Полюби меня за месяц

      Яркое июньское солнце пробивается в окно чёрного Шевроле Икс класса с таким усердием, точно его главная задача — заморить жаром тех, кто находится в салоне. Антон бы, конечно, проклинал погоду за эти невыносимые условия, когда даже с работающим в салоне кондиционером лоб упорно покрывается испариной, но ему, если честно, вообще не до этого. Сейчас жара и собственный комфорт — меньшее, что его беспокоит.       Он откидывается на сиденье, прикрывая глаза и прося Эда — своего сегодняшнего водителя, а по совместительству лучшего друга и компаньона по бизнесу — сделать музыку чуть тише, потому что уши уже закладывает. Тот только кивает, молча выполняя просьбу, и снова возвращается к внимательной слежке за дорогой. А Антон всё понять пытается, как согласился на эту авантюру, когда всю свою жизнь — а ему между прочим без трёх лет тридцатник — считал браки полной лажей. Тем более браки по расчёту.       Жениться на сыне своего партнёра по бизнесу — не совсем то, о чём мечтал Антон с самого детства. Если быть честным, он вообще ни о чём подобном никогда не мечтал. Ему нравится его разгульная жизнь, нравится снимать одиноких омег, которым ты после проведённой вместе ночи ничего не должен, нравится быть свободным. Но этот брак — гарантия того, что он не угробит бизнес, оставленный родителями в наследство. Этот брак — гарантия хорошего будущего.       И Антон, конечно, полный идиот, потому что согласился на подобное, даже ни разу не попросив Сергея Попова показать фотографию его сына-омеги — а загуглить его в интернете слишком сложная задача, да. Знает лишь по рассказам общих знакомых, что тот достаточно хорош. Впрочем, какая ему разница? Он не то чтобы планирует строить с этим омегой крепкую семью: поженятся, учтут все формальности, помогут бизнесу не утонуть, а после оба пойдут в свободное плавание, создавая иллюзию счастливой семьи лишь на публике.       Мягко тормозящая по двору частного сектора машина из транса и задумчивости не слишком отлично выводит, а вот напрочь прокуренный голос Эда — ещё как да:       — Вы прибыли к месту назначения, — тянет он поистине ужасным тоном, даже отдалённо по тональности не похожим ни на один электронный GPS-трекер. Эд оборачивается назад, глядя на Антона с широкой улыбкой, будто выдал самую лучшую шутку в своей жизни, — хотя у него сроду рожа постоянно слишком довольная, — и очки солнцезащитные снимает, ожидая, похоже, какой-то реакции.       Антон его внимательным взглядом сканирует, задумываясь о том, была ли эта татуировка на его локте раньше, или он новую недавно сделал — уследить за тем, как чернила покрывают его тело практически невозможно, там уже почти живого места нет, — а после бросает эту глупую затею, встряхивая головой. Всё же сейчас есть дела поважнее, чем разглядывать друга. Именно поэтому он принимается разглядывать территорию вокруг — да, он у себя очень любопытный, — район, в котором они оказались, ничем не отличается от множества других достаточно зажиточных частных секторов Санкт-Петербурга, не его, конечно, хоромы, но дома тут довольно милые, зелёные газоны и ровно постриженные кусты. По правой стороне посажен небольшой парк из каких-то хвойных, где сейчас гуляют всего два человека: дамочка с собачкой и какой-то жирный дед, которому, похоже, доктор прописал побольше быть на свежем воздухе на закате лет.       — Может, ну его нахуй, а? — Антон вздыхает, кидая на Эда обречённый взгляд, будто тот может за него решение принять и сказать что-то вроде: «А знаешь, чувак, действительно, нахер всё, поехали домой».       — Да не парься ты, брак и верность — понятия растяжимые. Растянешь кого-нибудь под шумок, — и на душе как-то легче становится хотя бы на миг. Потому что в следующий перед глазами маячит нужный ему дом, а из соседней подъехавшей машины выходит батя его невольного суженого.       — Напомни мне, зачем я взял тебя на работу? — Антон усмехается тихо, головой качая, и добавляет, перед тем как из машины выйти: — И ещё напомни мне никогда больше друзей на работу не брать, — задняя дверь автомобиля хлопает оглушительно, чисто случайно — ну, или потому что нервы шалят ужасно.       Антон оглядывается вокруг ещё раз и идёт прямиком к виновнику всего происходящего. Тот ждёт у входа на территорию дома с таким видом, будто ему очень крупно задолжали, и сейчас он этот долг получит — в общем-то так оно и есть, чего уж тут скрывать? Ему же действительно задолжали, и от него действительно зависит, будет ли некий Шастун Антон Андреевич продолжателем родительского дела или сдохнет в нищете под забором.       — Доброе утро, Сергей Викторович, — Антон улыбку натягивает вынужденную, но всё же довольно правдоподобную — по крайней мере, он на это очень надеется, — протягивает Сергею раскрытую ладонь для рукопожатия и оглядывается назад, на Эда, который тоже зачем-то выходит из машины.       Помощи от Эда, что называется, как от козла молока. Он к капоту задницей своей приваливается, то ли пачкая покрытие, то ли дополнительно полируя. И больше ничего. Смотрит на Антона в ответ вопросительно — они будто на отработку пришли, закрывать долг по предмету, название которого даже не помнят. Так и сейчас по сути впервые в жизни сватаются — Антон, сватается Антон, а Эд поддерживает.       Пока хреново.       — Здравствуй, Антон, — Сергей смотрит как-то чересчур снисходительно, оценивает с ног до головы. И как там обычно на смотринах принято? «У вас товар, у нас купец»? У Антона, видно, как-то наоборот жизнь складывается. — Ну что, жених, готов? — и насмехается он вроде по-отечески, но коробит знатно. Внутренне какое-то отторжение — необъяснимая чуйка.       — Всегда готов, тем более свадьба через месяц, глядишь, и нервы шалить перестанут, — Антон бы ещё честь шутовски отдал, но, во-первых, не перед старшим по званию стоит, а во-вторых, к пустой голове руку не прикладывают. Ну, и в-третьих, его отчислили когда-то из военной академии, но военную академию из него так и не отчислили. Чего родители ждали от сына-раздолбая, когда запихивали его в подобное заведение, — не понятно. — Можно задать Вам вопрос перед тем, как мы зайдём?       — Не бит, не крашен, — Сергей сам по себе мужик не из робкого десятка: не прочь анекдоты потравить, но при этом сейчас сам себе противоречит, на часы армейские поглядывая придирчиво и губы свои тонкие поджимая. Антону хочется верить, что ему тоже нервно, но кто этих великовозрастных бизнесменов знает? А ещё немного противно от этого ответа становится, будто он действительно за какой-то вещью сюда приехал, а не за человеком. Но всё же желание задать вопрос это неприятное послевкусие не отменяет.       — Я не об этом, — Антон хмурится, сбитый с мысли, силясь слова подобрать. — Я раньше не спрашивал у Вас, потому что как-то не до того было, но Вы уже сказали Арсению про меня?       То, что у Сергея в момент портится настроение видно невооружённым глазом, — он по карманам пиджака себя небрежно хлопает, хмыкает чему-то своему и, подцепив находку, выуживает из складок одежды сигару, подкуривая её прямо в перерывах-вдохах во время зарождения ответа:       — Да, конечно, сказал.       Антон тоже очень хочет закурить, но даже его скромное воспитание — воронежского дворового пацана — не позволяет прийти к новоиспечённому «супругу», провоняв сигаретами. Да и в машине они остались, а просить у Сергея он даже стакан воды в засуху не стал бы, если говорить откровенно.       — И как… он отреагировал? — уточняет он после короткой паузы.       