Что отнято судьбой, а что подарено

Чем ближе был приём в Ланьлине, на котором Цзинь Лина должны были объявить главой ордена Цзинь и надеть на голову гуань, тем больше он чувствовал, как к этому не готов. Он в общих чертах представлял что должен делать в качестве главы и уже пробовал прикладывать к этому руку: его мало учили в Ланьлине, потому что, вероятно, Цзинь Гуанъяо рассчитывал на то, что титул унаследует его ребёнок, но довольно много – в Юньмэне, потому что Цзян Чэн, очевидно, надеялся на то же самое. Но это всё же были два разных ордена, с разными ценностями и разной историей – и уж тем более разными главами с разной манерой управления. Но несмотря на успехи на этом пути, первым, с чем пришлось столкнуться Цзинь Лину, оказались не соперники, а очень даже союзники: из тех, кто считал, что для пятнадцатилетнего мальчика гуань главы окажется слишком тяжёл. Однажды в минуту отчаяния он спросил у дяди: «а как же ты? Ты ведь был совсем немного старше меня. Как тебе это удалось?» Цзян Чэн тогда ещё не отбыл обратно в Пристань, помогал устроиться в Ланьлине в новом качестве и охранял племянника уже одним своим присутствием, а Цзинь Лин пользовался каждой минутой, проведённой наедине, и спрашивал, спрашивал, стараясь заполнить хоть какие-то лакуны в своих знаниях. Они сидели в Башне Золотого Карпа, в личных комнатах Цзинь Лина, обвешанных заглушающими талисманами, и он не боялся задавать опасные вопросы. Тем более что у Цзян Чэна свой совет, конечно, был, но ел с его рук и не смел возражать. Кого и спрашивать, если не его. – У тебя так не получится, – ответил дядя и Цзинь Лин уже собирался обидеться, но тон его казался грустным и как будто не располагал к обидам. – У меня не осталось никого из отцовского совета. Их всех сделал я. У Цзинь… у тебя часть советников пережила уже двух глав. С ними ты будешь воевать больше прочих, запомни мои слова. Старики вздорны и неуступчивы. – Ага, – очень двусмысленно согласился Цзинь Лин и фыркнул, когда дядя закатил глаза. – У тебя ноги лишние? Должно же быть в мире что-то постоянное? Особенно теперь, когда всё менялось ужасно и стремительно. Вернулся в свой Юньмэн дядя и появился снова только один раз, когда разговоры стали слишком громкими, а кресло главы пошатнулось под Цзинь Лином особенно сильно – появился с Цзыдянем, потолковал с кем нужно и снова пропал, давая ему возможность выстраивать отношения со своим орденом самостоятельно. Он исправно отвечал на письма и это было большим облегчением для Цзинь Лина, но ведь не всё можно доверить бумаге... Понемногу жизнь входила в новую колею и становилось не так сложно и не так страшно. Он писал всё реже, стараясь давать как можно меньше поводов для пересудов – и без того ходили разговоры что глава Цзян поставил во главе Цзинь свою послушную куклу куйлэй. А потом его закрутило подготовкой к торжеству. Это будет первая встреча, которую проведёт он сам – и от этого будет зависеть многое, и особенно то, как его будут воспринимать главы других орденов. Ланьлин Цзинь всё ещё называли великим, несмотря на внутренние беспорядки, и Цзинь Лин не мог позволить этому званию упасть. Цзян Чэн должно быть тоже это понимал и устранился совсем, оставив только одну отдушину – редкие ночные охоты с Лань Сычжуем и Лань Цзинъи. Выдернуло его из этого бесконечного, одновременно сложного и скучного процесса, письмо. Всё это время дядя отправлял письма с одной только печатью, предполагая, что их могут читать, и принимая эту возможность, давая понять хотя бы на этом уровне, что не ведёт никаких тайных игр. Но это пришло наглухо запечатанным, так, чтобы открыть его мог только Цзинь Лин и только при помощи ци, и содержимое его ничем не порадовало. К большому стыду Цзинь Лина, его первой мыслью было «он знает про Сычжуя». Цзинь Лин полагал, что хорошо знает дядю и не думал на самом деле, что Цзян Чэн будет представлять для Лань Сычжуя реальную опасность, но… но он вырос на Пристани Лотоса. Он даже видел в детстве кусочки старой Пристани. Слышал рассказы о том, как пришли Вэнь. Дядя мало говорил о войне сам, никогда не поддерживал разговор, и если уж он начинался, чаще всего вставал и уходил, но были и те, кто говорил много. Маленьким Цзинь Лин любил слушать рассказы о славных битвах, став старше – начал понимать скрытую, застарелую боль, с которой о них говорили. Кому как ни ему, лишившемуся в младенчестве и матери и отца, понимать? Так что хоть он и не думал, что Сычжую что-то угрожает, оставалось это «но». Он даже пробовал поговорить об этом с Цзян Чэном, но быстро