Libértas

Сознание возвращается прерывисто. Оно выдёргивает Харумасу из тьмы и тотчас же погружает назад, жжётся в виске, как огонёк догорающей спички мог бы жечь кончики пальцев. Это даже больно. Но боль не помогает прийти в себя быстрее. Она не отрезвляющая, другая: обволакивающая и сковывающая, как колючий свитер, из которого не можешь выпутаться в полусне. Харумаса вяло сопротивляется — или ему так только кажется. Но вот его куда-то тащат, а ноги цепляются за трещины асфальта, неприятно бьются о шпалы. Вот уже — скрежет ржавого металла, гул распахиваемой двери. И звуки чужих шагов начинают звучать иначе, появляется отражающее их эхо. А тьма вокруг становится плотнее, злее, и сам воздух словно бы сгущается. Пахнет лежалой грязью и железом. Харумаса рассмеялся бы, если бы мог. Его заволокли в железнодорожный состав, в один из вагонов, и, судя по на мгновение сбившемуся дыханию, пронесли через разрыв. А он столько раз проходил мимо этого места, здесь же чуть было не оказался задран хати, и вот он — пропуск в лабораторию «Этерии». Любезно распахнутая «дверь» для каждого, кто знает о её местоположении. Всё это время. У К.У.Л.А.К.а и Собеза под носом. Потрясающе. Где-то здесь сознание Харумасы идёт трещинами, осыпается и вновь погружает его в небытие. Но последней мыслью — понимание, как именно была инициирована серия взрывов, превратившая Персефону в эфирное желе и закрывшая доступ к нижнему ярусу базы. Лазутчикам достаточно было выбраться, установить взрывчатку и тотчас же скрыться под землёй. Активировать детонатор уже из безопасного места. Минуя камеры, минуя охранную аппаратуру. Прямиком из самой базы. Стоило задуматься об этом раньше! Стоило тщательно прочесать не только штаб, но и близлежащие места; не обойти вниманием вагоны. Стоило попросить о помощи прокси. Стоило… О чём он? Как же хочется пить. И голова болит ужасно, сейчас бы анальгетик разжевать и разбавить глотком ледяной воды. Но вот Харумасу уже сгружают на твёрдый пол, а уткнуться лицом в живительную прохладу плитки как-то даже и не кажется стыдным. Его обыскивают, грубо тормошат. А он щурит глаза, пальцами цепляется за удерживающие его руки — и получает ещё один удар по голове. Во второй раз прийти в сознание оказывается тяжелее. Во рту высушенная липкость, подбородок стянут — кажется, у него кровь из носа шла, — а в глазах прерывисто мигает белым. Харумаса моргает, пробует пошевелиться. Пробует разобраться в собственном теле и в том, насколько оно способно ему подчиняться. Получается неважно. Поясницу ломит, сзади звякает металл; ага, он на стуле, а на заведённые за спину запястья надеты наручники. Мышцы рук и ног закостенели, и неизвестно, сколько он уже просидел в таком положении. Но хотя бы плечо больше не кровоточит: Харумаса ведёт им и ощущает грубую корку, спаявшую кожу и бинты. Ладно. Пусть так. Рядом он слышит вздох и роняет голову на грудь. Шею простреливает болью, но это ничего, это нестрашно, потому что мутным взглядом он вычерчивает из полумрака силуэт Белль. Она здесь же, тоже прикована к стулу. У неё заклеен рот, в волосах искристым мерцает эфирная пыль, а глаза желтят в склерах; это не критично, Харумаса сам так выглядеть начинает, когда просрочит приём препаратов на пару часов. Кстати, а сколько времени прошло?.. Но, постойте. Он всматривается пристальнее, вонзается взглядом, подмечает кое-что ещё: её глаза вдобавок покрасневшие, с отёкшими веками. Она плакала?.. Харумаса со злостью выдыхает. Он внимательно охватывает взглядом уже её всю, но следов побоев не замечает — и как будто бы становится легче. Хоть в чём-то. Хоть как-то. А Белль, напротив, смягчается, стоит