Король-техночародей и его убийца

Кажется, на вопрос, что первично: «бытие или сознание?» — Намо Мандос после некоторого размышления ответил — сознание. С другой стороны, а какие были у него варианты? Манвэ достались суровые и величественные горы, на вершине которых, как нигде в Арде, чувствовалась близость Единого. Ну помните, как в анекдоте про орла? Направо горы, налево горы, а клюнешь себя в… впрочем, мы отвлеклись. Ульмо, как водный элементаль, ожидаемо забрал себе воды мирового океана. Оромэ стал Владыкой лесов и равнин и носился там с гиканьем. Ауле подчинил себе огненные вулканы и без молота не ходил. Тулкас родился воином, ему нравились сражения, отчего поле битвы стало его стихией. Помнится, пока Мелькор не стал Морготом, Тулкас его задолбал — давай подеремся, ну давай подеремся… Младший брат Ирмо быстро сообразил, что вершить чужие судьбы отнимает много времени и сил (никакой личной жизни!), а еще эта ответственность перед Единым, ну вас всех к Морготу, зачем взваливать на себя эту непосильную ношу, пойду-ка я в лес! И действительно создал себе Лориэн. Ну а Моргот… впрочем, не будем о нем, этот хотел все и сразу, поэтому у него уже все было, пусть теперь сидит в за гранью сущего и думает о своем поведении (ладно, Мандос знал, что Моргот в космос улетел, и всерьез рассчитывал, что звездный корабль поломался и что занесло непутевого братца в такие неизведанные регионы, откуда он точно не вернется. Но официально Моргот сидел в «за гранью», и сенсационной правды Мандос избегал). Вот и вышло, что Мандосу досталось идеальная пустота — НИЧТО (это для других — высокопарное Вечная Темнота и Пустота, а ему … НИЧТО). И с этим срочно надо было что-то делать, поскольку души эльфов и некоторых особенно об… отличившихся людей или гномов (даже хоббитов!) не желали ждать, когда пустота соизволит наполниться смыслом. В обыденной жизни они, можно сказать, без всякого повода хотели попасть на праведный суд Мандоса, а после великих битв так и вовсе выстраивались в очередь и дрались с теми, кто кричал «я только спросить». Вот тогда-то Намо и решил, что НИЧТО — это очень даже неплохо. Ведь в голове у каждого вновь прибывшего было свое собственное представление «о прекрасном», то есть о загробном мире. «Каждому по способностям, от каждого по труду!» — подсказал когда-то Майрон (да, читатель, знакомый вам майа-революционер и здесь успел отметиться, такой вот он был вездесущий, назгулы, молчать!). И Намо определил, что мрачное пространство, отданное ему в распоряжение, отныне будет ровно тем, что каждый себе напридумывал. Ну и еще сбоку притулились сады, которые создал Ирмо, но сады — для себя лично и для особенных гостей. Вот в таком саду и сидел сейчас Маэдрос и с недоумением смотрел на происходящие. Впрочем, обо все по порядку. Утро началось как обычно. Он, с позволения Владыки Намо, на заре любил приходить в потаенный участок леса. Садился у небольшого ручья, смотрел, как кристально чистая вода, искрясь и переливаясь в лучах восходящего солнца, пробивает себе дорогу сквозь темный гранит скал. Как весело пляшут блики солнца на листьях. Как поют птицы, звенят насекомые, шуршит трава у его ног, как поет ветер в ветвях деревьев. В общем, как всем творцам, а феанорингам в особенности, Маэдросу была свойственная патологическая тяга к гармонии (да-да, к гармонии, назгулы, мы сказали молчать!), которую он и находил в своем убежище. Иногда, к нему присоединялся Феанор или кто-то из братьев (это если у Намо Мандоса было хорошее настроение и достаточно воли, чтобы в случае опасности быстренько разогнать нарушителей спокойствия по разным углам. Ведь даже самому последнему идиоту в Арде было известно: собрание феанорингов в количестве больше двух штук в одном месте могло привести к ожесточенным спорам, дракам с непременным