Что отнято судьбой, а что подарено

Цзян Чэну хотелось быстрее убраться из деревни и скрыться в комнате, чтоб его глаза не смотрели лишний раз ни на Вэй Усяня, ни на Лань Ванцзи. Он заранее знал, что их общество будет раздражать, догадывался, что находиться так близко к Вэй Усяню будет болезненно, но не предполагал, что его настолько это растревожит. Его совершенно не волновал тёмный заклинатель – он был идиотом, если думал, что ему сойдут с рук преступления, и вдвойне идиотом, если думал, что сможет пользоваться энергией обиды и не поддаться её влиянию, но то, как легко они с Вэй Усянем вспомнили, как действовали во время войны, в самом деле обескураживало. Как бы он того ни хотел, он не мог вырвать из себя Вэй Усяня. Он всегда был таким: чувства пускали в нём глубокие корни и давали зачастую уродливые всходы, но вырвать их из себя он не мог. Это было всё равно что избавиться от части своего существа. Ему пришлось нести Вэй Усяня на мече до самого Илина – Лань Ванцзи едва держался в воздухе сам – и это тоже делу не помогало. Вэй Усянь стоял прямо за ним и крепко хватался за него на каждом вираже, наверное подозревая, что его, если вдруг что, ловить не будут, а Цзян Чэн пытался не думать о прошлом. Получалось плохо. Он никогда не был так рад приземлиться в Илине. Лань Ванцзи, едва ступив на землю, тут же подошёл к Вэй Усяню, как будто они расстались не на недолгую дорогу, а по меньшей мере на месяц и Вэй Усянь с готовностью подставил ему руку. Кто на кого опирается со стороны было совершенно непонятно. Цзян Чэн не стал смотреть, ушёл к постоялому двору, но его – к его большому сожалению – почти сразу нагнали. Цзян Чэну пришлось пережить обмен любезностями с Хэн Чи – заслуженными, и в другое время он бы принял их с удовольствием, но сейчас ему хотелось остаться одному. Для них накрыли стол, расстарались даже больше чем раньше, но от запаха еды к горлу подступил ком, а слюна стала вязкой и сладковатой. Цзян Чэн, поспешно глотнув чая только из уважения к хозяину, ускользнул в комнаты. Одному ему было легче, к тому же здесь его знали и его уже ждала бочка с водой, которой не нужно было делиться с Лань Сичэнем. Цзян Чэн прилепил на бортик талисман и зарылся в цянькунь в поисках сушёного имбиря, надеясь прогнать тошноту. Рано или поздно Лань Сичэнь поднимется наверх и ему хотелось к этому моменту уже быть в относительном порядке. Когда вода нагрелась, Цзян Чэн отгородился ширмой и скинул с себя пыльную и местами испачканную в крови одежду. Нужно будет отдать её постирать, не забыть... он с лёгким опасением посмотрел на свой живот, наполовину ожидая увидеть разошедшуюся рану, но увидел только тонкий белый шрам. Скоро исчезнет и он. Со смутным ощущением сожаления – как будто его тело должно было сохранить хотя бы память о том, что он чуть не сделал – Цзян Чэн забрался в воду и блаженно расслабился, откинувшись на бортик и запрокинув голову. Без воды он жить не мог. Даже во время войны он старался устраивать лагерь рядом с водой достаточно глубокой, чтобы иметь возможность хоть как-то окунуться. Это спасало остатки его душевного равновесия не хуже, чем подсчёт убитых врагов. Цзян Чэн просидел в горячей воде достаточно долго и успел даже задремать, но сразу проснулся, когда скрипнула дверь. Он узнал лёгкие шаги Лань Сичэня – у Ланей была узнаваемая поступь – и не удивился, но решил, что пора всё-таки выбираться наружу. Бочку, опять же, уступить. Когда он вышел из-за ширмы, подвязывая пучок, то увидел Лань Сичэня, который с трудом расчёсывал волосы, спутавшиеся после битвы и перелёта. Значит, и у Ланей это иногда случается. Приятно было это узнать. Письменные принадлежности со столика оказались убраны, а вместо них стоял небольшой поднос с чайничком и двумя чашками, и отдельно – небольшой миской, прикрытой крышкой. Цзян Чэн вопросительно посмотрел на Лань Сичэня. Тот, увлечённый борьбой с гребнем, заметил не сразу, но заметив, ответил: – Вы почти не ели ни вчера, ни сегодня. Я взял на себя смелость принести хотя бы чай. В миске молоко с мёдом. Это ничем вас не обязывает, мне просто хотелось что-то для вас сделать. Цзян Чэн почувствовал себя крайне нелепо. Он стоял в единственном шэньи поверх белья, с мокрыми волосами и стекающей по шее тонкой струйкой воды, напротив всё ещё полностью одетого Лань Сичэня и этого дурацкого подноса. Он должен был чувствовать себя благодарным? Или униженным? Он испытывал только растерянность. – Глава Лань... не сочтите за неблагодарность, но зачем это вам? Лань Сичэнь, казалось, удивился. – Я не ищу никакой выгоды. – Я не это имел ввиду, – поспешил Цзян Чэн, не желая его задеть. – Просто... – Всё хорошо, – улыбнулся Лань Сичэнь. – Мы с вами всё же давние союзники и многое пережили вместе. Мне не в тягость принести в комнату чай. От дальнейшей неловкости Цзян Чэна спасло только то, что слуги пришли менять воду в бочке. Молоко он выпил, когда Лань Сичэнь скрылся за ширмой. Оно было ещё тёплым и непривычно сладким, но успокоило желудок лучше засушенного имбиря. Оглядываясь назад – они могли бы быть друзьями уже много лет, но жизнь пошла по другой тропинке. Их сблизила и оттолкнула друг от друга война. Цзян Чэн даже знал, кто первым свернул с этого пути. Лань Сичэнь был свидетелем