ей наконец уловить его взгляд. — Привет. — Харумаса бледно улыбается и подмигивает ей. Выглядит он наверняка ужасно, сама ситуация тоже не то чтобы располагает к флирту, но Белль коротко выдыхает, как будто смеётся, и облегчение становится почти ощутимым; как бутон, который неумолимо распускает лепестки в груди, стелется ими по рёбрам — до того, как окажется уничтожен неподходящей для цветения средой. Излишне драматично, но Харумасу иногда заносит, не обращайте внимания. Он приободряется, начинает осматриваться. Перед ним пустой металлический стол; пустой, не считая лежащего у края мобильного телефона самого Харумасы. Безликий серый угол. Стены обшиты, звукоизоляция здесь явно на уровне. Ряд прожекторов и неактивная кнопочная панель с прямоугольным контуром для магнитного пропуска. Под потолком белеет одинокая лампа, мигает неисправной проводкой. Харумаса зажёвывает губу; н-да, ничего полезного. Трудно определить, где именно они находятся — навскидку он мысленно прогоняет план подземного яруса, но слишком мало информации, никаких подсказок. И к неприятному открытию: его разоружили, сняли экипировку, респиратор. Но по какой-то причине не добили. Что ж, ладно, это, пожалуй, приятное открытие. — С добрым утром, — холодно цедит голос сзади, и Харумаса вскидывается. Он крутит головой, но видит лишь тень. Голос узнаваем: это один из тех солдат у вагона. — Ну, вот ты и воссоединился со своей подружкой. И стоило оно того? Белль подбирается, настороженно смотрит куда-то поверх его головы, а Харумаса почти запрокидывает свою, чтобы увидеть приближающего солдата. Шлем тот снял, и его лицо — жёсткие линии, грубые, как если бы выбитые отметинами пуль на чёрно-белой мишени. А на дне глаз — ни тени сомнения. Тц, плохо. Договориться с таким будет непросто. — Кто? Я? — глупо ухмыляется Харумаса, небрежно кивает в сторону Белль. — Я её даже не знаю. Солдат презрительно сплёвывает себе под ноги, движение его руки Харумаса замечает быстрее, чем тот успевает завершить его; но нет, кисть скользит мимо кобуры с револьвером, пробирается в карман — и швыряет на стол глянцевые карточки. Перед глазами пестрит, рассыпается бисеринами бликов, и Харумаса часто моргает, щурится. Встряхивает головой. Это фотографии, цветные, удивительно чёткие и сделанные явно не в один временной промежуток. Вот Харумаса в дурацкой кепке у телефона-автомата на площади Люмины, вот он вместе с Белль прогуливается на Шестой, на Белль джинсовый комбинезон, задорно мигают значки на груди, и эти невозможные оранжевые гольфы… а у Харумасы отвратительно влюблённый взгляд — жуть, это он правда так со стороны выглядит?! А вот они на крыше мастерской Энцо, Харумаса хмурится и смотрит куда-то вниз, а Белль тянется к нему — и это за мгновение до того, как случится их первый поцелуй. Ох. В сердце вопреки всему что-то щемит, и Харумаса жадно всматривается в фотографию. Какой удачный кадр! — Ух ты, а можно я заберу эту? — Он склоняется к карточке, но солдат грубо толкает его, и жёсткая спинка стула бьёт по лопаткам, а выражение полнейшего идиотизма не теряется с лица лишь чудом. — Да ладно, она всего лишь одна из фанаток, так, пошалили немного — настроение располагало, ну-у? — Кто тебя сопровождал? — грубо обрывает его солдат и ладонями тяжело давит на стол. — Что ты успел рассказать своим коллегам? Его тень остро очерченная, и мигающая лампа словно бы двоит её, набрасывает на стол и протягивает по комнате, как живую. — Кто? Я? — Харумаса напрягается всем телом — и вовремя, потому что мощный удар в челюсть отбрасывает его голову. В глазах на мгновение темнеет, а во рту становится солоно. Ну, хотя бы