Последняя воля павших небес

***

Перерыв в суде стал для меня едва ли не первой весточкой того, что судебная система Фонтейна начала проявлять хоть какой-то здравый смысл. Как только судья объявил перерыв, жандармы, который стояли позади, обменявшись молчаливыми взглядами, сопроводили нас через тяжёлые дубовые двери в небольшую комнату для ожидания. Она была просторной и с высоким потолком, выполненной с тем же изяществом и вниманием к деталям, что и весь театр. Окон в ней не было, лишь одна дверь напротив выхода на балкон, ведущий в зал. Однако комнату мягко освещала массивная люстра, создавая уютную атмосферу. Вдоль стен стояли диваны, столы и несколько кресел, добавлявших комфорта. В центре на столе, словно приглашение к отдыху, стоял графин с водой и несколько стаканов, рядом с которыми были рассыпаны конфеты. Именно в этой комнате ко мне впервые за всё время разбирательства обратились с вопросами. Жандармы, угрюмые и настороженные, начали уточнять детали, связанные с Савиньеном и обстоятельствами его смерти. Их интересовало, на что следует обратить внимание при обыске его дома, какие лекарства он принимал, а также какая реакция была во время лечения, и другие мелочи, которые могли бы подтвердить мою теорию. Я спокойно отвечал, сдерживая раздражение. Мысли о том, что всё это должно было быть сделано задолго до начала суда, терзали меня. Рядом, всё это время, находилась Дори. Она, чувствуя тот же дискомфорт, передала жандармам несколько печатей с моей духовной силой для «дополнительных следственных экспериментов». Эти печати, тонкой стопкой переданные в их руки, казались немым упрёком, напоминавшим о том, как долго нас игнорировали. Моё непосредственное участие в следствии им не было нужно. У них были свои отделы в палате, отвечающие за расследования, и моя помощь им не казалась нужной. Однако хоть что-то начало сдвигаться с мёртвой точки. Пусть поздно, но лучше так, чем никогда. Я считал, что вся эта процедура должна была произойти ещё до начала судебных заседаний. Но, похоже, все вокруг были настолько раздражены и обижены на меня за убийство их «коллеги», что никто даже не пытался объективно оценить ситуацию. А волшебное письмо из Сумеру, взявшееся из ниоткуда, лишь укрепляло их уверенность в собственной правоте. Верховный судья, как бы ни старался быть беспристрастным, окружён людьми, чью предвзятость едва ли удавалось скрыть. Во время допроса их взгляды, тяжёлые и полные неодобрения, каждый раз опускались на меня, когда я говорил. Постепенно раздражение росло. Всему есть предел, и я уже просто не мог терпеть такое пренебрежение. Мои ответы жандармам постепенно становились всё более резкими, пока, в конце концов, я мягко, но твёрдо не предложил им отправляться в город и заниматься своими обязанностями. Мелкие проявления неуважения я мог легко игнорировать и порой так и делал, но откровенное презрение – это было слишком. К тому же, осознание своей правоты и уверенность в собственных силах лишь подстёгивали меня. Раньше я, возможно, бы сдержался, терпел, но теперь, пройдя через всё это, осознал, что этот суд вряд ли принесёт мне свободу. Дори, кажется, думала так же. Её расслабленный и немного отрешённый вид говорил о том, что она уже заранее смирилась с возможным исходом. — Меропид, так Меропид. Не пропадём, а если что – сбежим как-нибудь, — с привычной лёгкостью в голосе заявила она, лениво запихивая в карманы конфеты со столика. Её поведение не менялось, даже в такие моменты, она умудрялась сохранять спокойствие. Мы выиграли немного времени, посадили зерно сомнения и неоднозначности в дело, но всё это было лишь временной отсрочкой. Иллюзий я не строил. Без конкретных доказательств наши усилия были бессмысленны. Факт смерти Савиньена от моей руки одними словами и догадками не изменишь. А надежды на то, что жандармы что-то найдут и будут заинтересованы в моём оправдании, почти не осталось. Вот мы сидели на потёртом старом диване, который чуть скрипел под нашим весом, и молча смотрели