самого страшного периода в его жизни. Тогда Цзян Чэн не знал, будет ли для него место в будущем мире и в будущей борьбе. Он был совсем один: его родители погибли, его орден больше не существовал и встреча с любым отрядом вражеских заклинателей сулила окончательную смерть. Он не позволял себе поверить в смерть Вэй Усяня, но в глубине души знал, что это наиболее вероятный исход. Цзян Чэн в свои семнадцать не видел тогда достойного выхода, Лань Сичэнь своим появлением рассеял мглу и вывел на прямую дорогу, и какое-то время они шли по ней плечом к плечу. Оба приняли не по годам тяжёлый пост и в полной мере его вес Цзян Чэн ощутил уже после победы. На войне было проще: после того, как он смог зарекомендовать себя как боец и как командир, его слово под сомнение не ставили. После войны оказалось, что это мало что значит на политической арене. Ему потребовалось время, множество ошибок и множество случайных и неслучайных жертв для того, чтобы утвердить своё право и здесь. Их несостоявшаяся, но возможная дружба с Лань Сичэнем стала одной из них. Из боевого товарища Лань Сичэнь стал главой другого ордена, который слишком много о Цзян Чэне знал и был свидетелем слишком большой его слабости. Цзян Чэн отстранился намеренно, погрузившись в дела своего ордена и попытки совладать с Вэй Усянем, а потом… потом стало поздно, его жизнь снова полетела кувырком и в ней не было уже места для Лань Сичэня. Ни для кого, кроме Цзинь Лина, не было. Когда он более-менее оправился и от этого, ему уже и самому не было нужно ничего, лишь бы жизнь перестала у него отбирать. Что ж, у него было пятнадцать лет передышки до нового потрясения, в очередной раз выбившего землю из-под ног. Цзян Чэн до сих пор не был уверен, что сможет встать снова. Заснуть не удавалось даже с отваром. Цзян Чэн позволил разуму блуждать, но хоть его и окутали предсонные грёзы, окончательно уснуть он не мог никак. Может быть причиной было то, что успокоиться ему не помогла даже медитация, он всё ещё был возбуждён и вздрагивал от каждого шороха. Может быть причиной было то, что он не привык спать настолько одетым. Дома он распускал на ночь волосы и оставался в одном нательном белье, но наедине с Лань Сичэнем счёл это неприличным и теперь его жутко раздражали и лишняя ткань, и стянутые в узел волосы. Он не взялся бы объяснить, почему он так рьяно взялся соблюдать приличия именно с ним, Лань Сичэнь видел его во всех видах, он даже его позорный и страшный шрам от дисциплинарного кнута видел ещё полузажившим, сочащимся сукровицей, во второй же день после их встречи под Илином – тогда Цзян Чэн полез в ручей руками ловить рыбу, раздевшись, чтобы поберечь единственную одежду. А может быть, именно поэтому: ему не хотелось, чтобы Лань Сичэнь помнил его мальчишкой в отчаянном положении, отбросившим все приличия. Теперь он был взрослым человеком и главой своего ордена. Так или иначе, но Цзян Чэн ворочался и видел в полусне А-Лина, не ребёнком и не подростком, а каким-то странным сплавом из воспоминаний о нём. Одновременно он чувствовал затылком твёрдую подушку, а кожей – прикосновение ткани и тяжесть одеяла, и постепенно терялся в этом противоречии. Цзинь Лин был рядом с ним пятнадцать лет, какая-то часть его чувств и мыслей всегда было отдана ему, неважно, был ли мальчик на Пристани Лотоса или в Башне Золотого Карпа. Он и сейчас не мог отпустить это чувство. В полусне он счастливо не помнил, что его мальчика с ним больше нет. Поэтому когда он сквозь сон не то услышал, не то почувствовал рядом с собой тяжёлое дыхание и сдавленный кашель, он ни на мгновение не усомнился в том, что плохо Цзинь Лину. Когда тот был маленьким и совсем не владел духовными силами, он часто болел после переезда из сухих пыльных дворцов Башни Золотого Карпа в Пристань Лотоса, к влажным жарким озёрам. Для Цзян Чэна это каждый раз было испытанием. Он знал, как легко могут умереть маленькие дети и больше всего боялся, что не сумеет уберечь сына Янли. Боялся настолько, что первые несколько лет ночевал у кровати заболевшего А-Лина сам. Удивительно, насколько хорошо он помнил эти ночи, наполненные тревогой и такой сильной нежностью, что перехватывало горло. После того, как Цзинь Лину исполнилось семь, его немного отпустил страх, а после того, как мальчик сформировал золотое ядро, он и вовсе не болел ни разу, но память тела оказалась сильнее. Цзян Чэн сорвался с кровати ещё наполовину спящим. Лань Сичэнь вроде как тоже спал, но дышал хрипло и тяжело и в уголках его губ виднелась кровь, и Цзян Чэн, не особенно думая, приподнял его и усадил так, чтобы он наклонился вперёд. Одной рукой он поддерживал его под грудь, а второй прижал голову к своему плечу, как когда-то держал Цзинь Лина. Заклинателю подобного уровня вряд ли грозило повредить шею при неудачном движении, но он всё ещё видел разумом маленького племянника, а не Лань Сичэня. Он всё ещё готов был сказать «всё хорошо, я тут», как говорил когда-то ребёнку – и хвала всем богам, что не успел. Лань Сичэнь откашлялся и сплюнул, наконец, кровь – прямо на одеяло и на свою белую одежду – и глубоко вдохнул. Он не делал попыток отстраниться от Цзян Чэна, и Цзян Чэн тоже не отпускал его. Сон медленно покидал разум, и он с лёгким ужасом задумался о том, что же