Последняя воля павших небес

***

Солнца здесь нет. Не было, наверное, никогда. Только безупречно голубое небо, растянувшееся над головой, будто холст, забытый мастером. Никаких теней, никаких бликов – один ровный свет, словно мир застрял в идеальном полдне. Узкие улочки тянутся вдаль, переплетаясь как паутина, в которой я оказался навсегда. Белые каменные дома с ровными фасадами, с окнами, глядящими пустыми глазницами, будто обвиняют меня в том, что я здесь, что я есть. Они стоят здесь вечно – безупречно чистые, идеально ровные, с максимум тремя этажами, будто кто-то намеренно вымерил их высоту, чтобы они не закрывали небо. Под ногами – гладкая мостовая. Камни уложены так тщательно, что не найдёшь ни щели, ни скола. Но это неправдоподобное совершенство лишь усиливает абсурдность всего вокруг. Площади встречаются редко, как оазисы. В центре каждой – фонтан. Вода в них кристально чистая, журчит размеренно, словно это её последний шанс быть услышанной в этой пустоте. Этот город... Он полон пустоты. Не души. Никакого звука, кроме воды и эха моих шагов. Кажется, даже ветер обходит его стороной, будто боится потревожить это место. А кресты… Они повсюду. На фасадах, на крытых куполах, на дверях. Город утопает в христианской символике, в обличье религии, которая когда-то обещала утешение и спасение. Храмы множатся на каждом шагу, каждый из них уникален и одновременно ничем не отличается от других. Но в самом центре города стоит башня. Серая, высокая, будто вырастающая из земли. Она резко выделяется на фоне ослепительной белизны города, будто шрам, оставленный небрежным движением. Арки поднимаются одна над другой, уходя куда-то в бесконечность. Где бы я ни находился, взгляд всё равно возвращается к ней, как магнит. Она будто зовёт, но, подойдя ближе, я всегда встречаю лишь холодное молчание. Внутри интересного ничего не было – пустые залы и комнаты, словно кто-то всё вывез заранее, оставив лишь чёртово пианино на самом верху. С того момента, как я стал Исполнителем, моя жизнь потеряла смысл. Сила, которая должна была стать ключом к спасению человечества, оказалась моими оковами. Город – это Ковчег, моя клетка, из которой я не могу вырваться. Я пробовал всё. И снова, и снова. Но бесполезно. Чем больше я пытался, тем сильнее казалось, что стены города смеются надо мной. Первое время я сопротивлялся. Обходил каждый уголок, пытался открыть запертые двери, находил механизмы, которые никогда не срабатывали. Разную музыку пробовал использовать, заставляя пианино играть, как будто это могло открыть проход. Но годы шли, а город оставался немым. Я устал. Я перестал бороться. Вскоре моё внимание переключилось на поддержание порядка. Если выхода нет, то хотя бы пусть этот город будет жить. Пусть он будет идеальным, даже если в нём нет людей. Храмы стали моим спасением. Один из них, самый простой, без излишеств, маленький, с куполом, стал моим убежищем. Каждый день я проводил службы. Сам для себя. Сначала казалось нелепым – стоять у алтаря, говорить пустым стенам. Но что-то в этом помогало. Каждая молитва, каждый ритуал облегчали мне жизнь. Тогда я не задавался вопросом, верю ли я в Бога. Мне это было неважно. Главное, что служение успокаивало разум. Казалось, что кто-то смотрит на меня, пусть даже я сам. В этот момент я чувствовал себя хоть немного цельным. Но в какой-то момент и это перестало работать. Сколько лет я провёл за этими молитвами? Десять? Сто? В этом городе время не течёт. Дни сменяли друг друга, но без усталости и ночи они превратились в бесконечную череду одинаковых мгновений. Я помню тот день, когда всё рухнуло. Я стоял у алтаря, как делал это бесчисленное количество раз. Мои губы шептали слова молитвы, но казалось, что звук этих слов тонул в тяжёлой пустоте, окружавшей меня. Над головой всё так же мерцал свет, что, казалось, исходил из ниоткуда, будто само небо пыталось напомнить о своём существовании. Вокруг – та же тишина. Тот же пустой зал, стены которого словно поглощали каждое произнесённое мною слово, как бездонная пропасть. Но на этот раз что-то изменилось. Где-то внутри меня дрогнула тонкая струна, которую я долгое время старался не замечать. Молитва застыла на моих губах, превратившись в бесформенное эхо. Слова вдруг показались мне пустыми, фальшивыми, как заученный текст, который повторяешь, не веря в его смысл. Я попытался продолжить, но не смог. Ком застрял в горле, как будто я пытался проглотить нож. Вместо слов из меня