Больше не буду

Победители Голодных игр, как любит говорить Мэгз — большая и склочная семья. Порой их общество оказывается вполне приятным, периодически напоминает клубок ядовитых змей. Этого не избежать, если тебя окружают разные люди, все со своими характерами, заскоками и покорёженными страшными событиями душами. Есть сплетники, которым охота чесать языками и говорить гадости за спиной — таких можно найти повсюду, не только в кабинете менторов или Деревне Победителей, но присутствуют и более экзотические экземпляры. Некоторые из них занимаются с мозгоправами, но большинство предпочитают справляться со внутренними проблемами самостоятельно: напиваться до чёртиков, колоться морфлингом или каждые пару часов отходить покурить дрянного табака. Есть, конечно, достойные персонажи. Как правило, они ещё молоды и у них есть силы бороться. Надолго ли их хватит? Интересный вопрос. Те, кто от природы не особенно устойчивые, слетают с катушек первыми. Хеймитч пока держится, но чувствует, что надолго его не хватит: он сопьётся или ещё чего хуже. Станет как тот, кого презирал. Вспоминает историю своего бывшего одноклассника, о том, как тот в четырнадцать лет привязывал собственного отца, поймавшего «белку» к стулу, чтобы тот не убил мать. Вдруг Хеймитч окажется тем, кого придётся связывать, потому что его сознание под действием алкоголя превратилось в омлет. Об этом он подумает позже. Сейчас парень трезв, трезвым будет и завтра. Не будет пить пока… Пока снова не потерпит поражение, не потеряет трибута на которого отважился понадеяться. Каждый год неудача, каждый год он погружается всё глубже, пока болото собственного разума окончательно не утянет его на дно. А потом реальность сменится полусонным, туманным бредом. Не то, чего он хочет, но то, что, похоже, уготовано судьбой. Прошло всего шесть лет с Игр Хеймитча, а он уже раскис. Какой же слабак. Единственное, что пока держит на плаву — мысль о том, что когда-нибудь его старания увенчаются успехом. Кажется, в этом году Хеймитчу сопутствует удача, ведь ещё никогда его трибуты не продвигались так далеко: они никогда не заключали союзов с кем-то стоящим и им никогда ещё не удавалось кого-то убить. Хоть в нормальном мире убийство — весьма сомнительное достижение, но на Арене моральность роли не имеет. Эбернети усвоил урок: чем страннее и нелепее план, тем вероятнее, что он сработает. Так вот, его вариант просто чудо. В розовых перьях и блёстках — Синтии бы понравился. Ещё после первой его записки в прессе поползли слухи: журналисты истолковали «милую» не так, как оно было на самом деле. Тогда он сказал, что ничего такого не происходит (а даже если бы и происходило, то никто бы так сразу не признался), но сделал засечку на будущее — таким рычагом можно и воспользоваться. И он не смог устоять перед маячущей выгодой. Спонсоры — не залог победы, но что угодно может сыграть решающую роль. После отправки письма Хеймитч изображает напряжённость. Отчасти она вполне правдива: мало ли, Ева ничего не поймёт, но отчего-то он в ней уверен. Наверное, потому что она умеет завоёвывать внимание. В этот раз она тоже поймёт, как развернуть ситуацию в свою пользу. Пока она будет играть свою роль там, он будет устраивать театр одного актёра здесь. Если чей-нибудь зоркий глаз обратит на него свой взор, то увидит небывалое для Хеймитча волнение, а после демонстрации на экране записки всё станет ясным. На экране — бумажка, прикреплённая к серебряному парашюту, потом лицо Евы. Качество изображения не такое хорошее, как если бы съёмка велась днём, но его достаточно, чтобы разглядеть всю палитру эмоций на лице девушки. Об озадаченности свидетельствует лёгкая сорщинка над бровью, о догадке — чуть округлившееся глаза, которые почему-то подозрительно блестят. Хеймитч не ожидал, что она разревётся, но тоже неплохой вариант. А нет, не рыдает. Хихикает. Да уж, после этих Игр, они оба отправятся к мозгоправу. У неё уже не все дома, а Хеймитч и без такой компании вот-вот свихнётся. Первым соображает Джо — он заинтригованно присвистывает: — И ты молчал? Вот это конспиратор! Один повёлся — уже хорошо. — И молчал же, — Вайресс, уже собиравшаяся удалиться в свой номер, останавливается у выхода, удивлённо вглядываясь в лицо Хеймитча, выражавшее очень правдоподобное смущение. — Ага, в следующий раз исправлюсь и первым делом отправлю заявление в прессу. Ведь так же принято? Кричать на каждом углу? — он едва не тянется за кофе, чтобы сделать ленивый глоток приятно-горького напитка, но вовремя напоминает себе ощетиниться и выпрямиться в струнку, словно бы защищаясь. Переигрывать он не будет, но немного эмоциональности не помешает. Рубака, сменивший Сидер на посту ментора, ухмыляется. — Ну наконец-то. Я уж было подумал, что ты умрёшь нецелованнным. — Может и умру, — бурчит немного грустно, немного обиженно. Идеальное интонация. Если Рубака и Чума — самые близкие его друзья среди