он делает, и главное: как теперь отступить, сохранив достоинство и себе и Лань Сичэню. Он никогда не был с кем-то так… близко. По крайней мере ни с кем, кто не был семьёй. Было странно чувствовать тепло чужого тела, скрытого всего лишь одним слоем одежды. Лань Сичэнь мелко вздрагивал и казался значительно холоднее, чем Цзян Чэн. – Простите, что позволил себе лишнее, – пробормотал он. Лань Сичэнь слегка отстранился и сел сам, не ища больше опоры. Цзян Чэн не видел выражения его лица в полутьме и только понадеялся, что он в самом деле не держит обиды. – Простите, что напугал, – неровным голосом ответил Лань Сичэнь. – Пожалуйста, свет… Цзян Чэн не хотел от него отходить, но встал и нашёл талисман. Комнату озарило бледное голубоватое сияние – не слишком яркое, но его хватало, чтобы прогнать тени из всех углов. Лань Сичэнь уже сел на кровати, скрестив ноги, словно собирался медитировать, и рассматривал пятна крови на одежде. Он выглядел почти как обычно, но был бледен и глаза у него покраснели как будто от слёз. – Что с вами случилось, глава Лань? – Мне иногда снится, – невпопад ответил он, но Цзян Чэн понял. И ему случалось просыпаться, сплёвывая кровь. – Можно вашу руку? Лань Сичэнь послушно повернул руку ладонью вверх, подставляя запястье. Он уже почти совсем пришёл в себя и дышал свободно, но руки у него всё ещё были холодными и Цзян Чэн понял, что почувствует, ещё до того, как ощутил кончиками пальцев медленные удары пульса. – Много инь, я знаю, – сказал Лань Сичэнь. – После… после того, что случилось в прошлом году, со мной часто такое бывало. Сейчас реже. Но вчера Ванцзи… – Не так уж сильно пострадал. – Но пострадал из-за меня. – Почему тогда не из-за меня? – хмыкнул Цзян Чэн. – Меня первого сбили с ног. Я могу оставить вас ненадолго? Лань Сичэнь устало улыбнулся. – Я почти год провёл в уединении. Конечно вы можете. Цзян Чэн в очередной раз обругал себя за глупость и сбежал вниз. В хорошем постоялом дворе даже ночью какая-то жизнь, но теплится, никогда не знаешь, что может произойти, не заглянет ли запоздалый путник, не расшалятся ли постояльцы. Он быстро нашёл прикорнувшего за одним из столов дневного подавальщика и потребовал с кухни еды. Всё равно какой, главное – острой, янской, способной выгнать из тела холод. Когда он поднялся с подносом наверх, Лань Сичэнь уже полностью овладел собой. В его движения вернулась уверенность и точность, а в голос сила. Он уже успел переодеться и теперь задумчиво поглядывал на воду для умывания, приготовленную к утру. Цзян Чэн догадался, что он не хочет, чтобы брат узнал и потому не собирается отдавать стирать прислуге. – Это не то, что вы обычно едите, – неловко сказал Цзян Чэн. – Но поможет. Удивление на лице Лань Сичэня сменилось признательностью. Он сел у стола сам и положил руку на пол. – Присядете со мной? Цзян Чэн не стал отказываться. Он всё ещё чувствовал себя странно, но вся эта ночь была странной. – Вы были правы, глава Лань. Плохое время для того, чтобы оставаться в одиночестве. Лань Сичэнь улыбнулся, и Цзян Чэн вдруг подумал, что последний раз видел чтобы он так улыбался ещё до смерти сестры. Невозможно давно. После были только обычные, вежливые улыбки, эта же предназначалась ему одному. – Я рад, что вы со мной, – искренне сказал Лань Сичэнь. – Мне было тяжело покинуть уединение. В вашем обществе это немного легче. Цзян Чэн, забыв о том, что ему настоятельно советовали ограничиваться в ближайшие дни рисом, тоже потянулся к еде. Скрыть по-другому смущение ему не удалось бы. Но в глубине души он был согласен с Лань Сичэнем. И в его обществе было действительно легче. Он проснулся даже раньше, чем Лань Сичэнь, чувствуя себя абсолютно разбитым и физически, и душевно. Вчера ему пришлось напрячь свои силы и расплата последовала незамедлительно. Цзян Чэн умел бороться с этим только одним способом, поэтому он поднялся, бесшумно оделся и, даже не умываясь, чтобы не разбудить нечаянно Лань Сичэня, ушёл с Санду во двор. Здесь было по-утреннему прохладно и земля пока была тёмной и влажной от росы. Цзян Чэну спросонья показалось даже – холодно, но проветривать голову лучше холодным воздухом. Он ещё помнил, чем закончилась последняя попытка тренировки, поэтому был более внимателен к течению ци и в целом решил ограничиться тремя внутренними гармониями. Он начал без меча, потом поднял Санду и продолжил с ним, медленно и плавно, сдерживая порыв ускориться – и это принесло свои плоды. Тело по-прежнему жаловалось, но настроение понемногу выправлялось. Ему всё ещё было неловко после их разговора с Лань Сичэнем, да и в целом от всего вечера, и он не знал, как смотреть на него утром, а что совсем плохо – не знал, как Лань Сичэнь посмотрит на него самого утром. Не сочтёт ли, что ему нанесли обиду. Цзян Чэн представил себя в такой ситуации. Он бы счёл. Ему не нравилась откровенность, ни своя, ни чужая. От неё всегда было неясно чего ждать. Вскоре во двор вышел Лань Ванцзи с мечом, одетый по меркам Лань легко, для тренировки и скорее всего для тренировки в одиночестве. Он не изменился в лице и ничего не сказал, только соизволил кивнуть в знак приветствия. Цзян Чэн кивнул в ответ, не прерывая упражнения. Он был уверен, что его присутствие здесь огорчает Лань Ванцзи