Хроника безумств

В грохоте музыки она почти перестает слышать свои мысли — почти. Чужеродная мелодия все еще скребется в виски холодными пальцами, лукаво шепчет на ухо, мешает сосредоточиться, и даже заводное диско не может перебить никому больше не слышные голоса. Хорошо, что никто толком и не слышит, как она, крутясь и извиваясь среди чужих тел, выкрикивает слова далеко не на английском языке. Становится легче — она наконец может сконцентрироваться на словах песни, что играет в динамиках. Теперь движения становятся естественнее, изящнее, привлекательнее. Теперь ее танец привлекает не только любопытные, но и голодные взгляды. Она улыбается, выгодно подставляя изгибы фигуры под пульсирующее мерцание прожекторов. Ну же, мальчики, кто первый? А они не стесняются — заходят сразу вместе, с разных сторон, словно стая псов. Смеются, подтрунивают друг над другом, начинают выделываться, показывая, кто из них лучше. Лучшие из них, безусловно, те двое, что успели разделить друг с другом дорожку белого порошка. Впрочем, это у них не единственное достоинство. — Uuuuuuuuh, I feel love-I feel love-I feel love-I feel love... — плывет над залом голос женщины по имени Лето*, сменяясь затем подрагивающим звоном человеческой музыки. Прожектора рябят разноцветными вспышками, и висков снова касаются холодные пальцы... у нее не так много времени на обладание ясным рассудком. — Да, мальчики, это любовь, — нежно улыбается она им, и те плывут, как жир на огне. — Вы чертовски горячи. — Поверь, я здесь лучший! — звонко смеется один; в голосе и на дне широких зрачков бурлит шальная радость белого порошка. С каждой снежной крупинкой Пожиратель Душ* все глубже запускает ему в грудь свои когти. Хорошая добыча. — Познакомимся, красотка? — Кира, — ее улыбка становится чуть шире. — Или хочешь пообщаться поближе? — Конечно! — счастливый человечек тут же подлаживается ей под бок, бесцеремонно отпихивая своих друзей в сторону. Те понемногу размыкают кольцо, убедившись, что дело сделано. — Тогда давай... отойдем. — Она, улыбаясь, кладет ладонь ему на грудь. — Для более плотного знакомства. Восторг в почерневших, почти лишившихся радужки глазах так и плещет. Ей интересно в них смотреть — они одновременно похожие и такие странные. Человечек поднимает руку, проводя кончиками пальцев по ее щеке, и задевает оправу очков. Подумав, он тянется к дужке, но она со смехом отстраняется: — Не здесь, торопыга! Он послушно следует за ней сквозь толпу, затем по коридору и в набитую кабинками комнату из кафеля. Музыка становится чуть тише, а потому она начинает четче слышать собственные мысли, и с ними холодные пальцы скребутся уже внутри... времени все меньше. Человечек начинает жадно расстегивать ремень, и она успевает бросить взгляд на заранее приоткрытое окно. Лампочки горят тускло, поэтому за стеклом мутный, надгрызенный лунный диск виден довольно неплохо. В груди становится горячо. — Эй, Кира? — пока она зачарованно вглядывалась в пустоту, человечек успел поднять взгляд и изучить открывшийся профиль. Очки, как назло, успели слегка съехать: так-то ничего, но оправа не может закрывать всё. — Т-ты... ты хорошо себя чувствуешь? Она поворачивается к нему, делает шаг, кладя руку на его ладонь, что замерла на пряжке. Улыбка остра как нож: — Замечательно, принц Чарминг. А ты? В шальных зрачках все так же плещется эйфория, но в ней наконец проступают зачатки недоумения. Задурманенный мозг что-то соображает. — Я... да. Слушай, Кира... зачем тебе солнечные очки? — Они мне идут, — посмеивается она, пробегая пальцами по его груди. Человечек начинает бестолково улыбаться в ответ. — Я не могу, как местные девочки, покрыть кожу золотой краской, но надо же чем-то выделиться? — Ага... конечно. — Человечек уже спокоен, дурман заставил его отринуть сомнения. Она все так же держит ладонь на его груди, лукаво усмехаясь. У человечка начинают подрагивать руки, и ремень расстегивается не с первой попытки. Когда он пытается залезть под блузку, явно намереваясь ее стянуть, приходится слегка стиснуть его запястье: — Очки. — Кира! — человечек раздражен и хочет свою игрушку. — Кирахо. — Она лениво касается оправы свободной рукой. Пора заканчивать. — Что? — он моргает, не в силах соображать. — Я Кирахо. — Она слитным, отточенным множество раз движением стягивает очки, одаряя его нежной улыбкой. Пальцы на груди человечка чуть сжимаются, покалывая ногтями кожу под тканью. — Матерь Божья! Все случается молниеносно: когти пропарывают грудь, а затем сила толчка заставляет хрупкое мягкое тело впечататься в кафель, и от затылка растекаются ручейки крови. Обломки кабинки осыпаются вокруг, завершая композицию ее приветственного послания. Шорох, прыжок — и в окно выскальзывает силуэт зверя, чтоб затем запетлять среди переулков и наконец раствориться в воздухе. ...обратно в реальность она вступает над разбитым зеркалом в какой-то подворотне. Отражение под ногами мутное, но его хватает, чтобы оправить человечий наряд и тем самым притвориться одной из множества овец в стаде. Этот облик донельзя уязвим — забавно, что ей, рожденной в форме войны, приходится работать в нем большую часть времени. Последний штрих — вернуть на место очки. К сожалению, даже ядовитые порошки людей не расширяют зрачки настолько, чтоб чернота поглотила глаза целиком. Остается прятать печать Малфеаса* за глупой игрушкой, но кусок пластика на носу — довольно низкая цена за возможность нести волю владыки. Убийство вышло шумное, грязное... идеальное. Клуб, управляемый родичами Стеклоходов, неприятно близко подходит к территории кровососов. Трусливые мертвецы слишком дорожат своими подобиями жизни, и любое пристальное внимание людей к непонятным вещам для них подобно худшему кошмару. Попытки Стеклоходов замять дело будут вмешиваться в их собственные схемы наведения порядка. Будет грызня, путаница, суматоха — а в ней так легко пропустить нескольких незнакомцев. В ушах вновь нарастает шепот, бьются резкие, фальшивые ноты созданной совсем не человеком музыки. Кирахо потирает быстро теряющими тепло пальцами виски, рисуя маленькие спирали. Становится легче. Размышления лишают ее драгоценного времени обладания ясным рассудком. Какое ей, в общем-то, дело дело до их мотивов? Воля владыки сама по себе прекрасна. Его дикую песнь должны услышать и все остальные, не только Кирахо. Тогда ей не придется подстраиваться под минуты тишины, чтоб говорить с другими... они будут кричать все вместе, ликовать, смеяться, скандировать слова языка, который человечество иначе так и не сподобится выучить.