Волны судьбы.

- Кто я? Я Элис Миллер. Мне 21 год. Я из 7 Дистрикта. Я победила на 72 Голодных играх. Меня схватил Капитолий. Вчера меня пытали. Сегодня меня тоже будут пытать. Я хочу домой, но есть ли у меня дом? Может, его разбомбили, как 12 Дистрикт? Может, у меня уже нет семьи? Догадки, догадки, догадки...Я ничего не знаю наверняка, - я дрожу всем телом, но продолжаю шептать себе под нос. - От многих победителей уже избавились. Иво, Йохан, Фаун, Тритон — все наши союзники мертвы. Я следующая. Я никогда не попаду домой, меня не отпустят. Я следующая. Вчера они избавились от Эро. Говорят, он сошёл с ума на пытках, но не выдал Капитолию ничего, кроме того, что уже было им сказано. Говорят, я тоже сумасшедшая. Говорят, игры сломали меня, а теперь и пытки Капитолия. Единственная причина, по которой меня еще не замучили до смерти, заключается в том, что они боятся повредить мою психику настолько, что я свихнусь окончательно, прежде чем смогу что-то рассказать. А союзников трибутов у них все меньше и меньше... Они не знают, что я уже близка к самой грани... Они не знают, что у меня в голове, ведь я молчу. Я всегда молчу. Я не разговаривала уже несколько месяцев. Я забыла, как звучит мой голос... Тут мой шепот пришлось прекратить, потому что из-за стены послышался дикий вопль. Я вздрогнула и вжалась в угол стены еще сильнее, зажмурив глаза.   Помогите, помогите, помогите, - зашептала я, как мантру, но очередной вопль снова заставил меня замолчать.  Они угрожали мне, они угрожали, говорили, что найдут мою семью и... Но они ее еще не нашли, раз продолжают меня этим запугивать. Нет, наверное, они скрываются в лесу: мои брат и отец. Они, должно быть, ушли глубоко в лес. Миротворцы туда не пройдут, для них это смертельно, а для нас лес — это источник жизни... Но они продолжат мне угрожать и шантажировать. Они продолжат мучать меня, пока не решат, что я ни на что не гожусь, и не избавятся от меня, — тараторила я, раскачиваясь взад и вперед. - 13 Дистрикт нас не спасет. Они бросили нас, кинули, как и сказал Плутарх. Мы не предали их, но они нас предали. Они, не мы. Им нет дела до тех, кто помог свершиться революции. Они использовали нас. Я знала, что так будет. Я знала, что за нами никто не вернется. Эро сильно кричал в свой последний день. Я до сих пор слышу его крики у себя в голове. Никто, кроме нас, его не слышал. 13 Дистрикт его не слышал. Все мы будем принесены в жертву президентом Койн, - слово "жертва" заставило меня задуматься. ⁃ Жертва, как Андромеда из старых легенд. Та самая героиня моих детских грёз, которую мне показывала мама в ночном небе. Когда народ принёс её в жертву морскому чудищу, лишь бы их самих не тронули, Андромеде пришлось покориться. Для нас чудище — это Капитолий, а мы на месте Андромеды. Только вот девушку в итоге спасли, а мы… Мы забытые и покинутые, никому не нужные, сыгравшие свою роль пешки. Они спасли Хеймитча, Китнисс, Селин, Финника и Бити, но и эти люди обречены служить 13 Дистрикту так, как им будет приказано. И если они захотят избавиться от выживших победителей, Койн не пожалеет и их. Что же это такое? Кто выиграет эти игры на этот раз? Но подождите, я не в играх — это реальность… А может, на самом деле я всё-таки в играх, просто Капитолий об этом молчит? Может, это всё подстроено? Как же мне разобраться? — бормочу я себе под нос. Я сразу замолкаю и почти перестаю дышать, когда за дверью моей комнаты слышатся шаги. Они становятся всё ближе и ближе, а я пытаюсь слиться со стеной. Сердце моё колотится так сильно, что кажется, его слышно снаружи. Я оглядываюсь. Вокруг меня темнота, сквозь щель под дверью видна полоса яркого белого света. Я обхватываю плечи и жду, пока кто бы то ни был уйдёт. На этот раз мне повезло, и шаги прошли мимо меня. В голове моей завертелись воспоминания, как картинки калейдоскопа. Я вспомнила прошлые пытки: самая удачная была, когда при мне пытали Эро и просили меня сказать, где конкретно находится база 13 Дистрикта. Как хорошо, что я совершенно понятия не имела, где она. Их