и, наверное, даже хотел этого. Они заняли противоположные концы двора и каждый погрузился в себя. Цзян Чэн первое время ещё поглядывал в сторону Лань Ванцзи – каким бы он ни был, но мастером меча оставался, этого не отнять – но потом увлёкся собственной тренировкой. Он всегда был быстрым и резким, но это совсем не значило, что ему не нравилось ощущать как его тело, подобно воде, перетекает из одного отточенного многими годами положения в следующее. Цзян Чэн остановился, когда по двору начали сновать работники – и Лань Ванцзи остановился тоже – и только тогда увидел сидящего на ступеньке Лань Сичэня. Он смотрел в их сторону и лицо его было удивительно мягким. На нём прошедшая ночь сказалась лучше, чем на Цзян Чэне, он выглядел отдохнувшим и намного менее несчастным. – Сюнчжан. Лань Ванцзи поклонился и Цзян Чэн поторопился поклониться в приветствии тоже, чтобы не оказаться невежливым, тем более в сравнении с ним. – Цзэу-цзюнь. Как вам спалось? Лань Сичэнь поднялся, чтобы вернуть поклон, мимоходом коснулся плеча проходящего мимо брата и вернулся взглядом к Цзян Чэну. – Я хорошо спал благодаря вам, – негромко ответил он. – Приношу извинения, кажется, я сильно утомил вас. – Нисколько, – слегка покривил душой Цзян Чэн. – Я переоценил свою готовность к бою. Он никогда в жизни не сказал бы ничего подобного никому другому, но Лань Сичэнь был именно тем человеком, который много знал о его слабости и мог разглядеть её теперь под обликом Санду Шэншоу. Цзян Чэн не хотел этого. Не хотел ни понимания, ни сочувствия. Не хотел добавлять к чужой ноше свою. Проблема была в том, что Лань Сичэнь, похоже, совершенно ему не поверил. Он расплатился за ночлег и еду сам, проигнорировав порыв Лань Сичэня присоединиться. Илин не был его землёй, но уж Хэн Чи наверняка был его человеком. Цзян Чэн ценил преданность и старался отвечать тем же: торговцы, делавшие ему скидки при восстановлении Пристани, по сей день имели торговые послабления, ордена, присягнувшие ещё слабому, едва поднявшего голову Юньмэн Цзян, имели преимущества. Всё, что не удалось ему лично как человеку, удалось ему как политику. Глядя на оживлённую Пристань, он никогда об этом не жалел. До подножия Луаньцзан долетели быстро – хотя несущий двойную ношу Бичэнь опасно подрагивал. Цзян Чэн не стал предлагать взять Вэй Усяня на Санду. Ему не хотелось снова терпеть на себе его руки и не хотелось вспоминать о тех временах, когда они были так близки, что он чувствовал себя частью единого целого. Оставленный на химере-охраннике знак нашёл Вэй Усянь с помощью флейты. Цзян Чэн неохотно отдал должное тому, кто его оставил: обнаружить его традиционными методами может быть и можно было, но только если точно знать, где искать. У него самого не было и шанса – проверять святилище он тогда прибыл воздухом, минуя ведущую наверх тропу. – Одной проблемой меньше, – сказал он, глядя, как Вэй Усянь уничтожает знак. – Знать бы, сколько их уже там собралось. – Тут я ничем не помогу, – с явной досадой сказал Вэй Усянь. – Может быть в Безночном городе пойму больше. Цзян Чэн посмотрел на Лань Ванцзи. Тот заметно берёг ногу, видимо ранение оказалось не таким уж простым. – Возьмём лошадей, – предложил он. Лань Ванцзи поймал его взгляд и неохотно кивнул. – Будет лучше. – Я предпочёл бы побыстрее, – возразил Вэй Усянь. – Я могу лететь с Цзян Чэном. – Главой Цзян, – уже привычно и почти беззлобно поправил его Цзян Чэн. – И ты не можешь. Он в самом деле не был уверен, что сможет сегодня пронести двоих на сколько-нибудь значимое расстояние. Ему тоже всё ещё было нехорошо и с тяжёлого, едва не ставшим смертельным ранения не прошло и недели. Был риск свалиться где-нибудь в предгорьях и уж точно замедлить продвижение куда сильнее. Оставался Лань Сичэнь, но между ним и Шоюэ был явный диссонанс. Меч слушался его, но даже не слишком чувствительный Цзян Чэн ощущал некоторую неправильность. Он не спрашивал, но и не пустил бы Вэй Усяня вторым на Шоюэ. К счастью, тот и не предлагал. Вэй Усянь дёрнул бровью от неожиданного отказа и заметно помрачнел, а Цзян Чэн неожиданно разозлился – Вэй Усянь ясно дал ему понять, что он в его жизни не значит ничего кроме выплаченного с лихвой долга. Почему тогда продолжает от него чего-то ждать? В самом деле, его самоуверенность и наглость не знает никаких границ! Цзян Чэн двинулся вниз по тропе, туда где, как он знал, через кэ хода будет почтовая станция. Вообще-то Цзян Чэн любил летать – ему нравилось и ощущение полёта, и минимальные затраты по времени – но сейчас признал, что верхом тоже хорошо. Хоть и не так быстро, зато никто не свалится с высоты в какие-нибудь заросли, что ещё лучше – Вэй Усянь отлип наконец от Лань Ванцзи, а что лучше всего, сам он взял самого злобного жеребца на станции и к нему близко никто не подъезжал. Вэй Усянь ехал впереди и явно наслаждался путешествием: он то прибавлял рысь, то останавливался подождать остальных, изучал какие-то деревья и пару раз даже свесился с седла, чтобы набрать ягод с куста – они в юности соперничали друг с другом, кто сможет на полном скаку подобрать с земли меч. Когда меч казался слишком большим, в ход шли ленты, лёгкие, послушные ветру. Это порождало тысячи споров – ты промахнулся или ветер унёс ленту? А это точно был ветер