Что отнято судьбой, а что подарено

Снаружи было темно, но Цзян Чэн не знал на самом деле, какой шёл час. Его чувство времени давно дало сбой – неба над тучами он не видел, непогода сбивала с толку, а близость Вэй Усяня, с которым он впервые вынужденно остался наедине, выводила из себя неопределённостью. Когда они сидели спиной к спине, было немного лучше – он Вэй Усяня хотя бы не видел… Цзян Чэн знал, что несправедлив к нему сейчас, но быть справедливым не хотелось. Вэй Усянь выводил его на разговор всё время их недолгого заточения здесь, но едва Цзян Чэн допустил мысль, что может быть он на самом деле хочет с ним поговорить, сразу остановился. Не нужно было и пытаться. Однако когда они сидели, прижавшись спинами друг к другу, высвобождалось столько воспоминаний. Цзян Чэн и не хотел – но помнил. И как они сидели вот так во время войны, вымотанные настолько, что не хотелось идти даже к неуютным походным койкам, и как они сидели вот так, в очередной раз улизнув из Пристани Лотоса в детстве. Это было и похоже и не похоже на прошлое. Это было воспоминание о человеке, которому он доверял безотчётно и на которого мог опереться, не тратя и мгновения на сомнение. Это всё давно ушло. Теперь он держал Вэй Усяня на руках, прижимал к себе, чтобы согреть, и чувствовал себя совсем уже странно. Он слишком поздно подумал о том, что в пещере чересчур холодно для человека, который не может согреться с помощью золотого ядра, и теперь расплачивался за свою глупость. Ему тоже было холодно – когда буря поутихла, он оставил у входа в пещеру придавленный камнем промокший дачэн, чтобы подать знак Ланям, если кто-то из них окажется поблизости. Его тоже волновала судьба спутников – и он хотел надеяться, что буря была к ним более благосклонна и они пойдут искать их с Вэй Усянем раньше. Пусть будет более благосклонна хотя бы к Лань Сичэню. А если и нет, как только Вэй Усянь будет в состоянии идти, они двинутся искать сами, нужно только найти меч. Цзян Чэн чувствовал, что Санду недалеко и даже как будто откликается на зов, но отказался от попыток позвать его. Это потребовало бы больше ци, а он и так тратил достаточно, чтобы согреть и себя, и Вэй Усяня. Тот спал, запрокинув голову на плечо Цзян Чэну, и был удивительным образом ещё больше похож на себя прежнего. Цзян Чэн вздохнул, ещё раз покосился на вход – вьюга вроде бы не начиналась снова – и уткнулся лицом ему в волосы. Он думал посидеть так немного и разбудить потом Вэй Усяня, но не заметил как, приноровившись к размеренному циклу передачи духовных сил, уснул и сам. Из сна его вырвали резко и грубо, выдернув из рук Вэй Усяня, и Цзян Чэн удивлённо сощурился, стараясь проморгаться и вспомнить, где он и как здесь оказался. В шаге от него неизвестно откуда взявшийся Лань Ванзци крепко прижимал к себе такого же ошеломлённого Вэй Усяня. Цзян Чэн тут же пожалел, что не дотянулся всё-таки до Санду: Лань Ванцзи был вооружён и смотрел на него так, словно вот-вот пустит Бичэнь в ход, а он – чуть только не примёрзший к полу, с одним Цзыдянем, который вряд и сможет нормально развернуться в таком узком пространстве. – Вэй Ин, – терпеливо произнёс Лань Ванцзи, будто уже не в первый раз пытаясь привлечь внимание Вэй Усяня, – он что-то тебе сделал? Цзян Чэн хотел что-то сказать, но ему на плечи тоже легли тёплые руки и слегка потянули, заставляя выпрямиться. На одежде хрустнул лёд и Цзян Чэн задумался о том, сколько же они проспали. – Глава Цзян? – позвал Лань Сичэнь. В памяти что-то шевельнулось: это как будто уже происходило однажды, но мысли были медленными, тяжёлыми, ухватить воспоминание не получалось. Цзян Чэн вяло подумал о том, что нужно было всё-таки вытереть кровь с волос. Он никак не мог собраться: выдернутый из оцепенения, он чувствовал себя оглушённым и разбитым. Даже слова Лань Ванцзи не разозлили его так сильно, как должны были. Лань Сичэнь истолковал его молчание по-своему и почти сразу оказался на коленях рядом с ним и потянулся к запястьям. – Нет нужды, – сказал Цзян Чэн. – Я в порядке. – Он всё это время передавал мне ци, – подал голос Вэй Усянь. Цзян Чэн перевёл взгляд на него. Вэй Усянь уже оттёр плечом Лань Ванцзи так, чтобы оказаться между ним и Цзян Чэном, тоже склонился к нему и смотрел обеспокоенно. – Сколько ты потратил? – Немного. Цзян Чэн заставил себя встряхнуться и медленно поднялся. Тонкая ткань похрустывала при каждом движении и он подумал, что не хватало только ещё чтобы порвался шэньи. Лань Сичэнь поддержал его под локти, стараясь прикасаться только через ткань, и набросил ему на плечи что-то белое и очень плотное. – Не надо. – Ваш примёрз к земле, – извиняющимся тоном произнёс Лань Сичэнь. – То, что от него осталось, даже нищий не наденет. Теперь Цзян Чэн понял, что чёрная груда, сваленная на полу – это его многострадальный дачэн. Но не только, там же лежал его порванный пояс с мешочками цянькунь и Санду. Он с облегчением вздохнул. В голове понемногу прояснялось. – Вы нашли мой меч, – зачем-то он озвучил очевидное. – Благодарю. – Мы искали вас с господином Вэем. Пойдёмте, вам нужно отдохнуть в тепле. – Куда? – Я этим не горжусь, – заметно смутился Лань Сичэнь. – Мы нашли пустой дом и сломали дверь. – Мы оставим деньги, – сказал Лань Ванцзи, будто продолжая спор. – Сюнчжан не должен был оставаться в бурю без укрытия. Чуть ли не впервые в жизни Цзян Чэн был полностью согласен с Лань Ванцзи. Два великих ордена в состоянии возместить небольшой ущерб. Потерю и даже тяжёлую болезнь главы Лань возместить будет невозможно. Цзян Чэну не давало покоя ощущение, что