Полюби меня за месяц

      — Дорогие студенты, давайте ещё раз повторим основы режиссуры. Режиссура — это искусство создания и реализация театрального и кинематографического произведения через направление действия актёров и контроль за визуальными, звуковыми…       Арсений так обожает театр, сцену, обожает жить эмоциями героя, становиться с ним единым организмом, одним целым, забывать своё имя, историю, происхождение, становится совершенно другим человеком, родниться с его психологическим портретом и канонами, а также привносить что-то своё — видимость, задумку.       Насколько Арсений любит выступления и практику, настолько ненавидит лекции. Сухие, громоздкие и написанные кем-то чересчур рациональным, заключающим эмоции и весь этот творческий запал в рамки скупого, заумного текста. Арсений считает, что это — пустая трата времени, что если студенту интересно, в реалиях современности он может найти и вызубрить всю информацию сам — не тратить время на отсидки в этих прохладных и больших залах.       — …является работа с актёрами. Режиссёр должен обладать пониманием…       Сегодня лекция раздражает больше обычного, на ней душно, уши горят бесяще, слишком сильно пахнут люди — даже Серёжа воняет как-то по-особому сильно, будто не мылся пару дней, на него не похоже. Да и почему Арсений не может мысленно возмущаться? Он против феромонов друга ничего не имеет, ну, пахнет себе человек мёдом — пусть пахнет.       Просто злит всё.       И лекция эта злит!       Во-первых, о ней никто не предупреждал и затеяли её совершенно внепланово — Арсений приехал играть «Ревизора», а вместо этого протирает штаны на одном из бесконечных рядов сидений. А во-вторых, из-за бессовестного изменения планов, он не успел сбегать в санузел. А бежать в туалет сейчас, отвлекая студентов и преподавателя от лекции, пропуская её, показывая свою незаинтересованность и неорганизованность — не в его традициях.       Просто внизу живота как-то подозрительно тянет и пульсирует — хотя, казалось бы, сколько там той газировки было? А ещё начинает простреливать в висках. И то ли мочевой пузырь научился напрямую посылать импульсы боли в голову, то ли Арсения просто добивает монотонный и нудный бубнёж преподавателя, который, кстати, тоже, похоже, не мылся.       Сегодня все не мылись?       Варвары.       — Ты сегодня где ночевал? — он шёпотом кидает невпопад другу, желая поскандалить, хотя бы тихо. Нужно хоть Серёже предъявить за неряшливость.       — Чего? — на лице Серёжи не то недоумение, не то удивление — поди его разбери, — он к Арсению поворачивается вполоборота, откладывает телефон, в котором до этого увлечённо пропускал лекцию мимо ушей, и смотрит выжидающе.       Арсению хочется кусаться. Но нос Серёжи всё-таки удостаивается возможности пожить ещё за то, что его хозяин соизволил отвлечься от Инстаграма какой-то левой омеги, обращая на него, Арсения, всё своё имеющееся внимание.       Ну просто невиданная роскошь!       Серёжа тоже злит. И Арсений не знает, почему его швыряет из эмоции в эмоцию. Или догадывается, но быть того не может.       — Где ночевал, спрашиваю? — повторяет хмуро.       — Дома я ночевал, чудик, — Серёжа глаза закатывает. — Чё за вопросы такие? Ты в норме вообще?       — Впадлу было душ утром принять?       Иногда Арсений задаётся вопросом, как Серёжа его терпит. Но это бывает действительно «иногда», в остальное время он вынуждает его себя терпеть.       — Ты совсем охуел, Попов? Я в душе бываю чаще, чем ты… — Серёжа фыркает, снова утыкаясь носом в телефон. — Иди на хуй.       — Я знаю! — Арсений глаза не закатить просто не в силах — он слаб. — Поэтому и удивлён! Поэтому и спрашиваю! — и ближе к Серёже придвигается, заглядывая мимоходом ему в экран. — Фу, ты ж говорил, что она тебя на деньги кинула, зачем лайкаешь?       — А ты в мою личную жизнь не лезь, у нас, вонючек, свои тараканы, — и отодвигается демонстративно.       — Серёж… — Арсений зовёт капризным шёпотом, вновь по длинной скамье задницей скользит, играя с другом в кошки-мышки прямо на лекции, прямо под носом у преподавателя — вот вам и плюсы первых рядов. — Ну, прости! Ты просто пахнешь сегодня так, будто… А-а, у тебя гон, что ли? А зачем ты тогда в универ припёрся?       Серёжа снова телефон убирает, на стол его со стуком опуская. Глаза щурит в извечной манере и к нему тянется, вдыхая поглубже.       — У меня-то не гон… — он снова двигается, резко так, слегка дёргано. — А вот ты нахуя с течкой сюда пришёл? Тебя как твой… Как там его зовут? Ненаглядный, короче, отпустил?       Арсений губы поджимает в неудовольствии, каждый раз ведь зарекается себе, что больше Серёже жаловаться на свои душевно-сердечные драмы не станет, и всё равно продолжает, каким бы тот говнюком иногда ни был — друг всё-таки. Близкий и единственный. А затем выдыхает шипящее:       — Не ненаглядный он! Мы просто «сожители»! — осознавая резко с широко распахнувшимися глазами, что не на том так-то внимание заостряет. — Стой… Да не издевайся ты! Я никогда бы не вышел из дома в течку! Ты дурак, что ли? Я что, хочу, чтобы меня кто-то изнасиловал?       — Плевать мне, кто он, — Серёжа вздыхает, — но лучше позвони, чтобы он тебя забрал. Или этому позвони… водителю, который тебя возит. Арс, от тебя таранит за километр… Я ещё думаю, чё меня так жмыхает сегодня, пиздец. Ближе только не садись, — и ещё немного двигается.       Арсению от осознания резко плохеет так внутренне от замершего пугливо сердца, что он даже и не думает к Серёже снова придвигаться — не порывается и ответить хоть что-то на его слова, — сидит только притихше, с дыханием пытаясь совладать и жмурясь от появившейся в груди тяжести. Страшно так-то в разгар течки в публичном месте находиться. Люди людьми, а от феромонов плывут обычно даже самые стойкие. И у него мурашки отвратительные от одной только мысли об этом.       