или всё-таки ци соперника? Хорошо, что никто не мог видеть его лица. Дорога мягко стелилась перед ним, жеребец, поначалу пытавшийся испытать всадника на прочность, давно уже смирился и шёл ровной рысью, послушный малейшему движению ног, по обочинам мелькали кусты и деревья, сливались в одно зелёное полотно. Цзян Чэн никогда не был невнимательным. Он, с самого детства привыкший быть постоянно настороже, замечал больше, чем большинство других людей, но сейчас детали терялись, и в целом всё перед глазами становилось смазанным и нечётким, будто он засыпал прямо в седле. Это не было странным: он почти не спал ночью и чувствовал себя истощённым. Странным было то, что его это не беспокоило. Цзян Чэн сгорбился в седле, для верности прихватив вместе с поводьями клок гривы, с трудом заставляя себя оставаться на грани полусна. Сколько он времени провёл так, он не знал, но резкий оклик вывел его из сонного оцепенения: он вздрогнул и резко выпрямился, едва не соскользнув при этом с седла. Они остановились посреди знакомой дороги. Цзян Чэн мотнул головой, прогоняя туман и наткнулся взглядом на озабоченный взгляд Вэй Усяня. Тот быстро отвернулся. Лань Ванцзи и вовсе вплотную подвёл своего коня к лошади брата и поддерживал того под локоть. Оба выглядели оглушёнными, и Цзян Чэн подумал, что он, вероятно, не сильно от них отличается. – Я готов поклясться, – сказал Вэй Усянь, – что мы здесь уже проезжали. – Трудно сказать, – медленно произнёс Цзян Чэн, пытаясь вспомнить, что же он наверняка видел последним, прежде чем провалиться в дремоту. – Мне кажется, я уснул. – И я тоже, – без улыбки ответил Вэй Усянь. – Если бы моя лошадь не споткнулась, мы бы шли так, пока не попадали от усталости. – Вэй Ин в порядке? – спросил уже спешившийся Лань Ванцзи и Цзян Чэн только теперь осознал, что тот стоит на ногах, а его одежда испачкана землёй. – В порядке, в порядке, – отмахнулся Вэй Усянь. В отличие от Цзян Чэна, он уже явно соображал нормально и оглядывался по сторонам с энергией охотничьей собаки, которую вывели в лес впервые после долгого простоя. Цзян Чэн тоже огляделся. Он ничего не мог сказать насчёт местности, но что-то всё-таки царапало несоответствием. Лес казался обычным и дорога тоже, но… – Солнце, – ахнул он. – Посмотрите, оно стоит на месте. И в самом деле, они ехали уже довольно долго, но положение солнца не поменялось, оно так и застыло, не дойдя немного до зенита. Вэй Усянь выругался. Цзян Чэн молчал, но в кои-то веки мнение полностью разделял. Как же они так забрели? Трое из числа сильнейших на пути меча и единственный в своём роде тёмный заклинатель. И никто не заметил. – Сколько времени потеряли, – со злостью проговорил он. – Как я не понял? – Не так важно сейчас, как мы попали в это положение, – сказал Лань Сичэнь, – нужно сосредоточиться на поисках выхода. – Не отходите далеко друг от друга, – предупредил Вэй Усянь и поднёс к губам Чэньцин. Цзян Чэн не знал, чего ждать от тёмного совершенствования Вэй Усяня. С тех пор, как он наблюдал его в деле, прошли годы. Вихрь энергии обиды едва не столкнул его с тропы и на мгновение оставил невидящим и потерянным, не ощущающим верх и низ. Конь захрапел и рванулся в сторону, протащив Цзян Чэна несколько шагов за собой. Цзян Чэн силой остановил его и почти сразу ощутил, как его руку выше локтя сдавили чьи-то пальцы. Ему не понравилось это и он попытался выдернуть руку, но держали крепко. Флейта всё ещё играла, поэтому Цзян Чэн был уверен, что это не Вэй Усянь и сдержал порыв оттолкнуть человека с помощью духовных сил. Вряд ли это был Лань Ванцзи – тот только обрадуется, если Цзян Чэн пропадёт с его глаз. Он знал, что не совсем справедлив к нему, но его это не волновало. Много лет тлеющей как угли вражды давали на это право. Вихрь утих, но давление энергии обиды осталось. Теперь она не пряталась за иллюзией леса и Цзян Чэн ничуть не удивлялся, что они едва не попадали с лошадей. Даже воздух здесь казался густым и горьким, дышать было тяжело и снова начало клонить в сон. Он не был уверен, что сможет нормально управлять своими духовными силами под таким давлением. Ему даже захотелось призвать Цзыдянь и проверить это наверняка, возможно срубить дерево или два, давая выход скопившемуся гневу. Как смел Лань Сичэнь прикоснуться к нему? Как смел Лань Ванцзи смотреть на него с превосходством? Цзян Чэн прижал руку ко лбу и с трудом отрешился от голосов, нашёптывающих ему немедленно наказать всех, кто отнёсся к нему недолжным образом. Он знал, что это энергия обиды взывает к нему и знал, что не должен поддаваться. Вместо этого он принялся рассматривать тропу – и она, узкая и серая, ничем не напоминала ту дорогу, по которой они начинали путь. Вместо буйной зелени по обочинам виднелась только жухлая трава и остовы кустарников, даже сами деревья были искажены, вывернуты причудливым образом. На тропе ясно различимы были свежие выбоины от копыт, наверняка их лошадей, они наслаивались друг на друга и было очевидно, что проехали здесь не один раз. Лань Сичэнь наконец отпустил его руку. Он выглядел бледным, но решительным, и указал рукой в самую чащу искорёженного леса, прочь с тропы. – Центр там, – сказал он и слова его прозвучали глухо и разлетелись недалеко, будто завязли в