Русская сказка

Ивана разбудило воронье карканье, казавшееся в тишине особенно зловещим. Многие, очень многие парни благополучно просыпаются на следующий после своего совершеннолетия день в своих уютных постелях. Удачливые в любви могут встретить это утро на сеновале в объятиях мимолётной подружки. Менее удачливые могут очнуться и в сточной канаве. Счастливые молодые люди встречают утро блаженными улыбками, похмельными гримассами, но на всех щеках играет здоровый румянец. Ведь каков день, каков день-то! Царевич Иван чувствовал себя препогано. Перед глазами плыли жёлтые пятна, а чуть выше правого виска невыносимо ломило от удара отцовского жезла с массивным золочёными набалдашником. В желудке выла волчья стая и под языком было сухо, как в ржаном амбаре. Вчера ещё ребёнок, царевич в те минуты чувствовал себя глубоким старцем. Пожалуй, вдвое старше митрополита Феодория и деда Молчана. По ощущениям он за одну ночь преодолел разделявший их возраст и, сам того не желая, ушёл много дальше. Тем не менее, на щеках играл здоровый румянец. Иван по-стариковски неспешно сел, огляделся, силясь понять, где оказался. Добротные красные сапоги, накануне надетые в первый раз, немилосердно натёрли ноги. Под седалищем поскрипывала солома, а единственным источником света служило небольшое зарешеченное окно. Иван тупо уставился на солнечный лучик, медленно ползший по полу каменного мешка. В темницу не доносилось ни звука извне, не было слышно ни скрипа колодезного ворота, ни шагов, ни голосов. Длительное время ничего не происходило. Царевичу пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить события прошлого дня. Прошлого дня… … На Вестеруси испокон века соблюдалась весьма трогательная, хоть и дурацкая традиция. По достижении совершеннолетия каждый царский сын должен был пустить стрелу, а после жениться на девушке с того двора, куда эта стрела попала. Неизвестно, насколько честно справляли этот обычай в старину, но то, через что проходил Иван и его старшие братья можно было бы смело назвать ёмким словом: показуха. Знатные семьи, имевшие дочерей на выданье, выстраивали на широком поле за городом «дворишки»: небольшие клочки земли, окружённые низенькими оградками наподобие кладбищенских. В черте каждого дворишка ютились миниатюрные теремки, избёнки и даже баньки, в которые перед началом представления закладывали пучки пакли и поджигали. При большом стечении народа возмужавший царевич, стоя на расписном деревянном помосте, пускал стрелу в игрушечный городок. Фарс был продуман от первого хода и до последнего: заранее оговорено, куда именно полетит стрела с золочёным оперением, а избранное в качестве царских сватов семейство выстраивало свой дворишко шире прочих, и, как правило, в первых рядах. Любой, мало-мальски знакомый с луком и стрелой молодой человек способен был без труда поразить мишень. Старшие братья — Фёдор и Матвей — в своё время прекрасно справились с возложенной на них обязанностью. Царевич Фёдор пустил стрелу, и попала его стрела на боярский двор. Женился он, значит, на боярской дочке — надменной чернобровой недотроге. Царевич Матвей пустил стрелу, и попала его стрела на купеческий двор. Женился Матвей, значит, на купеческой дочке — румяной пышке, от поступи которой этажом ниже сыпалась известь с потолка. Настала очередь Иванушки, младшенького. Воеводский дворишко был для верности выстлан красным полотнищем, чтобы царевич уж точно не промазал. Но бедовый Иван-царевич задумал проявить непокорство. И сторонник нашёлся: Стёпка, его сверстник, взятый ко двору, чтоб вместе с царским сыном осваивать ратное дело. Долго же готовились негодники: вымачивали ивовые пластины для наборного лука, тайком выменивали у лысого татарина верблюжьи жилы за пуговицы с царевичева выходного кафтана. Немало попортили материала, а сделали-таки дальнобойный лук, хоть луну с неба сбивай. Выстрелил Иван-царевич. Народ кинулся стрелу искать на воеводский дворишко — не нашли. Кинулись в соседние, потом в дальние, туда и сюда… Нету. Только зря потоптали теремки. А Иван со Стёпкой переглядываются и чуть со смеху не задыхаются. Им-то ясно, что стрела перелетела далеко за поле. Народ свистит, гогочет, девки визжат, а воеводская дочка и её матушка аж пятнами пошли: одна багровыми, а другая синими. Помнится, повернулся Иван к отцу да говорит, как