когда-то уже было нечто подобное. В дороге, когда он немного пришёл в себя и согрелся, он совершил всё-таки насилие над памятью и вспомнил. Это был «Выстрел в Солнце». Его отряд попал в окружение… Некого было винить кроме себя. Их, уставших и уже потрёпанных, зажали в ущелье между отвесных нависающих скал. Его задача с самого начала была рискованной – он с небольшим отрядом должен был отвлечь внимание основных сил Вэнь от перехода через опасный перевал сил Не Минцзюэ. Цзян Чэн тогда брался за самые опасные дела. Его орден как таковой не прекратил существование, но балансировал на очень тонкой грани. Ему нужно было сделать себе имя. Ему нужно было доказать, что он способен вести за собой. Ему нужно было выжить, но выживание тогда было не в приоритете. Они выполнили свою задачу и уже отступали, когда угодили в хорошо рассчитанную ловушку. Отходить было некуда. Даже на мечах не улететь – воздушное пространство хорошо просматривалось и простреливалось выстроившимися наверху лучниками. Единственное благо заключалось в том, что вниз стрелять им мешали неровные скалы и Цзян Чэн увёл отряд под их защиту, сознавая, впрочем, что если никто не придёт на помощь, то долго им не продержаться. Однако, они держались. Их загнали в ущелье, но в узкой его части отряд во главе с Цзян Чэном встал насмерть. Здесь преимущество в численности у врага значительно уменьшалось тем, что атаковать одновременно могли в лучшем случае с десяток человек. Защитники сменялись, давая друг другу возможность отдохнуть, но их ряды неизбежно редели, а у Вэней всё ещё было достаточно воинов, чтобы закрыть любую брешь. Цзян Чэн оставался на линии обороны всё время. Он уже был ранен и не один раз, но всё – легко. Но даже лёгкая рана заставляла терять кровь и перед глазами темнело от слабости и усталости, и он уже смирился, что здесь и останется, но только гордость – глупая гордость, унаследованная от матери, не давала опустить оружие и сдаться. Из-за рядов атакующих снова полетели стрелы. Три он отбил, четвёртую – не смог и она глубоко вошла в левое плечо. Рука онемела и он пошатнулся, его тут же выдернули назад за спины его людей. Цзян Чэн протестующе рыкнул и попытался вернуться в строй, но не смог подняться. Без него их точно сомнут. Он попытался ещё, но ущелье перед глазами заволокло пеленой. – Глава Цзян, – кто-то сжал его плечи и легонько встряхнул. Перед глазами немного прояснилось. – Глава Цзян, вы можете лететь? Он непонимающе вскинул голову. Над ним склонился Лань Сичэнь и это его бережные, но сильные руки удерживали его за плечи. Ситуация в ущелье изменилась: свежий отряд, который привёл с собой Лань Сичэнь, ударил врагу в спину. Дождались. Они всё-таки продержались достаточно. Лань Сичэнь без усилий поднял его на ноги. Цзян Чэн немного постоял, дожидаясь, пока голова перестанет кружиться, и позвал Санду. – Спасибо, что пришли, глава Лань. А подумал: спасибо, что снова меня нашли. Домик оказался совсем недалеко. Цзян Чэн, сверх меры уставший за этот день, не особенно интересовался, чей это дом и зачем его поставили в таком странном месте – может быть тут жил кто-то отшельником, а может быть этот дом был поставлен у перевала нарочно, чтобы случайному путнику было где переждать непогоду. Он был просто благодарен уже тому, что разум восторжествовал над щепетильностью Лань Сичэня и они смогут нормально восстановиться в тепле. Он дошёл сам, хотя Лань Сичэнь всё время порывался предложить ему руку, но в доме с облегчением упал на циновку у заколоченного окна. Страшные грозовые тучи понемногу рассеивались, и пока они шли, Цзян Чэн сумел всё-таки сориентироваться и по их положению и по времени суток – по всему выходило, что ещё не так уж поздно, ещё даже не время сна для адептов Лань. Впрочем, дальше сегодня они не пойдут, это уже понятно. Он и сам не чувствовал себя готовым к дальнейшему путешествию, не говоря уже об основательно всё-таки замёрзшем Вэй Усяне. Его Лань Ванцзи до укрытия практически донёс и Вэй Усянь не то что не имел ничего против – лип к нему так, что смотреть было противно. Цзян Чэну с самого начала было интересно, что же Вэй Усянь нашёл такого в этом куске льда. Только что красивый – отрицать уточнённое холодное изящество Лань Ванцзи было бессмысленно, но не единственный же он на свете красивый человек. Того же Лань Сичэня, похожего на брата чертами и совсем непохожего выражением лица и глаз, можно было назвать куда более… Цзян Чэн поспешно оборвал эти мысли, чувствуя, что они уводят его в какие-то совсем ненужные размышления. Какая вообще разница, что там нашёл Вэй Усянь в Лань Ванцзи. Его вкус всегда оставлял желать лучшего. – Цзян-цзунчжу, – позвал Лань Сичэнь, как будто понял, что Цзян Чэн думает о нём. – Могу я одолжить у вас гайвань? Нам всем нужно согреться. Самое смешное, что посуда в доме была, но для Лань Сичэня, видимо, было чересчур дерзко воспользоваться ею. Несмотря на то, что дверь он уже сломал, и казалось бы, что там чайничек, он предпочёл спросить у Цзян Чэна. – Конечно. Если гайвань ещё цела после таких приключений. Она оказалась цела, что вопреки всему здорово подняло Цзян Чэну настроение. Он привязывался к вещам – он ко всему привязывался намертво, так что не оторвать, к вещам, к людям, к местам – и хотя его орден был сейчас на пике силы и соответственно богат и влиятелен, а сам Цзян Чэн мог позволить себе хоть тысячу таких же или даже новых, куда более роскошных, он не хотел. Для него имели значение такие мелочи, как старая гайвань, прошедшая с ним бесчисленное количество ночных охот. Вэй