Сергей рассуждает вместе с выпущенным в пространство клубом дыма:       — Да как он мог отреагировать? Уже вещи, небось, собрал. У него их целый Апраксин двор.       — Удивительно, что он так просто согласился, — Антон глаза недоверчиво щурит. — Мне говорили, что он… со сложным характером.       Стройный сгусток пепла долетает до земли ошмётками — остальное развеивает по дороге поднявшийся тёплый ветер. От него не лучше, даже хуже — душно неимоверно. Сергей делает новую затяжку и улыбается, недобро так, от такой улыбки «молоко в крынках скисает», как Эд любит выражаться.       — Не бывает сложных характеров, сынок, бывают не действенные меры пресечения. Надо — значит пойдёт под венец как миленький. Ты ему тоже не спускай, а то на шею сядет и ноги свесит.       Антон не знает, что на это ответить, потому что подобные методы воспитания для него слишком дикие. В его семье всегда царила любовь и гармония. Даже когда мама вышла замуж и перевезла его сюда, в Питер, в дом отчима, всё было как-то по-семейному. Олег его как родного сына любил и воспитывал, даже бизнес, вон, переписал.       — Жёстко Вы с ним, — он всё же комментирует тихо, не желая задеть, но и смолчать выше его сил. — Что ж, думаю, мы можем идти. Раз уж Арсений предупреждён и не возражает.       — Ну вот и славно. Мне нравится твой настрой, — Сергей по спине хлопает увесисто — подбадривает наверняка, но от его прикосновений хочется уйти как можно дальше, — а затем сигару прямо об кирпич в заборе тушит, взмахом руки приглашая пройти на территорию, калитку уверенным писком пульта отворяя.       Антон следует за ним молча, оглядывая территорию и большой двухэтажный дом из красного кирпича — намного меньше, чем хоромы, оставшиеся ему от родителей, но вполне себе неплохо. На входе их встречает молодой мужчина, одетый в классический костюм-тройку, услужливо открывая двери, и это вызывает невольную усмешку: держать дома дворецкого — это, конечно, что-то на богатом. В их доме они тоже были, но он всю прислугу почти распустил, когда родителей не стало. Ему одному весь этот жир ни к чему: еду он может заказать в доставке, не заставляя несчастную женщину пахать на себя, убирается в доме клининговая компания, приезжающая два раза в месяц, а с остальным и сам справляется. Правда, похоже, придётся кого-то снова нанять для будущего «супруга».       Они молча заходят в дом и поднимаются на второй этаж по винтовой деревянной лестнице, сопровождаемые всё тем же дворецким, с момента их прихода не проронившим ни слова. Антону очень хочется пошутить, задав тупой вопрос про обет молчания, но он эту шутку куда подальше запихивает — не то время и не та компания.       Сергей прохаживается по своим имениям так, будто это не обычный — ладно, довольно хорошо обустроенный — дом, а, как минимум, летняя резиденция короля, лоснящаяся золотом и драгоценными камнями. Антону в принципе глубоко фиолетово, даже если бы это была чистейшая правда — мешать Сергею гордиться своей усадьбой он не в праве. Тем более, когда до заветной двери остаётся всего ничего и портить отношения на финише как-то не сподручно.       Дворецкий чинно прихватывает ручку в покои того самого Арсения, накрывает её своей белой ревизорской перчаткой, и резко… ничего не происходит. На мгновение повисает напряжённо-вопросительная тишина.       Первым не выдерживает Сергей:       — Ну? Константин, в чём дело? — у дворецкого даже имя книжное, и Антон бы сейчас проржался с этой ситуации всласть, отводя душу, да только она набирает какие-то слишком уж непредвиденные обороты.       — Дверь заперта, Сергей Викторович.       Самое по-настоящему потрясающее и ошеломительное в этой ситуации — то, что Константин всё-таки не немой. Но нужно брать себя в руки и концентрироваться на происходящем.       — Что за чушь? — Сергей дёргает ручку следом. Та предательски скрипит от приложенного усилия, но непреклонно остаётся на месте, не давая открыть. — Вот сучёныш! Заперся всё-таки! — кулак приземляется на дверь грузно, несколько раз, шумно и слишком угрожающе. — Арсений, открой немедленно! Пока я ещё воспринимаю это как шутку! Слышишь меня?       А в ответ тишина.       — Уже вещи собрал, говорите? — ладно, совсем без шуток Антон не может — не молчать ведь ему теперь. — Не бывает сложных характеров, да?       — Я с него три шкуры спущу, — во взгляде Сергея ни толики насмешки.       — Ну зачем же так жестоко? — а вот в голосе и взгляде Антона насмешек — хоть отбавляй. — Есть более гуманные методы пыток и убийств. Что делать будем? Может, я с ним поговорю просто?       Кажется, ещё пара слов — и три шкуры спустят уже с него. Сергей выдыхает, даже не стараясь притвориться, что верит в Антона:       — Вперёд. Договоришься — забирай.       Антон замирает на месте. Вообще-то его предложение скорее шуткой было, чем серьёзным намерением с кем-то о чём-то договариваться. Он вообще жутко косноязычный, как переговоры с инвесторами ведёт — вопрос со звёздочкой.       — Через закрытую дверь? — он брови вскидывает и вздыхает тяжело, но всё же ближе подходит и стучит костяшками пальцев. — Арсений? Мы ведь взрослые люди, может, не будем устраивать сцены? Открой, и мы всё обсудим, — и снова тишина.       Потрясающе.       Антон хочет сбежать отсюда. Просто потому что всё это слишком глупо. У него столько денег, что он может купить себе любого омегу, который только приглянётся, но вынужден стоять тут, под чужой дверью, и умолять о разговоре. Неслыханная глупость. Может, к чёрту этот бизнес? Пусть всё горит синим пламенем. А что? Продаст родительский дом, выплатит долги, ещё и на домик в пригороде останется, чтобы жить себе припеваючи.       — У Вас есть план «Б»? — на Сергея смотрит так, будто он должен — нет — обязан, был это предусмотреть. А тот, судя по хитрому и совершенно не светлому огоньку в глазах, всё же сына своего не один год знает — ну гениально, Антон — и что-то, да предусмотрел.       — У него окно с двух сторон открывается. Идём на улицу, не знаю, как тебе, но мне его эта игра актёра из погорелого театра уже поднадоела, — ладонь плашмя вновь припечатывается к поверхности двери, так, что, кажется, сам дом вздрагивает. — Слышишь, Арсений? Мы идём по твою душу.       «Какой абсурд», — хочет сказать Антон, но только кивает, точно болванчик китайский, и следует за Сергеем и дворецким — Константином, прости Господи — обратно на первый этаж. А после они на улице оказываются, обходя дом вокруг и останавливаясь напротив нужного окна.       Антон секунду промедления буквально допускает — думает, какие лучше слова подобрать, как достучаться, ведь какие бы смелые мысли ни посещали его черепушку, а этот брак действительно важен для формирования чёртового безоблачного будущего, — но сказать ничего толком не успевает, только голову вверх вскидывает, чтобы лицом — благо вскользь — книгу в твёрдом переплёте поймать. Зелёненькую такую, увесистую.       — Не бывает сложных характеров, вы правы, — Антон место удара трёт, книгу эту проклятую ногой пиная. — Бывают ужасные, — он от очередного «снаряда» успевает увернуться, а вот бедному Константину везёт куда меньше, и зелёный теннисный мяч прилетает прямо ему в нос. — Тач даун, — перестать шутить — выше его сил, честное слово. — Может, сделаете что-нибудь, пока ваш строптивый нас не покалечил?       Сергей, чудом уклоняясь от скинутого из окна глобуса, багровеет на глазах — не от стыда, к сожалению, а от злости, — но даже это возвращает Антону хотя бы крупицу душевного равновесия.       — Арсений! Прекрати немедленно этот цирк! Слышишь меня? — он рычит из-за отскочившего ото лба ластика. — Я тебя в пансионат сдам! Сделают из тебя шёлкового!       