Хроника безумств

— Билли! Билли, нет! Слуга отшатывается, цепляясь пальцами за дверной проем; его взгляд полон ужаса, но не может оторваться от зрелища впереди. Громадный бурый волк поднимает голову, шерсть вокруг пасти висит сосульками, с них на пол капает кровь. Под звериными лапами лежит тело. Растерзанный Билли раскинул в стороны руки, на его лице навечно застыло удивление, а чуть ниже... чуть ниже когда-то было горло. Миска с сырым мясом валяется на полу, и волк не обращает на нее никакого внимания. Слуга пятится, наконец разжимая пальцы, и затем улепетывает по коридору со всех ног. Спустя пару минут все поместье гудит встревоженным ульем. Госпожа возвращается буквально в то же время, проходя в ворота стремительным, размашистым шагом. Молодая женщина с мертвыми глазами, со слишком старым взглядом; за плечо перекинута рыжевато-светлая коса, а одежда выглядит слишком простой и потрепанной для кого-то, кто сейчас держит всю власть в городе в своих руках. Архонт Камарильи, гончая высшего порядка, зверь, что подступил уже к самой поверхности человеческого обличья. — Г-госпожа, в-ваш... — у слуги дрожит голос, когда она переводит на него взгляд. — В-ваш волк... Она молча смотрит на него, и между лопаток у человека струится холодный пот. — Он... п-перегрыз одному из гулей горло. Ледяные глаза немного сужаются. — Веди, — бросает коротко женщина, тут же пристраиваясь следом за ним. Приятного мало — она ходит тихо, неестественно тихо, — но он торопливо доводит ее до нужного зала, затем предусмотрительно останавливаясь за дверью, не имея ни малейшего желания заходить внутрь. Та присаживается на одно колено перед громадным зверем и коротко взрыкивает. Человеческая глотка не должна издавать таких звуков, но, впрочем, женщина эта человек исключительно по обличью — что в случае ее клана не означает ровным счетом ничего. Волк что-то урчит в ответ, мотает лобастой башкой в сторону миски. Его хозяйка пристально смотрит на выпавший через край кусок мяса, склоняется над ним, что-то доставая из-за пазухи. Спустя миг с ее ладони спускается здоровенная крыса с лоснящейся шерстью, розовый нос чутко подергивается, ловя незаметные запахи. Женщина кивает каким-то своим мыслям, а затем встает, и в ее глазах разгорается багряный огонь. Слуга примерзает к месту, не в силах сдвинуться — он ощущает присутствие кого-то страшного, хищного, смертоносного, кого-то на грани ярости, кого-то жаждущего убивать. Алые огоньки притягивают его, словно мотылька к свече, сковывают, не дают убежать. Зверь готов вот-вот прорвать тонкую оболочку. — Я хочу, — говорит женщина почти беззвучно, едва шевеля губами, и ее ладони сжимаются в кулаки, — чтобы все здесь знали: кто-то попытается отравить моих животных, и его настигнет ровно та же судьба. — О-отравить?.. — голос застряет в глотке, почти сипит; между лопаток снова ползет ледяная струйка. Им всем конец — ему конец. Прямо сейчас. — Да, — она хрустит пальцами, вперившись в него сияющим звериным взглядом. — Принеси веревки. Живо. Слуга пускается бежать столь быстро, что дуновение воздуха поднимает вверх пыль и мелкий сор, которые еще не успели сегодня убрать. Когда он возвращается и протягивает ей моток длинной и толстой пеньки, женщина кивает на труп, бросив лишь одно слово: "Свяжи". Слуга холодеет, но подчиняется приказу; разум терзают дурные предчувствия. Госпожа тем временем поднимает руку и отработанным движением вспарывает себе запястье клыками. Темная кровь начинает течь по предплечью — густые, почти черные капли, что нестерпимо медленно чертят несколько линий по алебастрово-бледной коже. Госпожа протягивает руку над лицом мертвеца, и капли срываются вниз, чтобы стечь между приоткрытых губ. — Вон, — тихо говорит она, и слуге не нужно повторять дважды. Через минуту за его спиной раздается нечеловеческий вопль.

***

— Билли... Билли, боже мой... Сгорбившаяся фигура в углу подвала поднимает вверх голову, и ее взгляд совершенно пуст. Слуга отшатывается прочь, еле подавляя желание бежать со всех ног — к такому он был не готов. Все они здесь служили под знаком Розы, все они надеялись на награду в виде вечности в их рядах. Но бывает так, что насмешливая судьба вмешивается, и тогда их дороги пересекаются с путем архонта Гангрел. В посмертии Билли нет завораживающей утонченности мраморной статуи, нет опасной красоты ядовитого цветка — нет ничего, чем мог бы гордиться Тореадор. У Билли безжизненные глаза, мерцающие адским багряным огнем, полоса свалявшегося меха, что расползается по всему лбу чуть ли не до самых бровей, по-птичьи дерганые движения головы. Билли по-прежнему зажимает ладонью растерзанное горло, не залеченное даже воскрешением из мертвых. Было бы неплохо вывернуть все содержимое желудка наружу до самой желчи, но воспоминаний это все равно не сотрет. — Спаси и сохрани, господи, спаси и сохрани... — бормочет слуга, пятясь прочь от двери в подвал. Из горла Билли вырывается свистящий смешок, и между пальцев течет крупными темно-вишневыми каплями уже не кровь, но витэ. Эта стигмата останется с ним навечно.