воздухе. – Господин Вэй, продолжайте. Иначе мы не найдём дороги. Он первый сошёл с тропы и двинулся к лесу. Цзян Чэн задержался на длину вдоха и догнал его, перехватил поводья упирающейся кобылы. Вэй Усянь продолжал играть и надрывная, тревожная музыка дицзы звучала среди мёртвых деревьев почти пугающе. Но они продолжали идти, преодолевая сопротивление тёмной энергии, преодолевая злой шёпот в глубине разума, преодолевая слабость и страх, неизбежные при столкновении с такой силой. Цзян Чэн не знал, сколько они шли. Просто в один момент возглавляющий процессию Лань Сичэнь прошёл через очередные заросли и неожиданно исчез. Его яркие белые одежды, казалось, светились на фоне окружающей серости и, потеряв их из виду, Цзян Чэн почти побежал вперёд, проломился через кусты с гораздо меньшим изяществом – сложно быть изящным с двумя лошадьми в поводу – и неожиданно оказался на открытом пространстве. В центре почти идеально круглой поляны лежало озеро. Лань Сичэнь уже спустился к нему по почти чёрному песку и стоял так, чтобы вода не касалась его сапог. Здесь было так же сумрачно, но всё же светло, но вода оставалось тёмной, непрозрачной и какой-то тяжёлой. Её не тревожило и малейшее дуновение ветра и на несколько чжаней вокруг не росло даже той болезненно жёлтой травы, по которой пробирались они в лесу. Лань Сичэнь оставался неподвижным, и Цзян Чэн вдруг испугался. – Лань-цзунчжу, – позвал он. Тот вздрогнул и отступил на несколько шагов. – Вот исток, – бесцветным голосом сказал он. – Вы чувствуете? Цзян Чэн чувствовал. Когда-то это место было прекрасным. Он видел даже теперь следы прежнего великолепия. Озеро легко было представить утопающим в бурной зелени, отражающим ночные звёзды и искрящимся синевой под солнечными лучами. Очень удачно расположенное, оно веками собирало ци – Цзян Чэн видел остатки тропы и небольшого святилища. Доски сгнили, но ещё можно было угадать, как сюда приходили люди, оставляли подношения. Просили, наверное, о хорошей дороге… Потом всё изменилось и что-то осквернило благое прежде место. – Здесь шли сражения, – раздался над ухом голос Вэй Усяня и Цзян Чэн вздрогнул и обернулся через плечо. Тот движением головы указал в сторону. Останки тел, не погребённые должным образом и не получившие последнего успокоения, лежали, стащенные кем-то в кучу почти двадцать лет назад. От тел мало что осталось, но Цзян Чэн тоже чувствовал их обиду. Одежда за прошедшие годы выцвела и истлела и теперь никто не мог с уверенностью сказать, чьи это люди. Вэнь? Союзных войск? Кто-то должен был дать им достойное погребение, но на это не всегда хватало сил и ресурсов. После войны осталось много таких мест. Озёр, лощин и ущелий, и особенно много на подступах к Безночному городу. Цзян Чэн молча поклонился озеру, чувствуя смутную вину, и одновременно с ним поклонился Лань Сичэнь и достал сяо. – Ванцзи, ты присоединишься ко мне? Лань Ванцзи, как и Цзян Чэн сжимавший в руках поводья двух лошадей, заозирался, пытаясь найти место, где их можно оставить. Вэй Усянь заткнул Чэньцин за пояс и принял их в свои руки, не забыв коснуться пальцами пальцев Лань Ванцзи. Цзян Чэн в этот момент ненавидел свою внимательность. Два брата переглянулись и начали играть – одновременно, не разминувшись совсем. Их музыка казалась совершенной. Лань Сичэнь стоял на ногах твёрдо, прямой, торжественный и гордый, и Цзян Чэн впервые за всё последнее время в самом деле увидел в нём того Лань Сичэня, с которым они вместе шли в бой. Лань Ванцзи изваянием замер у него ног. Жили только его кисти, изящные пальцы перебирали струны и музыка лилась, сливалась с мелодией сяо, утешала обиды и смывала окрасившую мир серость. Цзян Чэн понял, что почти не дышит. Он редко видел в действии музыкальное совершенствование ордена Лань. Это стоило того, чтобы его увидеть. В спокойных водах озера отражались звёзды. Лошади разбрелись по поляне, траву есть даже не пытались, но, хоть и нервно раздували ноздри, бежать отсюда больше не хотели. Люди, напротив, собрались на берегу вместе. Конечно, здесь не зацвели волшебным образом цветы и безжизненная земля не поросла травой, но дышаться стало всё-таки легче. Прежнее безмолвие сменилось шелестом иссохших деревьев и плеском воды. Лань Сичэнь опустил наконец сяо и со вздохом опустился на колени рядом с братом. Они проделали огромную работу и казались уставшими, тем более что время определённо шагнуло далеко за предназначенный им правилами ордена для отхода ко сну час. Но оставаться на ночёвку здесь Цзян Чэн бы не рискнул. – Я закончу с телами, – сказал он тихо. Он так давно не занимался этим лично. На ночных охотах такой не требующей особенного искусства работой занимались его ученики, но стоило появиться Вэй Усяню и пожалуйста, второй день подряд он занимается похоронными ритуалами. Вот следовало знать, где Вэй Усянь – там и трупы. Цзян Чэну потребовался полный сяоши и ещё немного сверху, чтобы в самом деле убедиться, что здесь нет и не будет ни обиженных духов, ни лютых мертвецов, ни чего-либо ещё столь же неприятного. Он надеялся, что уже следующей весной берега озера обрастут травой и в ней – а почему бы нет – заведутся горластые лягушки, и даже мельком подумал что неплохо бы было это увидеть и тут же устыдился этой мысли. Думать