членовредительством, пожарам, а иногда даже к революции, то есть восстанию). Этим утром ничто не предвещало беды. Маэдрос сидел у ручья, слушал ветер и нежный шепот воды, смотрел на солнечных зайчиков и даже напевал что-то себе вполголоса. Первым пришел Феанор (называть себя отцом он категорически запрещал). Долго смотрел на Маэдроса. Вздыхал. А потом прочитал лекцию о вреде курения, пьянства, женщин, незапланированных беременностей и… опрометчивых клятв, которые очень сложно исполнить. Свою пламенную речь он закончил выводом: «Арда — говно, все эльфы — гады, а солнце — долбаный фонарь. Сынок, помни, сильмариллы лучше…» — Лучше чего, Владыка? — на всякий случай уточнил Маэдрос. Отец и раньше отличался странными поступками, но текущее поведение выходило даже за рамки привычной странности. — Лучше всего! Поэтому найди все украденные детали и продолжи мое дело! Ручная обработка только для металла, запомни, сын, металла! — Феанор положил ему руку на плечо, стиснул со всей силы, а потом отвернулся, пряча набежавшие от внутренних переживаний слезы, и быстро ушел, толком не пояснив, что это, собственно, было. Пока озадаченный Маэдрос приходил в себя от произошедшего, потирая здоровой рукой плечо, на котором ярким фамильным фиолетовым цветом расплывался здоровенный синяк, явился Маглор. Воровато озираясь, подскочил к Маэдросу и громким шепотом сообщил: — Скажи Элронду, мне всегда не нравилась эта семейка! Одна Галадриэль чего стоит! Хорошо, что Келебримбору она отказала, — он вздрогнул всем телом и замотал головой, видимо представляя, что было, если бы Келебримбору все же досталась Гала. — И вообще, скажи, что я им горжусь, он великий воин и настоящий эльфийский Владыка! И определенно, несомненно лучше чем какой-то там эстрадный певец Гил-Галад. Так и передай! — Кто, Келебримбор? — Маэдрос смотрел на брата во все глаза, силясь понять, что тот хочет сказать, поэтому пропустил момент, когда скала, из которой рывками пробивался источник, стала растворяться, словно твердый камень превратился в податливый речной песок и вода размывала его. Звуки стали чуть тише, ветер больше не был слышен, краски поблекли, на лес медленно опускалась тень. Маглор тяжело вздохнул и посмотрел куда-то поверх головы сидевшего перед ним Маэдроса, кивнул, приветствуя кого-то за его спиной и ретировался. — Маэдрос, — позвал из-за спины знакомый голос племянника Келебримбора. Маэдрос медленно обернулся, отказываясь верить в происходящее. Из темнеющего на глазах леса на него решительно смотрел Келебримбор. Этот, в отличие от отца и брата, выглядел так, словно только что совершил какое-то великое открытие. Глаза его пылали фамильным фиолетовым пламенем, в руках Келебримбор сжимал фамильный же дедов молот, весь в восьмиконечных звездах, богато инкрустированный рубинами. Правда, надрессированный еще отцом Маэдрос заметил, что одним из рубинов притворяется шпинель, а по рукоятке идет странная надпись «маде ин Мордор», замаскированная под цветочный орнамент. «О, Эру, только не это!» — взмолился Маэдрос. В прошлый раз, когда Келебримбор с таким же видом носился по Эрегиону (видеозаписи Маэдросу показал Мандос), они на пару с Сауроном устроили ТАКОЕ, что потом всю третью эпоху расхлебывали всей Ардой. — Скажи ему, — проникновенным голосом произнес Келебрибор, — я много думал и пришел к выводу, что я не в обиде! — Голос Келебримбора при этом звенел обидой так, что нулевое поле шло фиолетовыми разводами. — Но… кому? — вяло попытался уточнить Маэдрос, однако Келебримбор только отмахнулся, что характерно, молотком. Поэтому Маэдрос решил, что лучше не спорить и не спрашивать, пока молоток не прилетел ему, например, в лоб, а дождаться финала этого сюрреалистичного представления. Повлиять-то на родственников он все равно не мог. Если он чему