датчики в итоге подтвердили это несколько раз и меня отпустили, но Эро после той пытки уже не был прежним. Он стал остерегаться меня, перестал разговаривать, пока нас держали в наших обычных комнатах. После того, как нас перевели в отдельные камеры, я больше его не видела, лишь слышала, как он кричал. В другой же раз меня поместили в яркую комнату и включили звуки на полную громкость со всех сторон. Кажется, с тех пор я стала глуха на одно ухо, потому что звон в нём так и не прошёл. Джоанне пришлось хуже: её помещали в воду и пускали ток. Я знаю, потому что вперемешку с её криками было слышно всплески. Капитолий нарочно это делает, заставляет нас слушать крики друг друга. Думает, так мы быстрее сдадимся, но мы не сдадимся. То, что давно было сломано, нельзя сломать дважды. Так мы и вымрем все поодиночке… Все, кроме Пита. Его оставят для Китнисс, только вот в каком состоянии ума и целиком ли — другой вопрос. Шаги снова возобновляются. Кажется, кого-то тащат мимо моей камеры. Я настораживаюсь. Мне ужасно хочется спать. Кровати у меня тут нет, лишь подстилка на холодном полу, но я бы и на ней уснула, если бы не кошмары. Мой мозг не даёт мне передохнуть даже во сне — я вижу ужасные картины… Страх не покидает меня ни на секунду. Это не страх смерти, нет, я поняла, что давно не боюсь умереть. Страх боли, пыток перед смертью — вот чего я боюсь. Моё тело настолько устало от вечного перенапряжения, истощения и невроза, что каждая клеточка, казалось, выла от безысходности. Сколько мы уже тут? Месяц? Два? Сколько ещё понадобится для того, чтобы я окончательно сошла с ума или покинула этот мир? Шаги снова послышались за дверью. Они неумолимо приближались и на этот раз остановились у моей двери. Я попыталась привстать, но ноги меня не слушали, и я соскользнула на пол вниз по стене. Дверь распахнулась, и я ослепла от яркого света. Меня тут же попытались схватить за руки, но я больше не могла мыслить здраво. Я начала кусаться, брыкаться, кричала, царапалась, пока меня не скрутило трое человек и потащили наружу. Мои босые ноги глухо шлёпали по холодному полу. Страх раздирал меня изнутри. Что со мной будут делать в этот раз? Шли мы по очередным катакомбам, петляя вправо и влево, пока не дошли до какого-то отдалённого отсека. У меня сбилось дыхание. Слишком далеко — тут меня будет плохо слышно остальным, значит, в этом месте находится что-то поистине ужасное. Я заглянула в глаза одной из медсестёр, которая должна была оживлять меня каждый раз, когда я буду отключаться от боли. Её яркие зелёные глаза посмотрели на меня, и на секунду мне показалось, что в них промелькнула жалость, но женщина почти сразу отвернулась. Меня швырнули на стул и привязали к нему. Я снова попыталась вырваться, но тщетно. В комнату зашла делегация, которую я прекрасно помнила с прошлых пыток. — Ну что, Элис, как дела, к тебе вернулся дар речи? — спросил меня их главарь. Я зарычала на него, как обезумевшее животное в капкане. — Видимо, нет, — подытожил главарь. Увидев их инструменты, я опустила голову на подголовник и уставилась на белые лампы. Меня затошнило, воздуха в организме не хватало. — Она сейчас в обморок упадёт, — пробормотала медсестра. — Ничего страшного, очнётся, — спокойно сказал главарь. — Я была Элис Миллер. Элис Миллер из 7 Дистрикта. Элис Миллер больше нет. Я то, что от неё осталось. От неё почти ничего не осталось, — бормочу я в темноте, обхватив колени, прижав их к груди и раскачиваясь взад и вперёд. Я перестала воспринимать реальность уже очень давно. Для меня сон и явь — одно и то же, пытки — просто процедура, которая повторяется каждые два-три дня. Крики за дверью — лишь напоминание, что там, где видна полоса яркого света, ещё есть жизнь, и весь мир не ограничивается моей тёмной комнатой. — Я не Элис Миллер, — повторяю я, а затем задумываюсь. — Я не Элис Миллер. Элис была другим человеком. Я — это уже не я. Элис умерла в Капитолии. Тогда кто же я теперь? На ум пришло одно имя, которое я часто повторяла во сне, отчего часто просыпалась. Андромеда. С