отступился. Он понимал, конечно, что рано или поздно правда выплывет наружу – полностью спрятать свои секреты не смог даже его шушу, куда более умелый во всём, что касалось интриг. Куда там им с Сычжуем. И когда выплывет, и если случится так, что Цзян Чэн поймёт, что племянник давно уже всё знает, то ноги им переломают в самом что ни на есть прямом смысле слова. Ноги Цзинь Лину были ещё дороги. Однако результаты их короткого похода оказались ошеломляющими. Да, эти люди не были хоть сколько-то грозной силой, но за ними поднималась тень великого когда-то ордена и разрушительной войны, оставившей после себя пустые земли, разорённые и так густо накрытые в местах былых сражений тёмной энергией, что жить на них до сих пор оставалось невозможно: погибал рис, болели и умирали животные и люди. Цзинь Лин родился через несколько лет после окончания войны и для него она была чем-то близким, страшным, но не вполне реальным и оттого притягательным – как притягивают детей страшные сказки. Только сейчас он осознал, что она ближе, чем кажется. Может быть, полностью и не заканчивалась. Этого было слишком много для него. Цзян Чэн снова оставил его одного – и на него тут же навалился весь двор, наперебой рассказывая о том, как для Ланьлин Цзинь важно провести этот проклятый праздник, и он, не имея возможности пока объявить вслух, что появились вещи посерьёзнее, незаметно втянулся в подготовку снова. В какой-то момент Цзинь Лин буквально взмолился о том, чтобы этот день подошёл уже побыстрее, но в канун назначенной даты ему уже казалось что и демоны бы с ним, он потерпит ещё, только бы оттянуть момент ещё немного. Это был какой-то особенный страх – он всегда боялся провала, но шанса провалиться в таком важном деле Цзинь Лину пока ещё не представлялось и весь день он был рассеян, тревожен и думал только о том, сколько всего может пойти не так. О том, что он непременно что-то испортит. О том, что если и не он, то испортит кто-то другой. Не явятся музыканты, прокиснет вино, кто-нибудь (конечно же он, кто же ещё) обязательно оступится на лестнице – и много-много-много других возможных проблем. Он бы всё отдал, чтобы с ним был сейчас Цзян Чэн: дядя умел контролировать пространство и людей вокруг себя (кроме Вэй Усяня – и вот, пожалуйста, ещё один страх: что-то обязательно выкинет Вэй Усянь!), но просить он не мог, а Цзян Чэн не предлагал. Он приедет только завтра с делегацией от своего ордена, чтобы ни одна собака не сказала, что орден Цзян оказывал влияние на орден Цзинь. И чтобы ни одна собака не сказала, что юный глава Цзинь Жулань не в состоянии справиться сам. Он едва смог сомкнуть глаза ночью и подскочил в какую-то невозможную рань, с самым рассветом и не в силах больше лежать. Он быстро оделся, собрал волосы в не очень приличный для главы ордена хвост и выскочил за дверь. Обычно он уделял гораздо больше внимания своему внешнему виду, но знал, что всё равно скоро попадёт в руки слуг, которые вплотную займутся тем, чтобы он выглядел сообразно церемонии. Цзинь Лин назубок знал всё, что будет происходить днём, всю не такую уж сложную последовательность событий, но сейчас был уверен, что абсолютно точно всё перепутает. В голове была только блаженная пустота, в животе – ледяной ком. Через несколько шичэней сюда прибудут представители всех орденов. Он сам составлял списки приглашённых. Сам ломал голову над тем как рассаживать гостей. Ему помогали советом, но не давали готовых ответов, это вызывало одновременно и злость и чувство благодарности, странное сочетание, скорее неприятное своей раздвоенностью. Около кухонь, уже находившихся в разгаре работы, его поймал управляющий. Его звали Цзинь Юшэн, и он был по меньшей мере вдвое старше дяди, а потому казался Цзинь Лину глубоким стариком. – Молодой господин рано поднялся, – с поклоном приветствовал его он. – Я хочу сам всё проверить. До того, как всё начнётся. Цзинь Лин задрал подбородок ещё выше за неимением другого варианта показать, что это он тут вообще-то отвечает за всё собственной репутацией. Старик добродушно улыбнулся ему. – Позволите вас сопроводить? – Буду рад. Он ни капельки не кривил душой. По крайней мере, его беспорядочные метания по Башне приобрели какое-то направление. Цзинь Лин не знал, был ли этот человек советником при восхождении Цзинь Гуаншаня, но абсолютно точно был, когда главой провозгласили Цзинь Гуанъяо. Хорошо было иметь рядом кого-то, кто однажды уже это пережил. Они прошли по Башне, по всем местам, в которые будут допущены гости – несмотря на ранний час работа