и научился, пока висел над головой Моргота, так это тому, что терпение — добродетель. — Это были лучшие двести лет в моей жизни… И будь у меня возможность что-либо изменить в прошлом, — тем временем бормотал Келебримбор, и вот теперь в его голосе действительно не было ни обиды, ни ярости, одна только уверенность в правильности случившегося, — я бы сделал все тоже самое, — тут Келебримбор на мгновение задумался, — Ну, может не все, — с сомнением произнес он, — и, может, еще придумал бы какой-то огнеупорный костюм или портал для быстрого перемещения в случае смертельной опасности… — Племянник опустил голову, плечи вздрогнули, видно было, что он усилием воли сдерживал рыдания, — Мне так не хватает наших бесед, поиска истины… споров и экспериментов… открытий… — едва слышно прошептал он. Келебримбор совсем поник — видно было, что провалился в тяжелые воспоминания. Он молчал, только нервно сжимал молот Феанора в руках, а потом резко развернулся и ушел в окончательно почерневший лес. Маэдрос вдруг понял, что все вокруг него стало темным, и нет воды, и скалы тоже нет. Лес исчез, звуков больше не слышно. — Эй, — из черноты, в которой теперь только угадывались смутные очертания неизвестно чего, его позвал Куруфин, — когда найдешь Кел… Маэдрос вздрогнул: как он мог найти Кел? Ее судьба была неизвестна. Ни в лесах Ирмо, ни в покоях Мандоса, ни в Арде ее следа не было. –… когда найдешь Кел, — лицо Куруфина на мгновение вспыхнуло из темноты, по щекам его бежали слезы, — скажи, что я, что мы все, даже отец, в смысле Феанор, — быстро поправился он, — очень ее любим. Остальные вот против, а я думаю, да хоть бы и назгул, лишь бы мужик был хороший! Ну что делать, если ее на огненных мужиков тянет… Мальчишке, кстати, тоже передавай привет, чудесный парень, хоть папаша у него и лесная су… фея! Маэдрос от таких откровений тихо сполз с огромного валуна, на котором сидел. Но под ногами не было больше травы, вообще ничего не было, только великое НИЧТО. «Прости, эльф, мне будет не хватать наших долгих бесед! — в голове Маэдроса гулким эхом прозвучал голос Вала Намо. — Но таковы были условия сделки. Прощай, надеюсь, не скоро увидимся!» Вала, по мнению Маэдроса, как и все вокруг, тоже сошел с ума, поэтому Маэдрос не особенно удивился его словам. Просто закрыл глаза и сделал долгий выдох, выравнивая дыхания. Он-то рассудок не потерял и, как минимум, попробует сохранить ясность мышления дальше, но для начала надо успокоиться и все обдумать. В груди от нехватки воздуха неприятно сдавило. Маэдрос собрался сделать глубокий вдох, приоткрыл рот … и тут же захлебнулся водой. * * * Тем временем, а именно 23 марта 3019 ТЭ, в замке у шефа (зачеркнуто), Барад Дур содрогнулся от массированной атаки орлов Манвэ. И стал медленно, но очень верно разрушаться. Напомним, внепланово (но к очень большой радости) для Валар, которые напоследок перед отбытием решили-таки уничтожить Гортхаура, и планово для Гортахура, который позволил Мордор разрушить, а себя «развоплотить». По данным разведки Валар, кузни и бункер Гортхаура находились в подземельях под Барад-Дуром. Вот туда и пришелся сокрушительный удар. Итак, Барад Дур весьма выразительно и живописно стал разрушаться, извергая столпы лавы из проснувшихся от тяжелых бомб вулканов. Небо окрасилось в черный цвет от дыма пожаров, земля — в красный. Алая лава сочилась из разломов, как кровь, придавая картине вид полнейшего апокалипсиса. Валар ликовали. (Напомним, недолго, Йаванна устроила свой собственный Луна-Парк с блэкджеком, даже ш…шеренгу незваных гостей пригласила). А где-то глубоко-глубоко в очень-очень тайной лаборатории в темных-темных и скрытых-скрытых (в общем, вы поняли) разветвленных каналах под цепью Изгарных гор от очередного сокрушительного удара ожило стазисное оборудование. Оно