вырвался хрип, короткий и прерывистый, словно это был первый звук, который я произнёс за всю вечность. А потом пришли слёзы. Они хлынули потоком, прорвав давно проржавевшие плотины моего сознания. Я не смог стоять, ноги подкосились, и я рухнул на холодный каменный пол перед алтарём. Я закрыл лицо руками, надеясь скрыться от всего мира, но мира не было. Только я, пустой храм и стены, ставшие свидетелями моего отчаяния. Слёзы текли горячими ручьями, казалось, они сжигают кожу, оставляя за собой полосы боли. Я рыдал, как ребёнок, потерявший дорогу домой. Не просто плакал, а рыдал всем телом, всем существом, всем тем, что осталось от меня. Именно тогда я впервые за все эти годы по-настоящему осознал: всё это бесполезно. Всё, что я делал – все эти бесконечные молитвы, поддержание порядка в храме, попытки сохранить остатки веры. Всё это оказалось ничем иным, как пустой игрой, иллюзией, которой я цеплялся, чтобы не рухнуть. А рухнул всё равно. Я сквозь слёзы шептал в пустоту, задавал вопросы, которых боялся все эти годы. «За что мне это? Почему я здесь? Что я такого сделал?» Но ответа не было. Только равнодушие пустого храма, который за это время стал для меня почти живым, а теперь вдруг превратился в холодную каменную оболочку. Когда мои рыдания иссякли, я просто остался сидеть на полу, глядя в никуда. Храм, который так долго был моей опорой, теперь казался чужим, как будто я переступил невидимую грань, после которой он больше не мог быть для меня прибежищем. Он отверг меня, или, может, я отверг его – не имело значения. С трудом поднявшись на ноги, я бросил последний взгляд на алтарь. Лёгкий свет падал на его поверхность, но теперь он не вызывал у меня ничего. Ни покоя, ни благоговения, ни надежды. Я молча развернулся и вышел в холодный полдень. Больше я никогда не переступал порог этого места. Храм остался позади, вместе с последней нитью, что связывала меня с прошлым. С того дня я начал искать себя. Жить для себя, а не ради кого-то или чего-то. Я не сразу нашёл те занятия, что стали мне по душе. Поначалу я пробовал всё подряд, хватался за любое дело, лишь бы отвлечься от гнетущей пустоты. Иногда я часами ходил по городу, пытаясь почувствовать хоть что-то, кроме звенящей тишины. Открывал двери магазинов, искал что-то полезное, забирался в дома, переворачивал мебель, смотрел на пыльные стены. Но всё это было словно декорации. Город жил, но не дышал. Я пытался работать руками, надеялся, что физический труд отвлечёт меня. Чинил мостовые, перестраивал обрушившиеся колонны, делал лавки крепче, чем они были изначально. Но всё это было не моим. Это были не дела, а жалкие попытки заполнить дни хоть чем-то. Позже я пробовал учиться. В городской библиотеке, где полки были заполнены книгами, я искал ответы. Перечитывал всё, что мог найти, – философию, религию, науку. Искал смысл. Искал, как выбраться, как понять эту силу, что досталась мне. Но Ковчег молчал. Долгие годы блужданий, экспериментов, попыток найти хоть какую-то опору – всё это в конечном итоге вело к одному: пустота оставалась. И только потом, спустя бессчётное количество дней, я начал понимать, что мне нужно искать не смысл, а себя. Рисование. Кулинария. Оружейное дело. Я не знаю, почему именно эти вещи задержались в моей жизни. Сначала я рисовал. Карандаш скользил по бумаге, вынося на поверхность кадры прошлого. Те, которые я боялся забыть. Лица людей, места, где я когда-то был. Детали, которые, как мне казалось, исчезли навсегда. Но они были внутри. Каждый рисунок становился маленьким окном в мир, который больше не существует. Потом была кулинария. Я понял, что нахожу в этом утешение. Процесс был простым, почти медитативным. Отбор ингредиентов, соединение их, наблюдение, как из хаоса рождается что-то целое. Вкус, который я мог почувствовать. Это был единственный момент, когда я ощущал себя по-настоящему живым. Каждое блюдо было новым открытием. Но оружие… Оружие стало чем-то большим. Оно не просто заполняло время, оно давало цель. Может быть, это была последняя ниточка надежды. В глубине души я верил, что однажды выйду отсюда. Что мне придётся сражаться, защищать себя, защищать других. И я должен быть готов. Я использовал силу Ковчега, чтобы создавать. Но огнестрельное оружие почему-то оставалось недостижимым. Всё, что я пробовал, превращалось в жалкие подделки, едва ли пригодные для стрельбы. Поэтому я обратился к холодному оружию. Мечи, копья, кинжалы. Они были реальны. Они оживали