Немного не та Грейнджер

— Э-э… И это все, да? — Ну, вроде того, — усмехнулась Анна, заканчивая колдовать. — Ты только смотри — не сболтни никому лишнего. Это тебе не веточки в костер подкидывать, сидя в позе лотоса, и не карты таро раскладывать. Это — настоящая магия… — Что вы! Что вы! Да я никогда… — Я и не сомневаюсь. Прошу, пойдем. Я тебя провожу… Найти человека, который согласится поучаствовать в настоящем магическом ритуале, было несложно — достаточно было заявиться на небольшую тусовку в общежитие гуманитарного факультета в Лондоне, разговорить одну из первокурсниц, какая была наиболее «странненькой» на предмет карт таро, спиритизма, тантрических танцев и прочей шизотерики. Слово за слово, несколько бокалов алкоголя и задушевная беседа, в ходе которой «странненькая» дошла до нужной кондиции, после чего оставалось лишь объявить себя великим Гуру, показать пару заклинаний и предложить поучаствовать в настоящем ритуале. Куда сложнее был сам ритуал Фиделиуса. Мало того, что он требовал какой-то совершенно нечеловеческой концентрации, так еще и жрал магическую силу быстрее, чем голодный дракон — жертвенную корову. Однако, Анна справилась. Правда, с большим трудом, так что теперь у нее в ушах немного звенело, а сама она ощущала себя совершенно опустошенной, как выжатый лимон. Ее слегка покачивало, так что она опиралась на приглашенную «странненькую» студентку, которая буквально сияла от счастья, что смогла поприсутствовать на магическом ритуале. Да еще каком! Самом настоящем! С раскладыванием рунных камней, начерченным ритуальным кругом с пентаграммой, с настоящими свечами, с долгими заклинаниями на латыни, от которых все вокруг периодически темнело, а пламя свечей вздрагивало и иногда меняло цвет, подчиняясь магии… — А можно… — М? — Анна посмотрела на девушку, ставшую Хранителем Тайны. — А можно еще как-нибудь побыть? Я такого никогда не видела и… — Может и можно, — нашла в себе силы улыбнуться Анна, старательно делая вид, что это не последний раз, когда они встретятся. — Посмотрим на твое поведение, малыш… — Ой, супер-супер-класс! — даже запрыгала от счастья девушка. — Я доставлю тебя на место. Держись за меня. Девушка тут же вцепилась Анне в руку, та крутнулась на месте — и через мгновение они уже были неподалеку от общежитий. Анна усмехнулась, кивнула на комплекс зданий. — Тебе пора… — Ой, спасибо! А вы… — Иди и ни о чем не спрашивай. Магия не любит вопросов… — Ой! Да! Конечно… Девушка отвернулась, Анна быстро оглянулась, достала палочку: — Обливиейт! Девушка, которую они сделали Хранителем Тайны, как будто споткнулась на месте, потеряла равновесие и чуть не упала, на мгновение утратив координацию. Когда спустя почти полную минуту она очнулась, она уже не помнила ни странного ритуала, в котором принимала участие, ни лица «благородной наставницы», ни места, где был проведен ритуал, ни вообще чего-либо, кроме того, что, вообще-то, недавно была на тусовке, с которой свалила пораньше, чтобы успеть выспаться перед предстоящей учебной неделей. Анна же, закончив подчищать память Хранителю Тайны, быстро аппарировала прочь и уже через пару секунд стояла у ворот дома. Порядок… Теперь, когда ритуал проведен, они в относительной безопасности. Правда, все же, не помешает возвести и другую защиту, но это будет уже позже, когда она более-менее придет в себя. Пока же было достаточно и имеющейся защиты. Фиделиус закрыл дом и участок при нем ото всех посторонних взглядов, все, кто помнил о его существовании, должны были начисто о нем забыть. Правда, и родители тоже должны были, но Анна была спокойна по этому поводу — надо будет просто явиться за ними и провести в дом, после чего дать прочитать бумажку с адресом, чтобы они все вспомнили. Вообще, дом Грейнджеров больше не существовал. Он исчез со всех карт, со всех упоминаний, из всех телефонных книг, в которых упоминался… Словом, он теперь одновременно и существовал, и нет. — Порядок? — поинтересовался Симус, как только Анна закрыла за собой дверь. — Угу, — Анна покачнулась от усталости, ухватилась за плечо Симуса, тот тут же поднырнул ей под руку, обнимая и поддерживая. — Все как по маслу. Осталось только огородиться тут по полной программе, накинуть щиты, заминировать подходы… — Ага, и домовика