на старинные часы на стене. Их монотонное тикание звучало, словно издевательское напоминание о том, как медленно тянется время. Комнату окутала густая тишина, нарушаемая лишь шагами охранника за дверью. Он стоял почти неподвижно, как статуя, и мы просто ждали, когда нас снова вызовут в зал, где нас ждала неизвестность. Неопределённость тяготила. И к этому добавлялась ещё одна загадка – Оратрис. Каждый раз, когда весы приходили в движение, я ощущал странное, знакомое чувство притяжения. Что это было? Возможно, другая богиня? Но ведь Гидро Архонт, Фурина, уже находилась здесь, здоровая и в своём теле. Тогда кто или что было в зале? Мысль о прошлом Гидро Архонте, Эгерии, невольно всплывала в голове. Но по словам Руккхи, она не обладала способностью работать с душами. Эгерия не могла разделить своё существо, а её место смерти находилось далеко — в пустынях Сумеру. Длинное, запутанное название конкретного региона я услышал однажды, но тут же забыл, как это часто бывало с некоторыми именами из Сумеру — сложными и трудными для запоминания. Мы уже пришли к выводу, что моё притяжение связано с «деревьями», но в зале не было ничего подобного. Оратрис был механизмом, символом правосудия, и я не мог понять, какую роль он играл в том, что я чувствовал. Как это всё связано? Весы Оратриса, как казалось, не имели никакого отношения к моим ощущениям, но вопросы о том, что происходило, не давали мне покоя. Эти размышления отвлекали меня от суеты суда, и, возможно, это было к лучшему – судя по всему, всё уже шло своим чередом. Мы не могли ничего изменить. Макото и Руккха всё это время молчали. Они словно исчезли, оставив меня в полном одиночестве, и их отсутствие усиливало моё чувство безысходности. Примерно полтора часа мы провели в этой гнетущей тишине. Мы с Дори почти не разговаривали, лишь изредка обменивались взглядами, и всё время смотрели на стрелки часов, словно от их движения зависела наша судьба. Наконец, спустя эти тягучие, мучительно долгие минуты, дверь в комнату медленно открылась, и на пороге появился жандарм. Его голос прозвучал отстранённо, почти холодно: — Перерыв окончен.

***

Балкон находился всего в нескольких шагах от нас, так что вместе с Дори мы без труда вернулись на свои места. Она выглядела спокойно, как будто суд её вообще не волновал. Но я чувствовал в ней что-то другое, что-то, что она, возможно, скрывала за этим показным спокойствием. Положив руку ей на плечо, я молча поддерживал её. Порой её внешняя маска хитрой охотницы за морой легко обманывала, заставляя забыть, что за ней пряталась обычная девочка. Девочка, которой пришлось повзрослеть слишком рано и испытать больше, чем она заслуживала. Быть осужденной самим Архонтом – такое испытание не каждый взрослый выдержит, а что уж говорить про неё. Если бы на моём пути не появились Макото и Руккха, если бы не те уроки, которые я получил от них, я мог бы уже давно сдаться. Сложно было бы бороться, зная, что против тебя стоят силы, которым смертный обычно не может противостоять. Я бы просто стоял перед богиней справедливости, как обычный человек, опустив руки и голову, приняв любое наказание, без разницы, виноват я или нет. Но теперь всё было иначе. Теперь я только злился. Каждый раз, когда Фурина доставала из ниоткуда очередной странный документ или выдуманный аргумент, мне хотелось ей как следует треснуть, чтобы прекратить этот абсурдный спектакль. Нехорошие мысли, конечно, и я это отчётливо понимаю, но уж какие есть. Пока зал постепенно заполнялся, я позволил себе на мгновение отвлечься от всего происходящего и внимательно осмотреть окружение. Первое, что привлекло внимание, был Оратрис. Великий механизм оставался неизменным, его массивные весы неподвижно висели в воздухе, немного наклонённые в нашу с Дори сторону, не подавая признаков работы. Вокруг него витала аура тайны и силы, но всё это по-прежнему казалось далёким и холодным, словно само правосудие здесь было больше символом, чем реальной силой. Руккха, как я и ожидал, не