Усянь сидел на другой циновке, плотно замотанный в одеяло и время от времени засыпал прямо сидя – и, соответственно, молчал, что тоже было изрядным облегчением. Цзян Чэн не готов был сейчас слушать его болтовню. Он предпочёл бы и вовсе оказаться подальше от всех, лучше всего – на тренировочном поле или на собственном пирсе и совсем хорошо, если бы была возможность унять зуд под кожей, одним-единственным известным ему сейчас способом. Но блокировать ядро здесь, в самом сердце гор Цишаня, он не мог, а значит не нужно было об этом и думать. Цзян Чэн закрыл глаза и попытался заняться медитацией. Лань Сичэнь возился на подобии кухни, собирая нехитрый ужин из того, что оставалось с собой в мешочке и пережило дорогу. Запаха особого не было, но Цзян Чэна тошнило уже и от этого. Всегда у него было так: даже его успехи, даже то, что составляло его гордость по праву, даже то, чего он добивался тяжёлым трудом, обязательно было чем-то отравлено. Он был одним из сильнейших заклинателей в своём поколении, его тело охотно собирало ян – и в этом же крылась для него и опасность. Ему, скорому на слова и гневливому, всегда было сложно удерживать тонкий баланс между инь и ян – даже в детстве, и разумеется, это имело свои последствия. Он даже совсем мальчишкой не мог есть когда был зол или слишком волновался. Потом он, конечно, освоил разные техники медитации и стало проще. Даже теперь Цзян Чэну хватило бы пары шичэней, чтобы привести себя в относительный порядок, но их-то у него и не было. Присутствие в комнате Вэй Усяня ясно ощущалось, Цзян Чэн даже с закрытыми глазами легко мог указать, где он находится. Лань Сичэнь тихо позвякивал посудой и это тоже раздражало обострившийся слух. – Присоединитесь к нам? И это тоже. Цзян Чэн нехотя приоткрыл глаза и поднялся. Пускаться в объяснения он не хотел, проще было согласиться. Чай у Лань Сичэня оказался лучше, чем у него. Цзян Чэн пил с удовольствием, по крайней мере – он не был чересчур требователен, но всегда же приятнее пить хорошее – и даже заварил по второму кругу сам. Кусок ему в горло всё ещё не лез, но Лань Сичэнь хоть молчал, но смотрел с такой явной тревогой, что отказавшись три раза, на четвёртый зачерствевшую булочку пришлось взять. Вэй Усянь громко жаловался на негостеприимные горы, дурную погоду и невкусную еду, а заодно и на то, что из стащенных в сторожевой башне двух кувшинов уцелел только один и тот уже распили. Это было раздражающе, но настолько привычно… удивительно, как быстро возвращаются старые привычки, как будто и не было этих лет. После быстрого ужина они принялись готовиться ко сну. В небольшом домике не было отдельных комнат, но оказалась ширма, которой и разграничили пространство на два. На этом настоял Цзян Чэн, которому не улыбалось спать вплотную к Вэй Усяню и Лань Ванцзи и видеть, как они близки и совершенно этого не скрывают. Потом они с Лань Сичэнем укрепили охранными печатями кое-как прилаженную обратно дверь и после этого сочли себя готовыми ко сну. Лань Сичэнь лёг сразу, а Цзян Чэн устроился чуть поодаль на собственном расстеленном на циновке одеяле и, пожертвовав немного воды из фляги, пытался мокрым гребнем вычесать из волос кровь. Насколько он мог судить на ощупь, получалось так себе, но сам по себе процесс здорово успокаивал. Цзян Чэн уже распутал узлы и теперь мерно проводил гребнем по волосам, прохладный камень приятно задевал кожу – особенно в том месте, куда пришёлся удар. Рана уже зажила, но присохшая коркой кровь раздражала и под ней противно чесалось. За ширмой постепенно стало тихо. Комнату освещал только слабый свет талисмана. Цзян Чэн не спешил его гасить, хотя мог бы расчесаться и без света. Он то и дело посматривал в сторону Лань Сичэня – тот лежал неподвижно и глубоко размеренно дышал, и Цзян Чэн мог себе позволить рассмотреть его так, как никогда не посмел бы днём. Лань Сичэнь хорошо держал себя до ночи, но во сне на его лице проступала усталость. Не та, которая настигает в конце дня, а та, которую несёт с собой длительная болезнь. Цзян Чэн с детства привык не искать сочувствия к себе и мало умел сочувствовать людям в целом, но горе Лань Сичэня отзывалось в нём. Он знал, каково ходить в этих сапогах, гадая, доля чьей вины в произошедшем больше. Гадая, мог ли бы предотвратить беду, если бы был чуть настойчивее или чуть внимательнее… если бы доверял немного меньше. Ему хотелось бы сказать Лань Сичэню, что лучше станет, но он не был достаточно к нему близок для такого грубого сокращения дистанции, а кроме того… как он мог знать? Самого его спасал гнев и едва поднявшийся из пепла орден, но Лань Сичэнь далёк от гнева, а орден Лань находится в надёжных руках Лань Циженя и не падёт от того, что падёт его глава. Закончив с волосами и завязав их в привычный пучок, Цзян Чэн занялся одеждой. К его большому сожалению, постирать было негде, но хотя бы почистить её он мог. Удовлетворившись и этим, он оглянулся, в последний раз убедившись, что всё тихо и все спят, вытряхнул цянькунь, который перед выходом из Пристани Лотоса сунул ему в руки Чжу Ду, и разложил перед собой аккуратно надписанные мешочки с травами. Выбор у него был так себе. Ужин лёг в желудок камнем и Цзян Чэну с одной стороны хотелось сделать что-то с этим, а с другой – обеспечить себе хотя бы недолгий, но сон. В лекарском искусстве он силён не был и понятия не имел, можно ли смешивать два известных ему состава. Один раз он уже так смешал нечаянно и мало того, что проспал почти двое суток кряду, так ещё потом сезон потратил на то, чтобы убедить Чжу Ду, что он не специально