завести, — фыркнул Симус. — С магическими латами… — Не, ну его в жопу, — покачала головой Анна. — Я не против мазохизма, но только в кровати, а не в качестве стиля жизни… — Эх, — притворно посетовал Симус. — А я-то надеялся, что в кои-то веки избавлюсь от необходимости готовить… — Сам вызвался, ничего не знаю… И вообще, у тебя получается вкуснее, чем у нас с Гермионой. — Да ладно, ничего подобного. — Ничего не знаю! — Но… Но… — Симус вздохнул. — Ай, ладно… Он помог Анне опуститься в кресло в гостиной, а сам быстро потопал на кухню. — Чай будешь? — Буду… — Что-то еще? — А «что-то еще» будет после чая и ванны, если у меня силы останутся…

***

Анна проснулась среди ночи от непривычного ощущения сухости во рту. Комната была тёмной и тихой, лишь слабый свет луны, пробивающийся сквозь занавески, освещал постель. Симус лежал рядом, его дыхание было глубоким и ровным, а рука мягко покоилась на ее талии. Она на мгновение задержалась, разглядывая его спящего — расслабленное лицо, слегка растрепанные волосы… Приятное тепло его тела удерживало ее на месте, но жажда стала сильнее. Постаравшись двигаться как можно осторожнее, чтобы не потревожить его сон, Анна приподнялась и аккуратно убрала его руку. В какой-то момент Симус пошевелился, проворчал что-то сквозь сон, но тут же снова затих, и Анна с облегчением вздохнула. Анна окинула взглядом комнату в поисках халата, который, как оказалось, в процессе весьма активного «что-то еще» был отброшен на спинку кресла в углу комнаты. Она тихо подошла, стараясь не споткнуться о раскиданную одежду, и накинула халат на голое тело. Его ткань приятно обхватила ее, скрывая следы ночной близости. Все еще ощущая легкую слабость в ногах после их страстной ночи, она направилась к двери, беззвучно ее приоткрыла и вышла в темный коридор. Спускаясь по лестнице, Анна невольно прислушивалась к дому. Скрип ступеней под ногами звучал громче обычного в ночной тишине. Она на мгновение остановилась у окна на площадке, взглянула на лунный свет, льющийся в сад, и сделала глубокий вдох. Порядок… Тишина, спокойствие, все под защитой и никаких нежданных гостей рядом нет. Наконец, дойдя до кухни, она открыла кран и набрала стакан воды. Холодная жидкость освежала, но странное беспокойство не проходило. Анна замерла, прислушиваясь. Сначала ничего, только шум воды. Затем ее слух уловил что-то едва различимое. Всхлип?! Ее пальцы сжали стакан чуть сильнее, чем нужно. Она выключила воду, поставила стакан на стол и сделала шаг к двери. Весь дом был окутан тишиной, но теперь она отчётливо слышала этот звук. Тихий, подавленный плач, доносившийся из гостиной. Анна двинулась в сторону звука, чувствуя, как её сердце начинает биться быстрее. Она аккуратно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. В лунном свете, падающем из окна, она увидела Гермиону. Та сидела на диване, сгорбившись, ее волосы спадали на лицо, а плечи вздрагивали от рыданий. Анна вздохнула. Понятно… Похоже, настал тот самый момент, которого она давно ждала, но который, зараза, никак не наступал, хотя натворили они уже довольно много всего того, что никак не вписывалось в парадигму воинства добра, бобра, света, всепрощения, справедливости, светлой стороны силы и всего такого, чем Гермиону пичкали минимум пять лет. Хорошо хоть, что ее сейчас накрыло. И что именно так — со слезами, истерикой и тихим подвыванием. А ведь могло быть и хуже — могла просто сбежать посреди ночи к друзьям, которые куда больше выглядят как войско добра и «хорошие парни». Правда, нифига полезного при этом, судя по всему, не делали… Анна вздохнула, осторожно приоткрыла дверь, подошла к рыдающей в три ручья Гермионе, присела рядом, положила руку ей на плечо. Гермиона вздрогнула. Анна мягко сжала плечо Гермионы, ощущая, как под её ладонью дрожат мышцы. Плечи сестры вздрагивали так часто, что казалось, вот-вот начнется судорога. — Это всего лишь я, — она говорила почти шепотом. Она знала, что в такие моменты резкость только усугубляет ситуацию. — Дыши, Гермиона. Глубже. Вдох… и выдох. Все в порядке, я рядом. Гермиона резко подняла голову, и Анна увидела в ее глазах хаос: слезы текли по щекам, капая вниз, а зрачки метались, как у загнанного зверя. Лицо сестры исказилось, губы дрожали, словно она не