кипела, украшали залы и коридоры, добавляли живые цветы, в воздухе висел настолько густой и сладкий запах пионов, что даже слегка кружилась голова. Надо не забыть проконтролировать, чтобы перед приёмом всё хорошенько проветрили. Цзинь Лина приветствовали поклонами настолько глубокими, словно его уже объявили главой, и он понемногу успокаивался. Когда они подошли к Сияющей зале, он почти пришёл в себя. Всё было готово. Он был готов. – Хорошо, что вы появились, – сказал Цзинь Юшэн. – Хорошо, что люди вас видели. Цзинь Лин даже немного смутился, но решил признаться в том, что похвала не слишком заслужена: – Я не об этом думал. – В этом и дело, Цзинь-цзунчжу. Цзинь Лин вздрогнул и покосился на него, не понимая издёвка ли это. – Через несколько шиченей вы будете им для всех, – улыбнулся мужчина. – Я помню вашего отца совсем мальчиком. Вы очень похожи на него. Если бы он остался жив, он стал бы прекрасным главой для этого несчастного ордена. Я с радостью принесу вам присягу, молодой господин. Цзинь Лину посоветовал приблизить этого человека дядя, и он ведь ещё сомневался. За прошедшие несколько месяцев ему пришлось много переосмыслить. Теперь он немного лучше понимал Цзян Чэна в его вечной настороженности: сложно доверять, когда так много поставлено на кон. И сложно совсем никому не доверять. – Давайте проверим музыкантов, – сказал он, чувствуя, как горят щёки. Музыканты тоже оказались на месте. Они перебрасывались шутками, разбирали инструменты и повторяли отрывки из того, что планировали играть; собирались стихийно в дуэты, трио и целые ансамбли, о чём-то спорили. Цзинь Лин выдохнул окончательно. Он порывался проверить заодно и состояние главной дороги, к началу которой уже начали подгонять колесницы, но его увели обратно в Башню. Орден Ланьлин Цзинь вёл свою историю от потомка императорского рода и требования к проведению церемоний имел соответствующие. День обещал быть долгим. Цзинь Лин заставил себя позавтракать, хотя кусок в горло не очень-то лез, и отдал себя в руки слуг, ответственных за его внешний вид. Одеться соответствующим образом и тем более собрать на себе требуемую церемониалом причёску он бы, пожалуй, не смог. От Цзян Чэна он перенял страсть к красивой одежде, но от Цзян Чэна же он перенял и любимые фасоны, больше подходящие для боя, чем для праздника. Время тянулось невыносимо медленно, пока его одевали и причёсывали, наносили ароматические масла и соответствующий случаю макияж, который должен быть скрыть любые изъяны внешности. Например, маленький шрам у брови, полученный в далёком детстве. Он помнил, как спешил куда-то, споткнулся о камень и глубоко рассёк кожу на виске. Крови и слёз было много, а уже вечером он услышал, как его цзюцзю, не стесняясь в выражениях, орёт на его шушу, и испугался ещё сильнее. Он так и рыдал, пока злющий и слегка напуганный Цзян Чэн не пришёл в его комнату, не взял его на руки и не показал по секрету свой детский шрам у самого локтя… В его отражении в медном зеркале не было видно шрама и не было видно самого Цзинь Лина. На него смотрел кто-то незнакомый, с юношески нежными чертами лица, в тяжёлых светлых с золотом одеждах, идеально подогнанных по фигуре. Молодой господин в зеркале был и правда похож на хоть и юного, но главу ордена. Цзинь Лин подумал, что хорошо, сегодня днём он побудет им, но вечером после ванной обязательно посмотрит в зеркало и убедится, что снова видит себя самого. После этого он оказался на площади перед самой лестницей, ведущей к Башне. Вот тут-то он и подумал, что лучше бы его причёсывали подольше. И он и его орден провели прекрасную работу, готовясь к празднику, но теперь… теперь всё зависело только от него самого. Залы были украшены богато, но изящно, он настоял на том, чтобы бьющую в глаза позолоту разбавляли строгими линиями и свежестью живых белоснежных цветов. Кухня была готова, главная дорога отмыта и украшена, и все колесницы собраны в её начале, чтобы ни одному ордену, неважно какого положения, не приходилось ждать слишком долго. Цзинь Лин выдохнул: вдалеке показалась первая колесница. Шествие начиналось с дороги, ведущей к Башне. Богато украшенные повозки сопровождали музыканты и адепты, всегда готовые рассказать гостям об истории ордена. Ланьлин Цзинь помнил свои корни и не забывал своих предков: вдоль дороги красовались мозаики и барельефы, рассказывающие о самых прославленных героях ордена и, конечно же, о каждом его главе. Цзинь Лин выдержал целую битву, отстаивая четыре мозаики, посвящённые Цзинь Гуанъяо. Чем бы ни закончилось его правление, он