теперь уже не так сухо, ха! Он слышит скрип ножек стула, вздох Белль, и сжимает зубы, возвращается в прежнее положение. Выдавливает из себя безмятежную улыбку. Потому что всё ещё лучше он, чем она — её вообще здесь быть не должно! Он собирается озвучить свою мысль, но солдат продолжает: — «Секцию 6» выслали из каверны, один ты продолжаешь здесь ошиваться: тебе больше всех нужно, а, ищейка? Выслужиться хочешь перед начальством? — Он распрямляется. Надменно щурит глаза. — Ты хоть понимаешь, во что ввязался? — И стучит указательным пальцем по экрану телефона Харумасы. — Что ты рассказал им? Не испытывай моё терпение. А телефон под его пальцами вдруг оживает. Харумаса замирает: это таймер, пора принимать очередную дозу супрессора. Но солдат выключает таймер и смотрит, пристально, неотрывно, так, как если бы его терпение было на исходе, а Харумасе стоило бы начать говорить. Взгляд Белль, встревоженный, безмолвный и отчего-то невыносимо пронзительный, тоже чувствуется, но Харумаса беззаботно ей подмигивает. Рубашка неприятно липнет к лопаткам. А эфирные чешуйки проросли дальше костяшек пальцев и теперь скребутся уже о наручники; обхватывают запястья грубыми манжетами. Охо-хо. Но с ответом Харумаса не торопится: пока неясно, как лучше себя вести, чтобы не получить пулю в лоб и хотя бы отчасти вытянуть информацию. Всё отрицать? Испугать их? Продолжать изображать болвана? А молчание стоит дорого, и второй удар словно бы разбивает что-то в солнечном сплетении. Харумаса сгибается, хрипит и пытается не рассыпаться перед Белль. Ему жаль, что ей приходится смотреть; бесконечно жаль, что она здесь по его вине — и он наконец начинает понимать, какие слова должен произнести. Солдат в это время вынимает из кармана другой телефон, а Харумаса узнаёт в нём телефон Белль. — Может, ты окажешься более сговорчивой? — Он обходит стол и останавливается у неё за спиной, бессовестно изучает содержимое. — Интересные у тебя переписки, девочка. Пастух, Венера… Словечки какие-то замудрённые. — Поверх телефона он смотрит на Белль, вынимает револьвер и тычет ей в плечо стволом. — А ты не просто директор видеопроката, да, прокси? Белль вздрагивает. И вздрагивает снова, потому что Харумаса хохочет в голос. — Пф-ф-ф! — продолжает давиться он и расслабленно сползает по стулу, носком кроссовка касается ноги Белль. — Прокси? Она? Да их видеопрокат несёт одни убытки, вы вообще хоть раз туда заглядывали? Жалкое зрелище. Вот и приходится подрабатывать на стороне: она чинит автоматы в «Годфингере». Белль замирает, в её взгляде вспыхивает возмущение, щёки краснеют, но она тут же косится на солдата и согласно кивает. — Ну да, поэтому ты оттуда не вылезаешь, — парирует солдат. — Ой, ну знаете, у всех свои слабости. Люблю слезливые мелодрамы — ужас! — Харумаса убедительно закатывает глаза. — Это есть в моём досье? Что, неужели нет? Слабенько вы меня пробили. — Пробью сильнее, если не перестанешь кривляться. А Харумаса растекается медовой улыбкой и лихорадочно соображает. Вайз, если он уцелел после выстрела в Эоса, наверняка уже вызвал подмогу. Но через банбу он не мог увидеть разрыв в вагоне, а сам Харумаса не рассказал ему даже о вентиляции — проклятие! Ничего, кроме полой безмолвной Персефоны, командира Мияби не ждёт. Нужно выиграть время. Нужно что-то придумать и прорываться самим. Было бы в разы проще, если бы он спасался в одиночку. Но Белль… — Какая из неё прокси? — откровенно издевательски скалясь, продолжает Харумаса. — Она на Шестой заблудиться может, а уж каверны… Белль кивает повторно и наступает ему на ногу; ауч! Все старания ради тебя вообще-то! — …уверен, она не то что дороги