Тёмная вихрастая макушка мелькает в окне со скоростью света, Арсений не Гюльчатай, да и оконная рама не никаб, но лицо он своё являть собравшимся не спешит явно, всё за «снарядами» своими боевыми наклоняясь и продолжая метать их без устали. В Антона прилетает ещё кубик Рубика и даже дезодорант, а вот от вещей покрупнее увернуться удаётся — с Божьей помощью, но всё же.       Так Арсений печально мажет баскетбольным мячом, настольной лампой и мусорной корзиной. Прикроватная миниатюрная тумбочка просто до стоящих поотдаль от окна не долетает — молодой омега явно не рассчитал свои силы, — Антон поклясться готов, что в эту секунду слышал задушенные кряхтения.       — Арсений, ну заканчивай уже! У тебя скоро вещей не останется! — кричит он, пытаясь хоть что-то предпринять, пока Сергей и Константин продолжают стоять мишенями неподвижными. — Ему когда-нибудь надоест?       Сергей взгляд на него косит мрачный, и это тотальная ошибка, потому что в грудь в ту же секунду ударяется вешалка… ки — одна, вторая, третья, — дюжина вешалок. Арсений их так ловко гурьбой из спальни выкидывает, что его отца под ними буквально погребает на доли секунды.       — Да блять! Нет! Не надоест ему никогда! Константин!       Дворецкий шишку на скуле замучено потирает, бегает вокруг Антона с Сергеем кругами, пытаясь прибираться одновременно с попытками не попадать под бомбардировку, но всё же вынужденно прирастает ногами к земле, всё своё внимание работодателю отдавая и воя тихо, когда об висок шмякается упаковка от сока — Антон очень надеется, что хотя бы полупустая.       — Неси стремянку, чёрт его дери! Не хочет по-человечески, значит, так тому и быть!       Константин тут же исчезает из поля зрения, будто только и ждал добро на то, чтобы уйти из-под обстрела хотя бы на пару минут. Антона, если честно, вся эта ситуация больше забавляет, чем злит. Будь Эд тут, они оба уже катались бы по земле со смеху, потому что абсурднее сватовства не придумаешь. Страшно представить, что этот Арсений ему в быту устроит, если уж сейчас себе вот такие выходки позволяет. Помнится, Антон не хотел курить, чтобы запахом его не смущать, да? Так вот, сейчас он готов закурить прямо здесь, не уходя с «поля боя».       Через минуту из задней двери дома выходит сначала лестница, а следом за ней и Константин, пыхтящий тяжело. Он ставит лестницу к стене и уже было собирается лезть на неё, но не успевает и шага сделать, как Антон его останавливает:       — Стойте, стойте, давайте лучше я? — улыбается он, уворачиваясь от очередной книги, и на Сергея смотрит: — Я не настаиваю, но проще было бы дверь выломать к чертям.       А после, не встретив возражения со стороны своих коллег по несчастью, лезет вверх по лестнице, надеясь, что Арсений не скинет из окна его самого. Убиться тут, конечно, вряд ли получится, но спину сломать — запросто.       Добравшись до второго этажа, Антон не спешит в окно соваться, заглядывает только, видя тёмную макушку и её обладателя, который в сторону входной двери пятиться начинает, точно его насиловать пришли.       Детский сад, честное слово!       Антону бы возмутиться и послать всю эту семейку куда подальше, но после такого представления познакомиться с Арсением лично хочется неимоверно.       — Арсений, — зовёт он тихо, обозначая своё присутствие, — слышишь? Я сейчас зайду к тебе, а ты постарайся в меня ничем не кидать, договорились? — подтягивается вверх, шмыгает в окно, так и не услышав ответа, как сразу прилетевшим рюкзаком по темечку получает.       Получается, не договорились.       Арсений стоит у двери, точно заяц, на которого посреди ночной трассы фарами дальними светят — замер в одной позе, сжимая в руках какую-то статуэтку, и смотрит испуганно-злобно. Антон трёт место ушиба и губы непроизвольно в улыбке тянет, разглядывая это голубоглазое чудо. Надо признать, его не обманули — парень действительно хорош. Он бы даже сказал, что безобразно красив. Жаль, что характер прескверный.       — Ну пожалуйста, перестань кидаться в меня вещами, — просит Антон, руки в капитулирующем жесте вскидывая. — Я ведь не убивать тебя пришёл, в самом то деле. Давай поговорим.       В какой-то момент кажется, будто Арсений не просто ту статуэтку несчастную в руках тонких сжимает, а сам частью инсталляции является — бледный такой, с чернильными брызгами родинок на коже. Но всё же наваждение пропадает так же стремительно, как и имело свойство накатить.       Арсений подаёт голос:       — О чём нам с тобой говорить? Я никуда с тобой не поеду. Ясно? — и он полностью ему подходит, гармоничный к внешности, бархатистый и со свойством срываться на высокие ноты.       Что Арсению не подходит, так это угрожающий замах со всё той же статуэткой.       Интересный он кадр, конечно, занятный.       — Так, успокойся, — Антон шаг ближе делает осторожный. — Я ничего тебе не сделаю. Ну, чего ты так завёлся, а? — ещё шаг вперёд, следя за рукой, в которой «снаряд» находится, и свою вытягивая. — Отдай это мне. Ты ведь покалечишь меня. Зачем тебе эти проблемы? Давай я просто всё тебе объясню, а ты подумаешь и решишь, ехать со мной или нет. М-м?       — На месте стой. Я слежу за тобой. Ни шагу, слышишь меня? Оттуда говори! Я тебя слушаю! — глаза свои сощуривает по-лисьи так, и Антон странную, но умилительную особенность замечает, нос-то у оппонента надкушенный будто на самом кончике.       — Убери ты уже своё оружие, мышь-убийца, — Антон смеётся тихо, всё же замирая на месте. — Я понимаю, что тебя эта перспектива не радует. Понимаю, потому что меня тоже. Но твой отец очень хочет, чтобы мы породнились. Я пытался отказаться, но у меня выбора нет, как и у тебя. Мы ведь можем обсудить наши перспективы как взрослые люди?       Арсений руки на груди скрещивает примирительно, но статуэтку в ладони покачивать продолжает, будто примеряется, обдумывая: может, ему выгоднее в долгосрочной перспективе сесть за убийство? Там вроде в состоянии аффекта поменьше дают — смягчающие обстоятельства, — а потом и свобода не за горами.       — Ну? — он брови вопросительно вскидывает. — Я тебя слушаю, взрослый человек.       — Смотри, у тебя два варианта. Первый: ты едешь со мной и живёшь в своё удовольствие. Я в свою очередь обещаю, что даже пальцем к тебе не притронусь. Мы поженимся, выполним волю твоего отца, что поможет мне сохранить последние штаны, а тебе получить гарантию безбедной жизни, — Антон копирует его жест, складывая руки на груди и бёдрами прислоняясь к шкафу для одежды. — Второй: твой отец отправляет тебя в пансионат, в котором слишком строптивых омег перевоспитывают, а после выдаёт замуж за Руслана. Я уверен, вы с ним знакомы. Они с твоим отцом часто на гольф ездят. И тогда тебе придётся жить всю оставшуюся жизнь с нелюбимым человеком, ложиться под него, чтобы удовлетворять его потребности и рожать ему наследников. Со мной ничего этого делать не нужно. Только изредка светить мордашкой перед друзьями твоего отца на банкетах и делать вид, что мы счастливая пара — тоже на публику. Дома можешь со мной даже не общаться. Выбор за тобой.       Арсений задумчивый, бледностью лица со стерильной белоснежностью спальни сливается, и кажется совсем прозрачным и хрупким в этот момент. Смотрит куда-то мимо Антона, в окно, и не сразу голос подаёт, видимо, взвешивая все «за» и «против», хоть и не ясно совершенно, что тут вообще сравнению поддаваться может — Антон ведь объективно лучше, как вариант.       — Откуда ты знаешь про Руслана? — Арсений кидает совершенно бесцветно, но взглядом впивается пристальным, абсолютно в разговоре не робея. Даже выправка прямая такая, что, кажется, переломится скоро, тростинка, от перенапряжения.       — От твоего отца, — Антон отвечает честно — смысла скрывать не видит. — Он рассказал мне о своих планах, когда предложил нам с тобой… ну, ты понял. Сказал, что если я откажусь, у него уже есть запасной план. Я говорю тебе правду. Ты можешь сам у отца спросить. Ты ведь слышал, что он тебе про пансионат говорил, верно?       — Слышал, — нехотя, но всё же соглашается, а это уже прогресс. Антона Боги наградили поистине стоическим терпением, он сам себе диву даётся. — Я не видел брачный контракт. Как я могу верить тебе на слово? Ты можешь пообещать мне всё, что угодно. Скажешь: «Нет»?       — Ты прав, могу. А ещё я мог бы сейчас просто скрутить тебя и затащить в свою машину силой, но, как видишь, я всё ещё стою тут и пытаюсь с тобой договориться, — Антон улыбается снова, руками разводя. — Ну, какой к чёрту брачный контракт, Арсений? Ты действительно думаешь, что твой отец позволит нам документально такие условия закрепить? У тебя нет особого выбора. Придётся поверить мне на слово.       По одному виду Арсения можно сказать, что верить он не хочет. Не хочет, но вынужден. У него губы тонкие поджимаются так несгибаемо и упёрто, что напоминают Антону излюбленный жест Сергея. И всё же, то ли из-за омежьего происхождения, то ли сам по себе такой, но Арсений делает это неумолимо мягче, и ему этот жест как-то престранно идёт.       — Ладно, — он по волосам своим пальцами пробегается, обдумывает, видно, свои дальнейшие действия — дикий зверёк. А до носа Антона долетает порыв сквозняка вместе с горьковатыми нотками чёрного шоколада. — Ладно, хорошо. Но есть условия. Одно сейчас — остальные потом.       Ну надо же, ещё статуэтку из рук не выпустил, а уже примирительно торгуется. Впрочем, Антону-то что? Он его условия выполнит, если и сам Арсений будет паинькой, которая лишний раз в его дела нос свой кнопчатый не сунет. Ему этот брак до одного места, главное, чтобы формальности были соблюдены.       — Говори, — он кивает без заминки, отходя на пару шагов назад и усаживаясь на край чужой мягкой кровати. Замечает на ней мягкую игрушку авокадо и смеётся невольно — ну, какая же прелесть.       Арсению что, восемь?       Нет, Арсению всё-таки три. Потому что он краснеет густо и оскорблённо в ту же секунду, как замечает причину веселья Антона. И это забавно так, ещё сильнее настроение поднимает. Что ж, возможно, сегодняшний день не такой уж дерьмовый, как казалось изначально. Крайне симпатичная партия, а то, что характер дрянь… ну, так они вроде как и к компромиссу прийти смогли.       — В сказки веришь? — спрашивает Арсений неожиданно. Что в его голове космической — одному Богу, похоже, известно.       — М-м? — Антон щурится, слегка непонимающе, осознать пытаясь суть вопроса. — Ты это к чему?       А Арсений ещё глаза закатывать наглость имеет, будто тут Антон глупые совершенно вопросы задаёт. Цокает языком и выдыхает преувеличенно смиренно с чужой недалекостью:       — Я вот не верю. Херня это всё. Другое дело — боевики. Мне надо, чтобы ты разгромил мою комнату и вынес меня из дома в бессознательном состоянии. Я с отцом даже взглядом встречаться не хочу. Просто унесёшь меня и всё…       — Ты серьёзно? — перебивает Антон в полнейшем недоумении. А Арсений даже бровью не ведёт, чудной, только к кровати подходит, ревностно своё авокадо забирая. И наконец-то откидывает в сторону статуэтку.       — Не тупи. Ясное дело, что меня вырубать не надо, я сам прекрасно притворюсь недееспособным. А вот комната — да. Отец сюда свою любовницу жить притащить хочет, после того, как от меня избавится. А вот хрен ему! Считай, что тебе пришлось приложить много усилий, чтобы забрать меня с собой. Давай быстрее и поедем.       — Ты адекватный вообще? — у Антона слов нет, чтобы описать степень своего негодования. — Хоть представляешь, что со мной твой отец сделает, если я комнату разгромлю? Он даже дверь выбивать не захотел, а тут… — он с места встаёт и переносицу устало трёт. — Нет, ты меня извини, конечно, но я этого делать не стану…       И аж на месте от неожиданности подпрыгивает, когда позади него на пол грохается увесистое зеркало, с оглушительным звоном и треском.       — Ну и пожалуйста. Не думал, что мне в супруги попадётся мягкотелый трус. Сам справлюсь!       — Арсений! Прекрати немедленно! — Антон рядом оказывается в пару шагов, но руками не трогает, просто остановить пытается. — Во-первых, я не трус, а просто обязан твоему отцу, но тебя это не касается. Во-вторых, ты с ума сошёл? Ну какая тебе разница, кто тут жить будет? Давай я просто унесу тебя, как ты и хотел. Тебе не придётся с отцом пересекаться.       Наблюдать за тем, как хрупкий — с виду вообще хрустальный — омега упирается ногой в стену для надёжности и пытается опрокинуть шкаф-купе — удовольствие, конечно, сомнительное, но есть в этом что-то необъяснимо завораживающее. Где ещё Антон сможет лицезреть такой сюр?       Арсений сопит сосредоточенно, явно настолько тяжелую мебель не осиливая, сколько бы не пыжился, и на Антона взгляд свой потемневший переводит в немом осуждении и злости:       — Мне — большая разница. Это моя комната, и никто в ней жить после меня не будет. А этот жлоб даже и не подумает переделывать ремонт и менять мебель, если тут всё вверх дном не перевернуть! И вообще, трус — не трус, да называй это как хочешь! Не можешь, значит, не мешай! Раздражаешь!       — Ты слышал когда-нибудь о корабле Тесея, Арсений? — Антон вздыхает тяжело, ещё ближе подходя и на шкаф опираясь рукой, двигая его в сторону на пару сантиметров без особых усилий, из-за чего Арсений чуть было не падает на пол. — Считаешь, что если заменить всё в этой комнате, то она резко твоей быть перестанет? Ты ведь тут всю жизнь провёл, тогда в чём разница, какая тут мебель и ремонт?       — Большая разница. Мне до самой комнаты дела никакого нет, коробка и коробка, — пыхтит Арсений. — Мне вещи важны. Были. То, как это тут всё выглядит. Не хочу, чтобы… Это для меня всё придумано и подобрано было. Ухожу я, значит, и это всё уйти должно! Кануть в лету. Тебе не понять…       — Господи, ну что ты заладил «большая разница, да большая разница»? Успокойся. Если тебе так эти вещи важны, зачем ты их собственноручно уничтожаешь? — Антону действительно кажется, что он с маленьким ребёнком разговаривает. — Давай ты просто перестанешь строить из себя грёбанного мстителя, и мы заберём это всё с собой, а? Всё, что хочешь. Хоть весь дом перевози. У тебя там три такие комнаты влезут. Только давай без членовредительства.       То, каким взглядом Арсений его награждает, заставляет что-то неизведанное щемяще заныть в груди. Он явно не ожидал ни единого подобного слова. Смотрит так, будто видит его впервые за весь этот разговор. И авокадо к груди притискивает, до сих пор в сгибе локтя у него лежащее.       — Не надо весь дом, — он головой машет, говоря уже тише, намного менее экспрессивно, чем весь его предыдущий монолог. — Всю мебель отсюда. И зеркало тоже, ничего, что разбилось, я в приметы не верю — пусть кто-нибудь починит.       — Хорошо, как скажешь, — Антон улыбается, выдыхая с облегчением, радуясь, что удалось остановить этот маленький шторм. — Я завтра пришлю людей, они соберут всё и привезут ко мне… к нам домой. Договорились?       — Ага… — Арсений отвечает скупо, и кончики ушей у него горят, пока он взглядом преувеличенно недовольным по комнате скользит, на каждой детальке тормозя, похоже, лишь бы на Антона глазами не нарваться. — Ну что? — усмехается себе под нос тихо. — Уноси? Похищай? В общем, действуй.       