много лет был главой ордена и далеко не худшим из них. Цзинь Лин помнил – и никогда, наверное, не забудет – ощущение золотой нити на шее, собственную беспомощность и отчаяние в глазах Цзян Чэна… но так же он помнил и нежные руки, утешавшие его, когда он был совсем ребёнком, помнил, кто подарил ему Фею. Он не знал теперь, любил ли его на самом деле Цзинь Гуанъяо или это было просто прекрасной ложью прекрасного лжеца… но знал что сам он его любил и эти пятнадцать лет всё ещё были сильнее одной ночи в храме Гуаньинь. Цзинь Лин старался не думать об этом слишком много: от размышлений про шушу начинала болеть голова. Он знал, что однажды неизбежно придётся встретиться с этими мыслями, но малодушно откладывал: потом, потом, когда не будет так свежа рана. И уж точно у него не было на это времени сейчас. – Орден Цинь из Лаолин! Цзинь Лин вежливо поклонился первым прибывшим гостям. Родной орден его тёти и его союзники, это сулило удачу! Юньмэн Цзян прибыл четвёртым по счёту. Цзян Чэн наверняка предпочёл бы быть здесь ещё вчера, и Цзинь Лин бы принял, тем более что дяде в предстоящей церемонии была отведена важная роль, но тот предпочёл соблюсти вежливость. Цзинь Лин ещё издалека разглядел колесницу, на которой стоял дядя в парадных одеждах со своей свитой. У него потеплело на сердце: Цзян Чэн взял с собой всех людей, которые были с Цзинь Лином с самого его первого дня на Пристани Лотоса – значит, оставил орден на своего второго помощника, огромная жертва, если знать дядю. Он видел среди адептов ордена слегка напуганных и одновременно восхищённых женщин, заботам которых вверили его четырёхлетнего, когда он впервые появился на Пристани. Ни разу, между прочим, не заклинательниц. – Цзян-цзунчжу, – низко поклонился он, гораздо ниже, чем требовали приличия. Цзян Чэн вернул поклон, его свита поклонилась одновременно с ним. Все они были одеты в дорогой фиолетовый шёлк и выглядели достойно и императорского двора. Цзян Чэн мало говорил о богатстве своего ордена, но любил его демонстрировать, не так очевидно как Цзинь вечным золотом, но понимающий человек всё видел. Однако сам глава выглядел не слишком хорошо, бледный и мрачный больше обычного. Цзинь Лин отметил это даже через проносящиеся по разуму вихри беспокойства. (Что ещё может пойти не так? Вот тебе ещё повод для волнения, Цзинь-цзунчжу, справляйся с этим как знаешь) Дядя выпрямился, чётко развернулся и повёл своих людей в отведённый им участок площади. При Цзинь Гуянъяо это место занимал Гусу Лань, а Лань Сичэнь занимал почётное место рядом с главой Цзинь. Теперь всё менялось. Гусу Лань прибыли через сяоши, не последними, но и не в числе первых. На повозке неподвижно, словно нефритовая статуя, стоял Ханьгуан-цзюнь – и Цзинь Лин почти огорчился. Он понимал, что ради него Цзэу-цзюнь из уединения не выйдет и тем более не поедет в Башню Золотого Карпа, в которой до сих пор всё напоминает о Цзинь Гуанъяо... но всё-таки Цзинь Лин предпочёл бы видеть здесь Цзэу-цзюня. Ни для кого не было секретом, что Ханьгуан-цзюнь демонстративно не любит Ланьлин, ни для кого не были секретом их напряжённые отношения с главой Цзян. Цзинь Лин ощущал и хорошо скрываемую неприязнь к себе самому, и даже если сознавал, чем она вызвана, не хотел испытывать её лишний раз. Но рядом с Ханьгуан-цзюнем стоял Вэй Усянь, и что ещё лучше – за его спиной он даже издалека угадал среди прочих адептов Лань Сычжуя и Лань Цзинъи, и это примиряло его с присутствием кого угодно вообще. – Орден Лань из Гусу! Ханьгуан-цзюнь поклонился вежливо, но холодно, и поклон его был отмерен тщательно - ни на фэнь больше, ни на фэнь меньше положенного. Его люди поклонились с ним, и только засмотревшийся на что-то Вэй Усянь на мгновение опоздал и поспешно догнал остальных – длинный хвост чёрных волос смешно перелетел через плечо и едва не коснулся земли. Цзинь Лин ответил тем же и заметил, как Ханьгуан-цзюнь, двинувшись на отведённое ордену Лань место, бросил недовольный взгляд в сторону Цзян Чэна. Цзинь Лин обеспокоенно посмотрел на дядю, но тот не заметил. Он подчёркнуто смотрел в другую сторону, на высаженные у лестницы пионы, а едва появилась следующая колесница, перевёл взгляд на неё. – Орден Не из Цинхэ! Цзинь Лин оторвал взгляд от Цзян Чэна и поклонился Не Хуайсану. Когда кажущийся бесконечным поток колесниц иссяк, Цзинь Лин в сопровождении своих людей двинулся по лестнице вверх, одёргивая себя от того, чтобы обернуться через плечо. За ним текла разноцветная человеческая река и ему было немного жаль, что он не увидит этого наверняка