тех пор я всегда про себя думала под этим именем. Элис Миллер всё реже и реже появлялась в моём разуме, а если появлялась, то в виде постороннего человека. День сменяла ночь, ночь — день, а я даже не знала, который нынче час. Я так давно не видела солнца, что начала сомневаться, существует ли оно вообще. Может, я всегда тут была, а всё, что было до игр, — лишь сон? Главарь делегации уже начал поговаривать о том, что я окончательно теряю связь с реальностью. Скоро, очень скоро, от меня избавятся. Слёзы покатились с моих глаз. Я протянула руку вперёд, сама не зная зачем. Мне так хотелось, чтоб хоть один добрый человек оказался со мной сейчас в этой комнате. Чтобы хоть раз ко мне зашли с добрым словом, а не пинками и оскорблениями. — Пусть это закончится, — прошептала я, захлёбываясь слезами. Тут я подняла голову на камеру, подвешенную в углу комнаты. На дрожащих ногах я поднялась и обратилась к камере: — Пусть это закончится! — крикнула я, впервые подав голос за все эти месяцы — Хватит меня пытать! Я ничего не знаю, а то, что знаю, не скажу. Заканчивайте! Слёзы лились из моих глаз, я яростно моргала, чтобы зрение не затуманилось. — Выпустите меня! — крикнула я и запустила кружкой в камеру. Та накренилась, но продолжала висеть на месте. От переизбытка чувств я села на пол и начала рыдать во весь голос. Спустя несколько минут за моей комнатой послышались торопливые шаги. Мои рыдания переросли в истерику, мне показалось, что меня услышали и наконец пришли казнить. Дверь распахнулась, но тут же закрылась. Рядом со мной зажёгся фонарь. Я вздрогнула от прикосновения чьей-то руки. — Элис, сядь, — сказал мне кто-то не добрым, но и не строгим голосом. Опешив от такого отношения, я подняла голову. Рядом со мной сидела зеленоглазая медсестра. Она усадила меня на подстилку и дала успокоительное, буквально запихнув мне его в рот и заставив проглотить, запив стаканом воды. Мои мышцы резко расслабились, и стало клонить в сон. Я обессиленно облокотилась на стену и уставилась вперёд перед собой. — Элис, — снова позвала меня медсестра, но я даже глазом не моргнула. — Элис, я понимаю, как тебе тяжело, понимаю, как тебе больно. Поверь, я хочу тебе помочь, — говорит она мне. Я перевела пустой взгляд на говорившую. Та мягко на меня посмотрела и погладила по голове. Я вздрогнула и отстранилась. Медсестра медленно убрала руку. — Как ты себя чувствуешь? Тебе стало лучше? — спокойно спросила она. Я молча кивнула. — Да? Хорошо, тогда послушай меня. Ты должна попытаться посидеть сегодня спокойно. Я обещаю, что ни сегодня, ни завтра тебя никто не тронет. Вот, — она дала мне маленькую подушку. — Полежи, отдохни, завтра я постараюсь тебе ещё что-нибудь принести. Снова погладив меня по голове, медсестра встала и вышла из комнаты. Если бы не таблетки, я бы снова разрыдалась. Эти пара минут были для меня на вес золота. Первый раз за столько дней ко мне прикоснулась чья-то добрая рука. Я взяла подушку, повертела её в руках, боясь, что в ней может быть что-то спрятано, но это была самая обычная подушка. Тогда я положила её себе под голову и уснула почти мгновенно. Зеленоглазая медсестра приходила раз в два-три дня. Из наших коротких разговоров я узнала её имя: Цирцея. Она продолжала носить мне вещи вроде тёплого одеяла, кружки горячего шоколада и сладкой булочки. Самым долгожданным подарком для меня стали успокоительные, которые она иногда мне давала. Они будто гору снимали с моих плеч и скоро я даже начала отвечать Цирцее, хотя на имя своё всё так же не откликалась. — Почему ты не реагируешь, когда я зову тебя по имени? — как-то спросила меня Цирцея. — Потому что я не Элис Миллер, — просто ответила я. — А кто же ты? — удивлённо спросила моя собеседница. Я промолчала, поджав губы. Всё это продолжалось в течение нескольких недель, как мне показалось. Вскоре Цирцея начала оставаться у меня подольше, под предлогом осмотра моих увечий. Я же с каждым днём открывалась ей всё больше. Спать мне становилось всё проще, пытки по какой-то причине прекратились. Я перестала