это сделал. Хотя выспался, надо было признать, хорошо… – Глава Цзян, вы позволите спросить? Тихий голос Лань Сичэня застал его врасплох и Цзян Чэн вздрогнул и сделал совершенно бессмысленное движение, как будто пытался прикрыть разложенные на одеяле мешочки. Он тут же выпрямился, надеясь скрыть неловкость, и кивнул, настороженно глядя на Лань Сичэня – тот уже сел на своей лежанке, поправляя ленту, и сна – ни в одном глазу. Ему нравилось общество Лань Сичэня, но вот вопросы его нравились далеко не всегда. – Простите, если я переступаю черту, но… вы больны? Прокляты? Цзян Чэн не ожидал ни такого вопроса, ни такой прямоты, так что даже не разозлился, а только тупо переспросил: – Нет, почему вы так решили? Лань Сичэнь остановился взглядом на разложенных мешочках и, вздохнув, начал перечислять: – Вы почти ничего не едите. – Инедия… – Инедия контролируемый процесс, – возразил Лань Сичэнь и Цзян Чэн понял, что тот давно готовил этот разговор и ему остаётся только смириться. – Допустим. – И каждую ночь что-то принимаете. – Предполагалось, что вы спите, – едко ответил Цзян Чэн и был вознаграждён выражением смущения на лице Лань Сичэня, но он не отступил. – Я плохо сплю. – Вот с этим могу помочь. Давно бы сказали, я бы поделился тем, что готовлю себе на ночь. – У вас с собой трав больше, чем у иного торговца. Цзян Чэн мысленно послал Чжу Ду проклятие, понимая теперь, как смотрится со стороны для внимательного наблюдателя, но промолчал. – И вы не позволяете никому, кроме Чжу-дайфу, вам помочь. Когда вы пришли в себя в Башне Золотого Карпа, вы тоже потребовали послать за ним. Воцарилось недолгое молчание. – Это не то, что вы думаете, глава Лань, – наконец выдавил Цзян Чэн. – Тогда позвольте мне убедиться. Понимаете, я лежал сейчас без сна и думал о том, что если мы окажемся случайно заперты где-то… как вы сегодня с господином Вэем. И если что-то случится… я уже не смогу себя простить. Мне нужно знать. Цзян Чэн помолчал, взвешивая «за» и «против», но не смог найти в себе сил отказать. Он закатал рукава по локти и недовольно повернул руки запястьями вверх, приглашая Лань Сичэня убедиться самому. Тот без лишней спешки поднялся и сел, скрестив ноги, на одеяло напротив Цзян Чэна. Прошло так много времён с тех пор, как кто-то позволял себе такое. После войны даже с Вэй Усянем они уже не были настолько близки… Лань Сичэнь протянул руки и осторожно прижал пальцами акупунктурные точки на его запястьях. Его лицо при этом было таким же сосредоточенным и серьёзным, как когда он отвечал Лань Циженю урок, когда они были детьми. Цзян Чэн видел его пару раз в Облачных Глубинах и ещё пару раз раньше, когда старшие брали на советы наследников своих орденов. Отец никогда не позволял Цзян Чэну говорить, опасаясь наверное, что тот даст волю дурному характеру, Лань Сичэня же охотно бросали на растерзание. От Лань Сичэня ожидали, что он скоро займёт место ушедшего в уединение отца, ему нужно было учиться быстрее. – Если я скажу «всё», значит всё, – предупредил Цзян Чэн и попытался расслабиться, чтобы не чинить препятствий. Лань Сичэнь согласно кивнул и легонько прикусил губу, ещё больше усилив сходство с прилежным учеником, которым был двадцать лет назад. Снаружи небольшого домика завывал ветер и Цзян Чэн поневоле вернулся мыслями в Облачные Глубины. Знал бы он тогда, какое это на самом деле счастливое время. Отвлёкшись, он едва не пропустил тот момент, когда Лань Сичэнь бережно коснулся его своей ци. Больше всего Цзян Чэну не нравилось это ощущение вторжения: обычно именно в этот момент он пытался оттолкнуть или даже ударить того, кто пытался проникнуть в самую глубь его существа. Даже чужих целителей он терпел с трудом. Но Лань Сичэнь действовал так бережно, что почти не вызывал неприятия. – Вы прирождённый целитель, Цзэу-цзюнь, – сказал он с лёгкой насмешкой, надеясь тем дать понять, что всё нормально. – Меня учили, – серьёзно ответил Лань Сичэнь. Цзян Чэн с удивлением понял, что ему не приходится даже особенно терпеть. В том состоянии сознания, в котором он находился большую часть прошедшего года, чужие прикосновения вызывали у него физическое неприятие, а неожиданные – страх и иногда даже боль. Лань Сичэнь был уважителен и осторожен и Цзян Чэн не хотел это останавливать. Аккуратные касания его твёрдых от струн пальцев не потревожили бы и бабочку. Тело Цзян Чэна, однако, имело своё мнение по этому поводу. Он чувствовал удары собственного пульса об пальцы Лань Сичэня, и чувствовал, как они становятся чаще и сильнее. Лань Сичэнь это, разумеется, тоже почувствовал и отдёрнул руки. – Это из-за меня? – удивлённо спросил он. – Нет, – вздохнул Цзян Чэн. – И да, и нет. Я был в плену у Вэней, вы ведь знаете. Шрам от кнута не единственное, что мне осталось на память. Вы узнали что хотели? – Да. Прошу прощения за недоверие, – Лань Сичэнь, всё так же стоя на коленях перед ним, поклонился в знак раскаяния. Цзян Чэн не стал его останавливать. Он точно заслужил извинения. – Предложение поделиться отваром для сна сохраняется. – Я им воспользуюсь, – улыбнулся Лань Сичэнь. – Но сначала задам последний вопрос. Вы здоровы, но ваши энергии не сбалансированы. Я могу с этим помочь, как вы помогли мне. Я могу? Цзян Чэн задумался. Первым его порывом было, разумеется, сказать «нет». Быть тем, кто оказывает помощь, всегда проще, чем тем, кто её принимает. Но его одновременно и пугала и грела мысль, что Лань Сичэнь его видит – не только как главу союзного ордена. Лань Сичэнь был первым человеком, который его в самом деле увидел и первым, кто сказал