величественного зрелища, но правила предписывали ему двигаться ровно вперёд, не слишком быстро, чтобы не утомить идущих следом, и не слишком медленно, сохраняя подобающую осанку и не оглядываясь назад. Цзинь Лин считал это самым сложным местом во всей церемонии. Непривычные длинные тяжёлые одежды раздражали его с самого начала, на лестнице начали нешуточно мешать, а подобрать подол было нельзя. Он с тоской подумал о том, что его ждут ещё два комплекта одежд, и каждый следующий сложней и богаче другого; последнее одеяние было расшито золотой нитью настолько плотно, что едва гнулось, Цзинь Лин ещё на примерке решил, что в нём невозможно будет нормально дышать. Скоро проверит на деле. Он полностью сконцентрировался на том, чтобы не наступить на ткань и не опозориться прилюдно, и так погрузился в размеренные шаги, что удивился, когда место очередной ступеньки его встретила ровная площадка. Он с чувством редкого облегчения вышел на неё и двинулся в глубину башни по широкому украшенному коридору и с удовлетворением отметил, что музыка, от которой у него начинала болеть голова, здесь была слышна меньше, а ещё – что проветрить всё-таки успели. Он был Цзинь по рождению и медовый аромат пионов сопровождал его с самого младенчества. Цзинь Лин любил этот запах, но когда в одной зале собирали сотни цветов, он становился удушающим даже для него, что уж говорить про непривычных гостей. Цзян Чэн, любивший свои озёра и ветер с воды, после Советов всегда проходился по этому поводу, и чем дольше длился Совет, тем более недоброй была его речь. Цзинь Лин не собирался давать ему повода. Он прошёл по Сияющей зале, вступил на приподнятую над полом платформу, на которой стояло резное кресло, и наконец-то обернулся лицом к гостям. Первым, кого его взгляд выхватил из толпы, был Цзян Чэн. Дядя коротко одобрительно кивнул, не поменявшись при этом в лице, и Цзинь Лин, глубоко вздохнув, поприветствовал собравшихся. – Орден Цзинь из Ланьлина рад приветствовать в Башне Золотого Карпа почтенных гостей, мастеров мира совершенствования, и счастлив разделить с ними значимое событие, – начал он и был горд уже тем, что его голос не дрогнул на первых же словах. – После потрясений последних лет орден Цзинь рад вновь открыть двери союзникам и соратникам, чтобы поднять чаши за долгие годы мира и процветания… Текст был заранее согласован с советниками и заучен, и к середине Цзинь Лин осмелел достаточно, чтобы позволить себе немного ослабить внутреннее напряжение. Сесть хотелось смертельно, но вместо этого Цзинь Лин выпрямил спину ещё сильнее. Они подходили к ключевому моменту этой церемонии. Самым тонким моментом в принятии должности был и оставался его возраст. До совершеннолетия Цзинь Лину было ещё долгих пять лет, он не носил ещё гуань и не имел права отдавать приказы. Именно поэтому в последний раз в Ланьлин был вынужден приехать Цзян Чэн с искрящимся Цзыдянем. Тогда он, убедившись, что предупреждение дошло до адресата, заперся с управляющим и долго обсуждал с ним сложившуюся ситуацию. Потом позвали и Цзинь Лина и беседовали чуть ли не до сумерек. Идею с регентством отложили сразу, через пять лет даже поддержка со стороны ордена Цзян не гарантировала того, что должность вернётся к Цзинь Лину. Потом они обдумывали возможность совершить церемонию Гуань Ли до всех торжеств, но в итоге решили: чтобы не давать повода для пересудов и тем более попыток переворота, церемония пройдёт перед лицами глав всех имеющих значение орденов. Пусть преждевременная, но она формально признает его взрослым и даст возможность принять гуань главы. Тогда это казалось такой хорошей идеей… У Цзинь Лина внезапно перехватило дыхание. Даже Сычжую, старшему среди его друзей, гуань наденут только в следующем году, и понимание этого почему-то сейчас оказалось более сокрушительным, чем понимание того, что утром проснётся уже не Цзинь Лин, а Цзинь Жулань, Цзинь-цзунчжу. Заметив его замешательство, Цзян Чэн вышел вперёд и заговорил, отвлекая внимание на себя. Как единственному кровному родственнику Цзинь Лина ему предстояло провести для него Гуань Ли. Ради торжественного случая он даже изменил любимым цзяньсю и широкие роскошно вышитые рукава свисали к полу. Цзян Чэн одёргивал их и прятал в них кисти и Цзинь Лин понял наконец, что и он тоже волнуется. Это удивительным образом успокоило самого Цзинь Лина и он обозначил поклон, признавая старшинство. Цзян Чэну подали воду, он медленно омыл руки – его пальцы мелко вздрагивали от напряжения. Немногим раньше он признался Цзинь Лину, что никогда не думал, что