в моих руках. Я мог чувствовать их баланс, силу. У каждого меча была своя душа, и я учился её понимать. Кузница, которую я нашёл, стала моим новым храмом. Я переделал её, превратил в небольшой сталелитейный завод. Гул огня, звон металла – эти звуки стали моим новым сопровождением. Каждый день я приходил сюда, разогревал металл, формировал, точил. Иногда я тренировался, сражаясь с пустотой. Я представлял врагов, которых никогда не встречу. Представлял битвы, которые, возможно, никогда не случатся. Каждый удар, каждый выпущенный клинок оставляли в воздухе следы, как будто разрывая его на части. Всё это возвращало мне чувство того, что я ещё человек. Не просто исполнитель, не просто заблудшая душа в пустом городе. Я искал смысл, находил его и терял снова. Но каждая маленькая победа напоминала мне, что я ещё жив. Если этот город – моя клетка, то я сделаю её своим домом. А если когда-нибудь я найду выход… Я буду готов. И в таком странном, вывернутом наизнанку виде проходила моя «жизнь». Она напоминала бесконечную петлю, где прошлое и будущее слились в одно бесцветное «сейчас». Однако даже в этой петле оставалось место для борьбы. Я не прекращал попыток выбраться из Ковчега. Это стало чем-то вроде принципа, внутреннего кода, который держал меня на плаву. Каждый день я пытался, порой даже без надежды на успех, но сам процесс стал смыслом. Помимо борьбы, были дела, которые находили свой отклик. Они приносили не только отдушину, но и редкие моменты настоящего наслаждения. Искусство, кулинария, оружейное ремесло – всё это стало моим спасением, маленькими оазисами в бескрайней пустыне одиночества. Каждое занятие напоминало, что я всё ещё жив, что у меня есть выбор, даже если он был ограничен стенами этого города. Можно сказать, что я нашёл некую золотую середину в своём положении. Если это вообще можно назвать «золотой серединой». Скорее, я просто смирился с неизбежным и заставил себя найти смысл в том, что у меня осталось. Хотя, если быть откровенным, никакого хорошего положения в моей ситуации не было и быть не могло. Но тем не менее, какой-то душевный покой я всё же приобрёл. Вынужденный, скорее выстраданный, но всё же покой. Я научился жить в этом вечном полдне, с тишиной, пронизывающей каждую улицу, и городом, ставшим моей клеткой. Я знал одно: рано или поздно я всё-таки сумею выбраться. Время и моя воля – мои союзники. И что бы ни ждало меня за пределами Ковчега, важно было одно – к тому моменту я должен остаться самим собой. Не потерять рассудок, не дать отчаянию поглотить остатки меня. Ведь если это случится, то что останется спасать?

***

И вот он, очередной день, который я решил отдать полностью отдыху и сну. Никаких дел, никаких попыток – просто дать себе передышку. В таких днях не было ничего примечательного, но именно они позволяли мне хоть немного сохранять рассудок. Я не выбирал специальных мест, чтобы развалиться. Любой угол, ступени, лавочка – всё сгодится. Сегодня мне и это казалось лишним. Не взяв с собой ничего – ни книг, ни еды, – я выбрал первые попавшиеся ступени у какого-то жилого дома. Дом этот был ничем не примечательным, как и сотни других вокруг. Белые стены, потрескавшиеся в некоторых местах, окна, лишённые стекол, и пустая тишина. Я улёгся прямо на ступени, подложив руки под голову, закрыв глаза. Место не имело значения. Пока я лежал, голова невольно напевала какую-то мелодию. Это стало привычкой: тихо, едва слышно, повторять что-то вроде мантры, обращённой к самому Ковчегу или даже к миру за его пределами. В глубине себя я всё ещё молился, чтобы он раскрыл проход, чтобы этот город, наконец, отпустил меня. Как обычно, ничего не происходило. Но что-то в этот день казалось странным. Лёгкое волнение не покидало меня, что мешало уйти в полусон. И вот, в какой-то момент я почувствовал холодное прикосновение. Капля. Едва заметное, лёгкое касание воды на лбу. Я моргнул и открыл глаза, ожидая увидеть привычное голубое, невыносимо скучное небо. Но вместо этого… Тёмные тучи. Они наползали медленно, застилая горизонт, тяжёлые и грозовые. Небо, которое я привык видеть неизменным, впервые за многие годы ожило. Следом за первой каплей на меня упали ещё несколько. Прохладные, освежающие капли воды, каждая из которых ощущалась, как прикосновение чего-то нового, непредсказуемого. Я тут же сел, ошарашенно глядя вверх. Тучи накрывали город всё плотнее, и ветер, прохладный и свежий, пробежался по улицам, раскачивая редкие деревья. Он