о будущем, в котором нет Цзинь Лина, было больно и казалось чем-то неправильным. Как будто он даже мыслью, но оставлял его за спиной. Вэй Усянь подвёл к нему лошадь и молча передал поводья. Для него, неожиданно подумал Цзян Чэн, война была гораздо ближе, а с её последствиями он по-настоящему так и не столкнулся. – Столько лет прошло, – ответил его мыслям Вэй Усянь. – Я думал, что всё уже забылось. – Я не очистил ещё полностью даже Юньмэн, – ответил Цзян Чэн. – У нас ушло несколько лет на наши собственные озёра. Из глубины лезло… всякое. И Вэни… и не Вэни. Вэй Усянь вздохнул. Он должен был что-то, да вспомнить. Он много пил тогда и старался не встречаться с Цзян Чэном – теперь стало понятно, почему – но как они вылавливали из озёр тела погибших, забылось вряд ли. Те, кого не нашли, начали приходить немного позже. Вэй Усяня тогда уже не было в Пристани Лотоса и Цзян Чэн не собирался ему рассказывать. – А эти кто? – Не знаю. Это оказалось неважным даже во время войны. Какая разница сейчас? Их перерождение и так будет не лучшим. – Пойдём, – Вэй Усянь потянул за повод, чтобы развернуть и лошадь, и Цзян Чэна одновременно. – Иначе Лани уснут прямо здесь, а я тебе скажу, если Лань уснул, его не разбудить даже взрывающимся талисманом. – Я не хочу об этом знать. – Цзян Чэн… – Сказал же, не хочу, – отрезал он и начисто забыл поправить неверное обращение. Они отошли от озера достаточно далеко для того, чтобы угнетающая тишина сменилась криками ночных птиц, а мёртвая жухлая трава – зелёной и густой. Тогда они переглянулись с Вэй Усянем и кивнули друг другу, мысленно согласившись: здесь уже можно устраивать ночлег. Цзян Чэну давно не приходилось ночевать в лесу. Он не любил покидать орден надолго, да и не было в Юньмэне мест, из которых не добраться до дома мечом, каким бы уставшим ты не был. Однако старая память, оказывается, не умерла – ни у кого из четверых, на самом деле. Они быстро раскинули лагерь, выбрав место для костра и натаскав на подстилку мягких веток, чтобы было не слишком холодно и не слишком мокро наутро. Цзян Чэн тоже устроил себе место, хотя заранее понимал, что спать не будет. Он с трудом выгадывал момент даже когда они делили комнату с Лань Сичэнем, но здесь, в лесу, без защиты стен и ширм, он чувствовал себя слишком уж заметным. Готовить себе лекарство на глазах у всех он себе позволить просто не мог – слишком большой ущерб гордости. Вэй Усянь и так нанёс ей достаточно сильный удар, не хватало только получить ещё один. Видеть кошмары он тоже не особенно хотел, и опять же, он знал, что может кричать во сне, а после этого можно вообще не просыпаться, лишь бы не ловить на себе взгляды окружающих. Одна бессонная ночь это небольшая цена за то, чтобы сохранить гордость. Первое дежурство в любом случае выходило ему – в ордене Цзян не было строгих ограничений по времени отхода ко сну, а он и вовсе любил работать до глубокой ночи в тишине и спокойствии – и ему, как более привычному, было разумно остаться у костра. Лани всё равно проснутся не позже чем через два шичэня, повинуясь многолетней привычке. Убедившись, что все спят, Цзян Чэн обошёл лагерь в последний раз и сел, скрестив ноги, рядом с тлеющим костром. Спине было прохладно, а лицу – тепло, он и забыл уже, когда в последний раз испытывал это странное двойственное ощущение. Цзян Чэн достал из ножен Санду, а из мешочка масло. Ухаживать за оружием он любил, ощущал чем-то сродни медитации и спокойно мог заниматься этим до самого утра. Санду в каком-то смысле был частью его. Корень трёх ядов, с которыми он вёл свою безнадёжную борьбу с самого детства. Санду дал ему титул, который с равным успехом можно было считать и данью уважения, и насмешкой. Цзян Чэн носил его с гордостью, которую не могло поколебать ничто, и со временем его упрямство победило и злые языки. Он почувствовал движение задолго до того, как Лань Сичэнь подошёл к нему и опустился рядом. За эти несколько дней Цзян Чэн запомнил как он двигается и даже не повернулся в его сторону. Мерно скользящая по лезвию тряпица тоже не остановилась ни на мгновение. – Глава Лань? – Я помешал? – Нет. Цзян Чэн полагал, что на этом разговор и закончится, но Лань Сичэнь пришёл не просто ради того, чтобы посмотреть на остывающие угли – и, кстати об углях, надо заставить себя подняться и подкинуть в огонь чего-нибудь. – Хотите, я отпущу вас отдохнуть? Я всё равно уже не усну. – Нет, – коротко ответил Цзян Чэн, но смягчился, напомнив себе, с кем всё же говорит. – Я не устал. Лань Сичэнь неопределённо хмыкнул, не решившись, наверное, обвинить его во лжи напрямую и перевёл взгляд на подёрнутые пеплом угли. Он умел быть незаметным. Удивительное качество для человека, который служил примером для своего поколения с самого раннего юношества. Цзян Чэн совсем скоро совсем перестал его замечать, что вообще-то для него было необычно. Посторонних людей он из поля зрения не выпускал. А тут – почти забыл о чужом присутствии. Лань Сичэнь немного посидел, протянув руки к остывающим углям, а через какое-то время поднялся, чтобы подкинуть дров – не столько ради огня, сколько ради углей. Цзян Чэна движение рядом отвлекло от меча, он вскинул голову, чтобы посмотреть на звёзды и потянулся, разминая плечи и шею. В висках неприятно давило – то ли усталость давала о себе знать, то ли плотно заплетённые косы. Он основанием ладони с усилием потёр висок, надеясь прогнать боль. Лань Сичэнь внимательно посмотрел на него и Цзян Чэн под этим взглядом ощутил потребность перевести на что-то его внимание, но как назло не мог придумать, о чём заговорить. – Дурной день, – неловко сказал он. – Так много времени бессмысленно потеряли. – Много, – согласился Лань Сичэнь и снова сел рядом. – Но разве бессмысленно? – Наверное, нет. – Я бывал здесь со своими отрядами. Быть может, это мы виноваты. Я… не помню такого озера, но это ничего не значит. Я много чего не помню. С какого-то момента все битвы становятся похожи. – А может быть мы. А может быть Не Минцзюэ. Теперь уже разве кто вспомнит? Хорошо, что мы смогли очистить это место, но жаль что задержались. Ханьгуан-цзюнь, кажется, ещё надеется. – А вы? Цзян Чэн отрицательно качнул головой. Лань Сичэнь вздохнул. – Да, боюсь, что надежды мало. Мне хочется верить, что он ещё зачем-то нужен своему похитителю, но ума не приложу, зачем. – У него что-то очень личное к Гусу Лань, – немного подумав, сказал Цзян Чэн. – Он не просто так пытается именно Лань Сычжуя поднять на знамёна Вэнь. Это ударит по ордену Лань. Уже ударило. Если и есть надежда, то только в том, что по мнению убийцы смерть это слишком просто. Он не был уверен в том, что это должно утешить. Вэнь Чао тоже казалось, что смерть это слишком просто, и к чему это привело их с Вэй Усянем? Но Лань Сичэнь просветлел лицом. – Вы считаете, это возможно? – Я бы не слишком надеялся. Но полагаю, что возможно. Но Цзэу-цзюнь… есть вещи и хуже смерти. – Но только смерть нельзя исправить. Цзян Чэн мог бы возразить, живое воплощение того, что это не вполне так, спало чуть поодаль, устроившись головой на груди Лань Ванцзи. Цзян Чэн старался в ту сторону не смотреть. Его одновременно и раздражало и смущало то, как открыто они показывают привязанность друг к другу. Его родители никогда не позволяли себе даже соприкоснуться друг с другом на людях. Даже совсем ещё молодые и влюблённые друг в друга Павлин и Янли были гораздо скромнее. – Ничего нельзя исправить, – неожиданно резко сказал он. – Всё что сделано, уже сделано. Лань Сичэнь кинул быстрый взгляд на Вэй Усяня и Цзян Чэн с досадой подумал о том, что он правильно всё понял. Когда он успел стать таким очевидным? – Да, верно. Нельзя. Цзян Чэну послышалось в его голосе нечто новое и он повернулся к Лань Сичэню. Тот сидел неподвижно, глядя на угли, но что-то в выражении его лица изменилось. Цзян Чэн не сразу понял, а поняв, закрыл ладонью собственное лицо. Верно его язык и вправду по-змеиному ядовит и ранит даже того, кого сам Цзян Чэн ранить не хотел. – Простите, – тихо сказал он, потому что кроме Лан Сичэня слышать его было некому. – Я сказал, не подумав. – Нет, ничего. Вы правы, глава Цзян, но с этим иногда сложно смириться. – Иногда приходится, чтобы не сойти с ума. – Жаль, что вы не сказали мне этого раньше, – Лань Сичэнь улыбнулся, но улыбка вышла бледной. Цзян Чэн промолчал. Не ему было говорить что-то Лань Сичэню. Он потратил гораздо больше года на то, чтобы вернуться к относительному здравомыслию, Лань Сичэнь справлялся вроде бы лучше, но ведь в душу другому человеку не заглянешь. Цзян Чэн подумал, что со стороны и он тогда выглядел относительно нормально. Управлял орденом, появлялся на советах… Вот и Лань Сичэнь тоже приехал, как позвала нужда, в Башню Золотого Карпа, путешествует вместе с ними и даже вступал в бой, но меч в руки берёт неохотно и достаточно неосторожного слова, чтобы нарушить его равновесие. Кто знает, насколько хорошо он справляется на самом деле. Точно не Цзян Чэн, не так уж хорошо с ним знакомый и переживающий собственное горе. – Глава Цзян, вы в порядке? Цзян Чэн с трудом оторвал взгляд от углей и снова потёр висок. – Задумался. Лань Сичэня он этим явно не убедил, но и не оттолкнул. Тот только вздохнул, но не отошёл и даже не отодвинулся. Цзян Чэн медленно выдохнул, заставляя себя расслабить сжатые челюсти, и сдался. – Просто болит голова. Очень длинный был день. Не самое страшное, что может узнать о нём глава Лань. Но если Цзян Чэн и рассчитывал, что на этом разговор и прекратится, то он ошибся. Лань Сичэнь явно понял это как разрешение говорить дальше. – Расплетите хотя бы косы, – предложил он тем же тоном, что обычно использовал Чжу Ду, и Цзян Чэн ощутил внезапную потребность закатить глаза. – Или позвольте мне помочь. – Не стоит. Цзян Чэн ответил резко, надеясь, что Лань Сичэнь поймёт правильно – раз уж он такой понятливый сегодня – и оставит его в покое, но вспомнил прошедшую ночь и то, как он сам удерживал Лань Сичэня за плечи и перешёл гораздо больше границ, чем Лань Сичэнь с его вопросами сейчас. И он ничего не сказал. Даже отстранился не сразу. Ему следовало быть благодарным за столь снисходительное отношение. – Не сочтите за обиду. Я плохо переношу прикосновения. Это объяснение, на взгляд Цзян Чэна, требовало ещё десятка объяснений, но тревога на лице Лань Сичэня тут же сменилась пониманием. – Как Ванцзи, я понял. Спасибо, что сказали. Цзян Чэн всё-таки посмотрел на прильнувших друг к другу во сне Лань Ванцзи и Вэй Усяня и искренне сказал: – Надеюсь, что нет.