к базе не запомнила, она вообще не понимает, где находится и что происходит. — И он плавно выпрямляется на стуле, подаётся вперёд и томно заглядывает в глаза солдату. — Так не лучше ли будет вернуть её в видеопрокат? Пока брат не всполошился: он тот ещё параноик, знаете ли, — не удивлюсь, если он уже возомнил, что её похитил я. Начнутся мои поиски — а меня-то тоже нет! Н-да, проблемка. А к открытому продуктивному диалогу я уже готов, но без лишних ушей. — Он ведёт подбородком в сторону Белль. — М-м, договорились? И Харумаса улыбается, мягко, многообещающе; щурит глаза: так, как когда в благостном настроении Люцифер щурится, позволяя погладить живот. Небольшой нюанс, что после первого же прикосновения он вонзается всеми четырьмя лапами и когтями раздирает руку до кровавых разводов — но солдату об этом знать нет необходимости. Пока что. А солдат смотрит на него долго, внимательно. Что-то взвешивает, о чём-то задумывается. В его взгляде больше нет стального заграждения, но бледной искрой вспыхивает интерес. И он возвращает револьвер в кобуру, делает к Харумасе шаг, чтобы пальцем грубо поддеть чокер, заставить запрокинуть голову. Белль сдавленно мычит и протестующе мотает головой; Харумаса не смотрит на неё — он смотрит на солдата, намеренно выразительно сглатывает, и адамово яблоко прокатывается под кожей, коротко и тесно прижимается к пальцу. — Доиграешься, ищейка. — Хватка на чокере становится крепче. — А ты хочешь поиграть? — обнажает зубы в дерзкой усмешке Харумаса. — Это можно устроить. И медленно ведёт коленями, разводит их шире. Солдат впервые проявляет видимую эмоцию: его рот изгибается в жёсткой некрасивой полуулыбке. Он склоняется ниже. Сглатывая отвращение вместе с привкусом крови, Харумаса с придыханием смеётся и тянется к нему ответно. Вот так, хорошо. Рукоять револьвера становится всё ближе, а Харумасе ослабить бы стальные браслеты на запястьях. Бдительность противника он уже ослабил. Чужое тёплое дыхание касается лица, словно бы жирной плёнкой пристаёт. Хочется умыться. Харумаса уже может различить каждый волосок трёхдневной щетины над верхней губой солдата, и мурашки отвращения колко стелются вдоль позвоночника. Он закрывает глаза и до боли вонзается ногтями себе в ладони — плавно, без конвульсивной нервозности, размыкает губы. Давай, ладонь, коснись доверчиво открытого кошачьего живота, тронь воздушный пух. Тебе же так хочется. А твёрдые пальцы уже требовательно врываются Харумасе в волосы на затылке. Белль продолжает протестующе мычать, ногой она бьёт о ножку стола, и тот содрогается, со скрежетом дёргается вперёд; солдат её негодование игнорирует. Харумаса замирает, задерживает дыхание. Кажется, ничего не осталось вокруг: ничего, кроме грохота собственного сердца и раздражающего мигания лампы; ничего, кроме горького запаха сигаретного дыма, которым пропитался воротник солдата — нет, совсем ничего. А солдат сжимает пальцы на его затылке грубее, более властно, и выпускает чокер. Освободившейся рукой он хватает Харумасу за подбородок. Больно запрокидывает голову, как если бы в попытке свернуть шею, и шепчет под горло: — Думаешь, ты здесь самый умный, ищейка? — Его хватка неумолима, и Харумаса неестественно усмехается; упс? Думал ведь, да. Белль же гневно тянет ноту, снова бьёт ногой о стол. — Давай-ка попробуем развязать тебе язык по-другому. Пальцы стискивают подбородок, насильно открывают рот, а солдат уже отпускает его волосы и вынимает револьвер из кобуры. Металл звякает о зубы, мучительно щемит губу — и плёнка крови густо выстилает рот; пузырится в уголках губ, когда Харумаса давится ею, стволом, и сипло смеётся. Главное, палец