словно прогнал затхлый, застоявшийся воздух, которым я дышал все эти годы. — Дождь… — прошептал я, не веря своим глазам. Это было настолько неожиданным, настолько чуждым для этого места, что я не знал, как реагировать. Сердце забилось чаще, то ли от радости, то ли от тревоги. Что это означало? Почему это произошло именно сейчас?.. — Саша? Голос, осторожный, почти несмелый, разрезал шум дождя, как тонкая струна, натянутая на грани воспоминаний. Он был мягким, но таким знакомым, что невидимые нити прошлого затрепетали, будто бы не успели оборваться окончательно. Я вздрогнул, обернулся, и передо мной предстала она. Макото. Она стояла под зонтом, и капли дождя, разбиваясь о ткань, стекали по её краям тонкими серебристыми струйками. Лицо её выражало лёгкую растерянность, смешанную с теплом – тем самым теплом, что прежде озаряло мои самые дорогие воспоминания. Её длинные волосы, слегка спутанные ветром, свободно ложились на плечи, как будто впитывая серо-фиолетовые оттенки дождливого дня. В её глазах – глубоких, фиолетовых, словно в них запечатлелся вечный закат – читались сочувствие, сожаление и... надежда. Её кимоно, нежно-белое с лиловыми оттенками, украшенное утонченными узорами, казалось, светилось среди хмурого пейзажа. Простая, но изысканная ткань подчеркивала её лёгкость, будто она была частью дождя, частью ветра, частью самого этого момента. Ветер небрежно играл краями её длинных рукавов, перекатывая влажные складки, и шевелил пояс, украшенный изящным узлом. Мир вокруг потускнел. Всё, кроме неё, стало смазанным, как на старой выцветшей картине. Я чувствовал, будто меня ударили чем-то тяжелым по голове – воспоминания о Тейвате ворвались в сознание с грохотом. Те моменты, которые я почти сумел закрыть на ключ и признать сном, снова ожили. Макото стояла передо мной. Она была реальной. Или мне только казалось? Я не раздумывал. Не мог. Ноги сами вынесли меня вперёд. Единственное, чего я хотел, – дотронуться до неё, убедиться, что это не сон. — Макото... Имя, дрожащим шёпотом, сорвалось с моих губ, растворяясь в дождливой мелодии. Вокруг звучало мерное постукивание капель по земле, а воздух был напоён свежестью грозы. Лёгкий туман стелился вдоль тротуаров, словно пытаясь скрыть реальность под покровом иллюзии. Я заключил её в объятия. Крепко, до боли в пальцах, до дрожи в теле. Как будто если я ослаблю хватку хоть на мгновение, она исчезнет, растворится, как утренний туман. Зонт выпал из её рук, а её объятие стало ответом. Тёплым, таким искренним, что моя выдержка рухнула. Слёзы, спрятанные где-то глубоко в течение всех этих лет, хлынули наружу. Они смешивались с дождём, и я уже не мог сказать, что на моём лице – капли дождя или слёзы. Наверное, и то, и другое. — Всё хорошо, — тихо, почти шёпотом произнесла Макото, её голос прозвучал как колыбельная. — Я рядом с тобой. И никуда не исчезну. Дождь тем временем над нами начал быстро сходить на нет, но он не исчез – дождевые тучи словно раздвинулись, выпуская свет. Вместе с этим на сердце становилось легче. Пелена прошлого быстро слетала с глаз, загоняя обратно в дальний тёмный угол воспоминания о времени одиночества и отчаяния. Это всё в прошлом. Я всё же выбрался из этой западни, у меня всё получилось, у меня новая настоящая жизнь, а не херня в пустом вымершем городе. — Я чуть с ума не сошёл… — проговорил я, наконец, отпустив её, но всё ещё ощущая тепло её рук. Голос дрожал, как и моё тело, а перед глазами мелькали чёрные кружащиеся точки. — Мне по-настоящему казалось, что я застрял в этом гиблом месте, будто всё это время я прожигал жизнь в каком-то бесконечном кошмаре. Мозг плавился, сознание играло в злые игры… Честно, это было ужасно. — Прости, — начала она мягко, её голос всё ещё сохранял ту тёплую нотку, которая проникала прямо в душу. — Нам с Руккхадеватой удалось разгадать одну из тайн Ковчега, связанную с твоей природой и нашей связью. Решили попробовать проникнуть глубже, уже примерно понимая, как именно строится связь между тобой и Ковчегом после экспериментов с проходами. Однако, всё оказалось не так просто. И помимо нас, глубже затянуло и тебя самого, когда ты уснул. И последние часы мы занимались тем, что искали тебя и пытались достучаться до тебя, ведь нас ты не видел и не слышал. Она улыбнулась, и эта улыбка была лучиком света сквозь темноту. — Но дождь… Он пробудил тебя. И это главное. На этом мы всё же отпустили друг друга. Я протёр лицо рукой и в целом был уже в