Хроника безумств

Снова проклятый дождь. Он стиснул зубы и рывком натянул на голову капюшон, прежде чем наконец шагнуть вперед, на промозглую улицу, что от ноябрьской темноты казалась уже черно-белой. Фонари не особо скрашивали обстановку — разве что высветляли тошнотворными туманными белилами все то, что попадалось под руку. Промозглая темная серость и проклятый дождь. Все как раньше. Все как тогда. Из горла вырвалось сдавленное рычание. Если этот мир и оберегали какие-то боги, то его они точно невзлюбили. У него было кое-что, что можно было бы назвать «благословением»… да только стоило ли оно тех потерь, что неотвратимо последовали за его получением? Тягостные раздумья прервал хриплый короткий вздох. Какая, впрочем, разница? Он выбрался на столь ненавидимые им городские улицы не просто для того, чтобы скулить, уставившись в отражения электрических огоньков в лужах. Влажная кирпичная стена вызвала холодные мурашки, что тут же побежали вверх по позвоночнику — приятная перемена после невообразимой духоты одежды, в которой приходилось прятаться. Он постоянно забывал об этом своем отличии от обычных людей. — Не жарко? А вот она, что забавно, помнила. Обернуться — медленно, очень медленно, впитывая все до мелочей: шорохи шин по асфальту где-то вдалеке; трепещущие фонари в лужах, по которым расходятся круги от капель; сильный запах мокрой земли и шерсти, более слабый, но четкий — табака, что наверняка прицепился душным облаком где-то по дороге, почти неразличимый — искусственной кожи, пятен травы на джинсах… крови. Она невозмутимо стояла на металлическом заборе где-то ярдах в трех над ним, совершенно не беспокоясь о поддержании равновесия. Да и зачем? Это было бы проблемой для простых смертных. Она не была ни простой, ни — уже — смертной. Он снова стиснул зубы, подавляя рык. Приходилось бороться с самим собой, загонять ярость куда поглубже, постоянно затыкать подсознание, что вопило убить противоестественную тварь. В конце концов, ему хватало человеческой рациональности, чтобы вспомнить о том, из-за чего он вообще взялся сражаться с собственной сутью. Слишком хотелось хотя бы коснуться иллюзии того, что было уже не вернуть. — Спускайся, — угрюмо буркнул он, сунув руки в карманы. — Я не кусаюсь… в данном случае. Короткий смешок был ему ответом. Затем прозвучало едва слышное пуф — она спрыгнула с такой высоты легко и изящно, словно кошка. Не было сомнений: если она захочет, то сможет провернуть этот трюк совершенно бесшумно. Хотя он в любом случае слишком хорошо чуял ее запах, чтобы пропустить возможное нападение. — Вот и я, — лениво протянул женский голос. Кажется, ее их маленькая игра только забавляла. Пришлось перевести взгляд вниз, с невероятным усердием изучая заляпанные грязью ботинки: проклятая зоркость позволяла слишком хорошо видеть, что ее грудная клетка под курткой с широким меховым воротником совершенно не вздымается. Потому она и говорила такими короткими фразами — чтобы не дышать… Боги, равно существующие и несуществующие, как же перестать это бесконечно замечать? Сколько еще он сможет сдерживать желание все исправить? — Что-то долго, — сказал он вслух. Она неопределенно пожала плечами: — Город велик, а тебя не так-то просто выследить. К тому же я хотела пить. Он нахмурился. Ноздри раздулись, послышался отрывистый выдох, скрежетнули зубы. — Хватит играть в неведение, ты прекрасно знаешь, что я такое, — раздраженно бросила она. — Я не хочу делать из тебя дурачка, так не заставляй меня врать. Дождевые капли били по плечам, стучали по капюшону, ползли между лопаток вниз по спине. — Я не… ты же знаешь, сложно перебороть инстинкт. — Знаю. И все равно пришла — потому что верю, что ты сможешь это сделать. — В ее серых глазах виднелась легкая грусть. — Нам обоим и без того нелегко пришлось, так давай не усложнять. Наши темные стороны прекрасно могут заткнуться на часок-другой, пока мы постараемся приятно провести время. У меня его полно, надо же чем-то заняться. Темные стороны, ха. Его собратья за такое бы уже сбили ее на землю, припав сверху и скаля зубы. Подумать только, сравнить благородное благословение волка с той тварью, что подменяет человеческую душу в мертвом теле, дабы подняться и ходить по земле вопреки циклу жизни и возрождения, насмехаясь над всем, во что они верят и что защищают. А он… а дурак он, что тут еще скажешь. Потому что чуял за металлическим запахом аромат ее кожи, видел знакомую искреннюю улыбку за кривой усмешкой, в которой отчетливо выделялись два неестественных, нечеловечески длинных клыка. Слышал за едкими репликами прежнюю беззаботность, уверенность и, чего греха таить, подростковую дурашливость. С момента ее гибели и восстания из мертвых прошло уже какое-то время. А он только сейчас заметил, насколько она выглядит измученной, изможденной, истощенной. Он вздохнул и шагнул к ней, протягивая руку: — Я скучал. Она едва слышно усмехнулась, пробежавшись по его ладони кончиками прохладных пальцев: — Я тоже. — Сегодня новолуние, можешь расслабиться. Я не буду впадать в безумие из-за любого запутавшегося шнурка. Послышалось фырканье: — Да ты никак шутить научился? Приятные перемены. Впрочем, лукавишь. Я видела, как