солдата не на спусковом крючке. Кое-кто тоже не прочь поиграть, не так ли? И Харумаса медленно расслабляет кисти рук — только тогда он чувствует режущую боль в ладонях, судорогу перенапряжения. — В последний раз спрашиваю… Харумаса не дослушивает. Он зажимает зубами ствол и тотчас же бьёт ногой солдата в колено, чтобы в моменте запрокинуть голову и выдернуть револьвер из удерживающей его руки. Солдат вскрикивает — одновременно с ним Белль — и отшатывается от неожиданности. А Харумаса уже цепляется руками за сидение и качается вперёд, переносит вес на ноги. Это чертовски неудобно: он весь согнут, и в пояснице, и в коленях, — но это не мешает ему круто развернуться и ударить противника ножками стула. Тонко звенят цепи наручников, пронзает болью раненое плечо. А солдат хватается за ножку стула и дёргает Харумасу к себе, подсекает и грузно валит его на пол. — Ах ты, мелкий!.. — Носок ботинка не выбивает из Харумасы кровавый кашель лишь потому, что раздаётся громкий посторонний звук. Врывается в помещение, разбавляет происходящее собой. Прерывает. Это дверь позади них распахивается, гудит железо, а солдат быстро вынимает изо рта Харумасы револьвер, ставит самого Харумасу вместе со стулом на прежнее место. И делает шаг назад. Мазки кровавой слюны блестят вокруг ствола медным — Харумаса провожает упущенный шанс размытым взглядом. А в помещении тем временем становится людно, глаза слепит от обилия белых медицинских халатов. Кто-то неаккуратно, с грохотом бросает на стол разобранного Эоса — и Белль цепенеет. А Харумаса жмурится, опускает голову и замирает вместе с ней: впервые он не может смотреть на неё, впервые не знает, что сказать и как её утешить. И никакая ложь не спасла бы ситуацию. Никакое ободрение не могло бы помочь. Это хуже удара в висок, хуже боли в разбитой губе и навязчивом привкусе металла. Хуже пережитого унижения. Потому что если у Эоса местами оплавлено нутро, то у Вайза — почти наверняка ожог сетчатки. И хорошо, если без мозгового кровоизлияния. Белль не может об этом не знать. Проклятие, как же так вышло, что Харумаса подвёл их обоих?! — Ну что там с прокси? — А солдат звучит раздосадованным. На Харумасу он больше не смотрит, но повышает голос, обращается к одному из мужчин в белом: — Вычислили? — Нью-Эриду, — как-то виновато чешет тот вихрастый затылок. — И? — И… всё. — Мужчина разводит руками, отступает на два шага. — Там защита на уровне К.У.Л.А.К.а: мы только-только вышли на него, а он сразу же стал пеленговать нас в ответ. Не прокси, а сраное Всевидящее Око, ну не Фэйтон же это? Но слишком уж он бойкий, пришлось прекратить взлом, пока он не взломал нас первым. — Кого ты, блядь, притащил с собой?! — Крепким кулаком солдат бьёт Харумасу в плечо — и что-то словно бы рвётся внутри, расслаивается на спектр оттенков боли. В глазах темнеет, а кровь мгновенно напитывает бинты тёплым. От неожиданности Харумаса не успевает сжать зубы — и болезненно стонет. Белль сереет лицом, под её глазами залегают глубокие тени. Никто из новоприбывших не обращает на неё внимания, но она смотрит на каждого, гипнотически, так, как если бы запоминала лица; в отражении её глаз — всполохи искрящегося Эоса. А Харумаса вдруг думает, что с её навыками и связями Белль могла бы добраться до каждого, уничтожить — каждого. И что-то подсказывает ему, что она это сделает. Восхитительная девушка. Неудивительно, что он потерял голову. Но его восхищение сменяется чувством холодной испарины на лбу, потому что солдат уже подходит к Белль и сгребает её за волосы, гневно взирает при этом на Харумасу. — Ну?! — Я всё расскажу! — выпаливает он и дёргается на стуле, полощет