перевело на автономное питание два саркофага, которые Феридир по личному поручению Владыки лично проверил неделю ранее. Один саркофаг пока был пуст, если не считать лежавшего в изголовье прозрачного минерала и шнурка, на котором на хитрый узел было подвешено простое кольцо из металла, не то белого, не то светло-желтого: цвет беспрестанно менялся, словно кольцо само никак не могло определиться какой цвет выбрать. Второй саркофаг был занят. И если наш внимательный читатель приглядится к прозрачному верхнему стеклу, то сквозь туман искусственной амниотической жидкости сможет разглядеть болезненно худое лицо с острыми скулами, острым же носом и упрямой линией четко очерченных губ. И если у читателя есть немного «тех» способностей, то он еще и почует очень узнаваемое фиолетово-лиловое нулевое поле, принадлежащее феанорингам. Хотя поле это, знаете ли, даже невооруженным глазом было видно, так сильно оно возмущалось от подземных толчков, пока что едва заметных, и посылало сигналы своему хозяину скорее проснуться и бежать без оглядки. Волна от последнего, самого сильного удара докатилась и до тайной лаборатории, заставив оборудование моргнуть и на секунду отключиться, пока не сработал один из трех запасных генераторов. Феридир очень ответственно подошел к просьбе Владыки и вместо одного запасного генератора мощностью на два артефактных сильмарилла поставил три. Три генератора. Артефактов было четыре, чтобы наверняка, ведь Владыка дважды не повторяет. Испытывать на собственной шкуре гнев Владыки, который проснется в поврежденном саркофаге, Феридиру не хотелось, вот завхозназгул и перестраховался, что привело к некоторым последствиям, но об этом далее. Итак, Мордор рушился, Гортхаур развоплощался, семь войск стягивали свои силы к Пеленорским полям (нет, авторы ничего не перепутали, силой данной нам воображением во имя луны мы, вместе с вами, читателями, создаем альтернативную версию), а феаноринг в стазисном саркофаге решил пробудиться раньше назначенного времени. «Действительно, какое неподходящее время для пробуждения», — подумал бы некто ворчливый и вечно всем недовольный. Но мы-то с вами знаем: великим событиям безразлично понятие времени. С одинаковым успехом Очень-Важное-Событие не происходит сотню лет, а потом БАХ! — и случается всего за секунду. Например, пока мы с вами наблюдали за апокалипсисом и феанорингом, произошли сразу три Очень-Важных-События. Во-первых, в пустом стазисном саркофаге появился огненно-рыжий «постоялец». И тут же из специальных труб внутри саркофага полилась искусственная амниотическая жидкость, погружая в свои воды очень симпатичного и очень высокого мужчину (просто представьте, он едва смог поместиться почти в трехметровый саркофаг). Сработали датчики, снимая показания жизненно важных органов, мелодично запиликали трели сигналов, уведомляя невидимого контролера, что все идет штатно. Индикаторы загорелись ровным зеленым светом, что означало: перемещение (и смена тела) прошло успешно. Буквально сутки, и Владыка Гор аки огненный феникс готов будет восстать из пепла Мордора и явить себя миру, но уже в новом обличии — в целях конспирации, конечно. Вторым событием стало то, что обитатель саркофага под номером два… ожил. Вначале из воды показалась широкая грудь, широкие плечи, затем под водой проступило лицо, и незнакомец сделал первый сознательный вздох, отчего тут же набрал в рот и нос жидкости и закашлялся. Судорожно взмахнул руками и попытался сесть. Судя по разлету плеч, пусть даже болезненно худых, этот парень лишь немногим уступал Гору в телосложении и росте и вполне мог потягаться с Ангмарцем. Незнакомец схватился рукой за высокий борт и подтянулся, хрипя, тяжело облокотился на высокий борт саркофага, стараясь удержаться и не завалиться обратно в жидкость. Он фыркал и