появилась – её отсутствие чувствовалось как угнетающее молчание, хотя именно в таких моментах я надеялся на её мудрость. Макото же, напротив, была здесь и стояла рядом с Оратрисом. Её фигура была неподвижной, левая рука спокойно лежала на основании весов. Она выглядела сосредоточенной, словно что-то очень важное требовало её внимания. Даже моё появление не вызвало у неё никакой реакции. Интересно было бы узнать, чем именно она занята, но я понимал, что сейчас точно не время её отвлекать. Суд вскоре должен был завершиться, и участие богинь не играло роли. Между тем зал почти заполнился зрителями. Люди возвращались с перерыва, тихо переговариваясь и занимая свои места. Мой взгляд на мгновение остановился на Яэ. Она всё так же сидела на своём месте, но теперь в её руке появилась бутылочка с напитком, из которой торчала высокая белая трубочка. Эта деталь показалась мне забавной – как будто она воспринимала всё происходящее как спектакль, а не как серьёзное судебное разбирательство. Когда наши взгляды снова встретились, она с явной игривостью подмигнула мне, затем подняла бутылочку в жесте непринуждённого тоста. Этот маленький момент заставил меня невольно улыбнуться, возвращая хоть каплю лёгкости в иначе тяжёлую и напряжённую атмосферу. А вот Фурина выглядела совершенно иначе. Третий Архонт в этом зале уже стояла на своём месте, но её вид резко контрастировал с тем образом, который она создавала ранее. Где-то исчезла её энергия, пыл и азарт. Теперь она выглядела словно потухшая почти выгоревшая свеча. Её обычно живые глаза потухли, а плечи были напряжены. Раньше, когда она клеветала на меня с таким энтузиазмом, в ней горела искра, её слова были полны уверенности и пренебрежения. Сейчас же она стояла с холодным, отстранённым видом, сложив руки на груди, и безразлично смотрела в сторону Оратриса, словно её мысли витали далеко от того, что происходило в этом зале. Она не обращала внимания ни на зрителей, ни на своих коллег, которые явно занимались своими делами. За полтора часа перерыва что-то явно произошло, что заставило богиню выглядеть не так уверенно, как раньше. Её привычная самоуверенность, казалось, улетучилась, сменившись напряжённой задумчивостью. Не исключено, что с письмом действительно что-то было не так, или же в доме Савиньена обнаружили улики, способные изменить ход дела. В зале театра тем временем витала напряжённая тишина, нарушаемая лишь тихими голосами, а тяжёлая атмосфера словно сковывала всех присутствующих. Спустя несколько минут на своё место вернулся верховный судья Нёвиллет. Его строгий взгляд был серьёзнее, чем прежде. Он казался погружённым в собственные мысли, однако собрался с силами и твёрдым голосом объявил: — Перерыв окончен, — его голос прорезал тишину, возвращая зал к вниманию. — Слушание по делу продолжается. Нёвиллет сделал паузу, позволив своим словам осесть в воздухе. Зал замер в ожидании. — За прошедшие полтора часа следствие провело дополнительную проверку и выявило несколько новых деталей, — продолжил судья, подняв взгляд на обвиняемых. — Письмо из Академии Сумеру не является подделкой, однако его происхождение вызывает серьёзные вопросы. Оно было передано графом Луи де Бонье, членом совета министров и одним из заместителей главы Палаты Жардинаж. Как стало известно, его по долгу службы заинтересовала подозрительная деятельность целителя на территории Фонтейна, особенно его связи с Домом Очага. Именно граф Бонье начал наводить справки, после чего запросил письмо из Академии Сумеру ещё на прошлой неделе. Это письмо прибыло в Кур-де-Фонтейн в день смерти судебного дуэлянта. Граф, узнав о случившемся прошлым вечером, передал его госпоже Фурине вместе с другими документами, которые послужили основанием для обвинений. Слова судьи повисли в воздухе, как молот, готовый вот-вот ударить. Лица людей в зале изменились: некоторые морщились от недовольства, другие настороженно слушали, ожидая продолжения. В их глазах читалось напряжение, предвкушение чего-то