цепью наручников. — Давай-ка без этого, она тут вообще ни при чём! — Ну что же вы, капитан Катаяма, — плавно выплывает из кипеня белых халатов мужчина средних лет и снисходительно взмахивает лвдонью. А солдат — капитан Катаяма, выходит, — тотчас же, как по приказу, отпускает Белль и нехотя заводит руки за спину. — Где же ваши манеры по отношению к девушке? Не беспокойтесь о прокси: доклинические испытания HL1-06 наконец завершены, уже получен приказ выдвигаться. Взрывчатка заложена по периметру базы. Мы готовы. Кстати, как там наш испытуемый? И мужчина со странной заботой поворачивается к Харумасе. — Кто-кто? — нервно улыбается Харумаса. — Болтает, но не по делу, — морщится капитан. Он обижен, серьёзно? Какая прелесть. — Доктор Кендзи, что насчёт остальных из «Секции 6»? Отдадите приказ ликвидировать и их? — Не стоит, не стоит. Не терплю насилия! — отмахивается доктор Кендзи. В уголках его глаз залегают мелкие морщины, придают выражению его лица уютной добродетели. Так могла бы выглядеть змея, обвивающая шею доверчивого ягнёнка, чтобы, конечно же, только согреть его. — У нас ещё достаточно живого эфирного биоматериала, чтобы придать останкам юноши соответствующий вид. После переместим их на окраину шиюй — там вечно какая-то чертовщина происходит, — пусть «Секция 6» займёт себя поисками эфириала-убийцы. Ну а вы, юноша? — И доктор лучится мягкостью, обволакивает ею, как солнечным светом. Или змеиным ядом. Он тянет к Харумасе руку, как если бы в желании погладить по голове — Харумаса ощетинивается. — Готовы послужить науке? Вы станете первым подопытным человеком, это большая честь! Боюсь, вашу подругу постигнет та же участь, но такова цена прогресса, вы не считаете? — Я считаю, вам стоит поесть дерьма, доктор… Кендзи, да? Волосы Харумасы доктор всё же трогает, но убирает ладонь быстрее, чем тот успевает протестующе мотнуть головой. Он вынимает из кармана платок и тщательно протирает им руки. Словно бы от грязи избавляется. Сухо, бесцветно отдаёт приказ: — В секционную его. — Стойте! — кричит Харумаса. — Сейчас? — хмурится капитан. — На поверхности скоро кишмя кишеть начнут Собезовцы, взрывчатка заложена, как вы сами сказали… — Не трогайте меня! — рычит Харумаса, но его уже вздёргивают со стула, избавляют от наручников и скручивают в четыре руки. — Они уже здесь, капитан, — хлопает его по плечу доктор Кендзи, берёт под локоть и увлекает в угол, чтобы не мешать работе медбратьев. — Придётся переждать, пока они не набегаются и не покинут каверну ни с чем. Проведём время с пользой. Вы же не хотите тащить живой груз в «Кокон»? А апробированные образцы предоставить генералу Макмиллану будет куда лучше. Тем более юноша самостоятельно пришёл к нам, так пусть получит дань уважения. — Пусть получит пулю в лоб. — Он чем-то обидел вас? — негромко смеётся доктор. — Пустое. Сами знаете, как опасно отлавливать гражданских, а маргиналы с Объездной почти никогда не перемещаются поодиночке. Он для нас словно дар свыше! — Верите в Бога, доктор Кендзи? — смягчается и в тон ему смеётся капитан Катаяма. — Вы? Один из медбратьев уже прикладывает пропуск к контуру, и кнопочная панель оживает, даёт тусклую подсветку — стена отъезжает, открывая вид на аскетично обставленную операционную. У Харумасы внутри будто бы всё обрывается. Дыхание перехватывает, и сердце, потяжелевшее, гулко колотящееся, кажется висящим на обрывках сосудов и работающим — вхолостую, бескровно. Вскользь он мажет взглядом по восковому лицу Белль, но тотчас же теряет её из виду. Потому что его насильно затаскивают в помещение, стягивают рубашку и обнажёнными лопатками заваливают на холодную сталь.