Хроника безумств

Ночь Лугнасада тепла и звёздна. В темноте видны яркие пятна костров и тени танцующих вокруг них людей. Нет, не только людей… то тут, то там виднеются гибкие, хищные силуэты волков: кто-то прилег, положив морду на лапы, и в звериных глазах отражается пламя; кто-то скользит среди деревьев, исчезая во мраке окружающего септ леса; кто-то лениво зевает, обнажая клыки, либо же вскидывает морду к небу и воет, присоединяя свой голос к хору из волынок, флейт и человеческих голосов. А кто-то и вовсе на ходу меняет обличье, поднимаясь с четырех лап на две ноги и идя к нему навстречу, сверкая белозубой и хитрой усмешкой. — Я уже думала, ты решил сбежать с праздника, Сенан. Он, усмехаясь, подается ей навстречу, а затем за руку увлекает на траву, где только что сидел; молодой дуб шелестит листвой над их головами. — Просто ждал главную гостью. Она тихо фыркает, присаживаясь рядом и вольготно откидываясь на древесный ствол. Затем достает из-за пазухи какую-то квадратную вещицу: — Будешь? Непробужденное, проверяла. — Уверяю, меня никакое пойло не свалит, — игриво подмигивает ей Сенан, принимая флягу. Янтарный эль мягок и немного пахнет цветами. Лишь на языке остается совсем легкая горчинка, когда он наконец сглатывает и смотрит на девушку, что сидит рядом. — Судя по тому, что ты жив и в сознании, я взяла нужный эль, — комментирует та, усмехаясь. Впрочем, он слишком хорошо ее знает, чтоб не заметить едва заметного облегчения в голосе: оборотни-то крепки и сильны, и их заставляет пьянеть лишь то питье, что было пробуждено с помощью обращения к духам… но он, пусть и имеет их кровь в своих жилах, по-прежнему человек, и глоток чего-то подобного вполне может стать для него последним. — Чертовски хороший, хочу заметить. Но ты разве не взяла ничего себе, Тара? — Себе я взяла кое-что получше. — Ее пальцы, мимолетно отмечает Сенан, каким-то образом уже начали поглаживать его ладонь — медленно, плавно, дразняще. У Тары на губах — усмешка, в глазах — огонь, и это вовсе не отражение какого-то из костров. Сенан, хмыкая, наклоняется к ней и целует прямо в эти улыбающиеся губы, запустив свободную ладонь в короткую копну волнистых волос. Она отвечает ему смело, жадно, обжигая дыханием щеку, и прикрывает начинающие желтеть глаза. Шум праздника словно бы уплывает куда-то вдаль — и звуки волынок, и переливы флейт, а вместо ритмичного боя барабанов в ушах грохочет неровно пульс крови, что стала внезапно невыносимо горяча. И вот он уже лежит на траве, а Тара уткнулась носом ему в шею и что-то тихо мурлычет, проворно пробравшись ладонью ему под футболку, и резкий холодок по коже вызывает дрожь, но при том заставляет поблекнуть зуд оставленных как-то уже не по-человечески острыми ногтями царапин. Футболка липнет к влажной от пота спине — ночь Лугнасада тепла, но у них обоих внутренний жар куда сильнее. Они не торопятся, сдерживаются по мере сил, напитывают каждый миг сладким предвкушением... Тара дразнит его, конечно, но Сенан никуда не спешит. У них еще полно времени — по крайней мере, до утра. Одной лишь Гайе известно, сколько раз она будет возвращаться к нему из боя, забрызганная своей и чужой кровью, с членами стаи за спиной, среди строя которых, бывает, — и сердце в такие секунды ухает вниз, — зияют просветы. Совершили подвиг, прославили себя в песнях, защитили тех, кто пришел домой… только сами вот не вернулись. И ему жутко думать, что когда-нибудь — через несколько дней, месяцев, десятилетий, — однажды так не вернется и Тара. Одной лишь Гайе известно, сколько у них осталось времени, и потому Сенан отбрасывает эти мысли, чтоб потянуться к Таре за новым поцелуем. Фианна не страшатся будущего, они наслаждаются настоящим, чтоб потом даже на пороге безвременной ранней смерти с широкой улыбкой сказать всему миру — они прожили полную и яркую жизнь, которой многие бы позавидовали. Она отвечает ему, на