порядке, словно и не переживал заново пятьдесят тысячелетий заточения. Макото махнула рукой, и зонт с земли поднялся, ловко подлетев ей прямо в руку. — Главное, что всё обошлось и… наваждение оказалось лишь наваждением, — кивнул я, ощущая внутри одновременно пустоту и облегчение. — Окунаться в прошлое мне не понравилось совершенно, но боли это не принесло – к ней я давно привык. Однако хочу знать, ради чего всё это было. Город вокруг никуда не исчез с осознанием самого себя, да и чувствуется он… как настоящий, а не как сон. Слишком всё реалистично, даже слишком. Я огляделся по сторонам, видя и чувствуя окружение, как и в прошлом. Всё одинаково. Ноль изменений, если не считать тёмные тучи, лужи и приятную холодную свежесть. Каменные стены домов, влажные от дождя, отливали тёмно-серым, а жёлтые огоньки фонарей дрожали в отражениях луж. Вдалеке слышался мягкий шелест ветра, уносящий остатки грозового напряжения. — Потому что это так и есть. Думаю, ты и сам это понял уже, — сказала Макото, и её взгляд стал серьёзнее. Она протянула руку, её пальцы мягко коснулись моей ладони. — Идём, я хочу тебе кое-что показать, чтобы мои следующие слова не звучали пусто. Сопротивляться я не стал и позволил Архонту вести меня по городу, который мне известен вдоль и поперёк. Но меня куда больше интересовали её последние слова. — Реальность? Хочешь сказать, что мы прямо сейчас находимся в Ковчеге? — осторожно начал я, сжимая её ладонь, но сохраняя холодный рассудок. — Не во сне, сотворённом мной самим или вами по случайности, а прямо… тут? — Именно. Все мы задавались вопросом касательно того, как именно и почему ты способен принимать в себя чужие души. И не просто души, а души Архонтов, пусть и неполные. Рассказ той древней марионетки в особняке и возвращение твоей памяти многое прояснило, но, конечно, ещё оставались вопросы. Главный из них – принцип связи между Исполнителем и Ковчегом. И сегодня совершенно неожиданно для нас самих мы наконец получили ответ на этот вопрос… На этих словах мы вышли во двор «азиатского квартала», который ото всех остальных отличался разве что наличием старого полуразобранного буддийского храма в единственном своём роде во всём Ковчеге. Интересного в этом скромном здании раньше было мало, но теперь внутренний двор преобразился. Прямо из основания храма выросла большая ветвистая сакура, которая словно укрывала здание храма в своих корнях. Её розовые лепестки мягко светились, как будто впитывали в себя отблески уходящей грозы. Вокруг неё царила необычная тишина, словно весь мир преклонился перед её величием. — Судя по твоему взгляду, ты всё верно понял. Да, это моя душа, которая нашла своё место здесь и сейчас является частью Ковчега и… — Моей души, — перебил я, глядя на колышущиеся ветки сакуры, усыпанные каплями дождя. Аромат сырости и свежести наполнял воздух, насыщая его спокойствием. — Я всё понял. Ковчег и есть моя душа. А Исполнитель назван так вовсе не из-за пианино и мелодии, а потому, что буквально является его… частью, исполнительной частью. Я медленно перевёл взгляд на Макото. Её фигура выглядела удивительно гармонично на фоне дерева, но выражение лица было слегка напряжённым. Казалось, ей немного неловко, но за этой сдержанностью скрывалось что-то ещё, что я не мог уловить. — Ты не выглядишь удивлённым, — произнесла она, её голос звучал мягко, словно приглашая к откровенности. — У меня уже были такие мысли и подозрения в прошлом, — признался я, ощущая, как слова сами собой складываются в осмысленную речь. — Но не было ничего и никого, кто бы мог их подтвердить или привести хоть какие-то доказательства. Я сделал шаг вперёд, чувствуя под ногами мягкую, влажную землю. — Моих знаний и понимания сильно не хватало. Когда я получил это проклятое «право», никто не дал мне инструкций или справочников. Всё приходилось постигать на ощупь, методом проб и ошибок. Но сейчас… сейчас я чувствую облегчение, — я сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматом цветущей сакуры. — Пусть моя душа слилась с этим чертовым местом, но я всё ещё остаюсь собой. Это самое главное. Макото смотрела на меня, слегка приподняв голову, её взгляд будто скользил по моим словам, оценивая каждое из них. — И теперь многое стало понятнее, — продолжил я, размышляя вслух. — Например, почему я не умирал, хотя должен был, или откуда способность держать в себе чужие души. Даже мелочи, которые раньше не складывались в единую картину. Я чуть