ему об этом в том самом лесу под Илином. – У меня больше нет ордена. И Вэй Усянь пропал. – Вы есть. Новый Юньмэн Цзян начался с этого разговора и об этом никто, кроме Цзян Чэна, до сих пор не знал, и Лань Сичэнь, конечно же, тоже не знал. Особенно Лань Сичэнь. – Хорошо, – наконец сказал он. Он мог, разумеется, потратить ночь на медитацию и справиться с этим сам. Если бы Лань Сичэнь высказал в этом сомнение, он ни за что бы не согласился. Но Лань Сичэнь не высказал, а сам он уже устал чувствовать себя плохо. Он подумал ещё немного и нехотя добавил: – Мне не было больно из-за вас. Лань Сичэнь улыбнулся с таким облегчением, будто ждал отказа и этот возможный отказ отчего-то огорчал его. Цзян Чэн не понимал. Лань Сичэню не должно было быть дела до проблем главы чужого ордена – уж точно не так, чтобы огорчаться всерьёз. Может быть, он всё-таки запомнил ту неловкую ночь и хочет вернуть этот долг. Если кто и был против, то точно не Цзян Чэн. Лань Сичэнь жестом предложил ему лечь. Он не стал противиться и вытянулся на одеяле. После сна в пещере, в холоде и крайне неудобном положении, лечь нормально было приятно само по себе. Он прикрыл глаза и снова почувствовал у себя на запястье осторожные пальцы. Вторая рука легко легла ему на лоб. Цзян Чэн подавил желание стряхнуть её – согласился ведь уже – но покосился на Лань Сичэня сквозь ресницы. Тот работал молча и был сосредоточен и спокоен, его лицо в слабом свете талисмана казалось почти нереальным, сотканным из зыбкого лунного света. Через его плечо был перекинут кончик ленты, и Цзян Чэн, чтобы не смотреть так неприлично ему в лицо, смотрел на неё, и ему всё больше хотелось поправить её, откинуть за спину, чтобы она не разрушала гармонию образа. Он вовремя одёрнул себя – он же не Вэй Усянь, в конце концов – и закрыл глаза совсем, чтобы избавиться от назойливого желания. Лань Сичэнь мог бы стать очень хорошим целителем, может быть совсем немного уступающим Чжу Ду. Когда он закончил, Цзян Чэн чувствовал себя так, словно медитировал сутки. У него больше ничего не болело и даже голова несколько прояснилась, и едва Лань Сичэнь убрал руку с его лба, как он сел и со вкусом потянулся. – Спасибо, – искренне сказал он. – Вам лучше? – Мне не было так хорошо с тех пор, как… давно. Лань Сичэнь коснулся его кисти и тут же убрал руку. С тех пор, как на Пристань Лотоса прилетел гонец из Ланьлина. Всё так. – Я очень рад, что могу хоть что-то сделать. Цзян Чэн уловил оттенок печали в его словах и вопросительно поднял голову. Лань Сичэню всё так же шёл тусклый голубоватый свет, но из возвышенного призрака он превратился в печального и Цзян Чэн, хоть убей, не мог понять, что с ним произошло, ведь только что всё было относительно нормально. – Что вас мучает, Цзэу-цзюнь? – спросил он напрямую, не зная, как спросить ещё. Лань Сичэнь вздохнул и как-то по-детски пожал плечами. – Я так долго считал, что имею какое-то значение. Очень больно было осознать, что это не так. Наши правила запрещают гордыню, глава Цзян, но… это больно. – Вы имеете значение. Цзян Чэн неожиданно для себя ощутил зарождающийся гнев, а следом – отголосок старого стыда, и даже не смог так сразу вспомнить, с чем он связан. Возможно, он был слишком резким или слишком громким, потому что за ширмой зашевелились и он тут же замолчал. Замолчал и Лань Сичэнь, но, переждав немного, продолжил: – Не жалейте меня. Я не тот, кем меня хотят видеть. Я должен оправдать своё положение. Оправдать свой титул. А я? Я просто закрылся от мира почти на год. Кому я мог помочь из ханьши? Меня определяют мои поступки, а значит, я просто исчез. Может быть, было бы лучше исчезнуть совсем. – Лань Сичэнь, – позвал его Цзян Чэн, осознав из путаной речи только то, что по титулу его сейчас называть не нужно. – Вы есть. Вне зависимости от того, что в вас видят или хотят видеть. Лань Сичэнь мотнул головой. Он говорил быстрым сбивчивым шёпотом, так, что его едва слышал даже Цзян Чэн. Наверное, это гнило в нём долгими годами. Цзян Чэн подумал, что этот его срыв сродни тому, что случился с ним самим в храме Гуаньинь. Слова тогда лились из его рта сами собой и он никак не мог их остановить. – Вы не понимаете. Нужно быть Ланем, чтобы это понять. Моё рождение само по себе… мне есть чего стыдиться, глава Цзян, и никто из старших никогда об этом не забывал. Мне говорили, что я должен быть праведным. Что должен никогда не сходить с верного пути. Я пытался, я и сейчас пытаюсь, но все мои решения обернулись только горем. Как мне смотреть в глаза дяде? И вот тут Цзян Чэн узнал свою злость. Ничего удивительного, что он не сразу понял: на самом деле он не испытывал её в полной мере уже довольно давно. Это была злость мальчика, который пытался, но не мог стать для родителей хорошим, и юноши, который уже смутно понимал, что ничего от него на самом-то деле не зависит. Теперь он испытывал другую злость – злость человека, воспитавшего в собственном ордене множество детей и вручившего им множество мечей, внезапно осознавшего, что в том мальчике и в том юноше не было ничего плохого. Этот гнев оставался невысказанным – некому уже было высказывать, Цзян Чэн запер его внутри себя и позабыл, но теперь он горел в груди пламенем, уже не за себя. Он коснулся плеча Лань Сичэня, надеясь обратить его внимание вовне. Лань Сичэнь судорожно вздохнул, но глаз на него не поднял. – Даже для того, чтобы я вышел из ханьши, потребовалась ужасная смерть, и я снова ничего не могу сделать. Я бы не смог. Уединение – не тюрьма, глава Цзян, вы знаете? Оно призвано успокоить разум, подтолкнуть