могла подобрать нужные слова или вообще говорить. Вместо этого она только судорожно глотала воздух, захлебываясь собственными слезами, пока наконец из груди не вырвался долгий, пронзительный всхлип, больше похожий на вой. Анна не стала дожидаться объяснений. Она обняла Гермиону, притянув ее к себе, так крепко, как только могла, давая почувствовать, что рядом есть кто-то, кто не отпустит, что бы ни случилось. Сестра пыталась вырваться, но Анна не позволила. Ее руки сжали хрупкое тело Гермионы еще сильнее, пока та не обмякла в ее объятиях, сломленная собственными эмоциями. — Я… я не могу больше, — хрипло прошептала Гермиона. Она явно рыдала тут уже не первые минуты, голос успел сесть. — Я… Я не заслуживаю жить. Анна, я убиваю людей. Мы убиваем. И это стало… нормой. Я больше не чувствую ничего, кроме облегчения. Это ведь ненормально, да? Разве я не чудовище? Ее голос срывался на каждом слове, как будто каждая фраза резала горло изнутри. Глаза Гермионы, наполненные отчаянием и ужасом перед самой собой, смотрели на Анну, как на последнюю надежду. Она буквально тряслась, будто разбиваемая лихорадкой. Анна обняла ее, погладила по спине. Она уже видела такое. И не один раз. В Дурмстранге, помимо высочайшей квалификации в темных искусствах, студентов готовили именно к войне. К самой подлой и поганой ее части — к слому традиционных моральных норм вроде «убивать нельзя». Постоянные тренировки в комнатах иллюзий, на старших курсах — практика в виде охоты на самых разных тварей, многие из которых до того, как стать тварями, были очень даже людьми. Плюс постоянная психологическая обработка профессиональными инструкторами, многие из которых являются менталистами. Плюс то, что в армии политкорректно называется «drill practice», а фактически является регулярным выносом мозгов тупой работой, криками сержанта и наказаниями, в том числе — телесными, которые в Дурмстранге были нормой… Ну и плюс принцип коллективного воспитания: когда кто-то косячит, его подразделение занимается вместе с ним до тех пор, пока этот несчастный сначала не научится, а потом — не останется ночью в одной казарме с теми, кто из-за него занимался лишние несколько подходов. Подобную дрессуру проходили все, но спокойно переносили очень и очень немногие. Младшие курсы часто срывались, сгорая изнутри. Некоторые отсеивались и отчислялись, некоторые часто украдкой рыдали в подушку — таких вылавливали и отправляли к штатным психологам и мастерам менталистики, которые очень быстро и профессионально, а главное — без всякой магии, наставляли сорвавшихся на путь истинный. Большинство же просто перегорали и сами находили для себя объяснения, ориентиры и новые моральные пути, нормы и ограничения. В любом случае, уже к пятому-шестому курсу все доучившиеся кадеты переступали через себя, начисто лишались большинства «гражданских» ограничений и могли без малейших проблем выполнить очень и очень многое из того, на что обычные люди морально не способны, будь то необходимость сражаться, варить наркотики и взрывчатку дома или пустить в расход пленного после интенсивного, но совершенно негуманного допроса. Анна вздохнула, подождала, пока сестра еще немного прорыдается и будет готова слушать и воспринимать, и только после этого начала говорить: — Да, это тяжело. Это невыносимо. И это нормально, что тебе больно и тяжело на душе. Это нормально, что ты не можешь заснуть, что тебя терзают воспоминания. Ты чувствуешь, потому что ты жива. Потому что ты еще человек. Если бы тебе было всё равно… это было бы куда страшнее. Гермиона резко дернула головой, вытирая лицо ладонями, но ее слезы продолжали течь. — Это не оправдание! Мы… мы превращаемся в тех, с кем боремся. Анна, мы — такие же убийцы. Анна кивнула. Порядок, все в пределах нормы… Ничего необычного. Теперь вспомнить, как сама, уже будучи кадет-капралом, успокаивала новичков во время их первого срыва… Главное сейчас перенаправить ее мысли с пустой философии в более логичное русло, пусть ее разум ищет зацепки и объяснения в привычном для себя направлении — в логике. — Мы боремся за жизнь, — ее голос был тихим, но в нем звучала стальная решимость. — За твою жизнь, за мою, за родителей… Мы убиваем, потому что иначе погибнем сами. Да, это грязно, аморально, это