И раньше, чем он успевает унять встревоженное сердце, приходит и понимание того, что дыхание у него частое и сбитое вовсе не из-за сердечно-сосудистой системы.       Вовсе не из-за этого…       — Серёж… — Арсений шепчет тихо совсем, тонко-тонко, понимая, что просить друга ни о чём просто права не имеет. Ему бы к омеге какой-нибудь обратиться, но он больше ни с кем, кроме Серёжи, и не общается — если Оксану не считать, но ей звонить как-то не хочется, потому что раз она не пришла на лекцию, значит, занята более важными делами. А надо что-то резко думать, хоть что-то, пока сознание ещё хоть в каком-то относительном порядке, а брюки на заднице — девственно сухие. — Мне надо в туалет… умыться и позвонить… я сам не дойду…       — Бля, Арс… — Серёжа стонет вымученно. — Ладно, без паники, — он руку тянет, привлекая на себя внимание лектора, а тот замолкает, кидая вопросительный взгляд. — Нам нужно выйти, срочно. Извините.       — Сразу двоим? — Павел Алексеевич руки на груди складывает и продолжает испепеляющим просто взглядом прожигать. Ну, что у него за привычка такая? Как посмотрит — хоть вешайся.       — Да. Сразу двоим, — фыркает Серёжа. — У нас может… свидание в туалете.       — Даже знать не хочу, — Павел Алексеевич рукой машет в сторону выхода, напоследок на Арсении свои сканеры сосредотачивая. — Всё точно нормально? — видимо, Серёжа выглядит как человек, который может принудить к чему-то против воли.       Единственное, к чему может принудить Серёжа на самом деле — сходить к чёртовому стоматологу, встречу с которым Арсений одно время откладывал раз восемь. А на девятый пришёл в кабинет. Вернее, приволочился — его Серёжа за шкирку туда втолкнул. И даже как-то обидно за него становится. Искренне так, как за родного человека. Потому что он правда хороший. Почему этого никто не видит? Даже Павел Алексеевич сомневается, а у того, между прочим, глаз-алмаз! Но ещё обиднее то, что Серёжины омеги этого не видят, виснут на нём только ради денег и шикарных свиданий, пользуются по полной. Ну, как они так могут? И…       Господи, Арсения, похоже, начинает потихоньку развозить.       И всё же он к Серёже ближе пододвигается, преподавателю в глаза продолжая смотреть уверенно и, он надеется, здраво, и за предплечье друга руками своими крепко обнимает, голову на плечо кладя с уверенным вздохом:       — Всё замечательно! — под всеобщие смешки других студентов. — Нам можно идти? Это срочно!       — Идите… — Павел Алексеевич переносицу трёт устало. — Чтобы никаких сношений в туалете! Домой валите! Взяли моду…       — Давай, вставай, — Серёжа Арсения покрепче перехватывает, и они вместе до входа идут, под кучей сопровождающих их взглядов. — Ты как? — спрашивает, когда дверь в аудиторию закрывается за их спинами.       — Уже предчувствую, что нас в беседе универа добавят в список парочек. И тебе из-за «дурной славы» будет тяжелее искать омег на вечер. Не все любят изменщиков… — Арсений хихикает как-то пьяно, по коридору с чужой поддержкой вяло и пошатываясь вышагивая, и телефон в карманах брюк нащупывает со сосредоточенным видом.       — Плевать мне, чё эти придурки подумают, — Серёжа рукой машет, останавливаясь у дверей туалета. — Иди давай, я тебя тут подожду.       И всё-таки Серёжа не воняет, ладно, ну, мёд и мёд, очень даже неплохо, как же Арсений его любит.       — Серёжа… — объятия вскользь получаются, не до конца крепкими, оттого, как Арсению кажется, и искренность момента теряется абсолютно. Он бы обиделся на сопротивления друга, да вот только понимает, что это он сейчас абсолютно не тем занят — издевается над выдержкой близкого себе человека. Серёже сейчас наверняка очень тяжело, и Арсений шепчет тихое: — Спасибо, — торопясь, наконец-то, закрыться в туалете. Буквально закрыться, на всякий случай, чтобы хоть как-то облегчить участь оставшегося в коридоре друга.       Друга, но всё же альфы.       Пальцы бегло и судорожно бегают по экрану, Арсений к стене холодной прижимается спиной, из течного угара вытягивая себя хоть немного. И после на номер нужный и волнующий нажимает подушечкой что есть мочи, с затаённым дыханием вслушиваясь в мерные гудки.       Один. Второй. Третий…       — Арсений? — голос на том конце слегка удивлённый, но понять Антона можно — не часто Арсений звонит ему первый, тем более посреди рабочего дня, тем более…       Он что-то про совет директоров говорил утром?       — Антон… — ноги ватные совершенно, Арсений на пол оседает обессиленно, стоит только голос этот знакомый такой, родным уже ставший, на том конце трубки услышать. Прошептать лихорадочно скулящее: — Ты сильно занят, да?       — Я… У меня собрание ещё не закончилось, — несмотря на свои слова, Антон трубку бросать не спешит, слушает какое-то время тишину, видимо, ожидая пояснений. — Ты чего? Всё хорошо? Что-то случилось?       И как Арсению правильно поступить в этой ситуации? Подождать? Он может посидеть в туалете столько, сколько потребуется, но за дверью ждёт Серёжа. Да и чем дольше он тут находится, тем сильнее пропитывает своим запахом корпус. Ему страшно. Он так хочет домой, хочет, чтобы Антон приехал и забрал его. Но как же правильно поступить?       — Я… А долго ещё… у тебя будет собрание? — у Арсения бёдра дрожат неконтролируемо, и даже здесь, в холодном помещении санузла, с отсыревшими давно стенами, ему жарко так, что пот по вискам стекает.       — Не знаю, Арсений, правда не знаю, — Антон вздыхает. — Скажешь, что случилось? Ты ведь не делами моими поинтересоваться звонишь, верно?       — Тогда… Тогда я Дмитрию позвоню… не буду тебя отвлекать, у меня… — Арсений жмурится отчаянно, выдыхая хриплым стоном от резко скрутившего томления внизу живота.       — Дима уехал, я думал тебе такси до дома вызвать после учёбы, — быстро говорит Антон. — Погоди секунду, — на том конце слышатся шорохи, будто он динамик рукой закрывает, и размытое: «Да, да, две минуты, я скоро». — Я забыл тебе утром сказать про Поза, извини. Так… ты раньше закончил? Вызвать такси?       Арсений головой качает отрицательно, сильно так, до неприятного ощущения в шее, а потом понимает запоздало, что никто его реакцию не видит и оценить не в силах, спохватываясь резко и заполошно:       — Нет! Вернее… мне нельзя на такси! Я… — у него лицо гореть начинает предательски, ему так стыдно об этом Антону говорить, что можно просто с ума сойти от одной только мысли. А тут вслух произносить нужно. Буквально здесь и сейчас. Потому что «две минуты» скоро закончатся. — У меня… у меня течка раньше обычного началась. Я не могу ехать на такси. Антон… что мне делать? — причитая тонко и плаксиво.       — Господи, Арсений… — тяжёлый вздох сопровождается очередным посторонним шумом, и Антон снова говорит не ему, в этот раз громче и грубее: «Да я же сказал подождать!» — Извини. Бля… ты сейчас где? Ты цел? Тебя никто не трогал?       У Арсения от этого, вскользь подслушанного, рычания окончательно что-то в сознании щёлкает, будто сорванный кран, заставляя здравомыслие куда-то утекать, — видимо, в брюки. Течка набирает обороты и это было совершенно неизбежно — Арсений в этом туалете теперь навечно, если они с Серёжей ничего не придумают. Ещё Антон что-то спрашивал…       — Арсений? Ты тут? Пожалуйста, не молчи.       — Тут! Я… — ах да, вопрос был из разряда: «С кем ты?» Арсений уверен. — Тут Серёжа ещё…       — Серёжа это… твой друг альфа? — голос на том конце становится более хриплым.       Арсению приятно невероятно, что Антон и это помнит. Помнит всё, что он ему рассказывал.       — Да! Не волнуйся… только я, Серёжа и всё, никого больше нет…       — Ты издеваешься? — Антон выдыхает шумно. — Ты хоть понимаешь… Блять, Арсений! Закройся где-нибудь, прошу тебя… Я… Погоди ещё секунду, — снова шорох и голос зычный: «Выграновский, прикрой меня, мне уехать надо. Давай без вопросов только». — Я тут. Слышишь? Можешь где-то запереться? Я приеду скоро, дай мне двадцать минут.       До Арсения смысл слов Антона доходит не сразу, с неким опозданием, он больше в тембр его вслушивается, в то, какой тот непозволительно низкий, как в хрипотцу уходит на некоторых словах, а ещё с подчинёнными Антон так строго говорит, безапелляционно распоряжаясь их временем и своим. Но всё же, когда доходит, приходится промычать в озарении:       — А-а-а… ты не понял! Не волнуйся… — Арсений хихикает совсем пьяно и рассеянно, дыханием рваным хватая ничтожные крупицы воздуха. — Он мне помог… Серёжа очень хороший… его недавно омега бросила, представляешь? Вечно им все пользуются… вот… А я… тебя жду… — на шёпот переходя какой-то томный.       Арсений сам это в себе сейчас не контролирует.       — Я скоро, держись, — Антон кладёт трубку, и Арсения пронзает оглушительная тишина, прерываемая хриплым и непослушным совершенно дыханием. Его дыханием. А ещё шевелением за дверью, будто кто-то круги наматывают нервно и неприкаянно, не имея возможности постоять спокойно хоть пару минут.       — Серёжа? Это ты? — к двери подползая взволнованно, резко пугаясь, что друг ушёл и сейчас в коридоре появился кто-то посторонний. Чужой.       — Да я, конечно, — шаги ближе становятся, а потом слышится тихий «шмяк» — похоже, Серёжа тоже решил вытереть собой полы. — Как ты?       Арсений щекой в дерево покрашенное вжимается, даже думать не желая, насколько это негигиенично, и носом шмыгает коротко от заботы и внимания дорогого друга:       — Плохо… жарко мне… — делясь не совсем осознанно, отъезжая периодически куда-то на грань между человеческим и животным, выдыхая судорожно от скручивающего живот возбуждения. — А ты… как? Всё хорошо? Извини, что я тебя напряг…       — Арс, да ты чего? Нормально всё, — в чужом голосе слышится улыбка. — Я в порядке, но воняешь ты даже через дверь… Ты не бойся только, я тебя не трону… постараюсь. Дозвонился до… Антон, да?       — Да… Антон… — Арсений такой же улыбкой отвечает, ненавидя все эти феромоны и по циклам сходящий с ума организм только за то, что не имеет возможности Серёжу сейчас просто благодарно обнять. Но на ближайшее время их дружеское общение всё же ограничится сначала дверью, а потом переписками. — Дозвонился.       — Что он сказал? Приедет?       — Мг… через минут двадцать… я ему сказал, чтобы он не волновался… что я с тобой и всё хорошо…       — Ну и хорошо. Тебе повезло с ним, — Серёжа шуршит снова, судя по звуку, вставая на ноги. — Будешь там сидеть, или отвести тебя на парковку?       Арсений глаза закрывает с тихим вздохом, к себе прислушиваясь, и плечами жмёт, вновь с запозданием понимая, что никто его «язык жестов» наблюдать не в состоянии — он с приходом течки тупеет просто невообразимо.       — Не знаю, Серёж… у меня брюки промокли… не пойду же я так через весь корпус… но на парковку вроде и надо… дилемма…       — Ещё пара не закончилась, коридоры пустые, — Серёжа вздыхает. — Не волнуйся ты так, я тебя в обиду не дам, ты же знаешь… И сам не трону… Глупо будет так испортить дружбу, да?       Арсений фыркает абсолютно искренне, улыбается невольно от заверений Серёжи — тот уже раз сто пообещал себя хорошо вести. И это трогательно невероятно. Вот только дело не в этом, он и так в нём не сомневается — слишком через многое они ещё с одного лицея прошли.       — Серёг! — Арсений затылком о дверь бьётся возмущённо, пытаясь хоть как-то себя в чувства привести. — У меня задница мокрая! Я не хочу, чтобы ты это видел! Это ужасно! Ты потом надо мной до скончания веков шутить будешь…       — Арс, ну что ты предлагаешь? Сидеть там? Твоего Антона в корпус не пустят всё равно. И перестань дверь головой сносить, дурик! Выходи давай. Плевать мне на твою задницу. Я же не совсем конченный, чтобы шутить над этим. Слышишь? Нормально всё.       Арсений вздыхает в каком-то смиренном отчаянии, на ноги кое-как встаёт, хоть те и дрожат абсолютно обессиленно, как у омег в тех самых видосах прямого назначения, где всё утрировано и сексуализированно — оказывается, не всё. И бубнит для чего-то предупреждающе:       — Ну, я выхожу… — щеколду проворачивая не с первого раза пальцами непослушными, взглядом мутным оглядывая коридор. Такой же душный, как и туалет для омег. Всё вокруг душное.       — Блять… — Серёжа воздух ртом тянет, глаза прикрывая. — Пиздец, Арс… Дай… мне минутку… — он дышит шумно и шаг вперёд делает, за предплечье его придерживая. — Давай, идём. Всё хорошо.       — На улице… должно стать полегче… — Арсений и сам не знает, кого из них уговаривает больше. Серёжу, у которого палатка на шортах совершенно однозначная образуется, или себя, которому и стыдно, и плохо, и дышать нечем совершенно от этой духоты, сопровождающей его повсеместно. И он на пол старается не смотреть, чтоб невольно взглядом не цеплять то, что ему не положено, брови страдальчески заламывая и отворачивая голову в противоположную от Серёжи сторону.       — Знаешь, Арс, такого интима у меня ни с одной омегой не было, — хмыкает Серёжа. — Если мы когда-нибудь останемся одинокими и несчастными, я обязательно припомню тебе этот случай… а потом всё-таки трахну.       — Я тебе трахну, — Арсений фыркает совершенно смешливо и возмущённо, пинается вяло, стараясь сохранять вертикальное положение, и вперёд плетётся только благодаря силам друга. Если бы не Серёжа, он бы просто посреди коридора лёг в позу морской звезды, лицом вниз, и понадеялся на то, что Антон всё-таки найдёт способ проникнуть в университет. — Сука, Серёж… напомни мне всегда носить с собой кулёк таблеток…       — Лучше пробку с собой носи, брандспойт, блять…       — А ну не косись туда, придурок!       — А ты мне не приказывай! Это выше моих сил. Я слаб и ничтожен перед этим, — Серёжа смеётся тихо. — Ладно, прости… оно правда само…       — Верю, Серый… — Арсений стонет на выдохе обречённо, зажмуриваясь от яркого солнца, подстерегающего их всё это время за пределами корпуса. — Пару часов с тобой в одной комнате, и я бы, наверное, проникся мёдом… дурацкие гормоны…       — Я умоляю тебя, заткнись, ещё слово про гормоны — я оставлю тебя и пойду трахать вон тот, — он рукой машет, — куст. Тебя-то сейчас муженёк заберёт, утешит, а мне что делать? Вот что мне делать? Бывшей звонить?       Арсений глаза вымученно закатывает с видом самого уставшего человека во Вселенной, мажущий по лицу ветер вдохнуть пытается полной грудью и всё равно неумолимо мёд возле себя чувствует. И что бы он ни говорил сейчас, переругиваясь и хоть как-то время скоротать пытаясь, аромату мёда он бы предпочёл сейчас совершенно другой, пряный… отдающий хвоей.       — Во-первых, это не куст, а древовидный вереск! А во-вторых, балбес, сколько мне раз повторять, что он мне не муженёк? Мы «сожители»! — Арсений уже и не помнит, сколько раз ему эту истину повторял на автомате.       — Ага, именно поэтому он сорвался с работы, чтобы тебя забрать, — Серёжа глаза закатывает, останавливаясь недалеко от парковки и продолжая его под руку придерживать. — Повторяй это чаще, может, сам поверишь.       Арсений мычит что-то совершенно неразборчивое и сам не понимает до конца — что. Ноги его не держат почти, ватные абсолютно и трясущиеся. И запах Серёжи, хоть и не родной, нежеланный, но всё же течку своим присутствием провоцирует, делая только хуже. Но и уйти ведь не может! Как Арсений сам останется? Вдруг что? Вот и приходится с одной стороны быть в выигрыше, а с другой — в проигрыше. И он отвлечься пытается, хоть на что-то, пока совсем не подкосило, чувствуя, как в ложбинке между ягодиц мокнет без конца и как капли тугие и вязкие по внутренней стороне бедёр вниз стекают, в ткань впитываясь.       — Кстати, не вздумай звонить бывшей… лучше первую попавшуюся прохожую подцепи. Но только не к той Ленке, Серёг! Даже не вздумай!       — Да я пошутил же, чувак, нормально всё, — Серёжа улыбается. — Я лучше старую добрую порнуху и дрочку, чем к Лене…       — А зачем тогда её инсту мониторишь? — Арсений аж к нему голову поворачивает, хоть и зарекался не смотреть, чтобы взгляд на «палатку» не падал. Потому что лжёт Серёжа! Лжёт и не краснеет!       — А почему ты своему Антону первым делом набрал? Мог же Окс о помощи попросить, она бы не отказала, — Серёжа серьёзнее в миг становится. — Потому что… сердцу не прикажешь, друг мой.       — Не мог бы! Неважно!       Арсений, ведомый праведным гневом, даже из рук поддерживающих вырваться пытается. Потому что никакого сердца. Он в Антона не влюблён. У них условие, и он его ответственно придерживается. Он держится. А вот на ногах — нет. Оступаясь на ровном месте и летя на асфальт буквально плашмя, глаза зажмуривая в ожидании удара.       — Арс! Да ёб твою! — Серёжа в последний момент подхватить успевает, не позволяя с землёй столкнуться, на себя тянет и сжимает в каком-то подобии объятий. — Держись.       