отплевывался, иногда помогая себе левой рукой, стряхивая с лица воду, стекающую со свалявшихся от долгого стазиса волос. И вот он распахнул глаза: большие, необычного серо-фиолетового оттенка, такого же как у толстого льда, сковавшего неглубокую реку. Волосы цвета переспелых зерен граната, длинные, свалявшиеся в естественное подобие дредов, сосульками повисли на широких плечах. Мужчина нетвердым движением попытался убрать волосы с бледного лица, искаженного гримасой боли, но не смог. Вздохнул еще раз и слабо пошевелился, пытаясь сесть ровно. Отвыкшие от нагрузки мышцы едва подчинялись своему хозяину, но он упрямо провел трясущимися пальцами по волосам еще раз, в этот раз сумев завести мокрую прядь за изодранное ухо, лишенное острого кончика. В саркофаге что-то щелкнуло, раздался низкий вибрирующий свист: это включились насосы, и ненужная теперь жидкость через сливы на дне устремилась вниз. Плитка на полу под саркофагом была выложена под углом, и жидкость тонкими непрерывными ручейками потянулась в специальные отверстия. По мере того как вода уходила, рыжий под номером два дышал все ровнее и двигался все увереннее. Наконец, повертев головой по сторонам и слепо щурясь, он оперся локтем о бортик искалеченной правой рукой, на которой не было кисти. В лаборатории сработали датчики движения, включая свет и обогрев, нагнетая воздух из специальных вентиляционных отверстий. Каменные плиты пола, стены нагрелись за счет встроенного оборудования до температуры, привычной для физиологии эльфа. Приглушенное освещение постепенно становилось ярче, так, чтобы не травмировать сетчатку слепых пока что глаз. В шкафах, встроенных в стены лаборатории, сработали замки, открывая нужные ячейки, где хранилась одежда из специальной ткани: прочной, но в то же время мягкой и удерживающей тепло. Сделав пару глубоких вдохов, эльф пальцами целой руки вцепился в бортик, подтягивая себя вверх, стал раскачиваться, ударяясь всем телом о ровный, идеально гладкий край, пока не смог подняться достаточно высоко, чтобы просто перевалиться через бортик. Пол встретил его радостным чавкающим звуком. Сам же эльф хоть и приложился о камень от души (лицо скривилось гримасой боли), но не проронил ни звука. Камеры под потолком дружно нацелились на него и заморгали — включилась запись. Эльф же просто лежал, выравнивая дыхание, пока сведенные болью мышцы не отпустило. Затем медленно, словно нехотя, повернулся на бок и попытался подняться. От напряжения на спине и плечах вздыбились мышцы, многочисленные старые рубцы и шрамы побелели. Удивительно, что даже долгий стазис и питательная среда, в которой он провалялся без малого несколько тысяч лет, не в силах были справиться с ранами на его теле. Эльф поджал губы, нулевое поле следом сжалось вокруг него, окрасив пол в лилово-фиолетовый цвет. Тело эльфа напряглось, казалось, каждая мышца сжалась пружиной, готовой в любую секунду распрямиться и разнести всю лабораторию. Он закрыл глаза, свет мигнул, но ничего не произошло. Эльф сжал губы так, что они побелели, и наконец одним только усилием воли смог встать вначале на колени, а потом и вовсе подняться. Горбясь, вытягивая руки в стороны, чтобы удержать равновесие, едва переставляя ноги, он поковылял вперед пока не коснулся рукой ближайшей стены. Гость прижался к стене лбом, до крови растягивая потрескавшиеся от слишком сухого фильтрованного воздуха губы в счастливой улыбке. Тело болело нестерпимо. Даже Моргот, будь он проклят на вечное пребывание в темноте космоса, не смог причинить ему столько физической боли. Но эльф радовался боли как дитя долгожданному подарку: он чувствовал, значит, был … жив. Осознание, что он вновь оказался в реальном мире не проклятым духом, не умертвием, а живым существом, переполняло эльфа. Воспоминания о садах Ирмо, беседах, подумать