заранее задумал: — Видишь, батюшка, не нашлось в твоём царстве невесты под стать такому богатырю, как я! Только сказал, и увидел, что царь-отец грознее тучи. Проскочили тут двое стрельцов, заломили царевичу руки, поволокли с помоста вон, в царские хоромы. Ох, что потом началось! Отец орал, воевода подвывал, митрополит верещал, а бояре и вовсе как собаки лаяли! Иван всё своё гнёт, да только каждый рот его дураком обзывает. Доорались до того, что царь треснул непутёвого сынка по голове своим жезлом, а после, кажись, приказал бросить в темницу. … Мысль о том, что несколько минут он всё-таки побыл общепризнанным богатырём, слабо утешала опального царевича. Иван неверной рукой поднял с пола осколок кладки и, подобравшись на четвереньках к окованной железом двери, постучал по ней зажатым в кулаке камнем. — Пить дайте, — прохрипел царевич. — Эй, есть там кто? Ответа не последовало, но в небольшую прорезь под дверью чья-то грубая рука протолкнула широкую миску с водой и горбушку хлеба. Царевич напился, насухо вытер донышко рукавом кафтана и приложил к виску. Стало чуть легче. Темница, куда его бросили по отцовской милости, была устроена для ценных пленников. Год тому назад здесь держали татарского княжича, отец которого никак не мог договориться с царём по поводу выкупа. Неизвестно, сколько золота сэкономил этот хитрый лис, но бедный княжич просидел под замком пять лет. Иван надеялся выйти на свободу быстрее его, но после устроенного накануне переполоха уже не мог быть уверен в своём благополучном будущем. — Эй! — окликнул Иван невидимого сторожа. — Позовите-ка ко мне моего конюшего Стёпку! — В порубе твой Стёпка сидит, — угрюмо ответили снаружи. Послышался звук плевка. Иван выругался сквозь зубы и бессильно сжал кулаки. — Ещё воды дай, — потребовал царевич, проталкивая миску обратно в щель. Сквозняк из-под двери холодным языком облизнул мокрый рукав. … Окошко темницы выходило на узкий пятачок перед частоколом. По земле была густо разлита известь, кое-где пересыпанная песком. Три тонких заострённых кола отбрасывали три тени на деревяннянную колоду с воткнутым в неё топором. Иван-царевич проглотил ком в горле: разумеется, ему не грозили ни кол, ни топор, но вдруг живо представился Стёпка. Вечно ему влетало за их общие проделки, а что-то теперь велит с ним сделать царь-батюшка? Как отомстит обиженный воевода? Дед Ивана-царевича, царствие ему небесное, был государем строгим, и обид не спускал ни нарочных, ни нечаянных. При нём бы не замшела колода с торопом, а колы едва успевали менять на новые, так круто правил грозный царь и великий князь всея Вестеруси. Батюшка Ивана характером оказался мягче, даже робче. Как говорили в народе, державу обернул в бархат: палками били реже, голов рубили меньше, а на кол сажать и вовсе перестали. Но иногда проявлялась в нём дедовское бешенство, и немало мог государь наворотить, ох и немало… Вот и попёрло бешенство накануне, сына по голове треснул далёко не бархатной игрушкой, а Стёпкиной судьбиной ещё и не так распорядится. Видать, знатно царевич наломал дров: всё кремлёвское подворье притихло, все боятся попасться царю-батюшке под горячую руку. Мрачную тишину тюрьмы и лобного места вдруг разорвал многоголосый хохот. Удивился Иван, прислушался, но так ничего и не понял. — Чего ржут-то? — спросил он охрану, но ответа из-за двери не последовало. Когда зловещие тени трёх колов протянулись до самого Иванова окошка, за дверью послышались шаги. Царевич оторвался от окна, подошёл к двери. Посетитель перебросился словом с угрюмым сторожем, и Иван услышал голос старшего брата, Федора-царевича. — Ну что, братец, проспался? — первый наследник престола едва сдерживал смех. Иван закрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти. — Нет ещё. Чего разорался? — А-а-а, — с притворным участием протянул царевич Фёдор, — так я тебе потихоньку кое-что расскажу, а то орать такое, знаешь, стыдно. — Со Стёпкой что будет? — холодно спросил Иван, в голосе которого проскользнула предательская просительная нотка. Фёдор не сдержался и хохотнул. — Выпороли вчера хорошо твоего Стёпку и до свадьбы твоей в поруб посадили. Ты б, Ванюша, не о Стёпке думал, а о невестушке своей мечтал. — Какой ещё невестушке?! — А с того двора, куда твоя стрела упала. Мимо воеводского ты, брат, промазал, ну да не расстраивайся! — Фёдор