А Арсений всхлипывает тихо, глубоко запах чужой втягивая, и пищит задушено куда-то в шею откровение, до конца головой не осознанное, а вот сердцем — вполне:       — У нас же договор… Мне нельзя, Серёж… Нельзя в него влюбляться…       — Арс… ну какой договор? — Серёжа его ещё крепче прижимает. — Нет у сердца договоров никаких…       Он не успевает свою мысль закончить, потому что откуда-то со стороны дороги оглушительно дверь машины хлопает, а после — Арсений толком не осознаёт — раздаётся совсем взбешённый рык:       — А ну руки от него убрал, гнида! — Антон подлетает так быстро и так резко Серёжу от него оттаскивает, что он чуть было снова чудом не падает. — Скотина!       Серёжа руки в капитулирующем жесте вскидывает:       — Эй… тихо-тихо, я…       — Закрой рот! — Антон уже руку для удара заносит, и Арсений сам себя не помнит, как на ней повиснуть умудряется, утыкаясь носом куда-то в выпирающую косточку запястья.       Приехал. Нашёл. Спас. Собой окутал, заставляя забыться в секунду, одолеваемый бесконечной радостью и участившимся пульсом.       — Анто-он… — шепча задушено, осознавая, что это конечная, всё, вот теперь точно ноги не держат. Даже если очень хочется — хвоя не оставляет его телу ни шанса.       — Арсений! — Антон в момент всё своё внимание на него переключает, подхватывает на руки легко, будто он не весит ничего — как тогда, на кухне — и к себе прижимает. — Сейчас, мой хороший. Поехали домой, — куда-то в ухо шепчет, в сторону машины разворачиваясь.       А у Арсения мурашки по коже от одного этого тона приглушённого, обещания, близости тел, он о Серёже в последний момент вспоминает — и ему так стыдно за это, так искренне жаль, Арсений просто не знает, что с ним происходит, когда Антон рядом: ничего вокруг не существует, — выглядывает из-за плеча широкого украдкой, отмечая, что тот в порядке и цел. Это самое главное.       А ещё главное то, что теперь-то Арсений точно в безопасности, теперь всё будет хорошо. Он себя так естественно в руках этих сильных чувствует, дышит воздухом полной грудью, в щетину короткую носом своим приплюснутым на кончике тычась. Только сильнее от запаха этого дрожать начиная.       — Антон… — щёку на плечо его роняя расслабленно, и улыбается, прикрывая глаза. В облегчении и тихой радости. В голове набатом только: «приехал».       — Горе ты, лис, — Антон его в машину сажает, на переднее пассажирское сидение, сам ремень заботливо пристёгивает и так и замирает, почти лицом к лицу, со зрачками расширенными до предела. — Господи… — воздух глотая. — Потерпи… скоро дома будем.       А чего Арсению терпеть? Ему уже терпеть не нужно — всё отлично, лучше просто не бывает. Лёгкие наполняет аромат хвои, какой-то неумолимо вязкий, намного более вязкий, чем обычно. Но он внимание этому не придаёт, просто дышит себе глубоко и размеренно, наслаждаясь и коротко мыча на обещание, в неудовольствии задницей мокрой по сидушке елозя, отстранённо думая о том, что Антону придётся оплачивать химчистку, чтобы запах течки из машины выветрить.       А тот машину обходит, за руль садится и с парковки выезжает, окно со своей стороны на полную открывая, дыша шумно так, хрипло. Арсений на его руки смотрит, которые в руль впиваются до побелевших костяшек, и на глаза, которые он периодически прикрывает.       — Как ты? — Антон спрашивает тихо. — Очень плохо?       Арсению хочется ответить что-то хоть немного обнадёживающее и вселяющее веру в лучшее, ободряющее, но он вновь взгляд на кулаках сжатых акцентирует, наблюдая, как пальцы длинные скользят по рулю, с оттяжкой так, плотно — Арсений совсем не представляет, как бы этот хват смотрелся на его бёдрах. Просто облизывается украдкой, глаза закрывая и голову назад откидывая, на спинку кресла, чтобы выдохнуть задушенное:       — Да…       — Держись, — Антон руль выпускает, тянется к нему и руку перехватывает, поглаживая успокаивающе, а у самого пальцы дрожат — Арсений это отчётливо чувствует. — Ты меня прости за друга своего… я только потом вспомнил, что ты мне по телефону говорил. А когда увидел, как он тебя… испугался я.       Арсений хихикает, но звонкость этого звука нестерпимо тонет в хриплости перехватывающего горла, ладонь Антона в своей стискивает, даже царапается немного, но ничего не может с непослушным телом сделать. А после тянет улыбчиво:       — Только ли… испугался? — губу закусывая от перехватившего дыхания и внезапно накрывшего сожаления, что вообще об этом спросил.       — Только испугался, да, — Антон в моменте в лице и голосе меняется, руку свою забирает и снова всё внимание на дорогу переключает. А через пару секунд к магнитоле тянется, включая музыку и делая чуть громче.       В динамике играет какая-то песня про осколки слов или нечто подобное — Арсений не вслушивается. У него свои осколки, тысяча и один зародившейся было надежды. А в голове набатом мысль, всё та же мысль-воспоминание: «Не вздумай в меня влюбляться».       Арсений руки на колени свои укладывает, и ему впервые с момента приезда Антона становится беспокойно и стыдно, что он такой, что с работы сорвал, что в совершенно неподобающем виде предстал, что вопрос этот задал — за всё стыдно. Хочется просто забыть этот день, перелистнуть как прочитанный эпизод книги. Закопать глубоко в душе. А ещё хочется написать Серёже, чтобы успокоиться хоть немного, чтобы он вновь сказал что-то про сердце, которому не прикажешь, и про то, что у них с Антоном не всё так просто, ведь тот же приехал.       Экран телефона разблокировывается подрагивающими руками. Арсений долго смотрит на значок чата с Серёжей на главном экране. А потом всё-таки нажимает. Набирая коротко и скорбно:

Арсений:

Он сорвался, потому что хороший и порядочный человек.