улыбнулся, поднимая голову к небу. Сквозь густые ветви дерева пробивался солнечный свет, создавая игру бликов на земле. — Интересная жизнь у простого целителя, однако… — Рада, что ты сохраняешь такой настрой, несмотря на прошлое и недавние потрясения, — её голос прозвучал искренне, даже тепло, как будто она хотела передать мне частичку своего спокойствия. — Когда наконец обретаешь уверенность в себе, радость приходит сама собой. Хоть и понемногу, но всё равно проявляется, — ответил я, позволяя лёгкой улыбке коснуться губ. Мой взгляд снова упал на ветви сакуры. Теперь небо стало почти чистым, а голубизна над головой казалась бездонной. Этот кусочек мира напоминал мне Инадзуму. — Красивое место. Настоящий маленький уголок Инадзумы. Макото чуть улыбнулась, её глаза блеснули теплом. — Да, это место отражает меня. Напоминает о доме и о том, кем я была ещё недавно, до твоего появления, — её голос звучал с ноткой благодарности. Она обернулась к дереву, медленно проведя ладонью по гладкой коре. — Все остальные дни я провела в этом храме. Я не могла выйти наружу, словно меня что-то удерживало. Было ощущение, что меня заперли, и я никак не могла понять, где нахожусь. Хотя догадки были, и они сегодня оправдались. Единственное, что оставалось – это беседы с Руккхой. Мы проводили много времени вместе, но предпочитали реальный мир этому заточению. Её голос стал чуть тише, но по-прежнему звучал уверенно. — Теперь всё иначе. Это радует. — К слову о Руккхе, — я чуть наклонил голову, наблюдая за тем, как солнечные лучи играют в её волосах. — А где она сейчас? Макото задумалась на мгновение, затем её взгляд стал сосредоточенным. — Мы разделились. Думаю, она возле своего воплощения души или в центральной башне. Она упоминала о ней, но не решалась идти туда без тебя или твоего согласия. — Её воплощение души тоже представлено в виде дерева? — Да, — она кивнула, её лицо осветилось лёгкой улыбкой. — Один из старых дубов на одной из скверов стал её вместилищем. Он полностью переродился, превратившись в совершенно новое дерево, похожее на Ирминсуль. Макото сделала шаг ближе ко мне, её голос зазвучал мягче. — По словам Руккхадеваты, корни этого дерева пронизывают весь город, влияя на энергетические потоки и растительность. Когда мы пойдём дальше, ты увидишь, как изменился город. Он буквально оживает. Возможно, тебе раньше чего-то не хватало, — заметила она, её улыбка стала чуть шире. — Или… кого-то. — Дождь хорошо смыл всю застарелую затхлость, — кивнул я, прислушиваясь к её словам. — Но я всё равно не понимаю. Если я снова в Ковчеге, то что происходит в реальном мире? И что тогда заперто под недрами Ли Юэ в подземелье Ордена? — Сейчас ранее утро, и ты спишь у себя в каюте на пути в порт Люмидус, — ответила Макото, её голос звучал ровно, с той самой ноткой спокойной уверенности, которая всегда выделяла её среди других. Её глаза, озарённые мягким светом от розового дерева, смотрели прямо на меня, словно стараясь убедиться, что я понимаю каждое её слово. — Ты никуда не исчез. В этом плане как никогда нужно разделять духовное и физическое. Сейчас ты представляешь собой тот же условный «фантом», какими мы с Руккхадеватой предстаём в реальном мире, когда хотим, чтобы у нас были полноценные тела, и чтобы нас видели окружающие. Она шагнула ближе, её лёгкие движения почти сливались с тихим шелестом лепестков. Макото говорила, словно боялась, что её слова потеряются в окружающей тишине. — Мы совершенно случайно затянули твоё сознание глубоко в душу, где ты сам невольно сформировал себе новое тело, неотличимое от настоящего. Это произошло для того, чтобы ты мог представлять себя в этом месте в привычном для тебя виде. Если тебя разбудят в реальном мире, здесь ты исчезнешь, но потом вернёшься, когда ляжешь спать или войдёшь в медитативное состояние. Она чуть повернулась, взглядом показывая на храм. Свет от розового дерева мягко скользил по её одежде, подчёркивая каждое движение. — Эи использует нечто подобное, имея как материальное механическое тело, так и внутренний мир, своё собственное царство эвтюмии, где у неё также есть своё тело и облик. В этом плане ничего принципиально нового нет. Я внимательно слушал, стараясь не упустить ни одной детали. — Тогда что насчёт души и проблем с открытием прохода? Если Ковчег и есть моя душа, в чём проблема открыть тот же проход? — мои слова прозвучали спокойно, но я чувствовал, как внутри медленно нарастает беспокойство. Макото на мгновение