Антону так неловко не было ещё со времён студенчества, когда он случайно однокурснице нос разбил на дискотеке, запутавшись в собственных длинных ногах. Но сейчас эта неловкость перманентная такая, мерзким осадком к телу липнущая, потому что он десять минут назад заверял Арсения, что и пальцем его не тронет, а сейчас должен…       — Мне тебя на руки взять?       Господи, какой идиот.       Взгляд Арсения невербально вещает ему тот же посыл.       — Ну, наверное? — он сам тушуется заметно, игрушку в руках сминая в мимолётной задумчивости. — И Оливку не забудь. Возьми как-то, чтоб не упала.       Антон смеётся тихо:       — Оливку? Боже, Арсений, тебе пять? Ты назвал авокадо «оливкой»? — впрочем ответа он не ждёт, отходит к двери, чтобы замок заранее открыть и распахнуть её, после снова к Арсению возвращается. — Иди сюда, — руки тянет, подхватывая его под ноги и спину, прижимая к себе. И от этого что-то в груди гореть начинает. А ещё от запаха, которым его окутывает. — Держи сам свою… оливку…       — Ты совсем дурак? Я без сознания! Она упадёт! — как же он сейчас похож на нахохлившегося воробушка.       Антон глаза закатывает, потому что даже перехватить эту дебильную игрушку возможности нет — руки-то Арсением заняты и уронить его отчего-то страшнее, чем… оливку, чёрт возьми.       — Ты просто прижми её к моей груди, а я прослежу, чтобы она не упала, — если бы только Эд его сейчас слышал — вообще весь этот разговор, — то наверняка бы решил, что Антону крышу поплавило, потому что таким милым и обходительным он не был примерно… никогда. — Давай уже, юный актёр, делай вид, что я тебя вырубил.       Смешок у Арсения мелодичный такой, короткий, отчего-то расслабляет и избавляет от той странной и тягучей неловкости. Да, Антон пообещал, что ни-ни, даже смотреть в его сторону не будет, но он ведь сам поставил условием вынести его из дома. Значит, это исключение из правил. Фактически, данное слово нарушено не было.       Всё, с совестью Антон, считай, договорился.       А Арсений в его руках расслабленный такой, голову назад откидывает умирающим лебедем, даже веки не дрожат — действительно ни жив, ни мёртв. Ну, симулянт! Ну, актёрище! Антону даже завидно, потому что он талантами явно обделён. По малолетству пытался в музыку, но музыка не хотела в него. В общем, всё на что он способен — стараться не испортить всё ещё сильнее.

* * *

      Машина стремительно несётся по нагретой солнцем дороге. Арсений с детства любил путешествия, всегда ждал каждое с энтузиазмом и горящими восторгом глазами. Мама собирала его любимый ярко-красный чемодан с брелком Микки Мауса и выдавала походные вкусняшки. Походные — потому что есть их можно было только во время поездок, покрываясь раздражающей сыпью, но всё равно кайфуя от вседозволенности.       У Арсения аллергия на сладкое, тем забавнее ему иметь противоречивый запах. Мама всегда говорила, что он пахнет чем-то вкусным и временами даже сладким, все остальные утверждали, что горьким шоколадом. Кому верить, Арсений не знал, но в любом случае забавлялся с того, как природа над ним пошутила. Хорошо, что у людей не бывает аллергии на собственные феромоны, а то это был бы апогей закона подлости.       В машине новоиспечённого жениха ему сразу же предлагают колу, причём водитель, а не сам Антон. И Арсений довольно вежливо отказывает, если короткое: «Сам пей», — можно считать вершиной ласковости с его стороны, как для человека, которому собираются сломать жизнь в скором времени.       В чём Арсений уверен, так это в том, что данная партия намного выгоднее Руслана — с ним он бы в одном поле срать не присел, а тут о каком-то венце отец задумывается — увольте.       В чём Арсений не уверен — доживёт ли он вообще до завтра. Потому что многоэтажки центра сменяются спальными районами, а затем вообще перетекают в частный сектор. Не тот, в котором Арсений жил раньше, этот слишком закрытый, слишком защищённый и… слишком во всём. Даже дом, возле которого они останавливаются, какой-то слишком. И Арсению бы вопрос задать, хотя бы уточнить, не граф ли Дракула его суженый, но — вот незадача! — он не разговаривал с Антоном всё время поездки, даже тогда, когда к нему обращались.       Просто так. Чтобы позлить. Особой цели не было.       Арсений вообще существует бесцельно — всё за него в этой жизни решает отец. Так было всегда, не считая времени, когда была жива мама. Она Арсения действительно любила, и это было лучшее время в его грёбаной жизни.       Шофёр со странным именем Эд разблокировывает двери, и Арсений косится на Антона: действительно его хоромы? Ну ничего себе! Он попал в очередной опиоидный приход Дисней? На входе его встретят часы с маятником и говорящий канделябр?       Господи, дай ему сил.       — У тебя такое лицо, будто я тебя в какую-то глушь с тараканами привёз, — фыркает Антон, выбираясь из машины, обходит её и достаёт из багажника два огромных чемодана Арсения — всё, что он пока что взял с собой из дома, и всё, что Константин так старательно тащил до тачки, — смотрит на Эда и улыбается: — Спасибо, что подбросил, брат, можешь ехать. Завтра в офисе увидимся.       — Да без бэ, чувак, пиши-звони, целую в плечи, до скорой встречи! — лихо взвизгнувшая колёсами тачка срывается вперёд по идеально уложенному асфальту, Арсений провожает её недоумённо, он вообще путается во всей ситуации в общем и в иерархических цепочках недо-мужа в частности.       Он чувствует странное волнение, осматриваясь по сторонам, сердце гонит адреналин в крови, пульс ускоряется, становится неуютно до холодных мурашек — обещания обещаниями, а Арсений давно не верит людям. С того момента, как его собственный отец сказал ему на похоронах матери: «Мы справимся, сынок». Нихера они не справились, все потуги были предприняты разве что во снах. Хотя отец очень даже упражнялся — в постели с очередной любовницей. На большее его — увы — не хватало.       «Я не смогу заменить тебе мать, Арсений, взрослей давай и не мотай мне нервы», — спасибо, отец, это лучшее «справимся» в его жизни.       — Ну… — завязать разговор как-то всё же надо, и Арсений прочищает горло, чтобы голос не садился из-за длительного молчания, выдыхая совсем неуверенно в своём вопросе: — А почему твой водитель… куда-то уехал?       — Баранку гну, — передразнивает Антон, чемоданы его поудобнее перехватывая и в сторону главного входа шагает в этот… грёбаный, мать его, замок. Нет, честное слово, Арсений и представить не мог, что в Питере вообще такие есть. — Эд не мой водитель. Он мой лучший друг и правая рука. Я попросил его подбросить нас, потому что вчера немного выпил с горя, — он усмехается себе под нос бессовестно.       И Арсению так в этот момент пнуть его хочется, вот просто до скул сводящих, но он человек вежливый, кроткий, спокойный — иногда эта мантра действительно работает, — поэтому только руки в карманы безрукавки суёт, покрепче перехватывая под мышкой любимую игрушку и, по совместительству, ещё и важную компаньонку. А затем и выдыхает без единого удовольствия и сглаживания углов:       — Сто и один способ оправдания алкоголизма?       — Я не алкаш, — Антон двери открывает и закатывает в них чемоданы, дожидаясь, пока зайдёт Арсений. — Подожди минутку, я оповещу охрану, что мы внутри, и помогу тебе вещи до комнат твоих донести.       — Охрана, серьёзно? А личный спецназ у тебя имеется? — Арсений не знает, зачем пытается ко всему прицениться, откуда в нём только дотошность эта и душность берётся в такой то ситуации — непонятно. Ему бы помалкивать, ведь что ожидать от этого Антона — пока неизвестно точно, но каждый человек борется со стрессом по-своему.       Арсений, вот, его усугубляет.       Отличное хобби.       — Личного спецназа у меня нет, — то, насколько Антон спокоен и как терпеливо он отвечает на все выпады, достойно уважения. Он будто не замечает всех попыток ужалить побольнее, будто игнорирует все колкие слова. — Но охрана это не прихоть, а необходимость. Ты видел размер дома и участка? Знаешь, сколько людей с великим удовольствием проберутся сюда ночью и лишат такую красивую омегу достоинства? И это ещё полбеды, тут куча вещей дорогих.       Ладно, Арсений погорячился. Антон совсем не старается быть милым. Он сейчас серьёзно сравнил его с вещами? Хотя погодите-ка, он ведь сказал, что вещи куда дороже.       Прекрасный человек.       — Полная безвкусица, — Арсений принимает бой, улыбается мило совершенно, по сторонам оглядываясь без толики заинтересованности. — Хотя, глядя на хозяина, я даже не удивлён. Я понимаю — не всем с рождения дано чувство прекрасного.       — Рад, что у тебя оно есть, но ремонт тут и всё остальное моя покойная мама делала, — Антон телефон в задний карман джинсов убирает и снова за ручки чемоданов берётся, кивая на лестницу, ведущую вверх.       Арсений вину за сказанное не ощущает совершенно. Он всего-лишь отвечает грубостью на грубость: ни больше, ни меньше. Да и хмыкает себе под нос в моменте шальной мысли — апогей чёрного юмора, — что у них всё-таки есть нечто общее — почившая мать.       Надо бы заканчивать с унылыми мыслями, а то так и до невроза недалеко — Арсений и так тревожный и дёрганый, ему хватит.       Лестница на этаж выше кручёная — тут вообще всё с припизденкой, вычурное, что кошмар. Будто владельцы поставили архитектору задачу по максимуму подчеркнуть их финансовые возможности. Не хватает только огромного семейного портрета на всю стену…       А, нет, хватает.       Арсений просит прощения — быканул зря.       Тихий смех скрыть не выходит, плечи предательски дрожат, а язык не держится за зубами. Арсений выдаёт подрагивающим от веселой истерики голосом:       — Это что по бокам? Гербовые знамёна? У вас, блять, есть семейный герб?       Антон останавливается так резко, прямо посреди пролёта на второй этаж, с грохотом выпуская из рук чемоданы и оборачиваясь, что Арсений вздрагивает от неожиданности, шаг назад делая — хорошо, что не вниз по лестнице кубарем.       — Слушай ты, — голос у Антона больше не пропитан прежним дружелюбием — он искрит раздражением и… злостью? — Можешь сколько угодно подшучивать надо мной, можешь презирать меня, да что угодно делай — мне плевать. Но не смей смеяться над моей семьёй. Чемоданы сам донесёшь, я курить… — и обходит его стороной, обратно спускаясь.       Арсений от такой наглости напрочь дар речи теряет, смотрит ему вслед безотрывно, таращась так, что глаза пересыхать начинают, а потом всё-таки вспоминает, как вообще дышать, от резкой хвои тихо закашливаясь — та пряная такая, обжигающая, до слезящихся глаз. Есть в этом альфе хоть грамм воспитания и этики? Вообще свои феромоны при себе не держит!       — Эй! — сдержаться сил нет никаких. — Они тяжёлые вообще-то! И я даже не знаю, куда идти! Слышишь меня вообще? Вернись!       — Я тебе не прислуга, ясно? — Антон останавливается, кидая взгляд через плечо. — Мне это не нравится ровно так же, как тебе, но я пытаюсь по-хорошему. Ты всегда можешь вернуться к себе домой, тебя ведь там так любят и ждут, — он хмыкает тихо и дальше вниз спускается, кидая тихое: — Выбери себе любую комнату, второй этаж в твоём распоряжении.       Любят и ждут.       Любят. И. Ждут.       Смешно. Какой же Антон остроумный, просто сил нет. У Арсения уголки губ невольно вниз кривятся — никак с этой горькой эмоцией не справиться. Сколько бы лет ему ни было, а перекособочивает от одного упоминании о «доме». У него дома с одиннадцати лет нет.       Се-ля-ви.       — Да пошёл ты… — у Арсения мурашки мерзкие по телу, и он специально это шелестит лишь тогда, когда шаги Антона стихают где-то на первом этаже, видать, действительно вышел на улицу. Лишнее упоминание его никчёмности и никому ненужности бьют под дых со страшной силой.       Мама всегда учила Арсения любить и уважать себя. Но какое уважение себя, мам, когда для всех остальных ты просто вещь, да и только?       А для некоторых даже менее ценный, чем эти самые дорогие вещи.       Чемоданы тянутся неспешно, благо, они на колёсиках и хорошо двигаются по гладкому полу. Арсений даже не особо выбирает себе покои, просто бредёт бездумно. У поместья ни конца ни края нет, он по этим коридорам, наверное, как в «Сиянии» петлять будет, пока не нарвётся на какого-нибудь мужика с топором — ага, придёт за его достоинством, потому что охрана не уследила.       — Арсений, — тихий голос заставляет вздрогнуть невольно и обернуться назад, на Антона, стоящего посреди коридора. Либо он курит как паровоз, либо тут потайные входы есть — иначе не понятно, как он успел сигарету приговорить и догнать его так быстро. — Извини, не хотел пугать. И… за то, что я на лестнице сказал, тоже. Ты выбрал себе комнату?       Зачем Антон просит прощения за правду, Арсений не знает, настроение на нуле, так что и желание переговариваться отпадает совершенно. А то вновь нарвётся на крепкое словцо, дротиком в центр дартса его души, и поминай как звали. А ему лицо держать надо. Он этому человеку жизнь портить собрался, а не себе.       Никак не наоборот!       — Да мне без разницы, я даже не заглядывал, — руки вновь в карманы безрукавки отправляются — ему так привычнее, некий жест защиты. А взгляд всё по стенам скользит в преувеличенном внимании, сам знает, что выглядит наверняка жалко, но он слишком сегодня устал, на Антона смотреть нет никакого желания. Лишний раз напоминать себе, что жизнь разрушена — тоже.       — Я думал тебе вон ту отдать, — Антон пару шагов ближе делает, указывая на самую дальнюю дверь. — Но я, если что, не пошутил — весь второй этаж полностью в твоём распоряжении. У меня комната на первом, рядом с кабинетом, сюда я почти не хожу, остальное поместье пустует. Да и я на работе в основном пропадаю. Так что надоедать тебе не буду, не переживай.       Арсений сам себя понять не может. Ему бы поблагодарить небеса, что действительно человек слова попался, что он в полной безопасности и овеянный, так сказать, обетом неприкосновенности. Но эти постоянные завуалированные повторения, что он опять будет один, предоставлен себе и никому не нужен, убивают очень даже по-настоящему. Арсению иногда вообще кажется, что он чудом до двадцати двух лет дожил. Так, по приколу.       — Знаешь, чем дольше и обстоятельнее ты мне всё это обещаешь, тем сильнее я тебе не верю, — фырк насмешливый, совершенно бесконтрольный. — Засели меня уже куда-нибудь, а?       — Можешь не верить, я не могу тебе свои намерения доказать сейчас никак, — Антон ещё ближе оказывается, подхватывая чемоданы и таща их к ранее указанной комнате. — Но я привык своё слово держать — это раз. И ты меня совсем не интересуешь в качестве… сексуального партнёра — это два.       Они доходят до нужной двери, Антон толкает её и затаскивает ношу Арсения в комнату, оставляя у большой кровати с — мать его — балдахином и шёлковым бельём. А потом молча к выходу идёт, останавливаясь в проходе:       — Располагайся, чувствуй себя как дома и всё такое, — он улыбается спокойно так, как и в первую их встречу.       — У меня дома не было кровати с балдахином, знаешь? Я в каком столетии оказался? — Арсений смеётся совершенно беззлобно. Веселее ещё и оттого, что балдахин голубой. Под цвет глаз, не иначе.       Антон его смех подхватывает, плечами пожимая:       — Скоро твою мебель привезут, и я завтра позвоню знакомому, который ремонтами занимается, скажешь ему, что хочешь… в общем, можешь под себя тут всё переделать, мне без разницы, — он задумывается на пару секунд. — Мне на работу нужно, так что я поехал. Если захочешь есть, закажи себе доставку, адрес… — по карманам себя хлопает. — Дай мне свой номер, напишу сообщением.       Арсений на мягкий матрас задницей плюхается — перина, не иначе, — ногами в воздухе мотает и прикидывает про себя: давать ему номер или не давать.       Сучная часть сегодня определённо проигрывает, да что ж это такое?       — Знаешь, так изощрённо меня ещё не кадрили, — Арсений сам себе на вопрос ответить не сможет, почему у него с этим человеком так настроение хаотично скачет. Но логичный вывод — предположение — невольно даёт о себе знать: у него просто слишком много приключений на сегодня. Антон тут не при чём. — Записывай…       — У тебя слишком завышенная самооценка, лис, — Антон усмехается, покорно вбивая в телефон цифры, делает прозвон и убирает его в карман. — Если что-то срочное будет, звони. И… сегодня четверг. Приедет клининг, чтобы уборку сделать, постарайся пойти погулять в это время, тут химией вонять будет. Да и вообще, если уйти захочешь… я тебе ключи запасные оставлю на полке у входа. Только охрану предупреждай или сам сигналку ставь, там не сложно. Я тебе всё в сообщении напишу. И ещё кое-что, — глаза слегка щурит, переваливаясь с ноги на ногу. — Я, конечно, обещал тебе свободную жизнь, но очень прошу вечеринок тут не устраивать. Но друзей водить можешь. Вопросы?       — Ответы, — огрызаться уже становится чем-то привычным. — Я всё ещё не обговорил с тобой свои условия.       Кровать высокая такая, пружинить на ней одно удовольствие, и Арсений устраивается себе поудобнее, ногу на ногу закидывает. Да, он себе действительно цену знает. И не считает свою самооценку завышенной — напротив. Она у него даже занижена, если он позволил своему отцу продать себя, миленького, ради каких-то там денежных кушей. Но об этом он с Антоном разговаривать, конечно же, не будет.       — Давай мы с тобой вечером это обсудим, когда я с работы вернусь. Обещаю, выполнить все твои условия, но я действительно тороплюсь, — Антон на часы на своей руке смотрит. — Договорились?       — Я ставлю тебе счётчик условий. Чем позже придёшь, тем больше их будет, — и скалится очаровательно так, мило до одури, как мама учила, Арсений ещё та кокеточка, он в себе уверен. — Удачно тебе поработать.       Антон снова смеётся, забавно так, ямочки на щеках демонстрируя и морщинки-лучики вокруг глаз своих зелёных:       — Ты реально лис, — он головой качает. — Хорошо, давай поговорим сейчас. Надеюсь, что Эд там за час без меня фирму не развалит, — Антон проходит в глубь комнаты, но не садится рядом с Арсением на кровать — вместо этого берёт себе стул, ставя его напротив и усаживаясь, складывая руки на спинку и перекидывая ногу через сиденье. — Я тебя слушаю.       Арсений себя на допросе резко чувствовать начинает, ей Богу, и от этого не напряжно совершенно, а как-то даже забавно. И он глаза свои голубые закатывает, кончик языка прикусывая в тихой ехидце.       — О, как ты быстро переобулся. Страшно стало, да?       Антон фыркает в ответ:       — Слушай, давай ты завяжешь со своим характером, мне на сегодня хватило, — он голову на ладони свои, сложенные на спинке стула, опускает — ну, вылитый котяра. — Не страшно. Я уже говорил тебе, что выполню все условия, сколько бы ты их ни выдвинул. Я всегда держу своё слово.       — Когда ты молчишь и улыбаешься — нравишься мне гораздо больше, — Арсений шипит оскорблённо, Оливку свою любимую в объятия сгребая. И смотрит волком на этого переростка — даже как для альфы. Интересно, а ему вообще удобно метро пользоваться? Хотя какое ему метро, у него ведь машина и шофёр… ну, или не шофёр, а просто друг. Неважно.       — Как приятно, что я тебе уже нравлюсь, — Антон в улыбке очередной расплывается, котячей совершенно, глаза на пару секунд прикрывая. — Возможно, ты мне тоже однажды понравишься.       — Ой, да пошёл ты, выпендрёжник, — то, как смачно в чужое самодовольное лицо подушка с кровати прилетает, Арсений готов пересматривать на повторе. Жаль, что такое случается раз в жизни и без скрытых камер. Та сползает так грузно на пол, плюхается, являя миру перекошенно-ошарашенную мину.       — Арсений! — в чужом голосе нет ни капли злости — только возмущение и негодование. — Ну что у тебя за привычка такая — вещами кидаться?       — Условный рефлекс! Будешь много болтать — в следующий раз прилетит что-нибудь потвёрже!       — Будешь мне угрожать — я посажу тебя в подвал и сделаю всё, чего обещал не делать.       Арсений аж воздухом давится в резком желании придумать ответку, но абсолютно по всем канонам закона подлости именно в этот момент теряет всякую способность мыслить, потому что неслыханная наглость.       Да как этот Антон вообще смеет?       — Итак, у меня четыре условия, — бубня с горящим предательски лицом. — И если хоть одно будет нарушено…       — То что?       — А всё тебе расскажи, — прищуренные глаза обещают все существующие круги Ада.       — Арсений, мой тебе совет, сначала придумывай угрозу и убеждайся, что сможешь её исполнить, а уже потом угрожай, — фырк Антона режет повисшую в комнате тишину. — Поверь мне, что бы ты там ни придумал… со мной и хуже вещи случались. А ещё я очень не люблю, когда со мной играют. И терпение у меня отнюдь не резиновое. Так что говори по существу, — он улыбку натягивает. — Не можешь срать — не мучай жопу, лис.       — А ты тему жопы мне тут не поднимай. Это первое условие. Мне не понравилось твоё сегодняшнее рассуждение о моей «мордашке» и прочей херне. В первую очередь я личность, понятно? Я уже потом омега. Все сексистские шутки оставь при себе…       — Во-первых, — перебивает Антон в очередной раз, — я уже говорил, что твоя жопа меня не интересует. Во-вторых, я не вкладывал в свои слова… как ты сказал? Сексисткий подтекст? Мне абсолютно похуй, омега ты или альфа. И я даже в мыслях не допускал, что ты не личность. Я разве похож на твоего отца? Такое только ему и ему подобным в голову может прийти.       — Сексизм начинается с малого, — Арсений тянет абсолютно душно и гордится собой. — Это моё первое условие. Второе… — взгляд скользит по убранству комнаты.       На самом деле Арсений не то чтобы прямо придумал эти условия заранее, просто бесить Антона и на ходу придумать всякий бред — это святое.       Какой к чёрту сексизм? Ну а что, зато весело. Он вообще парень благородный, к нему надо на «вы» и шёпотом.       — Второе моё условие… Мне в университет ходить надо. На театральную практику. А ты завёз меня в какую-то глушь. Мне нужен личный водитель.       Антон телефон из кармана достаёт, ковыряется в нём с полминуты, после чего на телефон Арсения приходит сообщение.       — Считай, что он у тебя есть. Номер тебе скинул. Зовут Дима. Он альфа, но лезть к тебе не будет, не волнуйся — глубоко семейный человек. Раньше меня возил, но потом стал другом семьи. Сойдёт?       — Посмотрим, — Арсений ресницами хлопает совершенно стервозно. Вот как убедится в добропорядочности и компетентности человека, так и ответит «сойдёт» ему или нет. — Третье моё условие, — губу задумчиво закусывает, — никаких посторонних запахов в доме. Я запрещаю тебе водить сюда своих… омег.       