ему позволят проводить для него церемонию; всегда считалось, что это будет Цзинь Гуанъяо – старший по возрасту и представитель того же ордена. Старейший из адептов Ланьлин Цзинь, убелённый сединами заклинатель, про которого поговаривали, что он перешагнул столетний рубеж ещё до войны, передал Цзян Чэну футоу и тот уверенно принялся закреплять его в волосах племянника. Цзинь Лин успел испугаться, что будет, если он сделает что-то неправильно, но быстро вспомнил, что сама церемония для Цзян Чэна не в новинку: он много раз проводил её для своих адептов из сирот. Всё с такой же ровной спиной Цзинь Лин вышел из зала, чтобы сменить платье – его ждали несколько слуг, чтобы помочь как можно быстрее сделать это и не сбить нечаянно футоу с головы – и вернулся к Цзян Чэну. Первая паника прошла, он мог нормально дышать и смотреть на окружающих, и видел, что Цзян Чэн тоже открыто оглядывает толпу, утверждая себя в роли защитника – или уже союзника? – и стараясь подметить, есть ли недовольные. Этот наряд нравился Цзинь Лину меньше всего – первый был светлым с золотой нитью, последний – скорее золотым с редкими проблесками ткани основы, этот же – нечто среднее. Радовало только то, что это ненадолго. Цзян Чэн закрепил на его волосах следующий убор и он снова ушёл, чтобы вернуться в роскошных – быть может чрезмерно – одеяниях истинного главы. Цзян Чэн последний раз тронул его волосы, и незаметно ласково коснулся пальцами обнажённой шеи. Он редко позволял себе ласку и Цзинь Лин знал, что постарается оставить в памяти это прикосновение. Цзян Чэн отшагнул в сторону и поклонился Цзинь Лину, на этот раз как равному – и в толпе зашумели. Цзинь Лин мало обратил на это внимания: он как раз боролся с желанием потрогать сложную конструкцию на голове. Цзян Чэна тем временем сменил старейший адепт Цзинь и начал свою речь. Цзинь Лин воспользовался этим и ушёл в себя, стараясь подчерпнуть из значительно обмелевших запасов уверенности. Одеяние оказалось ровно настолько же тяжёлым и душным, насколько он и предполагал. Он устал стоять на одном месте и только надеялся, что ему удаётся сохранить подобающую величественную позу. Он так долго отрабатывал её перед торжеством! Было бы обидно всё испортить. Из размышлений Цзинь Лина вывело очередное прикосновение к волосам. Теперь в причёске закрепляли золотой гуань главы. Больше никто его трогать сегодня не будет – к счастью, потому что из-за пудры, неудобной тяжёлой одежды и множества непривычных прикосновений и оттягивающих волосы украшений ему уже сейчас хотелось только одного: ванны. Как хорошо будет смыть всё это с себя! По залу пронеслись овации и Цзинь Лин спиной отступил к креслу и наконец опустился в него. Золотая нить в вышивке заметно скрипнула, ощущение было такое, будто он сидит в доспехе. Но хотя бы сидит! Теперь, когда он был главой не только на словах, перед креслом выстроились командиры Ланьлин Цзинь – вместить всех адептов не смог бы ни один зал – и поклялись ему в верности. У Цзинь Лина перед глазами уже слегка плыло, и он только кивал, не вслушиваясь в происходящее. Вот они преломили луки в знак клятвы и слитный хруст дерева раскатился по зале – кивок. Вот они поклонились ему – кивок. Вот потекли бесконечной вереницей подарки от каждого клана из присутствующих. Он думал, что ему сложно будет просидеть в кресле столько времени. Как бы не так! Он едва успел передохнуть, когда поток наконец иссяк, и он, поднявшись с кресла, хлопнул в ладоши – тут же ударили в гонг и это стало сигналом к тому, чтобы начали выносить столы. Закончилось время для церемонии. Пришло время для пира. К нему подвели Фею в широком ошейнике с бубенцами и золотистой попоне и собака гордо уселась рядом с ним. Цзинь Лин запустил пальцы в густую шерсть и подумал, что рядом с ней он готов продержаться остаток дня и не умереть. Фея деликатно лизнула его руку. Ей не нравились бубенчики на ошейнике, они звенели прямо в чувствительные уши при каждом шаге и предупреждали о её появлении всю округу. Цзинь Лин надевал на неё этот ошейник уже несколько дней подряд, чтобы привыкла. В первый день Фея разогнула его об угол практически сразу. Во второй – счесала лапой несколько бубенчиков. Он немного опасался, что она и теперь что-нибудь сотворит, но Фея сидела смирно, лишний раз давая понять, что ума у неё больше, чем у некоторых людей. Перед Цзинь Лином установили стол и тут же потянулись слуги. Ему даже поставили вино – конечно, теперь он считается взрослым, кто бы обнёс на пиру главу клана! Он хотел попробовать, хотя бы для того, чтобы уесть Лань Цзинъи, но посмотрел на Цзян Чэна и не стал. Вместо этого взял со стола булочку с мясной начинкой и украдкой сунул Фее. Она не отказалась, аккуратно взяла лакомство и, проглотив, заинтересованно потянулась к столу. – Нельзя, – напомнил он и собака вздохнула и свернулась у его ног. Цзинь Лин хотел бы воздать должное кулинарному мастерству, которым Ланьлин вообще-то славился, но кусок ему в горло до сих пор не шёл. Он утащил несколько пирожных, но ими и ограничился, и пока проголодавшиеся за время пути и церемонии гости утоляли голод, развлекался тем, что подкармливал Фею и разглядывал потихоньку залу. Если кто-то и был недоволен его восхождением или длинной церемонией, то едой довольны были все. В зале постепенно становилось шумно – слегка захмелевшие гости смело заводили разговоры и Цзинь Лин, вспомнив наставления дяди, обратился в слух, стараясь уловить настроения в зале. Было сложно, голоса тонули в общем гуле, слова становились плохо различимы. Говорили все, лишь адепты Лань ели в торжественном молчании. От их столов долетал только пронзительный голос Вэй Усяня. Цзинь Лин поневоле взглянул туда и тут же встретился глазами с Сычжуем. Тот послал ему нежную улыбку и снова опустил глаза с миске, чтобы не увидел Ханьгуан-цзюнь. На их столах не должно было быть вина – Ланьлин Цзинь уважал правила союзников, но перед Вэй Усянем, тем не менее, кувшин стоял. Интересно, когда он успел разжиться вином и, главное, у кого… Дядя же напротив, не пил совсем – он сидел неподалёку от Цзинь Лина и тот мог видеть, что его кувшин запечатан – и почти не ел. Он склонился к сидящему по левую руку от него Чжу-дайфу и о чём-то с ним очень тихо говорил. Цзинь Лин даже с помощью ци не расслышал о чём, но разговор явно был приятным, дядя сидел расслабленно и даже иногда улыбался. Но Цзинь Лин всё равно отметил: оба приближённых Цзян Чэна старались держаться между ним и столиками Лань. Вэй Усянь же нет-нет, да и кидал в сторону Цзян взгляды, смысл которых Цзинь Лин не мог понять, но чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Цзян Чэн и так-то сдержанностью не славился, но Вэй Усянь обладал уникальным талантом выводить его из себя. Цзинь Лин не мог похвастаться тем, что тогда в храме Гуаньинь понял все… но и того что понял было достаточно, чтобы не хотеть их встречи сейчас. Он, может быть, где-то глубоко в душе и надеялся на их примирение – хотя бы из мелочного желания не разрываться между ними двумя, и потому что – теперь он знал точно – его мать хотела бы этого… но точно не тогда, когда один уже наполовину пьян, а второй и так ведёт себя странно. Через какое-то – не слишком долгое, к большому сожалению Цзинь Лина – время пир начал превращаться во всеобщее стихийное движение. Люди вставали из-за столов, находили знакомых, искали беседы, а кто-то уже и спора. Цзинь Лин заранее выбрал людей из своих приближённых, задачей которых было не допустить возможных ссор и тем более драк. И в Цинхэ и в Облачных Глубинах он присутствовал в составе делегации от Цзинь и в полной мере удостоверился в том, что всё, что Цзян Чэн говорил о неуступчивых склочных стариках – чистейшая правда. Конечно, хорошо бы было контролировать всё самому, но к нему подходили для того чтобы поздравить, переброситься парой слов, в которых Цзинь Лину то и дело мерещилось двойное дно. Он едва успевал оглядываться по сторонам. Однако идущего к нему главу клана Яо он, к счастью, не пропустил и сделав вид, что не заметил, пошёл искать спасения у Цзян Чэна. Его глава Яо всё-таки побаивался. – Цзинь-цзунчжу, – улыбнулся дядя, оторвавшись от разговора с Лэй Бином, и на этот раз это не прозвучало как насмешка. – Спаси меня, – сразу же перешёл к делу Цзинь Лин. – Глава Яо ищет меня и он действительно ужасен. – О, ты начинаешь понимать, – фыркнул дядя, и Цзинь Лин даже немного успокоился: он явно был в недурном настроении для такого длинного дня. – Но тебе всё равно придётся с ним поговорить. – Зачем? Я вообще не понимаю, почему с такой репутацией он сидит так высоко. – Он полезен. Нет, серьёзно. Посмотри на него сейчас, он у столов Не, разговаривает с Не-цзунчжу, видишь? Верховного Заклинателя объявят только завтра, и пока только Великие кланы знают, что это будет Не Хуайсан, но глава Яо уже наводит мосты. У него нет ни единой свежей мысли в голове, но потрясающее чутьё, когда речь идёт о том, куда качнётся общественное мнение. Цзинь Лин не удержался и обернулся. Глава Яо и в самом деле беседовал о чём-то с Не Хуайсаном. Тот отвечал с неизменной рассеянной улыбкой, но веер в его руках неустанно работал, то прикрывая лицо, то приоткрывая на миг. – Ты поддержал Не Хуйсана, – вспомнил Цзинь Лин. – Да, – кивнул Цзян Чэн с каким-то нехорошим предвкушением. – Жду не дождусь, когда они поймут. – Что? – Они думают, что будут им управлять. Но Не Хуайсана рискованно недооценивать. Будь с ним очень осторожен. – Вэй Усянь мне то же самое говорил, – ляпнул Цзинь Лин, не подумав. Цзян Чэн скривился, как от боли, но моментально взял себя в руки. – Он не такой идиот, каким иногда кажется. – Я не знал, что он приедет, – невпопад то ли посочувствовал, то ли извинился Цзинь Лин. – Ничего. Я переживу. – Цзюцзю, ты в порядке? Цзян Чэн непонимающе посмотрел на него, потом покосился на Чжу Ду и тот, ухмыльнувшись, вскинул руки ладонями вверх: мол, я тут ни при чём. Цзинь Лин поспешно добавил: – Ты даже не пьёшь, я же вижу. И ни разу не пообещал сломать мне ноги. Выражение лица Цзян Чэна слегка смягчилось. – Невежливо угрожать главе другого ордена на людях, – хмыкнул он, выделив голосом это «на людях». – Что же до вина… Первое правило обращения с вином: не уверен, не пей. Мне бы здорово влетело от а-цзе за такие советы, но возьми как-нибудь своих Ланей и пару бутылок и выясни, какое количество ты можешь выпить и остаться при здравом рассудке. Запомни это количество. Пригодится. – И ты не уверен? – с лёгким недоверием в голосе переспросил Цзинь Лин. Цзян Чэн нашёл взглядом Вэй Усяня. – До отвращения. – Прошу прощения, что мешаю, – раздался за плечом голос Не Хуайсана, – но это буквально вопрос жизни и смерти. – Не-цзунчжу, – поклонился Цзинь Лин, – что-то произошло? – Нет-нет, – Не Хуайсан улыбнулся ему, – всё идёт прекрасно. Но Цзян-сюн, я прошу помощи. Спасите меня от главы Яо. – Вы издеваетесь? – мрачно спросил Цзян Чэн, а Цзин Лин едва не рассмеялся вслух. – Тогда я вас оставлю, – фыркнул он. – Пожертвую собой ради спокойствия гостя. В конце концов, вы попались ему вместо меня. Цзинь Лин, всё ещё посмеиваясь, отошёл, а потом ему в голову пришла великолепная идея. – Фея, – позвал он. – Где цзюцзю? Иди к нему. Фея махнула хвостом и бодрой рысью двинулась к Цзян Чэну. Он её обожал и баловал даже больше, чем племянника, она точно знала, что там ей перепадёт что-то вкусное. А Цзинь Лин будет спокоен: пока рядом с дядей увивается духовная собака, Вэй Усянь не осмелится к нему подойти даже пьяным. Когда этот день подошёл всё-таки к концу, Цзинь Лин чувствовал себя так, словно не на пиру сидел, а его били палками с утра и до вечера. Он, стараясь избегать встреч – а значит и неизбежных разговоров, – добрался до своих покоев, в которых его уже ждала большая ванна с горячей ароматной водой и даже застонал от облегчения, стаскивая с себя надоевшую церемониальную одежду. Очень сытая и очень сонная Фея потянулась и прыгнула на кровать. Цзинь Лин же исполнил то, о чём мечтал значительную часть вечера – с головой окунулся в воду и ожесточённо потёр лицо, смывая пудру. Он ненавидел ощущение грязи на коже и несмотря на то, что проводил на Пристани Лотоса всего несколько месяцев в году, любил воду. Невозможно её не любить, когда до глубоких озёр – руку протянуть. Цзян Чэн любил говорить, что научился плавать раньше, чем ходить. Цзинь Лин, конечно, ходить научился раньше – он очень смутно, но помнил свои первые шаги по мосткам Пристани – но пловцом был весьма недурным и очень скучал по озёрам. В Башне Золотого Карпа были обширные купальни, но это всё-таки не то, что открытая вода… Когда он отмылся наконец от всех впечатлений дня и насмотрелся на себя в зеркало, уверяясь, что остался прежним, Фея уже свила гнездо из одеяла и мирно спала. Цзинь Лин забрался к ней и свернулся рядом, прижавшись щекой к шерсти, как засыпал уже много раз, когда чувствовал себя печальным или одиноким. Он приобнял собаку. Её бока мерно поднимались и опадали в сонном, успокаивающем ритме. Цзинь Лин отчего-то рассеянно припомнил, как его вечные недруги, другие мальчишки, любили громко заявить, что от него пахнет псиной. Как будто это могло быть оскорблением. Завтра тоже будет сложный день. Первый Совет, на котором он будет присутствовать в качестве главы Ордена и первый Совет, который он принимает сам. С одной стороны, легче – меньше церемоний и меньше цена за мелкие нарушения. С другой – сложнее, нужно будет принимать решения, а не просто следовать заранее составленному плану. Цзинь Лин хотел обдумать что будет говорить завтра на Совете, но глаза слипались и он так и уснул, с мыслями о делах ордена в голове, устроившись щекой на тёплом боку собаки.