задумалась, её взгляд стал чуть более сосредоточенным. — Тут уже стоит вспомнить марионеток из Театра Греха, — начала она, её голос приобрёл лёгкую строгость. — Их души заключены в другом подземелье в мастерской где-то под Натланом, хотя они сами находятся далеко от него и даже не имеют к нему доступа. Мы с Руккхой считаем, что тут ситуация аналогична, если вспоминать, что к Театру и к твоему нынешнему телу приложил руку этот… Отто. — То есть я тоже своего рода марионетка? Только посложнее? Её губы слегка изогнулись в слабой, почти незаметной ухмылке. — Звучит как-то грубовато. Но если отбросить формальности и другие детали, то так и есть. Ковчег с душой находится запертым и запечатанным в подземелье под охраной. А тело находится на дистанционном управлении, поддерживая постоянную и стабильную связь, позволяя пользоваться некоторыми фокусами Ковчега, а также своей особенностью по исцелению. Её взгляд стал чуть более сосредоточенным, словно она вспоминала что-то важное. — Но в попытке взять больше, чем на что рассчитана связь, что-то блокируется. Возможно, это само подземелье, госпожа Тереза или кто-то вообще другой. Это ещё предстоит выяснить. Я задумался, чувствуя, как её слова вызывают всё больше вопросов. — Хм. А как тогда у меня вышло сбежать оттуда? Ну, физически? Макото ненадолго отвела взгляд, её лицо отражало лёгкое раздумье. — У нас пока нет единого мнения. Но лично мне кажется, что все те годы заточения Ковчег накапливал силу и энергию для того, чтобы открыть единственный проход. Этот проход всё же открылся в Снежной несколько веков назад. Может быть, причина в другом, но это объясняет, почему ты сейчас не можешь открыть проход. — А что насчёт прошлых Исполнителей? — задал я вопрос и сам же начал на него отвечать. — Правильно ли я понимаю, что настоящего права не было ни у кого до меня? — Нельзя сейчас уже что-то утверждать, но сопоставляя факты, выходит именно такая картина. Если кто-то и заявлял, что у него есть «Право», скорее всего, настоящий Исполнитель, тот силуэт в зеркале, просто подыгрывал и укреплял веру в это. Но настоящее «Право» передал только тебе. Как мне кажется, Отто был близок к чему-то, и подобным образом бывший владелец Ноева Ковчега избежал неудовлетворительного сценария для себя. Лучше передать «Право» тебе, чем оно досталось бы Отто. Я кивнул, соглашаясь с её словами, и снова посмотрел на дерево с розовыми лепестками. Их мягкое сияние будто напоминало о чём-то далёком, почти забытом. — Если у меня получится забрать себе Ковчег и… условно говоря, «объединить душу с телом», тогда больше не будет проблем с дефицитом сил и ограничениями, которые вы сейчас имеете, когда появляетесь в реальном мире? Макото встретила мой взгляд, её глаза вспыхнули уверенностью. — Учитывая, на что твоя душа способна в запечатанном виде, я уверена, что мы даже станем на голову выше себя прежних ещё до смерти. Она сделала шаг ближе, мягко взяла меня за руку, её прикосновение передавало тепло и спокойствие. — Поэтому планы марионетки насчёт возможного «силового» прохода в мастерскую с силой Ковчега не лишены смысла. Энергии тут целое море, и что-то её продолжает генерировать. Но и о себе, прошу, тоже думай. Следы запретных знаний поразили твоё тело и, хоть ничего не могут сделать, будут продолжать отравлять жизнь. Снятие печатей должно позволить полностью и быстро избавиться от этого проклятия. В городе встречаются отголоски этой дряни, но мы с Руккхой их постепенно вычищаем. — Я это понимаю, — тихо ответил я, ощущая, как её слова находят отклик внутри. — Хорошо, — удовлетворённо кивнула Макото. Её голос стал мягче, но в нём всё равно чувствовалась та же уверенность. Она снова взяла меня за руку, её движения были уверенными, но осторожными. — А теперь идём дальше, покажу тебе кое-что интересное по пути к Руккхе. Я же только улыбнулся, находя искреннюю радость и какую-то детскую энергичность Макото невероятно милой. Но идти долго не пришлось. Всего несколько дворов с узкими, извилистыми улочками, казалось, перенесли нас в совсем другой мир. Окружающие улицы, которые я помнил, как унылые и пустынные, теперь были оживлены буйством природы. Повсюду росли высокие деревья с густыми кронами, чьи листья переливались изумрудным светом даже под частично хмурым небом. Между трещинами старой мостовой пробивались цветы, их яркие лепестки словно пытались вытеснить серость и напомнить о жизни. На краях улиц появились кустарники, усыпанные