только, с высшим элементалем, настоящим богом — Намо Мандосом, и встрече с любимыми родственниками отошли на задний план, истончились, стали прозрачными и несущественными от одной только мысли, что он снова ЖИВ. Радость омрачалась всего одно какой-то назойливой мыслью, которую он никак не мог поймать. Что-то важное. Что-то, что он должен был сделать… Эльф, все так же прислонившись лбом к стене, прикрыл глаза. Воспоминания о последних минутах его ПРОШЛОЙ жизни накатились волной. Последнее, что он помнил, был огонь: губительный, всепоглощающий. И эльфа он тоже поглотил вместе с проклятым камнем, но прежде чем это случилось, появились глаза. Волчьи желтые глаза с тонким вертикальным зрачком заглянувшие ему в самую душу, вывернувшие его наизнанку. И ничего нельзя было скрыть от этих глаз: все самое дурное, стыдливо спрятанное на самом краю сознания, куда сам хозяин боялся заглядывать, открылось этим глазам. — Как ты оказался з-с-сдес-с-сь? — прошипел в голове голос, пока огонь с жадностью поглощал тело эльфа. Но тот промолчал, не желая произносить вслух горькую истину, которую владелец огненных глаз и сам прочитал в его сердце. — Как-х-х любопытно, пож-ш-ш-шертвовать с-с-собой р–р-ради вр-р-р-агов… — усмехнулся невидимый собеседник, без всяких эмоций глядя на страдания эльфа, — пож-ш-ш-алуй, я мог бы тебе помоч-ш-ш опя-ать… ш-ш-то думаеш-ш-шь, феанор-р-р-ринг? — вдруг пророкотал в голове чужой голос, набирая силу, заслоняя собой даже огонь и раздирая теперь не только тело, но и мозг эльфа на части. Эльф просто хотел, чтобы все побыстрее кончилось, даже не обратил внимания на странное «опять». И только поэтому согласился. Он сказал «да», и мучения прекратились. Нестабильный сильмарилл, который он сжимал в руке, упал в лаву и … исчез. Этот камень, точнее два, они с братом нашли в лагере Эонвэ. Лишенные третьего, оставшиеся два сильмарилла были нестабильны и постепенно разрушались, грозясь освободить такое количество смертельной энергии, что всю Арду бы разнесло. Эонвэ, хоть и не был ученым, понимал это тоже. Единственным способом избежать взрыва было разделить камни и позволить им лопнуть от раздиравшей их энергии, где-то в пустом и безлюдном месте, хотя бы так снизив возможный ущерб всему живому. Эонвэ позволил им с братом провалиться в порталы и умереть с честью. Но почему… Почему сейчас он был жив? И, судя по обстановке, находился где угодно, но только не в Амане, месте, где оживают все заслужившие прощение эльфы. Тогда где? «Когда найдешь Кел…» — подсказал голос Куруфина в нулевом поле, но договорить не успел, потому что отец, то есть Феанор, перебил его и строго напомнил: «Лучше всего сильмариллы! Поэтому найди все украденные детали и продолжи мое дело!» Эльф от таких откровений резко отшатнулся от стены и чуть не повалился назад, но смог ухватиться за стоявший рядом лабораторный столик и удержался. Тряхнул головой, отчего вновь чуть не полетел назад, но рука держала все крепче, к нему возвращались силы. «Значит, найти Кел и дневники»! — решил эльф. После появления цели его путешествие пошло бодрее. Бездушный глаз камеры под потолком методично фиксировал, как эльф по стеночке дополз до встроенного в эту самую стену шкафа, где нашел себе просторную медицинскую рубаху и брюки. Раза так с десятого (заметим, все так же кривясь от боли, но не издавая при этом ни звука) натянул на себя одежду и продолжил свой медленный путь на выход. Зрение пока не вернулось полностью, поэтому наличие еще одного саркофага, к тому же тщательно замаскированного как в нулевом, так и физическом пространстве, он не заметил, а сканирование показало, что в помещении он один. И вот спустя десять падений, шесть ударов всеми частями тела о встречные предметы, три спотыкания и один хороший, звонкий бадабум головой о хирургическую