Хроника безумств

Она съежилась в комок, потирая виски быстро теряющими тепло пальцами, но шепот не утихал – едва слышные, сбивчивые, рваные речи на языке, что не был известен никому из живущих. – Кирахо, – позвала тусклым голосом мать, рассеянно поглаживая бугристые шрамы на животе, даже на ее смуглой коже черневшие размашистыми страшными росчерками. Слово хлестнуло не слух, но самое сердце – слово, не имя, даже не кличка, слово-бессмыслица, хрипы-ворчание, сплетенные воедино в глотке твари, что не должна была появляться на свет. Кирахо сгорбилась, обхватила себя руками, с силой прикусила губу, чтоб не издать ни звука. Густая ночная пелена окутывала ее защитной завесой, скрывая от любых глаз – кроме ее собственных, беспросветно-черных, не человечьих и даже не звериных. Мать что-то шепнула, уставившись пусто в стену пещеры, затем встрепенулась, снова посмотрев в затянутый тьмой угол, и в ее взгляд вернулась осмысленность – а с ним и страх. – Я не он! – не выдержав, взревела Кирахо, вскочила на ноги, взмахом руки развеивая пелену, чтоб быть не голосом в темноте, но самой собой: сбросила, не выдержав, овечью шкуру, выпрямилась в форме войны, оскалила клыки – и бросилась мимо матери к выходу, перекидываясь в прыжке в обычного волка. – Я хотела бы в это верить, – можно было не смотреть в оставленный за спиной мрак, но чуткость звериного слуха иногда поистине невыносима.