маленькими гроздьями ягод, будто этот пейзаж взял на себя роль художника, оживляя мертвое полотно города. Мы вышли на одну из четырёх больших площадей Ковчега. Здесь время будто остановилось, оставив застывший в вечности мир. Пространство было вымощено крупными каменными плитами, которые при ходьбе издавали приглушённый звук, как будто они впитывали эхо шагов. По периметру площади стояли массивные каменные скамейки, гладкие от времени, покрытые тонким слоем дождевой влаги. В центре площади возвышался фонтан. Некогда он был символом величия и уюта города, с его извилистыми каменными арками и водными струями, переливающимися на солнце. Теперь он выглядел печально и заброшенно. Вместо прозрачных потоков воды в чаше фонтана застыла только дождевая влага, которая медленно стекала вниз, создавая тонкие дорожки на запылённой поверхности. Макото остановилась, не спуская глаз с фонтана, и сделала шаг ближе к нему. Её взгляд был задумчивым, почти грустным. Она на мгновение сжала руки перед собой, будто собираясь объяснить что-то важное. — Как мне кажется, это и есть причина возникшей связи между тобой и Фокалорс, — начала она, её голос звучал спокойно, но с ноткой серьёзности. — Во всём городе нет ни капли воды, кроме дождевой. Фонтаны не работают, как и краны в домах, а земля с жадностью поглощает любую влагу. Она обвела взглядом площадь, словно оценивая масштаб произошедшего. Её слова, будто весомые камни, падали в глубокую тишину окружающего пространства. — По определённым признакам мы с Руккхой выяснили, что до нашего появления буддийский храм был в заброшенном состоянии, а тот огромный дуб утратил признаки жизни и превратился в мёртвое дерево очень давно. Её слова пробудили воспоминания. — Насколько я помню, то дерево, о котором ты говоришь, было привезено из внешнего мира. Оно не принадлежало Ковчегу изначально, — пояснил я, глядя на неё. — И умерло ещё в те времена, когда здесь жили люди, от духовного яда. Макото обернулась ко мне, её глаза светились интересом, а губы слегка приоткрылись, будто она готовилась задать вопрос. — А храм? — спросила она. Я задумался, вспоминая прочитанные в полицейских архивах отчёты. — С храмом история неясная. Он был якобы организован тайно и незаконно ячейкой «еретиков». Его позже принудительно закрыли по приказу Отто. Я видел упоминания об этом в местных полицейских отчётах. Там говорится, что Отто, по словам жителей этого района, сначала разрешил его строительство, но потом внезапно изменил своё решение. Почему он так поступил – никто не знает. Здание должны были полностью снести, но остановились едва начав. Макото задумчиво покачала головой, её взгляд вновь обратился к фонтану. — Интересные детали, — мягко проговорила она, но в её голосе слышалась скрытая серьёзность. — Но, думаю, ты понимаешь главное. Её голос стал тише, но в нём появились нотки нежности. — Ковчег, твоя душа, нуждается в определённых аспектах, и она находит их в наших душах. Ты даёшь нам второй шанс на жизнь и поддерживаешь нас, а мы заполняем пустоту в твоей душе и поддерживаем уже тебя. Это гармония, своего рода баланс. Глаза девушки светились уверенностью, но в их глубине таилась тень размышлений. — Это чем-то напоминает связь между Изначальным и его Тенями, — продолжила она. — Асторот однажды в разговоре со мной прямо подтвердила, что она буквально часть Изначального, как и другие его сияющие тени. Мы с Руккхадеватой тоже часть тебя. И в некотором смысле нас можно назвать твоими тенями, если мы не принимаем физическую форму. Макото сделала небольшую паузу, её взгляд потемнел, а голос стал серьёзнее. — Но всё же не стоит обольщаться подобными параллелями. Даже с поддержкой Ковчега мы всё равно остаёмся намного слабее создателей Порядка. Нам не справиться в открытом противостоянии. И лучше никогда не доводить до этого. Особенно в одиночку… Её слова эхом прозвучали в моей голове. Я открыл рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент произошло нечто странное. Мир вокруг вдруг исчез. Сначала пропал звук – полная тишина охватила пространство, будто всё замерло в вечной паузе. Затем исчезло само окружение. Всё поглотила кромешная чернота. Меня резко качнуло в сторону, как будто я потерял равновесие. Затем вдалеке раздался гулкий звук взрыва. Чернота начала исчезать, и я ощутил, как мир возвращается. Когда я открыл глаза, передо мной была моя каюта. Тепло одеяла и запах дерева напомнили, что я вновь оказался в реальности.