Серж: И именно по этой же причине он чуть меня не прибил. Серж: Не неси хуйню.

Арсений:

Хватит, Серёж, конец связи.

Серж: Даже не вздумай! Серж: Вы доехали до дома? Серж: Арсений!!!       Арсений ещё добрые несколько минут пялится бездумно на периодически загорающийся от приходящих сообщений экран, а потом жмёт порывисто режим «не беспокоить», закрывая глаза и погружаясь в свои мысли: тяжёлые, хаотичные, неоднозначные.       — У тебя всё есть? Может… купить что-то нужно? — Антон врывается в эти мысли с тихими вопросами, по-прежнему взволнованный и хриплый.       А Арсений хочет во временный дом. В выделенную ему на время комнату. Как можно скорее. Закрыться и забыться.       — Всё есть, спасибо.       — Я… у Эда останусь, пока ты… — тяжёлый вздох даже музыку перебивает. — Пока у тебя течка не закончится. Не хочу, чтобы ты боялся моего присутствия…       Губы трогает насмешливая улыбка против воли. Но тем не менее Арсений сейчас не хочет конфликтов. Он и говорить-то с Антоном особо не хочет. Ему всё ещё мерзко с самого себя и позорно за тот заданный невпопад вопрос. Лучше бы он молчал, ей Богу, лучше бы вообще не звонил. Оксана действительно бы помогла, тут без сомнений.       — Хорошо, спасибо. Я напишу, как всё закончится.       — Хорошо, — вторит Антон, останавливая наконец машину. Он молчит, до тех пор, пока не заезжает в ворота. — Мы дома. Подожди, я помогу тебе до комнаты дойти, — и первый на улицу выходит.       Для него будто не поменялось ничего, всё такой же заботливый, всё так же волнуется и хочет помочь. А у Арсения будто регресс резкий внутри случается, больно так от самого себя, неприятно, хочется снова стенами обрасти, вести себя, как в первые дни приезда, чтобы подальше держаться, чтобы сдержать это чёртово условие договора хотя бы так. Он же актёр, он справится. Ждёт только спокойно почти, пока Антон дверь ему не откроет, а после сам от ремня отстёгивается и из машины вылазит.       Есть в разбитых надеждах один незримый плюс — в чувства приводят даже в разгар течки.       — Я сам дойду, не потеряюсь, — Арсений кривится невольно от неприятно облепивших ноги брюк и всё же добавляет болезненную истину, потому что не нужен ему этот мираж, не нужны иллюзии, лучше вещи с самого начала своими именами называть, чем забываться потом, вот как сегодня: — Дома — ты. Я — в гостях.       — Арсений, прекрати, — Антон ему уйти не даёт, за плечи перехватывая. — Ты на ногах еле стоишь, позволь помочь. Я ведь… правда волнуюсь. И не говори глупости. Это твой дом. Что бы ни случилось, он всегда будет твоим домом, куда ты можешь вернуться. А теперь прекращай капризничать, хорошо? Я думал, мы уже перешагнули этот этап.       — Это ты прекращай, — Арсений плечами ведёт, руки чужие — чужие, Арсений, они чужие, ты заигрался в сказку — с себя стряхивая. — Покровитель «сирых и убогих», тоже мне. «Всегда будет твоим домом», — ему искренне смешно. И плевать, что этот смех совершенно не весёлый. — «Папа-папа, а что это за омега к нам левый приехал? Мама знает?», «Ой, дети, это Арсений. Это и его дом тоже!» Рассмешил, Антон. Поезжай к Эду. Ты уже достаточно мне помог.       — Вот оно как… — Антон усмешку ему возвращает. — Левый омега? Хорошо, если ты так думаешь, я… больше не стану тебя переубеждать. Чего это я, да? — он отходит назад к машине. — Знаешь, я очень надеюсь, что однажды ты поймёшь, что не всё в этом мире чёрное и белое. Хорошо тебе время провести, звони если что. Я ведь тут только для этого: чтобы по первому твоему зову как собачка бежать, а потом виноватым оставаться.       — Чертовски правильно подмечено! — Арсений чёлку свою мельком поправляет в порыве, желая хоть чем-то занять руки, и выплёвывает с плохо скрываемым раздражением: — Давай, «градиент», вали к своему «другу» или куда тебе там надо?! А то у меня, знаешь, задница мокрая! Осточертело на улице стоять!       Антон уже почти в машину садится, как вдруг дверь захлопывает с грохотом — он вообще-то на Арсения всегда орёт, чтобы не хлопал, — ближе подходит и смотрит так свирепо, будто придушить готов, будто последняя капля терпения утекла. А после ещё шаг ближе делает, ладони на лицо кладёт и на себя тянет, прижимаясь к губам.       Арсений срывается с цепи.       Он так поцелуем ответно впивается, что не может сдержать тихого стона, на носочках изо всех сил выше тянется, чтобы больше манёвра было, чтобы вжаться по максимуму, чтобы облизать и обкусать каждый миллиметр пухлых губ, чтобы умереть и вновь воскреснуть от дурманящего запаха какой-то неизвестной доселе смолы. Она хвойная, очевидно, но никогда раньше Антон не пах настолько вязко и поглощающе, заставляя задыхаться только от этого.       Антон одну руку ему на поясницу перекладывает, притягивая ближе к себе, впритык вставая, а вторую в волосы на затылке вплетает. Он языком в рот пробирается, вылизывает его буквально, кусает нижнюю губу и рычит в поцелуй.       И Арсению от этого рычания хочется лужей у него под ногами растечься, покорно и бесстыже себя предлагающей. Но пока течёт он только задницей, прогибаясь под давлением большой и широкой ладони, ластясь только откровеннее и выдыхая судорожно и обжигающе от агрессивно исследующего рот языка.       — Арсений, — Антон отстраняется первым, поцелуй оставляя где-то на носогубной складке, под глазом, на скуле, лбом в висок вжимаясь и выдыхая на ухо: — Прости меня, я не могу. Я не могу с тобой так поступить, — и тут же отходит, садясь в машину и больше ни слова не говоря.       Не говорит ничего и Арсений. В полном раздрае чувств и эмоций. Не говорит, что хотел бы, чтобы Антон поступил с ним хоть как-то, не говорит, что отчаянно рад этому поцелую. Не говорит. Только на пятках разворачивается, предварительно одаривая Антона тяжёлым и испепеляющим взглядом, не дожидаясь даже, когда тот соизволит уехать со двора. Только гул мотора отдалённо слышит, в полном молчании заходя в дом — в дом, который, видимо, никогда не станет ему настоящим «домом».