опасного. — Важно отметить, — продолжил судья. — Дальнейшая проверка показала, что информация, переданная из Сумеру, не может считаться достоверной. Все материалы, собранные господином Бонье, не могут быть использованы в суде. Как только эти слова прозвучали, Дори, до этого молчавшая, явно набираясь смелости, резко подскочила к перилам, гневно указывая на Нёвиллета: — Так это всё клевета?! — её голос, как удар грома, разорвал тишину. — Это лживое письмо чуть не стоили нам свободы, а может, и жизни! И что теперь? Просто забудем об этом? Шёпоты в зале усилились, и кто-то из зрителей даже начал перешёптываться с соседями. Казалось, что каждый присутствующий был удивлён, что мелкая торговка осмелилась вот так прямо выразить своё негодование перед лицом правосудия. Нёвиллет, едва заметно нахмурив брови, медленно поднял руку, призывая к тишине. Его жест был прост, но в нём читалась власть и уверенность. Все разговоры мгновенно стихли. — Госпожа Дори, прошу соблюдать уважение к суду, — его голос был холоден, словно ледяная вода, стекающая по камням. — Высокопоставленное лицо, такое как граф Бонье, не может быть привлечено в рамках этого разбирательства. Мы уже приняли необходимые меры, чтобы материалы, предоставленные графом, не учитывались в ходе разбирательства. Этого достаточно, чтобы восстановить справедливость. Дори фыркнула, но больше ничего не сказала, хотя её взгляд был полон негодования. Он тем временем продолжил: — Что касается дальнейшего расследования, — судья обратил взгляд на меня. — Дом господина Савиньена был тщательно проверен ещё раз, и, как уже было сказано, никаких следов вмешательства духовной энергии или иных аномалий не обнаружено. Медикаменты, зелья и травы, найденные в его доме, не представляют угрозы или не связаны с каким-либо преступлением. Реакции на предоставленные образцы энергии не было выявлено. Также стоит отметить, что дальнейшее расследование показало, что день смерти дуэлянта не сопровождался никакими подозрительными событиями или личностями, и таким образом, у нас остаются только те факты, что были изначально представлены суду. Эти слова прозвучали как приговор – не столь обвинительный, как озадачивающий. Чуда не свершилось. Нёвиллет наконец посмотрел прямо на меня, его взгляд был холоден и сосредоточен. — Господин Александр, я вынужден задать вам несколько вопросов. — Я готов отвечать, — проговорил я, чувствуя, как внутри сжимается холодный ком напряжения. — Подтверждаете ли вы, что не имели намерения причинить вред судебному дуэлянту? — Совершенно верно, — ответил я твёрдо, чувствуя, как мои ладони невольно сжимаются в кулаки. — Мои намерения всегда заключались в помощи людям. Это основа моего дара, моей роли как целителя. Нёвиллет кивнул, но его лицо оставалось непроницаемым. — Вы утверждаете, что стали жертвой манипуляции, что некая третья сторона использовала вашу силу против вас самого, чтобы подорвать ваше моральное состояние. Но вы не рассматриваете возможность, что этой третьей стороной был кто-то, заинтересованный в смерти дуэлянта? Вы могли просто не знать истинных намерений вашего работодателя или того, кто стоит за ним. Я задумался на мгновение, стараясь выбрать правильные слова. — Идея о создании подобного рода кабинета и помощи людям исходила от меня, — твёрдо сказал я. — Мой работодатель только поддерживал это начинание. Вся организация лежала на Дори, а мой работодатель взял бы на себя юридические обязательства. Но людям нужна была помощь немедленно, и я не мог ждать. Нёвиллет нахмурился, обдумывая мои слова. — Понимаю, — сказал он наконец. — Однако закон есть закон. За нарушение процедур вас ждал бы штраф, но в этом деле погиб человек. Скажите, как хорошо вы знаете свою силу? Уверены ли вы, что она не способна причинить вред? Это был трудный вопрос, но я решил говорить честно: — Мой дар со дня своего появления никогда не причинял вреда. Но я до сих пор продолжаю изучать его возможности и находить новые грани. Именно это позволило мне избавить этот