все, что угодно, но знаешь, что хуже? Позволить, чтобы они победили. Позволить, чтобы все, кого мы любим, стали жертвами. Если у тебя есть другой способ — назови его. Только сразу говорю — возлюбить их до победы, о чем рассказывал директор Дамблдор, не получится. Гермиона покачала головой, закрывая лицо руками. — Если убить убийцу — количество убийц не изменится! — Можно убить больше одного убийцы, тогда статистика пойдет вниз, — пожала плечами Анна. — И мы это делаем. — Это цинично… я не хочу так жить. Анна мягко убрала ее руки от лица, заставляя сестру посмотреть себе в глаза. — Это не цинизм, Гермиона. Это реальность. И ты знаешь, что она не терпит слабости и наивных надежд. Если мы сломаемся сейчас — они победят. И если они победят — нам точно лучше будет сразу пустить себе пулю в башку — это будет милосерднее, чем то, что они с нами сделают. Гермиона замерла, ее дыхание стало чуть более ровным. — Но как с этим жить? Как каждый день смотреть в зеркало и видеть это… чудовище? Анна прижала сестру покрепче, погладила ее по волосам, успокаивая. Гермиона шмыгнула носом, но, вроде, больше уже не плакала. — Ты не чудовище, Гермиона. Тебе не все равно, — Анна улыбнулась. Ну вот, теперь точно кризис миновал. — Можно, конечно, обойтись философией вроде «кто угодно, кроме нас — схуяли мы?!», но… Тогда будет все будет как в семидесятые. — А как было в семидесятые? Анна расслабленно выдохнула. Все, теперь точно полный порядок. Гермиона переключилась и теперь в ней проснулось природное любопытство, мозгу стало не до самобичевания. — А в семидесятые было так: один полукровка с завышенным самомнением, возглавляющий шайку магических нацистов, творил, что хотел, давил любое инакомыслие… И почти всем было пофигу. Серьезно, еще немного — и официальным девизом магов стало бы «кнуты самим приносить или на месте выдадут?». Но мы ведь не такие? Нам же кнута не надо? Гермиона тихо хихикнула, еще раз шмыгнула носом, но уже больше рефлекторно. — Угу… — только и смогла ответить она. — Ну вот, — Анна оторвалась от сестры, погладила ее по спине. — А если нам этого не надо — нам придется драться за свободу. Они все, — она кивнула куда-то далеко, подразумевая магов, — пусть делают, что хотят, выкрикивают любые лозунги и ведут любую политику. А у нас с тобой — дело. И нам его надо делать. — Не думала, что делом моей жизни окажется убивать людей, — сглотнула Гермиона. — Ну, что там окажется делом нашей жизни — это мы потом придумаем, — усмехнулась Анна, помогая сестре подняться и маня ее за собой на кухню. Кризис, конечно, миновал, но теперь оставлять сестру наедине нельзя, надо чем-то загрузить, для начала — завариванием кофе, ведь толком поспать уже не получится. — А пока придется чутка повоевать. Мы с Симусом тебя этому научим. И очень быстро научим. Ты же у нас умница. — Но что я могу? Я ведь не училась в Дурмстранге… — Симус тоже не учился, — пожала плечами Анна. — Не обязательно учиться в Дурмстранге, чтобы уметь защищать себя и защищать других. Желательно, конечно, но совсем, совсем не обязательно. Ты вот, например, уже кое-что можешь. — Например? — Например, ты уже можешь спокойно смотреть на взрывы, на тела и вообще. Уже не так мало. Так ты еще и прикрывать нас можешь — у тебя ведь вон как с заклинаниями хорошо получается… Дом, опять же, защитить надо. Вот и придумай, как и чем будем обороняться. Я ведь не могу думать за всех нас… Конечно, навыкам Гермионы это был комплимент. И очень серьезный, почти незаслуженный. Все же, Гермиона хоть и была лучшей на своем потоке в Хогвартсе, равно как и могла в теоретической части дать фору многим экспертам министерства магии в любой из магических сфер, равно как и в составлении планов и стратегий. Но вот практические навыки, особенно оперативные, тактические, вызывали не то, что сомнения, а настоящий хтонический ужас. Однако, Анна решила пока об этом не упоминать. Гермиона сглотнула, кивнула и только теперь, кажется, поняла, что находится уже не в гостиной, рыдая на диване, а на кухне, сжимая в руках нож и палку колбасы, которые Анна выдала ей парой секунд ранее. — Э-э… А-а… Анна, а что мы тут делаем?! — Ты — готовишь бутерброды, я — варю кофе, - подмигнула ей Анна. - Уж извини, но кофе я точно делаю лучше… — Да ну тебя!