менторов — купятся, то остальные тоже поведутся. Если ты смог обмануть тех, кто хорошо тебя знает, то проведёшь и остальных. — О, так вы любовались друг другом на расстоянии, — знакомые скептичные нотки. Ладно, Рубака не идиот. Хеймитч не отвечает, даже взгляда не отводит от экрана. Чуть улыбается. Мягко, аккуратно. Пора и ему идти спать. Неприятно оставлять трибутов без присмотра, но если он умрёт от истощения или начнёт видеть галлюцинации от недосыпа, то делу это никак не поможет. Когда перед Хеймитчем предстает выбор: сон или душ, он, не тратя время на переодевание, падает на постель. Если завтра с утра (а точнее уже сегодня) выдастся пара свободных минут, то он неприменно примет ванну и сменит одежду, но сейчас он не в состоянии этого сделать: просто заснёт на ходу, захлебнется в розовом мыле и бесславно скончается в дорого обставленной капитолийской ванной комнате. Но, как оказалось, вымоталось лишь тело, а вот подсознание отключаться не собирается. Как правило, после выматывающего рабочего дня, кошмары его не тревожат, а сон являет собой вязкое небытие, но не сегодня. Сегодня перед мысленным взором Хеймитча мелькают лица, которые он, сколько не силится, не узнаёт. Крики, ослепительные вспышки. Картинка становится чётче. Его младшего брата, Реджа, рвут на кусочки маленькие птицы-убийцы, те самые, из-за которых погибла Мейсили Доннер. Хеймитч бросается к окровавленному телу, пытается отогнать переродков, но тщетно. Всё становится красным, слышен лишь треск, словно что-то горит. Пожар! Трудно дышать. Хеймитч пытается выбраться из окутавшей его с ног до головы пелены бреда, такие сны обычно бывают при высокой температуре, но у него не выходит. Призрачные очертание площади. Хеймитч узнаёт это событие, несмотря на расфокусированным изображение. Жатва. Пышно выряженная капитолийка разворачивает бумажку: — Хеймитч Эбернети! Земля уходит из-под ног, картинка плывёт и меркнет, словно он падает в обморок. Ночь. Идёт снег, прохладными хлопьями снежинки касаются лица Хеймитча. Он крепко сжимает чью-то руку, которая куда-то его тянет. Он послушно шагает следом и… Просыпается. Рубашка пропитана холодным потом, одеяло почти полностью сброшено на пол, лишь самый край Хеймитч сжимает побелевшими пальцами. Вот откуда прохлада в последнем сне — он просто замёрз. И рука была вовсе не рукой, а одеялом. — Ну и приснится же. Голос сухой и хриплый. Язык напоминает наждачную бумагу — нужно выпить воды. Поленившись включить свет, в темноте Хеймитч тянется к кувшину с водой, но в темноте задевает стакан локтем и тот падает на пол. Осколки разлетаются по полу, парень не сдерживает ругательства и после, дополнительно окрестив себя «криворуким идиотом», включает свет и отправляется в ванную. По опыту Хеймитч знает, что сегодня уже не уснёт. Ну, зато успеет принять душ. *** Как показала практика, в кабинете менторов восхитительная шумоизоляция. Хеймитч, вернувшийся на своё рабочее место на рассвете, когда посторонних в здание ещё не пускали, даже не подозревал о собравшейся толпе журналистов, влетевших в здание, когда приёмные часы едва начались. Эбернети даже засомневался, что его план сработал и стал раздумывать какие гайки стоит подкрутить, чтобы репортёры зашевелились. Чуме, отоспавшемуся после ночного мероприятия, где он был приглашённым гостем, не повезло столкнуться с журналистами лицом к лицу. С криком «я ничего не знаю», он врывается в кабинет и закрывает тяжёлую дверь, едва не оттяпав нос особо настырному представителю этой профессии. — Эбернети, иди разбирайся с журналюгами. Они меня чуть не растерзали. — И поделом, — ворчит Мэгз. — Безжалостная женщина. Хеймитч, они очень интересуются твоей личной жизнью и теперь мне тоже любопытно узнать что за чертовщина происходит! — Чума направляется к кулеру с водой. — О, наш друг очень невовремя снял с себя монашеский обет, — отзывается Рубака, ожидающий опаздывающую Сидер. Возможно, журналисты уже взяли её в заложники. — Так пусть наденет обратно. Если бы я знал, что возле дверей меня поджидает свора бешеных придурков, то не приходил бы. А так они меня уже заметили и убегать было бесполезно. — Зато тебя лишний раз сфотографировали. Возможно, даже неплохо вышел, — Хеймитч давит на больное. Несмотря на то, что внешне Чума весьма симпатичен, он никогда не получается на фотографиях, — И вообще: я работаю. У меня нет второго пилота, в отличие от некоторых. — Шуруй, наседка, Я присмотрю за твоими цыплятами. Едва Эбернети выходит за порог кабинета, он в полной мере понимает, что Чума не переборщил, назвав репортёров «бешеными». Кажется, у них совершенно нет новостей, раз записка наделала столько шума. На это Хеймитч, собственно, и рассчитывал. — Полчаса назад я договорился об интервью с Цезарем Фликерманом, так что прошу прощения, никакой информации вы не получите. У меня контракт. Хеймитч театрально взмахивает руками и возвращается в кабинет.