мир от элеазара. Судья кивнул, но его взгляд оставался холодным. — Сколько жителей Фонтейна вы лечили? — Человек пять или шесть. Никаких проблем не возникало. — Скромная цифра, — сухо отметил Нёвиллет. — Господин Савиньен был истощён физически и морально. Он принимал различные зелья, редкие препараты. Скажите, были ли среди тех, кого вы лечили, люди с подобными проблемами? — Нет. Нёвиллет помедлил, затем добавил: — Могу ли я считать, что произошла врачебная ошибка? Возможно, комбинация препаратов вызвала реакцию, о которой вы не знали? Я снова глубоко вздохнул, чувствуя, как этот разговор приближает нас к фатальному исходу. — Моя сила действует на духовном уровне и сливается с энергетикой пациента, — ответил я, чуть помедлив. — Но я не исключаю, что мог совершить ошибку, хотя ни в коем случае не стану утверждать это. Нёвиллет, тщательно выверяя каждое своё движение, сделал шаг вперёд. Его взгляд прошёлся по залу, холодный и отстранённый, как всегда, когда он оглашал важные решения. — С учётом всех рассмотренных фактов и признаний, — начал он. — Суд приходит к выводу, что господин Александр проявил недопустимую небрежность в своих действиях и допустил нарушения в рамках осуществления целительской и врачебной практики, не соответствующей установленным нормам и законам Фонтейна, повлекшее за собой смерть человека. В свою очередь, госпожа Дори играла не менее важную роль в данной организации, выступая связующим звеном между пациентами и целителем, не имеющим разрешения на практику. Она создала нелегальную структуру, предоставлявшую медицинские услуги без должной сертификации, что ставило под угрозу жизни и здоровье людей. Суд признаёт обоих виновными в совершении данных преступлений. Зал замер в напряжённой тишине. Каждое его слово, произнесённое с безупречной чёткостью, отзывалось тяжёлым эхом, словно само правосудие нависло над нами, решая судьбы. Я чувствовал, как холодные пальцы тревоги снова сжимают мою грудь. Нёвиллет продолжил с той же непроницаемой сдержанностью: — Таким образом, запутанное дело о смерти судебного дуэлянта подходит к завершению. Окончательный вердикт в отношении обвинений господину Александру и госпоже Дори вынесет Оратрис. Колоссальный механизм Оратриса, возвышающийся в центре зала, ожил. Его массивные металлические шестерни с тяжёлым скрежетом начали движение, и чаши весов, до этого находившиеся в дисбалансе, медленно выравнивались. Мягкий голубой свет заполнил зал, будто сама правда пробивалась сквозь толщу сомнений. В этот момент я заметил, что рядом с весами Макото больше не было – вторая богиня куда-то пропала. В зале повисла гробовая тишина. Казалось, что все задержали дыхание, не смея даже пошевелиться. Я бросил взгляд на Нёвиллета, чьё лицо, по-прежнему спокойное и безэмоциональное, словно маска, не выдавало ничего, кроме абсолютной уверенности. В его руках я заметил тонкий листок бумаги, и понял, что приговор уже определён. Нёвиллет поднял глаза, и его взгляд на мгновение пересёкся с моим. Несмотря на строгую сдержанность, в его глазах мелькнула тень усталости. — Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь вынес вердикт, — его голос звучал торжественно и непоколебимо. — Господин Александр и госпожа Дори признаны... невиновными. Мир на мгновение остановился. Я едва слышал тихий недовольный шёпот, прокатившийся по залу. Огромное напряжение, как будто камень, придавивший мои плечи, начало исчезать. Мягкий голубой свет от Оратриса заливал зал, становясь блеклым с каждым мгновением. Нёвиллет продолжил с той же непоколебимой твёрдостью: — По закону, приговор Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь является окончательным вердиктом суда. Все обвинения снимаются. Сияние Оратриса наполнило зал, словно знаменуя окончательное освобождение от подозрений. Но, несмотря на оправдание, я чувствовал, что многие вопросы остались без ответа. Облегчение, что разлилось по моему телу, было кратковременным – впереди ещё много того, с чем придётся разобраться.