этот раз мягко, бережно, словно бы задумчиво; оторвавшись от его губ, неторопливо переворачивается на бок и пристраивает голову у него на груди, разглядывая звёздную бездну вверху. Ее ладонь замерла на его разгоряченной коже прямо у сердца, и прохладные пальцы словно бы изгоняют из головы хмель. — Canaim amhrán Inis Fáil, do mhian Éireann go fíor, brisfidh mé mo thost… Сенан улыбается, нежно поглаживая ее по голове; он не настолько хорош в гэлике, как она, но Тара — истинный галлиард, и потому удивительно ли, что в ее памяти скрыты сотни, если не тысячи песен, и бессчетное количество саг как Фианна, так и кельтских племен? — Похоже, я понял только «Эйре», — хмыкает он. — У-у-у, позорник, как отправлю тебя над учебниками корпеть! — Тара беззлобно тыкает его локтем в бок. Затем снова смотрит на небо, и ее выражение лица серьезнеет. — «Я пою песню Камня Королей. Истинно твое желание помочь Ирландии, и потому я прерву свое молчание». Сенан задумчиво перебирает пальцами ее каштановые пряди. В отдалении слышны переливы флейт. — Прям как у галлиардов, верно? — внезапно говорит Тара. — Мы прерываем молчание, чтобы вдохновить тех, кто готов сражаться за Гайю. Придать им сил. — И у кого-то это отлично получается, — Сенан хмыкает, взъерошивая ладонью ее непокорные вихры. Она лукаво косится на него снизу вверх, в глазах снова сверкает знакомая желтизна — и отражение пламени здесь совсем ни при чем. В следующие мгновение поразительно сильные руки сграбастывают его за плечи, рывком переворачивая со спины на бок, а затем Сенан и вовсе нависает сверху над смеющейся тихо плутовкой, что затем запускает пальцы уже в его рыжие волосы, настойчиво утягивая вниз. Он, даром что сам не оборотень, усмехается почти по-волчьи: его пальцы даже в эту теплую ночь успели замерзнуть. Время обернуть против Тары ее же оружие — и она, в общем-то, не против; наоборот, тихо и довольно взрыкивает, изгибаясь под его прикосновениями, а затем и вовсе обхватывает его длинными ногами, и в прищуренных желтых глазах видна неподдельная, чистая радость. — Ты-то и придаешь мне сил, — хрипло, как-то гортанно выдыхает Тара между поцелуями, прежде чем прикусить ему кожу на шее. — Ты огонь маяка, что и зовет меня обратно, Сенан. Край земли, глубины Умбры, да хоть сердце Черной Спирали. Я отовсюду смогу до тебя дойти. — Знаю. — Он готов поклясться в том же самом, но об этом стоит смолчать. Для гару такие слова от родича звучат пустой похвальбой. Простой человек не может ходить между мирами, не может выжить после смертельных ран, не сможет убить порченое чудовище одним ударом... только "не может" — не то слово, которое может остановить кого-то крови Фианна. Сенан когда-то верил, что пройдет Первое Изменение, в это же верила его семья. Все свое детство, всю свою юность он готовился быть полной луной — воином, что рвется в бой первым и отступает последним, если и вовсе соглашается отступить. Возможно, из-за этого в нем и проросло это ослиное упрямство, которое не давало просто отойти в сторону и дать истинным избранным принять самый страшный удар на себя и совершить все подвиги, как полагалось настоящим героям. Может, и кровь племени, что течет в его жилах, попросту слишком горяча, чтоб он мог угомониться и отступить: слишком уж сильно наследие славных воителей древних времен, оставившее на нем духовный отпечаток, который ощущают даже некоторые люди, что уж говорить о гару — и они, пусть не в силах согласиться принять его помощь, относятся к этому наследию с уважением. Пусть он имеет всего лишь одно обличье — он такой же Фианна, и в его сердце горит тот же огонь. Истинно твое желание помочь... Сенан готов пойти на все, чтобы она всегда возвращалась домой, даже если его старания никто не воспримет всерьез. Сенан упрям, настойчив, а еще скрытен, когда это нужно — потому дает Таре обещание про себя. Молчание он прервет когда-нибудь потом.