совершенствование, но это не сработало. Даже техники собственного ордена не сработали. Цзян Чэн мало знал про секреты и техники ордена Лань. Несмотря на то, что в Гусу Лань охотно принимали учеников из других орденов, делиться с ними собственными тайнами всё-таки не спешили. Но всё же он полагал, что если бы после осады Луаньцзан заперся в отдалённом домике, то при рассудке оттуда точно бы не вышел. У Лань Сичэня была привычка, которая спасла его от такой судьбы, но уединение повредило и ему тоже. – Даже если так, – медленно сказал он, – одиночество не лечит раны. Поверьте, Лань Сичэнь. Я знаю. Лань Сичэнь перевёл на него взгляд и долго испытующе смотрел, но потом кивнул, эхом ответив: – Вы знаете. – Ещё я знаю, что вы не… воздушный змей, чтобы следовать чужой воле. Лань-лаоши волен смотреть на вас как угодно, это не сделает вас хуже. Вот вам секрет, к которому я шёл гораздо дольше чем следовало. Доверяю его вам, Лань Сичэнь. Лань Сичэнь усмехнулся, но его губы всё ещё дрожали и плечо под рукой казалось холодным. Цзян Чэн озабоченно подумал, что не случилось бы сейчас такого же, как тогда в постоялом дворе. Он даже подумывал, не встать ли и не заварить ли в остатках воды хотя бы имбиря, но Лань Сичэнь смотрел на него и разрывать эту связь не хотелось. Его глаза казались совсем чёрными и какое-то глубокое, сложное чувство дрожало в них -- и он смотрел так, будто надеялся, что кто-то наконец сможет дать ему ответ. – Но как я тогда буду знать, что я на верном пути? – почти неслышно спросил он. – У вашей библиотеки в Облачных Глубинах растёт роскошная слива, – сказал Цзян Чэн. – Я помню, как ей восхищались ученики. Даже я восхищался, хотя тогда стыдился в этом признаться вслух. Откуда она знает, что она на верном пути? Ей всё равно, что думаем о ней и я, и вы. Она прекрасна потому что она есть, и в пору летнего цветения, и в пору зимней скорби. Лань Сичэнь покачал головой. В его глазах медленно набухали слёзы и медленно скатывались по щекам, жемчужные в свете талисмана. Он не делал попыток отвернуться или вытереть лицо. – Я бы хотел в это верить. – Это непросто. Цзян Чэн повернулся сам, стараясь сохранить лицо главе союзного ордена и смотреть хотя бы в ширму. Лань Сичэнь привалился к его плечу. Он плакал беззвучно, его выдавали только неритмичные рваные вдохи, и он правда был гораздо холоднее Цзян Чэна, так что тот подхватил с пола край одеяла и прикрыл его спину. Он никогда не был силён в словах. – А вы? – А что я? Вы как эта слива, Лань Сичэнь. А я… я дерево, в которое ударила молния. Мне не стать тем, чем я мог бы быть. Но я жив. Он даже через одежду ощутил движение губ: Лань Сичэнь улыбнулся сквозь слёзы. Его голос, тихий и немного сдавленный, был как шелест тростника. – Когда такое дерево цветёт, не видно никакой разницы, глава Цзян. Секрет в обмен на секрет. Они посидели так ещё немного, до тех пор, пока Цзян Чэн не почувствовал, что дыхание Лань Сичэня выровнялось. Он всё ещё избегал смотреть ему в лицо, зная, что наутро будет неловко обоим, но раз уж так вышло, что во всём мире сейчас он единственный, кто может предоставить Лань Сичэню плечо – то пусть уж так. Тогда он пошевелился чтобы встать и поймал тревожный взгляд Лань Сичэня. Тот ни о чём не просил и ни о чём не спрашивал, но Цзян Чэн счёл за лучшее пояснить. – Я сделаю нам отвар. Иначе я не усну и вы, кажется, тоже. Лань Сичэнь кивнул и плотнее завернулся в одеяло. Он скорее всего уснёт, обессиленный слезами, но вот что придёт во сне – предсказать сложно. Цзян Чэн по себе знал, как это бывает. Он вернулся почти сразу с двумя пиалами. Одну протянул Лань Сичэню, вторую выпил сам, и только когда Лань Сичэнь и в самом деле задремал – не ровно вытянувшись, как обычно, а на боку и сунув под голову предплечье – понял, что они оба всё ещё сидят на его одеяле. Не найдя лучшего выхода, Цзян Чэн прикрыл его свободным краем одеяла и ушёл спать на чужую лежанку. Ему не нравилось спать в чужой постели, даже пахнущей другим человеком, но какой у него был выбор? Лань Сичэня теперь не добудиться так просто. Укладываясь, он ещё раз кинул взгляд на Лань Сичэня. Дорожки высохших слёз ещё поблёскивали на безупречно светлой коже, но лицо его было почти умиротворённым. Цзян Чэн зачем-то кивнул сам себе и прикрыл глаза. Цзян Чэна разбудила музыка. Было раннее утро и по полу тянуло холодом. Он спал, плотно завернувшись в одеяло Лань Сичэня, и всё равно чувствовал прохладу. Играли не в доме, играли на улице, негромко, но достаточно чтобы Цзян Чэн услышал и узнал «Расспрос». Эта песнь была единственной из арсенала Лань, которую он легко узнавал с любого места. Во время войны ей пользовались часто. Когда играли Лань Ванцзи или Лань Сичэнь, духи отвечали всегда и только правду. «Расспрос» был большим преимуществом для союзных войск в начале войны: он позволял значительно сократить время на допросы – при некотором умении задать правильный вопрос, конечно – и лишал возможности получить заведомую ложь. К середине войны Вэнь Жохань осознал ошибку и начал высылать на фронт среди младшего командующего состава людей с дезинформацией, специально подставляя их отряды под удары союзных войск. Тогда стало сложнее и важность «Расспроса» пусть не сошла на нет, но заметно снизилась. Но мелодию Цзян Чэн запомнил. Лань Сичэнь крепко спал в точно такой же позе, в которой Цзян Чэн оставил его ночью. Его даже «Расспрос» не разбудил. Цзян Чэн, ощутив неожиданный укол тревоги, заглянул за ширму и успокоился, увидев Вэй Усяня, закопавшегося сразу в два одеяла. Его с утра и гонг не