едва выдавливал из себя слова, борясь с рвущимся наружу хохотом. — Я сам сватом ездил, уж выбрал, так выбрал тебе… Невеста, как сахарный петушок! Как сахарный петушок… Ма-а-а-аленькая! — Да что ты несёшь, петух ощипанный?! — Иван уже ничего не понимал, но всей душой жаждать начистить самодовольную рожу старшего брата. Тот со смеху катался по полу за дверью. Младший царевич изловчился, вытянул руку через отверстие для еды и параши и больно ущипнул насмешника за раскрасневшийся нос. — Неблагодарная ты свинья, Ваня, — заявил Фёдор с наигранной обидой. — Я ж когда сватал её, так с собой книгочея взял, который много в разных тварях понимает. А то поди ж разбери, кто из них девка, а кто парень! А как если девка, так чтоб молоденькая, не порченная, и не бабка столетняя… О-о-ох, не могу! Нашли тебе… О-о-ох, не могу, Ваня! — Да кого нашли?! — Иван-царевич заколотил в дверь руками и ногами. — Говори давай, что там ты придумал, змея подколодная! — Это не я придумал, — язык у Фёдора-царевича заплетался, как будто он перебрал хмельного. — Стрела твоя в болото попала. Отец велел тебя на лягушке женить. Сегодня ещё холостой ночуешь, а завтра… О-о-о… — Врёшь, скотина! — заорал Иван и ударил в дверь головой — Врёшь!!! — Стёпку твоего дружкой тебе на свадьбу определили! О-о-ох, в жизни так не смеялся! Фёдор, старший царский сын, сокол-молодец и мечта всех без исключения девок Тридевятого царства, всё-таки совладал с собой. Приказал строго и повелительно: — Ну-ка, Ухват, оставь нас одних. Я Ивану-царевичу братское слово молвить хочу. Сторож что-то бурчал, но старший царевич всё-таки выпроводил его. Потом сел спиной Ивановой двери заговорил совсем другим тоном. Всерьёз. — Ты, Иван, не больно хочешь из царских хором на засеки ехать с тестем-воеводой. Понимаю. Иван-царевич молчал. Он не был трусом и не был избалован, чтобы таким образом увиливать от ратного дела. Слова старшего брата больно задели его самолюбие. Фёдор тем временем продолжил. — Знай, братец, что ни отцу, ни мне междоусобицы на Вестеруси не нужны. Мне улыбнулось счастье старшим родиться, я и царство наследую. Батюшка наш, век помнить народу его мудрость, тебе и Матвею хорошие места нашёл. Матвей прижимистый да изворотливый, ему купечеством рулить. А ты, Иван, мечом беречь должен наше царство от тугар, от половцев, от татарвы, от булгар и полночных витязей, — Фёдор сделал паузу, прислушался к дыханию узника. — Скажи, брат, не по нраву тебе что-то? Может, обиду какую затаил? Откройся, подумаю, в чём послабление сделать. Иван-царевич ещё раз от души пнул железную дверь. — Сделай! Выпусти меня, чтоб я тебе мог бока отбить! Опозорил меня на всё царство, Ирод! В этом Фёдор не собирался идти на компромисс. Иван услышал, как брат встал, отряхнул пыль с одежды. — Отец хочет, чтобы после его смерти вы, братья, как две моих руки были. Но знай, я проповеди митрополита Феодория внимательно слушал. Если какая рука позволит себе лишка — отсеку руку! Понял, Ваня? — Понял. — буркнул Иван-царевич. — Хочешь, Федя, одну руку держать в крови, а другую — в чужом кармане. За дверью усмехнулись. — Всё ты верно понимаешь, а дураком притворяешься. Ну, будет, будет. Поживёшь с лягушкой, ум пробудится. И не забывай, что воеводская дочка ждёт, когда ты овдовеешь! Ошарашенный свалившимися на него новостями Иван снова стукнул в дверь. Уходящий Фёдор-царевич приостановился, бросил через плечо. — Чего тебе ещё?! — Митрополит Феодорий не женит меня на лягушке, — твёрдо заявил младший царский сын. Его брат только хмыкнул и вышел прочь, а подле двери снова занял свой пост угрюмый Ухват. Присел Иван-царевич на солому, крепко призадумался. На смену зловещему затишью снаружи пришло бурное веселье. Вскоре Иван услышал ладный стук множества молотков, сколачивавших свадебные столы, а по земле пополз аппетитный запах вареного мяса: то готовили к широкой свадьбе традиционный холодец. У доброго молодца текли слюнки и сводило желудок от голода. Долгий летний вечер опускался на землю. Вдруг отчётливо повеяло ладаном, а с той стороны, где расположены были Спасские ворота, послышался богобоязненный ропот с которым верующие крестили себе грудь. Так погасла последняя надежда Ивана-царевича на спасение от позорного брака с лягушкой. Митрополит Феодорий, вконец разругавшись с упрямым царём, покидал стольный град.