слышать крики остальных победителей, только их стоны были слышны по ночам. Я рассказала Цирцее о 7 Дистрикте, про свой лес, про некоторые наши обычаи. Она слушала с большим интересом, особенно когда я начинала говорить про звёзды. Она была поражена количеством информации, что всё ещё хранилось в моём подсознании. — Как ты это всё запоминаешь? — спросила она меня. Я пожала плечами. — Я не старалась запоминать, просто мне было интересно слушать, вот оно само и запомнилось, — ответила я. В какой-то момент я искренне привязалась к Цирцее, видя в ней единственного друга в Капитолии. Помимо неё ко мне изредка заходили на допрос, но каждый раз уходили ни с чем. Я упрямо молчала и отказывалась говорить с кем-либо, помимо своей новоиспечённой подруги. Волосы у Цирцеи были знакомого, светлого оттенка. Долго я не могла понять, где видела этот цвет, но в конце концов очень смутно я припомнила Селин Эванс из 4 Дистрикта. У неё был похожий цвет волос. Увы, это всё, что я помнила о ней. Лица в моей памяти расплывались, я не могла сосредотачиваться подолгу на чём-либо. Наши беседы с Цирцеей становились всё дольше, темы всё чаще касались моей деятельности в 7 Дистрикте, его местности, определённых районов. Она стала расспрашивать о моих друзьях. О победителях 7 Дистрикта мы упорно не заговаривали, будто моя подруга знала, что этой темы касаться не стоит. И вот, однажды, я снова проснулась посреди ночи, чего давно не случалось. Мне казалось, что что-то не так, на меня снова начал накатывать страх. Я попыталась уснуть, но так и пролежала до тех пор, пока ко мне не вошла Цирцея. Только потом я поняла, что ждала её прихода, и поэтому не могла уснуть. — Как ты сегодня? — спросила она меня, взбив мою подушку и сунув мне в руки шоколадный круассан. — Нормально, — тихо ответила я. — Ничего не болит? — поинтересовалась Цирцея. — Нет, — тупо ответила я, всё ещё наблюдая за ней. — Элис, я очень рада, что ты идёшь на поправку, особенно твоя речь. Ты ведь так и голос потерять могла, знаешь ты об этом? — спросила она меня. Я покачала головой. — Ну, о чём сегодня поговорим? — спросила меня Цирцея с улыбкой. — О чём ты хочешь поговорить? — спросила я. — Я? Даже не знаю. Я думала, сегодня ты мне что-то расскажешь. Надо же нам восстанавливать твои голосовые связки, а то смотри, как ты осипла, — всё так же дружелюбно сказала Цирцея. — Я не знаю, о чём рассказывать, — пожала я плечами. Цирцея заметила смену в моём настроении, и улыбка сползла с её лица. — Ты уверена, что всё хорошо? — спросила она. — Да, — ответила я, сама не понимая, почему не решилась рассказать про свою бессонницу. Может, она снова бы дала мне успокоительное? — Ну ладно, тогда давай я буду задавать тебе вопросы, а ты на них отвечать. Может, так твои связки станут покрепче, — предложила моя собеседница. Я положительно кивнула в ответ. Цирцея начала спрашивать меня о моих занятиях в лавке мистера Уолкера, у которого я работала с тех пор, как появилась в том нужда. С этой темы мы плавно перешли на день жатвы, когда меня выбрали на 72 Голодные игры. Это был первый раз, когда Цирцея затронула тему, хоть как-то касающуюся Капитолия. — Я не хочу об этом говорить, — резко сказала я. — Я понимаю, — осторожно ответила Цирцея. — Но, Элис, тебе очень плохо ментально. Я вижу это по твоему поведению. Физическая боль уходит, но моральные повреждения слишком сильны. Тебе нужно попытаться прожить те больные моменты твоей жизни и отпустить то, что сможешь. Тогда тебе станет легче. — Отпустить? Прожить? — недоумённо спросила я. — Кто вообще захочет такое проживать снова? — Элис, — начала Цирцея, но я её перебила. Громко выдохнув, я отшатнулась от Цирцеи и снова забилась в угол. Та осталась сидеть на месте. — Я знаю, что ты делаешь, — полушёпотом прорычала я. — Ты пытаешься залезть ко мне в голову, точно так же, как это делали на пытках. Ты одна из них! — Элис, — снова позвала меня Цирцея с расстроенным видом, но я снова её перебила. — Я не Элис, Элис тут нет, — рявкнула я. Голова трещала, всё вокруг начало