лампу, которая оказалась на его пути, эльф, наконец дошел до двери. Со знанием дела коснулся скрытой панели, набрал некую комбинацию клавиш и, как только металлическая дверь отъехала в сторону, сделал решительный шаг в черноту коридора. Здесь следует вновь вспомнить рачительного назгула-коменданта Феридира. Не нарушь он приказ Владыки (исключительно из лучших побуждений, заметим), не установи дополнительные энергетические артефакты, от бомбежки дверь в лабораторию бы просто заклинило, и выйти из нее смог бы только Владыка, когда проснулся. Но сейчас сработали запасные генераторы, и дверь выпустила эльфа на волю. Не бойтесь, дорогие читатели, Владыке тоже ничего не грозило: как только двери сомкнулись за спиной эльфа, тут же сработал протокол системы безопасности (напомним, мощности хватило бы еще на две такие же бомбардировки, вот какой Феридир был предусмотрительный), теперь лаборатория была в такой безопасности, попасть туда не смог бы и сам Моргот, даже если бы лично бодал черной короной двери. Эльф же, оказавшись в пустынных, слабо освещенных аварийными лампами коридорах, отрезанный от безопасной теплой лаборатории, тоже не растерялся. «Что мне эти ваши коридоры, ха! Маэдрос вернулся из чертогов Мандоса! Да мне сам Феанор не брат (потому что Отец)!» — с какой-то отчаянной бравадой подумал, собственно, Маэдрос, неровным шагом двигаясь по темному коридору в надежде найти выход до того, как его спохватятся. Маэдрос рассудил, что раз он валялся в стазисном саркофаге в какой-то лаборатории, очевидно, туда он попал с чьей-то помощью. И этот «кто-то», когда обнаружит пропажу, непременно захочет узнать куда это ушел Маэдрос даже не попрощавшись и не отдав должок. С учетом того факта, что стазисом баловались лишь Йаванна и Саурон, проверять, кому из них он достался на опыты, Маэдрос желанием не горел. А вот найти сестру и исполнить волю отца — да, к этому он стремился. Но оставим пока Маэдроса (а наш дорогой и очень внимательный читатель и без нас уже давно понял, кого отправил Намо Мандос обратно в Арду, потому что был вынужден следовать условиям сделки). Так вот, оставим Маэдроса наедине с его мрачными мыслями и вернемся обратно в секретную лабораторию. Мы так были увлечены Очень-Важным-Событием номер два, что забыли — существовало еще и третье. А случилось вот что: едва Маэдрос покинул лабораторию, на палантир, установленный на одном из столов, поступил настойчивый сигнал, на который ожидаемо никто не ответил. Судя по таймеру, установленному в изголовье саркофага Гортхаура, до выхода из стазиса ему оставалось 38 часов. А Маэдрос так спешил покинуть лабораторию, что даже если бы и услышал входящий вызов, очень вряд ли бы на него ответил. Вот и звонил палантир в тишине лаборатории, можно сказать впустую, точнее вглухую. После очередной неудачной попытки связаться с Сауроном ака Гортхауром Жестоким, Намо Мандос пожал плечами и обратился к невысокому существу, застывшему перед ним в почтительной позе: на коленях, голова наклонена строго в пол, как положено перед богом. Пол, возраст или принадлежность к расе существа определить было невозможно: этот кто-то весь съежился и вообще всем видом демонстрировал желание превратиться в маленькую и незаметную букашку, а еще лучше спрятаться обратно в тени, где обитали остальные эльфы, напортачившие при жизни и поэтому лишенные возможности гулять по заветным лесам. Они были вынуждены сидеть в темноте по углам и сожалеть о сделанном — исключительно в воспитательных целях. — Ты свободна! — провозгласил Мандос. — Встань и иди, кузнец Ми… Миринда! — Но к-куда? — слабо запротестовала маленькая эльфийка, не смея поднять светловолосой головы. Мандос начинал злиться. Мало того, что пришлось отпустить Маэдроса из-за глупой сделки, заключенной когда-то давно с Манвэ и