семью после смерти обоих родителей. Это было моим долгом. Но в те годы я строил грандиозные планы и грезил лишь о том, как однажды сумею изменить мир. В итоге мне это не удалось... И свой я сохранить не сумел. — Не удалось? Вы очень многого достигли, Дамблдор. Я не знаю, за что именно Вы корите себя спустя столько лет, но если бы все сложилось иначе, держу пари, Магическое Сообщество так и застряло бы в Средних веках! Даже если Вам однажды пришлось, как и мне, отказаться от чего-то, едва ли в том больше Вашей вины, чем череды обыкновенных случайностей. И я уверена, что Вы бы не оставили свою семью без веских на то причин, потому что любили ее. Дамблдор невесело усмехнулся. Он взглянул женщине в глаза и к собственному стыду не встретил в них презрения: — Не так сильно, как следовало бы... Теперь Вы понимаете: я не стою и толики Вашей дружбы, Минерва. Не говоря уже о... — А вот тут, уж простите, не Вам решать, Альбус. И Вы сами сказали, что жизнь ставит нас перед выбором, — в следующий момент Минерва уверенно сжала его руку, позабыв о формальностях. — Но покажите мне того, кто не имеет права на ошибку? Она смотрела на него с пониманием — совершенно искренним и полным надежды, которой у него давно не было. — Вы так добры ко мне, Минерва, — с тоской проговорил он, нарушая тягучую тишину. — Все будет хорошо, Альбус. Нам с Вами ни к чему сожалеть о прошлом... — Нет, Вы должны знать, что я… Неожиданно громко скрипнула массивная дверь, и МакГонагалл, вздрогнув, отпустила чужую руку. Она отпрянула и обернулась, в то время как декан лишь молча перевел взгляд на появившегося в другой части класса Диппета. — Вот Вы где. Я Вас уже обыскался, Дамблдор, — не слишком довольно изрек тот, глядя то на одного преподавателя Трансфигурации, то на другого в каком-то замешательстве. — Прошу прощения. Но Вы мне нужны... Сейчас. — Конечно. Волшебник улыбнулся и выпрямился, поворачиваясь к Минерве: — Благодарю, профессор МакГонагалл. И Вам не о чем беспокоиться, Вы все сделали правильно. Но не задерживайтесь здесь допоздна. — Разумеется, профессор Дамблдор. И спасибо Вам, — женщина сдержанно кивнула, сцепив руки в замок. — Доброй ночи. — Доброй ночи. Напоследок он улыбнулся снова, но на этот раз совсем не так, как всегда. На этот раз его улыбка была особенной — и нежность в ней была другой. ㅤ ㅤ ㅤ