Антон усмехается:       — Ты не можешь мне запрещать, Арсений.       — Могу. Это теперь и мой дом тоже       — Вынужденно. Это вынужденно твой дом, не забывайся. Я выполняю твои прихоти, потому что обещал, но запрещать мне что-то ты не будешь.       — Буду. Я не хочу, чтобы ты трахался с кем-то у меня под носом.       — А я не хочу свадьбу с тобой. Очень жаль, что наши желания не всегда выполнимы.       — Ну хоть в чём-то у нас взаимность! — Арсений ладонями всплёскивает в порыве злости, губы свои поджимая непримиримо. — Антон, я повторюсь, третьему условию быть. Пока я, хоть и фиктивно, но твой партнёр, никаких «измен» перед моими глазами.       — Хорошо, никаких измен у тебя перед глазами, — Антон руки поднимает в капитулирующем жесте, уж как-то больно легко сдавая позиции. — Но давай начнём с того, что мы с тобой друг другу никто и никогда кем-то не будем. Так что это не измена. Да и номера в гостиницах всегда есть. А ещё у меня есть квартира в городе. Так что плевать. Будь по-твоему. Давай дальше.       — Отлично, — Арсений кивает довольно, со знанием дела, победной улыбки сдержать не в силах. Всё-таки по его будет. А он обожает, когда по его. — Ты, кстати, дашь мне кредитку?       Антон кивает не задумываясь:       — Без проблем. Я жду четвёртое условие, Арсений.       — Сладкое при мне не ешь, — получается буркнуть совсем тихо. — Так, на всякий случай предупреждаю. Пока всё.       — Я осведомлён, что у тебя аллергия. Да и сладкое не люблю, — Антон думает какое-то время. — У меня тоже есть условие, если ты не против.       Арсений плечами пожимает незамедлительно, хочется огрызнуться вообще, вредной колючкой, брякнуть что-то вроде: «Всё-то ты знаешь и обо всём осведомлён», — но момент как-то теряется от резко переключившегося настроения беседы. Антон серьёзный такой, ну просто кошмар.       — Много?       — Нет, всего одно, — снова короткая заминка, Антон будто решает, говорить или нет, но после взгляд на него всё же поднимает: — Но сначала пара уточнений. Ты выполняешь на публике роль моего супруга, а это значит — ходишь со мной везде, где необходимо, без дурацких шуток и отговорок. В любое время, когда того требует ситуация.       — Мои шутки не дурацкие!       — И ты меня не перебиваешь! — рычит Антон, впервые действительно грозно. — Это не условие, это — правило, которое нельзя нарушать.       — А если нарушу? — Арсений брови насмешливо вскидывает.       — Вернёшься к отцу.       — Ну и пожалуйста.       Антон продолжает, игнорируя его выпады:       — У нас свободные отношения, и если ты решишь спать с кем-то, делай это тихо. Если пойдут слухи, я вышвырну тебя из дома. А про отношение своего отца к этому ты и сам прекрасно знаешь.       Арсению так мерзко от этого всего становится, что беседа, минуту назад ощущающаяся лёгкой и даже занимательной, резко становится совершенно неуютной. И Антон неуютный абсолютно, с угрозами своими престранными. Ну вернёт он его домой, а дальше что? Не надо было значит вообще ввязываться в это изначально.       Чудной.       — Что-то ещё? — не собирается он уделять этому должного внимания.       — Нет. Всё. Теперь условие: никакой ревности, выяснения отношений, привязанностей и прочей чепухи. Мы друг другу никто — пусть так и остаётся. Запомни это очень хорошо — не вздумай в меня влюбляться, — Антон с места встаёт, спину разминая. — Ты хороший парень, Арсений, и я совершенно не хочу портить твою жизнь. Но я должен сделать это ради… всего, что у меня пока есть. Я не заставляю тебя меня уважать, ценить или благодарить за что-то, но ты помни, что Руслан — человек, бывшая жена которого утонула в ванной, потому что очень сильно ему надоела. А его последний омега попал в реанимацию и сейчас лежит в коме. Я тебя не держу, можешь послать меня и вернуться домой. Повторишь их судьбу. Лично я тебе этого не желаю.       Арсений взглядом отсутствующим по чужому лицу скользит, безучастным от слова «совсем». И голос свой не узнаёт, зубами корочку подсохшую на нижней губе надрывая до выступившей крови:       — Антон, пятое условие — не смей меня запугивать. Понял? Не смей. Меня. Запугивать. Ни при каких обстоятельствах. Правду ты говоришь, неправду — плевать совершенно. Я знаю про Руслана и знаю, что меня ждёт, попади я к нему. И я скажу тебе даже больше, так, по приколу, мы ведь сегодня много шутили, продолжу свой личный стендап, — у него в голове пустота такая блаженная наступает, что даже слова свои произносимые со стороны слышатся интересно так, необычно. Он устал — Антон уйдёт и нужно будет отдохнуть. Обязательно. — Я инструмент в достижении твоих амбициозных целей. И я это знаю, представляешь? А ещё я знаю, что рабочий инструмент никогда не откладывают на дальнюю полку. Ты думаешь, что, побыв с тобой в браке, я не попаду к Руслану? Я тебя, наверное, удивлю, но моя жизнь расписана на десятилетия вперёд. И после нашего с тобой развода она продолжится так, как это будет выгодно моему отцу. А теперь я хотел бы поспать. Хорошо тут у тебя, кровать мягкая. Ты можешь идти. Спасибо за тёплый приём.       — Я… — Антон делает шаг к нему, но замирает на месте, будто спугнуть боится. — Я не запугиваю тебя — мне это ни к чему. И каким бы монстром ты меня ни видел, я действительно не желаю тебе зла. А по поводу Белого… ты не попадёшь к нему после нашего развода, потому что я не собираюсь с тобой разводиться. Ты не инструмент и не вещь, и я тебя не покупал. Как только я улажу дела с бизнесом, ты уедешь, куда захочешь, а я сделаю так, чтобы твой отец тебя не нашёл.       Арсений глаза водянистые ресницами занавешивает, смотрит на свою Оливку, такая она у него, уже жизнь повидавшая, конечно, но ценнее этой игрушки нет ничего — подарок от мамы на восьмой день рождения. Он тогда очень хотел плюшевое авокадо. Рад ему до сих пор. У игрушки ручки и ножки такие смешные, зелёные, и он подёргивает их с замершей на губах, едва заметной, улыбкой.       И всё-таки этот Антон очень чудной человек. Странный. Зачем ему такие риски и нервотрёпка?       — И даже кредитку свою мне в дорогу оставишь? — шутка срывается как-то сама по себе, тихая такая, но заставляющая нос насмешливо сморщиться.       Антон смеётся тихо, головой качая, руку в короткий ёжик светлых — крашенных явно — волос вплетает и кивает:       — Конечно, всё, что нужно будет, чтобы ты от этого дерьма подальше держался, — он ещё одну улыбку бросает и разворачивается к выходу, замирая в дверях. — Авокадо… Оливка, да? — хмыкает задумчиво.       — Ну вылитая же! — Арсений сцену небрежно из «Короля Льва» повторяет, руки вверх с игрушкой вскидывая. И наконец-то взгляд на Антона переводит, уже не чувствуя себя настолько откровенно ужасно.       Он отходчивый — и это его суперспособность.       — Действительно вылитая. Вы с ней похожи чем-то, — Антон плечом на дверной косяк опирается. — Улыбайся почаще, лис, тебе очень идёт, — и добавляет, перед тем как из комнаты выйти: — Увидимся вечером.       «Лис», — Арсений отчего-то действительно в улыбке губы растягивает после подобного комплимента — ну бред же полный, как может кому-то идти улыбка? Это же просто эмоция! — слыша, как за Антоном закрывается дверь. Наверное, это всё влияние старинной пыли на нейронные связи. Обдолбался он этой стариной, не иначе.       Руки раскидываются в стороны в акте свободного падения, спина соприкасается с матрасом, и Арсений лежит себе комфортно неопределённое количество минут. А над головой разворачивается яркая небесная гладь. Интересно так, не бесит точно.       Что-то есть в этом балдахине.