брал, что там негромкая мелодия, доносящаяся с улицы. Цзян Чэн потянулся и вышел на улицу, осторожно закрыв за собой держащуюся на честном слове дверь. Лань Ванцзи сидел на коленях на крыльце – земля ещё не просохла после вчерашней бури, удерживал на коленях цинь и играл. Его глаза были закрытыми, а лицо спокойным и отрешённым. Он наверняка слышал шаги, но никак не отреагировал на появление Цзян Чэна, пока не закончил фразу. – Лань Сычжуй? – Не отвечает, – коротко ответил Лань Ванцзи. Цзян Чэн, ответа не ждавший, дёрнул бровью, но сдержался и никак неожиданную словоохотливость Лань Ванцзи не прокомментировал. – Хорошо. Лань Ванцзи позволил струнам затихнуть и посмотрел на него прямо, не скрывая взгляда пугающе светлых прозрачных глаз. Взгляда холодного и слегка презрительного. Цзян Чэн привык – они с Лань Ванцзи никогда не ладили, он и сам был не намного лучше. Тот бил холодом, Цзян Чэн – насмешкой, вот и вся разница. – Вы не рады, – с расстановкой сказал Лань Ванцзи. – Незачем делать вид. Вот оно что. Цзян Чэн с трудом подавил в себе порыв рассмеяться. – Ханьгуан-цзюнь жесток, – хмыкнул он. – Он счастливец, у которого остаётся надежда, но смеет судить тех, у кого её нет. Лицо Лань Ванцзи претерпевало интересные изменения. Он сначала слегка свёл тонкие брови, будто собираясь отбить словесный выпад словом или действием, но потом его лицо снова разгладилось, скрывая любые внутренние порывы. – Приношу свои извинения, – так же бесцветно сказал он. Цзян Чэн, уже настроившийся на продолжение словесной баталии, недоумённо сощурился. Лань Ванцзи никогда не был способен на такую тонкую издёвку. Или он сильно недооценивает Лань Ванцзи. Но так или иначе, а воображаемое оружие оказалось выбито из его рук. Он вздохнул и потёр переносицу. – Я надеюсь, что Лань Сычжуй жив, Ханьгуан-цзюнь. Он юн и талантлив, это была бы большая потеря. Кроме того, возможно, я хотя бы смогу узнать, как погиб Цзинь Лин. Лань Ванцзи изящно склонил голову, принимая его слова. Он был так удивительно похож на Лань Сичэня и одновременно совсем не похож. – Лань Цзинъи был там. – Я говорил с ним. Он не видел. Я хочу знать, что пришлось вынести перед смертью моему племяннику. Я хочу знать, кто это сделал. Я хочу скормить его труп собакам. – Мы узнаем, – сообщил Лань Ванцзи и снова тронул струны. Мелодия «Расспроса» снова потекла над землёй и Лань Ванцзи растворился в ней, оставив Цзян Чэна, удивлённого и растревоженного коротким разговором, в одиночестве. Он постоял немного, вслушиваясь в музыку, коротко дёрнул плечами, прогоняя утренний холод и ушёл за дом. Он удивительно хорошо чувствовал себя утром, ему хотелось хотя бы немного разогнать кровь, если уж не получится полноценной тренировки, но не хотел делать это перед играющим Лань Ванцзи. Музыка долетала, разумеется, и за дом, но там хотя бы не было этого молчаливого присутствия. Цзян Чэна увлекла привычная с детства последовательность движений и он потерял течение времени, радуясь тому, что к телу вернулись привычная сила и привычная подвижность, и отмерял его только тактами «Расспроса». Когда Лань Ванцзи закончил играть, он тоже остановился и посмотрел на солнце. Утро было уже поздним и удивительно тёплым. Грозовые тучи за ночь рассеялись совсем и ничто не напоминало о вчерашней буре, только обломанные ветви деревьев с ещё зелёной листвой свидетельствовали о недавней непогоде. Цзян Чэн утёр лицо и вернулся в дом, где его и встретил пристальный взгляд Вэй Усяня. Он даже коротко оглядел себя, чтобы убедиться, что одет нормально. Одет он был нормально, но заинтересованный взгляд Вэй Усяня не пропал. Это здорово нервировало. Уж кто-кто, а Цзян Чэн знал этот взгляд. Обычно он означал, что сначала будет весело, а потом будут неприятности. Лань Ванцзи тем временем возился на кухне. В отличие от брата он не испытывал угрызений совести, используя оставленную в доме посуду. Цзян Чэн, подумав об этом, неизбежно вспомнил про Лань Сичэня и обежал взглядом комнату, но его не увидел. – А Цзэу-цзюнь? – Ещё спит, – голос Вэй Усяня искрился весельем. – Открой мне тайну, что нужно сделать с Ланем, чтобы он проспал до нормального человеческого времени? Мне очень нужно иногда! – Секретные техники, – в тон ему ответил Цзян Чэн. – Я бы рад, но ты покинул орден. Вэй Усянь довольно засмеялся и повернулся к Лань Ванцзи. – Лань Чжань, что ты ищешь? – Я думал, что приносил больше воды. – Ах, это, – ему хватило совести, чтобы выглядеть немного смущённым. – Это я, должно быть. Давай я схожу ещё? Цзян Чэн мысленно обозвал себя идиотом. Мог бы догадаться, что рядом есть вода – глупо строить дом там, где её нет. Он всё утро с сожалением думал, что нормально умыться нечем и воду нужно беречь, а ответ всё это время был на поверхности. – Я схожу, – сказал он. – Кому-нибудь наполнить фляги? Вэй Усянь никогда не был против скинуть на него свою часть работы и возражений Цзян Чэн ожидаемо не услышал. Цзян Чэн немного задержался у речки – а скорее полноводного после дождя ручья. Он быстро наполнил фляги и ведро и намного дольше умывался в ледяной проточной воде, а немного подумав, распустил волосы и вовсе окунул в ручей голову, смывая остатки засохшей крови, а потом отжал и прямо мокрыми закрутил в тугой пучок. Когда он вернулся, оказалось, что Лань Сичэнь уже проснулся и даже ширму уже сдвинули в сторону, чтобы не мешала. Одеяло Цзян Чэна, аккуратно свёрнутое, лежало на циновке чуть поодаль и он понял наконец суть взглядов, что бросал на него Вэй Усянь. Конечно же, проснувшись, он, не обременённый чувством стыда или хотя бы