твои сородичи и из-за шнурка бесились, и из-за чего помельче. Он мрачно глянул на нее исподлобья: — Ты же сказала, что веришь в мою способность перебороть гнев. — Верю, — легко согласилась она, пристраиваясь рядом. — Но все же не давай обещаний, которые не можешь выполнить. Подавить — да, сможешь. Не испытывать буйства луны совсем — нет. Я это и на себе выяснила. — И добавила уже тише: — За возможность быть величайшим охотником приходится платить яростью, голодом и страхом настоящего зверя. Он промолчал. В этих словах была правда, которую было бы глупо отрицать. Забавно. Раньше он пытался ей объяснить примерно то же самое, но тогда она не понимала. Неужели его народ действительно настолько отличается от людей? Так сильно, что его может понять кровососущая нежить, но не живой, терпеливый и любящий человек? Впрочем, кого он обманывает… умудряется же в ней видеть раз за разом ту, прошлую, дышащую и смеющуюся девушку, сколько бы раз насмешливая реальность ни бросала ему в лицо доказательства того, что все изменилось. Она стояла здесь, рядом, и это было главным. Да, усталая, измученная и едкая, да, неестественная во всем, от пластики до недоступной смертным мощи, да, она должна была давно вернуться в цикл перерождений, что был для него священен… был. Иначе бы он давно обратился зверем и разорвал бы ее на части, чтоб вернуть прах праху и землю земле. Иначе бы он давно бросил бороться со своими глупыми раздумьями. Иначе бы давно перестал выкраивать эти редкие спокойные ночи ради путешествия в опостылевший город, лишь бы увидеться — и плевать, что эти встречи проходили словно бы между замкнутыми незнакомцами. Иначе бы он давно отпустил ее. Проклятый дождь размыл землю в грязевую кашу. Он не понимал, куда идти, ни буквально, ни фигурально. — Пошли по крышам, — будничным тоном предложила она. Он вздрогнул и уставился на нее: — Что? — Пойдем по крышам, говорю, — повторила она чуть громче. — Так интереснее будет. — Интереснее, — эхом отозвался он. — Знаешь, а ведь там-то мы свиданий ни разу не устраивали. — Свиданий… — она невесело улыбнулась. — Ну, можно это и так назвать. Будем Ромео и Джульеттой на балконе. Она направилась к стене дома, оставляя отпечатки в грязи, подошла вплотную и низко присела. Затем взлетела, словно дельфин или профессиональный акробат, ухватилась за ступеньку пожарной лестницы, подтянулась и затем проворно вскарабкалась по ней наверх. Разница между землей и вторым этажом, где начиналась лестница, ее не смутила. Он усмехнулся, подойдя следом, хрустнул пальцами. Сила зверя взбурлила, насыщая мышцы силой. Ночные тени стали ярче, все, что в них пряталось, наконец будто вышло на свет, открываясь взгляду. Запахи ударили в нос ярко и четко, словно бы ему все время держали на лице подушку, а теперь наконец сняли, позволив дышать полной грудью и чуять. Он мощно оттолкнулся и одним прыжком преодолел расстояние до лестницы. По ладоням резанула короткая боль, но в следующее мгновение утихла, и дальше он поднимался быстро и без затруднений. На крыше могучее тело ссохлось обратно до его обычного человеческого облика. — Красиво. — Она уже сидела, упершись спиной в стену выхода на крышу, но глазела на небо, запрокинув вверх голову. Он недовольно буркнул, подходя и садясь рядом, и тогда она рассмеялась: — Я видела твой перформанс, не переживай. Это было впечатляюще, да. Он перевел взгляд на ее беззаботно раскрытую ладонь — ни единого розового следа от круглых скользких прутов, что заменяли ступеньки старой лестнице. Похоже, мертвым боль живых уже не смела докучать. Он молча сел рядом, глядя в небо. — Что ты ищешь? — вдруг спросила она. Он не слишком хотел отвечать, но почему-то вдруг выпалил:  — Подсказку. Она хмыкнула, потирая переносицу: — Небу все равно. Слушай себя, а не кого-то еще, полезней будет. Собственно, я тебя ценю как раз за это качество. Он покосился на нее. — Что? Если б ты не умел слушать себя, мы бы с тобой тут не разговаривали! — Улыбка пропала с ее лица. — А я без тебя окончательно с ума сойду. Он вздохнул и просто положил руку сверху на ее ладонь, чтобы затем сжать мертвенно-холодные пальцы: — Я не хочу… с тобой расставаться. Нам обоим и без того нелегко пришлось, так давай не усложнять. Прозвучал тихий смешок: — Повторяешь за мной, нахал… А затем он ощутил, как прохладные руки обвили его за плечи. Инстинкт зверя тут же вскинулся — добыча беззащитна, подставила горло, разорви, убей, убей, убей! — но он усилием воли затолкал это вглубь подсознания. Оборотень, не оборотень — ему хватало человеческой рациональности, чтобы понимать, как он будет жалеть, если проиграет сейчас. И во имя всех несуществующих богов, он не собирался сдаваться. Ладонь поднялась, приближаясь к девушке, что уткнулась ему лицом в грудь. На кончиках пальцев виднелись выступившие когти. …двое сидели на крыше дома, обнимая друг друга. Барабанил проклятый дождь, что не собирался успокаиваться, внизу люди блуждали в грязной мешанине, что осталась от их дорог. Двое на крыше дома не знали, куда поведут их пути, когда эта встреча закончится. Но никто из пары определенно не собирался отказываться от того единственного ориентира, который у них остался.