* * *

      Антон не совсем понимает, для чего ему всевозможные небесные кары и прочая ерунда, которую так боятся люди, потому что он с самоуничтожением и самобичеванием и сам прекрасно справляется. Не справляется он только с одной задачей — с самой сложной в его жизни, — с той, которую сам же и установил, с той, которую сам попросил выполнять и должен был тоже следовать ей беспрекословно. Он не справляется с чувствами, которые зарождаются в груди к Арсению.       Он в своей же игре под кодовым названием «Не вздумай в меня влюбляться» беспощадно проигрывает. Тонет в этих отношениях, человеке, ещё не состоявшемся фиктивном браке. Тонет и не уверен, что хочет спасаться.       Антон себя проклинает, когда в сотый раз прокручивает в голове этот поцелуй на пороге дома, когда пытается выкинуть из головы чужой запах и имя, когда пытается не думать, насколько Арсению сейчас плохо. А он просто уехал. Трусливо сел в машину и сбежал. Потому что готов честно признать, что трус. Потому что всю жизнь боится привязанностей и именно поэтому до сих пор не остепенился, не нашёл себе спутника или спутницу жизни.       А привязанность к Арсению в сто крат хуже, потому что он однажды захочет уйти. Антон ведь сам ему обещал свободу от отца, от Руслана и от самого себя. Так что сейчас происходит? Какое право он имеет на этого человека? Как смеет даже думать о том, чтобы трогать его?       Машина медленно петляет по городу до тех самых пор, пока не останавливается рядом с офисом. Совет директоров, судя по времени, должен был подойти к концу. Эд должен был со всем разобраться. Антон в нём как в себе уверен, знает, что он не подведёт, потому и перекинуть на его плечи что-то важное не боится совершенно.       Офис встречает тишиной — тут всегда тихо, когда не происходит каких-то форс-мажорных ситуаций. Сотрудники заняты своими делами, работа идёт полным ходом. Антон просачивается к себе в кабинет и улыбается едва заметно, потому что Эд по старой привычке сидит на кожаном диване, закинув ноги на кофейный столик и пялясь в потолок.       — Меня ждёшь? — Антон садится рядом, копируя его позу, трёт уставшие глаза и тоже поднимает взгляд вверх, откидывая голову на спинку дивана. — Как всё прошло? Договор подписан?       — Да куда бы он делся? — в ответе Эда спокойствие и, совсем немного, урчащие нотки ликования. И это отлично — отлично, когда хоть что-то в этой жизни не вызывает тревогу. Потому что если Эд доволен, то с делом действительно всё хорошо. Можно не морочить себе голову и не волноваться. — Ты мне лучше скажи, хули ты вернулся? Я ж пожелал тебе приятного вечера не просто так, Шаст.       — Эд… — он головой качает, прося без слов не развивать эту тему. Эд ведь и так всё знает, знает про Арсения, про их договор и про фиктивный брак под давлением Сергея Викторовича. А ещё знает о нежелании Антона хоть к кому-то привязываться, подпускать ближе, чем это необходимо. — Там всё сложно… — всё же выдыхает тихо.       — Вот именно поэтому не просри. Потому что обычно у тебя «всё легко», чувак, — Эд непоколебим в своём заявлении, потягивается с широким и беспардонным зевком, отрываясь наконец-то от потолка и садясь более-менее ровно, на Антона взгляд свой переводя, внимательный и с издёвкой сощуренный. Он, конечно, это всё любя и из-за волнения, но Антон всё равно его прибить за выбранную тему разговора готов.       — Я не могу, — он головой качает, прерываясь на тяжёлый вздох. — Не могу с ним так… Он лучшего заслужил, гораздо лучшего, чем… я.       Антон с места поднимается, отходя к большому панорамному окну, расположенному за его рабочим столом. Отсюда город как на ладони, и всё такое маленькое — незначительное будто. И это его мир. Для него всегда было именно так: люди — просто инструмент в руках, а омеги… Он не привык проявлять заботу, переживать и тем более что-то чувствовать. После смерти родителей, кажется, вообще ни к кому и никогда не привязывался. Помнится, мама в детстве говорила, что любовь — самое важное чувство. А потом её не стало именно из-за любви, потому что не должно её было быть в той машине с отцом, но она была. Была, потому что не могла одного оставить.       — Ему сбежать от этого дерьма надо, — он лицо руками трёт, пытаясь себя в чувства привести. — Я обещал ему, Эд. Обещал, что не трону, что помогу уехать куда подальше, что он к Руслану не попадёт. Кем я буду, если нарушу своё же слово?       Кто вообще такой Антон, без своего слова?       — Блять, братан, ну как же ты любишь полоскать себе мозги, серьёзно, — Эд выдыхает стонуще с нескрываемой усталостью и восхищением одновременно, в ёжик волос пальцами зарываясь бегло, голову чухая в мимолётной заминке. — Чувак, я тебе неоднократно говорил, будь я омегой — схватился бы за тебя всеми конечностями и хер бы отпустил. Ну да, ебливый ты конечно… Но ты ж свободная птица, какие к тебе вопросы? И вообще… Может ты просто спросишь у Арсения? Типа, что ему надо? Что он там хочет, не? Вот я у Егора разок спросил и, как видишь, не прогадал! Правда… — Эд висок пальцем шкрябает. — Он мне тогда на том банкете сначала сказал, что убить меня хочет, и разбил о голову бокал… Но сейчас-то всё заебись! И ты попробуй!       — Попробовать довести Арсения до ручки, чтобы он разбил мне об голову бокал? — усмехается Антон. — Я и так знаю, чего он хочет. И я в список его желаний вряд ли вхожу.       — Ну какой же ты сказочный ебанат… — Эд с места своего встаёт, кряхтя и спиной щёлкая в мимолётной разминке. А потом подходит и, ни с того ни с сего, выписывает нежданный совершенно и возмутительный пендаль.       — Эд! — Антон шипит, потирая задницу. — Совсем охуел?       — Да ты мне постоянно ноешь, что он к тебе липнет при первой же подворачивающейся возможности! Может он, ну не знаю, бля, перехотел? Передумал? У людей, прикинь, такое бывает!       — Конечно, бывает. Особенно если люди понимают, что нарвались на выгодную партию. А что? Арсения тоже можно понять в таком случае. Муженёк при бабках, связях… Что ещё для счастья надо, да? Заебало, чувак, они все видят только деньги.       Эд руками разводит неоднозначно, кривя в мозговом штурме лицо:       — Да он же ж вроде и так не побирался без тебя, не?       — Да, но… в его семье всё это делалось скорее для… имиджа? Не может же сын самого Сергея Попова как оборванец ходить, — Антон на край стола своего присаживается, беря с него ручку и в пальцах прокручивая бесцельно. — Ты бы его видел, когда я ему телефон купил… С одной стороны мило, конечно, а с другой… Не уверен я, что его купило моё отношение и я сам, а не мои возможности, понимаешь? Да я в себе-то не уверен. Что, если я перегорю к нему так же быстро, как ко всем остальным? Не хочу ему жизнь портить…       — Опять эти твои «если бы да кабы», как дед старый, — Эд в мини-бар за газировкой ныряет, открывая её с приятным и вкусным шипением, и на край стола облокачивается, опрокидывая в себя несколько глотков одним махом, отвечая на довольном выдохе: — Сам ему телефон взял купил… Сначала одно говоришь, потом другое. Вроде загоняешься о том, что он на твои деньги клюнул, а вроде, блять, срёшься, что у самого всё не серьёзно на душе и быстро перегоришь. Разберись-ка в себе для начала, Шастун. Вот разберёшься — будешь в других разбираться, заебал.       Антон фыркает беззлобно:       — Душнила, блять… — и глаза ещё показательно закатывает. — Не знаю я, сложно всё это. Единственное, что точно знаю: как бы там ни было, Арсений хороший и обижать его, пользоваться его доверием я не хочу.       — Я бы на его месте… Ой, блять, не, чур меня! Пусть Арсений твой сам со всем этим ебётся. Бесячий ты тип, Шастун! — Эд ржёт неприкрыто, снова к банке присасываясь, а потом продолжает, губы тыльной стороной ладони утирая: — Я, кстати, нарыл всё, что ты просил.       — Что? — Антон аж подбирается весь. — А какого хуя мы о какой-то херне говорим? Эд, твою мать! Что там?       — Ну… а как же ж без прелюдии? — Эд зевает с самодовольным видом, даже рот не потрудившись прикрыть — Антону даже без медицинского образования видно, что у того семёрка в кариесе — и к дивану опять подходит, вытягивая крайне объемную папку бумаг. — Тут всякой херни хватает, полистай. Но моё любимое… — Эд скалится, ну, крайне сыто. — Никакого контракта между тобой и батей Арсения не существует. Он юридически неправильный, а значит, идёт в пизду.       Антон бумаги пролистывает с таким видом, будто вот-вот убьёт первого, кто попадёт под руку — даже как-то жаль Эда, хороший ведь человек, — а после взгляд поднимает и выдыхает шумно:       — Гнида. Какая же мразь. Я… Эд, про это никто знать не должен. Мы не будем никому говорить. Окей?       — Ты на приколе, что ли? Сейчас я из кабинета выбегу и начну всех извещать! Я ж долбоёб, — Эд брови вскидывает насмешливо, пальцами по банке отбивая незамысловатый ритм.       — Ты прав… ты долбаёб, — Антон документы швыряет на диван и виски устало трёт. — Я ведь не об этом. Просто никто знать не должен. Если это всплывёт, то Попов нашу помолвку с Арсением расторгнет, а его к Руслану отправит. Я… не могу этого допустить. Я обещал Арсению, что этого не случится, что он ни при каких обстоятельствах к этому извращенцу не попадёт. Так что… играем этот спектакль дальше. Окей? — он улыбку натягивает. — Спасибо тебе за помощь, чувак.       — Ой бля, я просто надеюсь когда-нибудь стать крёстным отцом для твоих спиногрызов, — Эд на спинку дивана откидывается с преувеличенно вымотанным видом, глаза предплечьем накрывая. — А ты, придурок, всё усложняешь. Сам детей рожать будешь, если «всё сложно» своё упустишь, ясно? Я не молодею.       — За что ты так с моими нерождёнными детьми? — Антон рядом плюхается, пихая друга локтем. — Они не заслуживают такого крёстного.       — Согласен, им ещё нужно будет поползать за мной и поуговаривать! — Эд в ответ под рёбра локтем попадает, делая и больно, и щекотно одновременно.       — Козлина, — Антон смеётся. — Поехали, что ли, в бар? Отметим удачную сделку, удачный поиск компромата на этого еблана и… неудачные отношения?       «Неудачные отношения», конечно, сейчас бы обласкали Антона за такое описание. Он уверен, Арсений бы нашёл тысячу способов выразить всё своё негодование. И от этих мыслей отчего-то улыбка сама по себе на лицо лезет.       Почему он вообще о нём думает?