уместности, заглянул за ширму и увидел спящего Лань Сичэня. И конечно же, сразу увидел, кому принадлежит одеяло. В этом не было особенной сложности: они втроём купили свои, пока ждали его в Юньмэне и три одеяла были одинаковые. Одеяло Цзян Чэна отличалось. Цзян Чэн мысленно застонал – во-первых, можно быть уверенным, Вэй Усянь, окончательно убедившийся, что ничего ему не будет, теперь прохода ему не даст. Во-вторых, что гораздо хуже, после неловких ночных разговоров и такого пробуждения, Лань Сичэнь в его сторону и смотреть-то наверняка не захочет. Но Лань Сичэнь, увидев его, просветлел лицом и жестом пригласил сесть рядом, а Вэй Усянь ничего не сказал. После разделённого на четыре равные части скудного завтрака, когда между ними остались стоять одни только чашки с чаем, Лань Ванцзи сказал: – Я играл «Расспрос» утром. Лань Сычжуй не отвечает. Цзинь-цзунчжу тоже. Цзян Чэн как раз в этот момент делал глоток и едва не поперхнулся. Он понимал, что Лань Ванцзи говорит это ему. Если тогда на крыльце он не мог заподозрить искренности в извинениях, то дела говорили лучше. Дела всегда говорили лучше, Цзян Чэн, несдержанный на язык и бывало об этом жалевший, хорошо это знал. – Спасибо, – сказал он. Вэй Усянь уставился на него так, словно у Цзян Чэна выросли рога. Он упорно игнорировал этот взгляд и поднялся, собрал гайвань и пиалы. – Я к речке, – сказал он. – Вымою. Но едва он шагнул на порог, как ему на плечо кинулась уже знакомая птица и речка и посуда были сразу же позабыты. Цзян Чэн немедленно вернулся обратно. Птица острыми коготками хваталась за одежду и впивалась в кожу. Он подставил предплечье и пересадил её на руку – на нём всё ещё не было наручей и это тоже было больно, но всё-таки более привычно. Когти прорывали кожу даже сквозь ткань, ранки стремительно заживали – но дырки на рукаве никуда не денутся, так же как и следы крови. Теперь он знал, что искать, и быстро снял с лапки футляр и пересадил птицу на подставленную руку Вэй Усяня – он по крайней мере успел наскоро подтянуть наруч и ему ущерб не грозил. – Ну прости, у меня сегодня ничего нет для тебя. Птица переступала по наручу и топорщила перья, всем видом показывала своё недовольство. Цинхэ не так уж далеко, но ей наверняка пришлось лететь всю ночь, в том числе сквозь непогоду. В футляре действительно нашлась короткая записка. На этот раз Не Хуайсан не тратил времени даже на приветствия. – «Есть новости. Деревня Фэньгао в предгорьях. Двигаюсь туда. Жду». Цзян Чэн перевернул свиток – как и в прошлый раз, на нём была грубо набросана карта. Не Хуайсан не полагался на то, что Цзян Чэн знает Цишань, и правильно не полагался, потому что войска Юньмэн Цзян в войну подходили совсем с другой стороны. Удивительно было, что Не Хуайсан об этом знал. Он не был погружён в войну, его вместе со всеми, кто не мог сражаться, держали в тылу. – Я знаю, где это, – сказал Лань Сичэнь. – Мы двигаемся в правильном направлении. Нужно спуститься с перевала и взять на северо-восток. Если выйдем сейчас, то будем ещё засветло. Цзян Чэн оторвал от свитка краешек и как мог мелко угольком начертил на нём «вышли» – и вложил обратно в футляр. Вэй Усянь к этому моменту уже достиг с птицей полного взаимопонимания. Она позволяла гладить себе перья, хищно поглядывала на его ленту и подвески на поясе и пыталась утащить кожаные завязки наруча. Вэй Усянь смеялся и легонько отпихивал её в сторону. Птица переступала лапками, но никуда не уходила. Цзян Чэн отдал ему футляр и вышел на улицу, чтобы обмыть всё-таки гайвань водой из фляги и не терять времени на поход к ручью. Деревня оказалась не маленькой, но и не слишком большой, и в глаза бросались заброшенные дома чуть ли не на каждой улочке. От падения ордена Вэнь пострадали многие, и особенно – те, которые стояли на заброшенных теперь торговых путях. Эта дорога вела бы прямо к Безночному городу, но на ней поджидал опасный перевал и её основательно разрушили в войну и не стали восстанавливать, да и торговать там было уже не с кем. Здесь выращивали рис, тем и держались, но было заметно, что люди постепенно уходят в поисках лучшего места. Даже приличный постоялый двор остался только один и после короткой беседы с кем-то из деревенских их четвёрка отправилась напрямую к нему. Не Хуайсан сидел за столом внизу, пил чай и размышлял над разложенными перед ним бумагами. Цзян Чэн вошёл первым и только он видел, как отражающаяся на лице напряжённая работа ума сменилась скучающим выражением, а потом – узнаванием и улыбкой. Он быстро оглянулся – нашёл взглядом стоящего слишком близко подавальщика и первым окликнул: – Цзян-сюн! Цзян Чэн кивнул, поняв, что Не Хуайсан не хочет раньше времени выдавать их личности. К его большому сожалению, они были более очевидны, чем хотелось бы. У него была с собой смена одежды взамен порванной – но яркого фиолетового цвета, на случай, если ему придётся выступать от своего имени. Пусть и без гербов, но сочетание цвета и имени могло заставить задуматься даже тех, кто не знал его в лицо. – Приветствую, друг мой. Вошедший следом Вэй Усянь ничего не сказал. Поздоровался, пусть и прохладно, только Лань Сичэнь. Не Хуайсан, казалось, вообще не обратил на это внимания. Он собрал листы и гладкие камушки, которые использовал, чтобы не дать им свернуться и сказал: – Рад, что вы добрались так быстро. Надеюсь, ваше путешествие было приятным. Цзян Чэн кивнул. – Очень познавательным. – Прошу вас подняться со мной в комнаты. Я попрошу подать ужин туда. Мне есть что рассказать, но я бы хотел быть уверен в том, что нас не услышат.