раздражать меня. — Послушай, я правда хочу тебе помочь, — тихим голосом сказала Цирцея. — Не нужна мне такая помощь, уходи прочь! — резко ответила я. Цирцея осторожно встала. На лице её появилась досада, и, выйдя из комнаты, она закрыла за собой дверь. Снова стало темно. Я кинула ей вслед угощение, которое она мне принесла. Всё казалось мне фальшивым. Перебравшись в противоположный угол, я свернулась в калач. Сил плакать не было. Цирцея больше не возвращалась. Мне приносили воду и скудный ужин раз в день, на этом мои привилегии заканчивались. Отбирать принесённые Цирцеей подушки и одеяла у меня не стали, что только укрепило мои подозрения о том, что она работала на Капитолий всё это время и просто пыталась втереться ко мне в доверие, чтобы в итоге я рассказала ей всё, что знаю о 7 Дистрикте и восстании. Окончательно потеряв веру во что-либо, я в конце концов перестала есть. Я потеряла счёт времени, больше не понимала, сколько нахожусь в Капитолии, я даже не знала, который был час, ведь меня совсем перестали выводить из камеры. Большую часть времени я проводила, уставившись в потолок, так как бессонница не давала мне сомкнуть глаз. Однажды я почувствовала, что умираю, думала, что пришёл мой конец. Голод-таки добил меня, но предусмотрительный Капитолий не дал мне уйти. В самом начале обморока я чувствовала вокруг себя лишь темноту, холод и жёсткий пол. Сознание моё постепенно скользило куда-то, куда именно — я не знала. Потом на мои глаза снова опустился уже знакомый мне по пыткам чёрный экран. Очнулась я всё в той же комнате. Меня переложили на подушки и одеяла, которые я так бережно хранила подальше от себя. На руке у меня была повязка, и я поняла, что меня откачали. Наверное, капельницу поставили или ещё чего хуже. Думать было очень тяжело, каждая мысль как будто весела с целое бревно. — Я была Элис Миллер, больше её не существует. Её убил Капитолий. То, что от неё осталось, нельзя назвать Элис Миллер, — думала я снова и снова, так как это было единственное, что я знала наверняка. — Интересно, Цирцея уже передала всю информацию, которую выведала у меня, своим работодателям? Как много вреда я причинила? Вроде ничего такого в моих словах не было, но откуда же мне знать… Я дышала медленно, глаза мои закрывались, но я силой воли держала их открытыми. Снаружи послышался топот, и я слегка повернула голову. Снова топающие звуки, затем всё стихло. Я снова предалась своим вялым размышлениям. В голове заиграла песенка, которую во время моих игр напевала девчонка из 12 Дистрикта, висевшая в моих сетях. Она тогда выглядела почти такой же худой и слабой, как и я сейчас. Тогда я мысленно её упрекала за слабость, теперь я понимала, каково было ей. Я оставила её в тех сетях, оставила умирать. Из-за её слабости, из-за её доверчивости, а спустя несколько лет я наступила на эти же грабли. Сама того не заметив, я начала напевать её песню вслух: Не жди, не жди. Путь тебя ведёт К дубу, где в петле Убийца мёртвый ждёт. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой. За дверью послышалось какое-то шипение, но я продолжала петь, смотря в потолок своим немигающим взглядом. Не жди, не жди, К дубу приходи. Где мертвец кричал: — Милая, беги! Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой. Эту песню я выучила сама того не сознавая. Один старик напевал её, сидя под сосной соседнего от нашего дома, в одну из самых тёплых ночей, какие только бывали весной. От моих игр на тот момент прошло примерно полгода. Откуда он мог её знать, ведь песню пели в 12 Дистрикте, а не у нас, я понятия не имела. Не жди, не жди, Приходи скорей К дубу, где мертвец Звал на бунт людей. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой. Шипение за дверью прекратилось, снова настала мёртвая тишина. Мои глаза стали постепенно закрываться. Кажется, я слышала голоса. Уже с закрытыми глазами, как на автомате, я допела последний куплет: Не жди, не жди. Когда спит весь люд. Скинь свою петлю, Рядом со мной встань. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.