Сауроном, так еще и эту, как ее там, Ми… Мирабель? — придется отпускать для равновесия. Если отпускали одного «белым», то и «черным» тоже перепадало. Ровно такая же схема работала и в обратную сторону. Мандос понятия не имел зачем Манвэ понадобился феаноринг, пусть даже как следует раскаявшийся и вступивший на путь добра и света. «Да, конечно, — усмехнулся тут про себя Мандос, — Этих феанорингов даже могила и я сам не исправим!» — Откуда я знаю? — вслух рявкнул Намо. Однако, видя, как затряслась в беззвучном рыдании несчастная кузнец женского пола (кузнечиха?), сжалился и уже спокойнее переспросил: — Тебе некуда вернуться? Неужели никто не ждет? — Все, кого я знала, уже здесь. — Два голубых глаза с отчаянием уставились в бездну взгляда Намо, где радужка сливалась со зрачком, превращая глаза в два глубоких черных колодца. Но Мирданию, а таково было настоящее имя девушки, даже это не остановило. — Можно я тогда здесь останусь? — Нельзя, — Мандос был неумолим. — Это вторая часть сделки, понимаешь? Мирдания снова затряслась в беззвучном рыдании. М-да, небогатая эмоциональная палитра. Мандос напрягся: кажется, эльфийка действительно не понимала всю безвыходность ситуации. Затем призадумался. Наступившую на продолжительное время тишину нарушали только редкие всхлипы эльфийки. Но бога слезами было не пронять. Манвэ отчего-то был уверен, что связанный словом Намо Мандос выпустит только одного. Вот только Саурон что-то не торопился развоплощаться, о чем Манвэ, видимо, пока еще не узнал. Ну а Намо в свою очередь не торопился сообщать Главному об этом. Если честно, из всех огненных элементалей Саурон нравился Мандосу больше остальных еще с тех времен, когда звался Майрон... Сколько же у него имен! В общем, Саурон все еще существовал, и вторую часть сделки выполнить придется. Намо вздохнул. — Если я, в соответствии с данным словом, выпущу слугу Манвэ, — терпеливо пояснил он, — то должен и вторую часть условия выполнить и выпустить кого-то из слуг, э-э-э, Саурона тоже. На слове «Саурон» девушка зарыдала в голос. Мандосу стало ее жалко. Неразумное дитя, она ведь даже не понимает, что служила именно Саурону, который представился ей как Аннатар, погибла из-за него и угодила сюда раскаиваться. Вот сколько ей лет? Дай Эру, если лет пятьсот. — Ну-ну, э-э-э, дитя, — Мандос встал рядом и легонько похлопал ладонью по узкому девичьему плечу, едва не уронив коленопреклонную Мирданию на пол. — Что, совсем никого в Арде у тебя нет? — Есть, — вдруг сказала Мирдания, но плакать не перестала, — точнее, был! Наш учитель — Аннатар! Он ведь жив? Скажите, что он жив! А то я только взрыв помню, боль и дальше уже тут как вы ругаетесь! «А это идея!» — подумал Мандос. Затем красиво воздел руки и открыл портал в Мордор. Мирдания пискнуть не успела, как провалилась туда. Впрочем, Мандос был достаточно честен, чтобы отправить ее ровно в том виде, в каком она находилась за миг до своей внезапной и жестокой смерти — то есть в приличном платье по моде второй эпохи и со свежеуложенными волосами. Портал был настроен на дух Саурона, поэтому Мирдания окажется рядом с ним. Заодно и разберется, кто был тот Аннатар, который всех эрегионцев скопом учил плохому. А эти чокнутые темные пусть сами разбираются, кому заботиться об обманутых эльфийских девах. — У меня много имен! — копируя голос и позу Саурона с пафосом произнес Намо. — Я коварный выпендрежник, неугомонный балабол, чокнутый кузнец чужих бед и бессердечный… бессердечный… ладно, потом придумаю! Данное темным и светлым слово Мандос сдержал и был собой очень доволен. А еще ему было очень интересно, что же будет дальше. Хорошо, что у него были способы подглядеть за происходящим в Арде, не вмешиваясь. ----------------------------------- КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА!