Libértas

— Кармен, сыграем в прятки? — Ш-ш, — сердито шипит на него светловолосая и такая же светлоглазая, как будто умытая родниковой водой, Кармен. — Отбой через полчаса, уже поздно! — Да никто нас не заметит! — подначивает Харумаса. Ему шесть, и кажется, что эти бестолковые взрослые никогда в жизни не разгадают их шалости. — В этом и смысл! А Кармен садится на кровати, подгибает тонкие ноги-веточки и серьёзно, как-то даже по-взрослому, смотрит на него своими родниковыми глазами. Ей восемь, но она ведёт себя так, словно старше Харумасы лет на десять, пф! — Ты что, не знаешь, что случилось с Томом? — Который из десятой палаты? — А Харумаса заинтересовывается. В больнице не то чтобы много развлечений, и послушать таинственную историю от соседки по палате — почему бы и нет? — Его же выписать должны были. Без разрешения он плюхается рядом с Кармен, и она недовольно морщится, но не прогоняет его. — Говорят, он плохо себя вёл и его перевели в особую палату в подвале. А там знаешь что? — Её глаза округляются, а голос начинает свистеть не то от надвигающегося приступа кашля, не то от волнения. — Морг! — Воу! — Харумаса отшатывается, но тотчас же подсаживается ближе и с жадностью ловит каждое её слово. — Его разделили на органы, прямо так, заживо! — А у Кармен хорошо получаются низкие интонации, и от её голоса становится неуютно. Харумаса косится на её одеяло, но не решается завернуться в него. — И продали на Чёрном рынке! — Что за Чёрный рынок? — морщит нос Харумаса. — Не знаю, — нехотя признаётся Кармен и обхватывает себя руками. — Может, он там же, в подвале и темноте, поэтому так и называется? Будем баловаться — с нами поступят так же! — Да ну, перестань, — отмахивается Харумаса и спрыгивает с кровати, подходит к двери и выглядывает в коридор. — Ему стало лучше — выписали, вот и всё. Коридор пуст, медсестёр не видно, но Харумаса закрывает дверь. На всякий случай. — «Стало лучше»? — как-то невесело смеётся Кармен. — Ты же знаешь, что с нашим диагнозом… — Ладно. Не хочешь играть в прятки, так и скажи! — ворчит Харумаса и возвращается в свою постель, кутается в одеяло. Настроение веселиться пропало. Вот же вредная девчонка! Он слышит, как она возится в кровати и ищет место поудобнее. В последнее время Кармен донимают боли, и расшевелить её поиграть становится всё труднее. А Харумаса закрывает глаза, старается не думать об исчезнувшем Томе и о том, почему после выписки тот не написал ни одного письма; ни Том, ни Надин, ни даже чрезмерно общительный и гиперактивный Генри — никто. Но сон не идёт. Это был последний день, когда он видел Кармен. В палате проснулся он уже в одиночестве — и ни на один из многочисленных вопросов ни медсёстры, ни мастер не ответили: ни о Томе, ни о Кармен, ни о том, а правда ли в подвале есть страшный Чёрный рынок и перепело… питекантропо… патологоанатом, во! с большим ножом. Мастер тогда ласково потрепал его по волосам и сказал, что у Харумасы богатое воображение. Деталь, нюанс, которую легко не заметить — но Харумаса отчего-то заметил, зацепился за неё, — в глаза он не смотрел, хотя обычно не избегал прямого контакта. Мастер ему лгал. Что же, сколько себя помнил, Харумаса был пленён кошмарами, и иногда он видел этот пустой больничный коридор, во сне кажущийся бесконечным, видел блеск хирургической стали, но чаще — искажённые линии конечностей эфириала взамен собственных. А сейчас, отбиваясь от медбратьев в полуподвальном помещении, тёмном и стерильно чистом, он словно бы оказался перенесён в давний детский страх. Ему это снится — тугие ремни перехлёстывают запястье. Это не может быть правдой — второе тоже оказывается затянуто грубой кожей; хрустят зубцы металла, фиксируют ремень неподвижным, и вместе с ним — руку Харумасы. Никакого морга в больнице не было — был. Годами позже Харумаса стал понимать, что «выписанные дети» на самом деле умирали. И Том, и Кармен, и многие другие. Им повезло меньше, чем ему. Их организм сдался раньше, чем его. Вот только Харумаса не намерен сдаваться вовсе! — Сволочь, да не брыкайся ты! — ругается один из медбратьев, которому от Харумасы достаётся коленом. — Вроде мелкий, а силы как в эфириале под коррозией. Чем вас там в ССК кормят? — Ублюдками вроде тебя, — тотчас же огрызается Харумаса, бьёт ногой повторно. — Щёлкаю таких на завтрак, обед и ужин! А объедки приношу коту. — Я зашью тебе рот! — Если не боишься остаться без пальцев! На отдалении слышится смешок капитана Катаямы, а медбрат сердито сопит и наконец фиксирует его лодыжку зажимом, следом — вторую. И Харумаса оказывается полностью обездвижен. Он напрягает руки и ноги, бьёт ими, но ничего, кроме слабого трепета, не получается. Неудивительно: эти ремни выдерживали силу беснующихся эфириалов, куда уж ему до них! Нет, ближе, конечно, чем любому из присутствующих, но всё же. Тело горит, как в приступе лихорадки, а стылое железо под спиной не приносит облегчения. Но его уже никто не трогает: ждут, когда он выдохнется и прекратит рваться прочь. А Харумаса не может остановиться. Ремни больно врезаются в кожу, а сам он мечется, задыхается. Но вот ножницами с него умело срезают бинты, оголяют рану на плече — и грязно-зелёные разводы заражения, как плесень, окаймляют её контур; напластываются на кожу бугристым, с кристаллическими гранями. Отливают гранатовым. Харумасу против воли передёргивает. Супрессор. Ему нужен супрессор немедленно! Но загорается лампа, глаза заливает белым светом, как краской, и Харумаса щурится, часто моргает сквозь слёзы. Поворачивает голову и взглядом находит доктора Кендзи. Тот неспешно обрабатывает руки, надевает перчатки. Клеёнчатый фартук уже блестит на его животе толстой плёнкой. Если присмотреться, можно различить на нём выцветшие пятна жидкого эфира, заменяющего эфириалам кровь. И ломкая дрожь пробирает Харумасу отнюдь не из-за холода секционного стола. — Ну что же вы, юноша, не смотрите на меня так, — разводит руки в притворном сочувствии доктор Кендзи. — Разве вы не испытываете воодушевления, оттого что ваше имя окажется вписано в учебники истории? — Да ну? А я думал, ваше имя, — нервно скалится Харумаса и бьёт ногой; увы, тщетно. Жёсткий фиксатор не позволяет лодыжке сдвинуться с места. — Чем вы здесь вообще занимаетесь? И почему Персефона? Почему сейчас? — Видите ли, любезный друг, Персефона была выбрана нами ещё с истоков зарождения проекта, несколько лет назад. — Доктор Кендзи улыбчив, в приподнятом настроении. И Харумаса согласен слушать его величавые бредни — что угодно, хоть сборник анекдотов времён старого Риду! — только бы отсрочить знакомство с его скальпелем. И с зажимами. И с… это что, костный трепан?! — Мы работали усердно и старательно, достигли небывалых вершин! И чем ближе мы подбирались к цели, тем активнее каверна реагировала на наши… назовём это так: вмешательства в её экосистему. И в какой-то момент она коллапсировала и дала экспансивный рост. — Потому что вы потрошили эфириалов направо и налево и дестабилизировали её эфирный фон, да? — Ему бы не дразнить человека, в чьих руках находится его жизнь, но удержаться не получается. — Очень умно. Дребезжат колёсики передвижного стола с инструментами, а Харумаса вонзает ногти в край секционного стола, больно вжимается ими в металл. Взгляда от доктора Кендзи он не отводит. — Ну-ну, не «потрошили», а «изучали их метаболизм в условиях повышенного стресса», не стоит подменять понятия. — Доктор Кендзи на выпад не сердится. Запястьем он чешет нос, поправляет маску — и неспешно подходит к столу с инструментами. Кладёт ладонь на край салфетки, но не отбрасывает стерильную ткань; он замирает, будто разом погрязнув в размышлениях, и медленно поворачивается к Харумасе. — В конце концов каверна разрослась, поглотила приграничную базу военных — а мы выждали время, переместились в неё. К чему бы ей пустовать? Оборудовали лаборатории, установили охранные и сигнальные сооружения: те же камеры, верно, юноша. Мы знали, что рано или поздно активность каверны будет замечена, и мы были готовы к визиту Собеза. Но… — Он с досадой щёлкает языком, комкает в ладони край салфетки. И этот жест Харумасе очень, очень не нравится. — Вместо них пришли вы. — Было подозрение на дестабилизацию эфирной активности из-за зарождения нового эфириала, — быстро делится Харумаса, боковым зрением отмечая, что приготовления к… что бы они ни планировали с ним сделать, подходят к завершению. Нужно увлечь доктора Кендзи разговором ещё немного. Ещё немного выиграть времени для Белль и для самого себя. Ох, очень нужно. — А ещё вы наследили: неоднократно были отмечены следы шин вездеходов, ведущие в каверну. Кто-то регулярно посещал Персефону. Ну, мы и получили приказ проверить её полностью. — Ваше появление стало неприятным сюрпризом, — с неудовольствием кивает доктор Кендзи. — Собез? Сколько угодно, но «Секция 6»… Знаете, юноша, если бы вы чуть не погибли и «Секции 6» не пришлось срочно отступить, нас могли бы рассекретить уже тогда. Мы понимали, что вы вернётесь, и не стали рисковать. После вашего первого захода в каверну мы расставили взрывчатку, подчистили что смогли и подорвали входы. Сымитировали спонтанный коллапс каверны. И стали внимательно присматривать за вами. Но вы, конечно же, сразу установили техногенную причину взрывов. — И доктор Кендзи тяжело свешивает ладонь, оставляет стол с инструментами и подходит к Харумасе. Его лицо непроницаемо, а предвкушающие ноты в голосе уже сменились усталым негодованием. — Три дня мы дышать боялись, потому что вы — да-да, особенно вы, юноша — буквально по нашим головам топтались. Сказать по правде, мы ожидали проблем от Цукисиро, но… — короткий смешок, взмах руки назад, к двери, где остались Белль и капитан, — знаете, капитан Катаяма даже предлагал устранить всех вас на месте, но гибель личного состава привлекла бы к каверне ещё больше внимания К.У.Л.А.К.а. Уж простите, мой милый друг, но вы сами виноваты. — Ещё одним взмахом руки доктор Кендзи подзывает к себе медбрата. Тот безмолвно, как если бы уже зная, какой приказ последует, снимает перчатки и проходит к доктору; Харумаса провожает его настороженным взглядом. — Нужно было оставить Собезу их работу. Обмануть рядового служителя закона нетрудно: пока они устанавливали камеры и фото-ловушки, мы уже наблюдали за ними через свои. Они были как на ладони с самого начала. Они не ожидали продвинутой техники и не искали её. А рослый плечистый медбрат уже роняет на Харумасу бледную тень, и доктор Кендзи прерывается. Он отдаёт ему короткие инструкции шёпотом. Медбрат же бросает равнодушный беглый взгляд в сторону Харумасы, кивает. И покидает операционную. Доктор Кендзи тем временем берёт флакон с кожным антисептиком, повторно обрабатывает руки — от резкого запаха хочется чихнуть. Или зайтись в приступе лающего кашля. Громкого, безудержного и как будто разрывающего лёгкие, такого, чтобы багряным плеском — и на потолок, и на стены, и на лоснящееся холёное лицо доктора. Флакон с антисептиком почти пустой, его дно беззвучно опускается на стол рядом с головой Харумасы. Харумаса сжимает зубы, медленно сцеживает воздух. Он не доставит им удовольствия видеть его панический срыв. Нет уж, не-а, никогда. Тем более Белль смотрит! — Довольно часто каверны наводнены рейдерами и всяким отребьем, не так ли? — А доктор Кендзи снова улыбается: он бодр и воодушевлён, уже вернул себе приподнятое настроение. Сломать ему нос хочется как никогда остро. Или расшибить лоб. — Кому пришло бы в голову выискивать настоящих учёных? А мы спокойно продолжили бы работу. Никто не ищет там, где уже было обыскано. Но не вы, юноша, верно? — И вновь это лживое сочувствие, змеиный яд, раскатанный по щеке кончиками пальцев — Харумаса морщится, отдёргивает голову. Но доктор Кендзи его порыв игнорирует и продолжает размеренно гладить щёку, оставлять на коже прохладные, резко пахнущие следы антисептика. — Как прикажете добывать свежий эфирный биоматериал, когда по поверхности разгуливает офицер К.У.Л.А.К.а? — Из ласковых прикосновения становятся грубыми, зажимают Харумасе подбородок. — Увы, каверну нам всё же придётся покинуть, отчасти из-за вас. Надеюсь, оно того стоило и вы довольны. И он отдёргивает руку. Отдаёт медбратьям приказ: — Начинаем. — Значит, так «Этерия» пытается справиться с долгами, да? — почти в панике напрягает спину Харумаса, снова порывается выдернуть руки из хвата ремней. — Надеюсь, кредиторы скормят вас вашим же подопытным эфириалам! — «Этерия»?.. — Доктор Кендзи замирает. И что-то в его взгляде заставляет Харумасу замереть также. — Пока эти бездари пытаются заменить эфирные батареи солнечными и прогорают, мы творим будущее, мой дорогой мальчик. — Вы упоминали «Кокон». — Харумаса начинает понимать. Это не то чтобы в корне меняло ситуацию, но, проклятие! — Подождите, получается… — Верно. Так называется наша штаб-квартира. Мы «Веб-Синергия», мой дорогой. А «Этерия» — наши главные конкуренты. — И кивком головы доктор указывает на стол, к которому привязан Харумаса. — Одна из их отраслей, если вы не знали, изготовление передового медицинского оборудования. Но теперь они вынуждены продавать его за бесценок. Как удобно, не считаете? Все нити как будто бы ведут к ним. А пока Собезовцы докопаются до правды, мы скроемся за офшорами так, что ни одна ищейка на нас не выйдет. О, даже такая способная, как вы! Осталось только доработать проект. С чем вы нам и поможете, юноша, мои сердечные благодарности за ваше рвение и участие! И доктор Кендзи расплывается в широкой улыбке, коротко кланяется Харумасе, складывает ладони в признательном жесте. Слов у Харумасы не находится. И всё, что он может, это беспомощно наблюдать, как вокруг него начинает кипеть работа. — Подготовить седативное, доктор Кендзи? — Зачем? — посмеивается доктор; его маска шевелится на лице, словно бы под ней кишат насекомые. — Генерал Макмиллан нас за перерасход не похвалит. Проверьте крепления и заткните молодому человеку рот. Здесь его никто не услышит. А будет громко кричать — ударьте по голове, но без черепно-мозговой, пожалуйста. Я хотел бы впоследствии изъять мозг и изучить срезы. И доступ сделайте сразу в обе вены, нам ведь не нужен летальный исход от шока? Подготовьте адреналин. — Мне нельзя адреналин! — вздрагивает и отмирает Харумаса. Его никто не слушает. — Блин, пацан, что с твоими венами? — сетует один из медбратьев, прохладными пальцами прощупывая сгибы локтей. — Глянь, Тео. Он из этих, что ли? В ССК уже и таких берут, охренеть. Иглы входят в вены со второго раза, боль привычная, хорошо знакома Харумасе. Но впервые она несёт угрозу. Капельно начинает поступать физ. раствор, а по ощущениям — выдержанный в морозильной камере яд: внутри словно бы всё покрывается узорами крошащегося инея, забивает мышцы и суставы, словно бы самого Харумасу делает неподвижным и затвердевшим. Окоченевшим. Как если бы он уже — мёртв. Спина взмокает; вместе с ней ладони — он бессильно сжимает их в кулаки. Ох, Кармен, кажется, он очень, очень плохо себя вёл. — Отставить разговоры, — командует доктор Кендзи. — Начинаем с половины карпулы. Проверьте пока давление и сатурацию. Время кто-нибудь засёк? Возвращается отосланный медбрат, в руках у него виднеется узкий чёрный кейс. Крышка открывается со щелчком. Харумасу тотчас же передёргивает: ассоциацией — с таким щелчком соскабливаются с костей эфирные кристаллы; с таким щелчком могут ломаться шейные позвонки, если сделать всё быстро и чисто. Медбрат же вынимает стеклянные карпулы и странного вида шприц, больше похожий на пистолет. Передаёт их доктору Кендзи. Ледяной пот застилает глаза, и Харумаса смаргивает его. Позволяет себе короткий шумный вдох ртом. — Как, по-вашему, — с ленивым любопытством обращается к нему доктор Кендзи. Он показательно берёт одну из карпул, вставляет в шприц и зажимает поршнем. — Происходит превращение человека в эфириала? Прозрачные капли бусинами выстреливают в воздух, пара из них остаются на кончике, скатываются по игле. Сливаются в одну крупную каплю. А Харумаса взглядом останавливается на ней. Замирает. Потому что ни на что другое он не способен: он не может поверить в услышанное. Нет. Это невозможно! Всю жизнь он пытается избежать участи превращения в эфириала, каждый день — это борьба с самим собой, с диагнозом, который неумолимо пожирает его. А «Веб-Синергия» намеренно разрабатывает оружие, способное превратить человека в чудовище?! И на их секционном столе оказывается именно он. Нет, вы не подумайте, не то чтобы он желал увидеть здесь кого-то другого. Но судьба, оказывается, та ещё циничная дрянь. — При попадании в организм эфир дестабилизирует клеточные мембраны и проникает в клетки, внедряется в генетический код и меняет его. — Видимо, посчитав молчание Харумасы за незнание, доктор Кендзи поясняет сам: — В каверне — при регулярном воздействии эфира — человек становится эфириалом и может существовать в такой форме неограниченное время. Но само «превращение» достаточно длительное. А нам нужна быстрая гарантированная реакция. И вне каверн. — Так вот что вы разрабатываете, — с запоздалой ненавистью шипит Харумаса. — Эфириалы вне каверн? Вы что, фильмы про зомби-апокалипсис не смотрели? Это очень дерьмовая идея! — К несчастью, эфир инактивируется в крови людей и тиренов, его действие достаточно краткосрочное, — будто не слыша его, со вздохом продолжает доктор Кендзи. Он уже не к Харумасе обращается, а словно бы повторяет давний монолог самому себе; смотрит на шприц пустым, бессмысленным взглядом. — Нужна либо однократная сильная доза, либо постепенное долгое воздействие. Первое невозможно: дозировку требуется рассчитать индивидуально, а как прикажете это сделать в условиях, скажем, штурма, н-да? Передозировка же вызывает интоксикацию организма, шок, и человек погибает почти мгновенно. А второе наблюдается в кавернах, но не за их пределами. Что же делать, спросите вы? — И доктор снова вспоминает о Харумасе, взмахивает рукой — шприц в его руке описывает полукруг, и Харумаса невольно прослеживает движение взглядом. — Инкапсулированный эфир, выделяемый эфириалами в момент предсмертной агонии! Наш проект HL1-06. Прекрасный! Невероятный! Он может существовать вне каверн, более устойчив к распаду в организме человека и модулирует собственную активность. Он — наш ключ к успеху! Бусины раствора падают на инъекционный узел капельницы, доктор Кендзи давит иглой — вот-вот смертоносная формула окажется у Харумасы в крови. — Вы не получите объективных данных, — лязгает зубами Харумаса; словно бы утопающий, хватающий ртом воздух, прежде чем с головой погрузиться в глубину. — У меня злокачественная устойчивость к эфиру! — И как тебя взяли в ССК с таким диагнозом? — качает головой медбрат, тот, которого назвали Тео. — Давай-ка не умничай, пацан. «Объективные данные», ишь! Доктор Кендзи замирает, убирает иглу — как со стороны Харумаса слышит собственный облегчённый выдох, — в его взгляде появляется неуверенность. — Тогда, может быть, — он склоняется к Харумасе, пальцами грубо протискивается под чокер и прощупывает шею, — мне стоит заменить вас вашей подругой? И он отстраняется, кончиками пальцев как будто протирает остаточное ощущение шрамов. Поджимает губы. — Нет, не нужно! — рвётся из ремней Харумаса, спиной елозит по столу. И жмурится, выдыхает ровно, не позволяя голосу сорваться. — Я… я соврал. Всё нормально. — Вот видите! — с довольным видом восклицает доктор Кендзи. — Я знал, что вы меня не подведёте! Видите ли, мы брали собственную кровь, даже образцы тканей, но воочию увидеть эффект на живом образце нам ещё не доводилось. Но для надёжности… Тео, возьмите у молодого человека кровь, проведите экспресс-тест на устойчивость к эфиру. Харумаса вздрагивает: вот кто просил его раскрывать рот?! Физ. раствор перестаёт поступать. А медбрат уже отсоединяет пластиковую трубку, меняет её на пустой шприц и оттягивает поршень. Делает аспирацию. Плотным столбиком поднимается тёмная венозная кровь. Харумаса смотрит на неё — и беспомощность наваливается на него тяжестью, давит, как будто гранитной плитой. Вот-вот они узнают правду, откажутся от него как от расходного материала. Заменят его на Белль. А он не вынесет слушать её крики, нет-нет-нет, он должен что-то придумать сейчас же! — Эй, док, — вымученно улыбается Харумаса, запрокидывает голову и обмякает на столе. — Как насчёт последнего желания?