Libértas

Персефона встречает Харумасу неподвижным воздухом, спёртым, блестящим и стекловидным, как если бы он ухитрился попасть в линзу фотоаппарата. Ещё один кадр на память. Ещё один яркий глянцевый плакат, который он никогда не повесит над кроватью. Ещё один контакт с эфиром — и Харумаса прижимает респиратор к лицу плотнее, сверяется с «морковкой». Каверна изменилась с момента его последнего нахождения в ней. Неудивительно. С ними как с водой: нельзя войти в одну каверну дважды. Они, словно бы живые, непрерывно перестраивают себя, расходятся разрывами и сшиваются в тупики, монолитные, такие, какие порой не преодолеть и техникой «Белобога». На вид полые, цветные, как покрышки бензинового пузыря, каверны по сути своей не что иное как лабиринты. Для неопытных рейдеров — самоусложняющиеся ловушки без выхода, их же погибели, их же склепы. Чем сильнее эфириалы в кавернах, тем агрессивнее и подвижнее становится сама среда. Но вот какая штука: никаких особо опасных эфириалов в Персефоне «Секция 6» не выявила, тем не менее каверна чуть ли не плавилась от эфирной активности. Что-то — или кто-то — поддерживало её фон, что-то усиливало. Но Харумаса здесь не для аналитики — оставьте это Янаги, пожалуйста, — он разведчик. Поэтому он высматривает пролом в покосившемся здании перед собой, прищёлкивает «морковку» к поясу — и бежит. Легко, едва касаясь подошвами разбитого асфальта, и ладонью придерживает ремень колчана: тот скрипит и трёт грудь жёстким швом, надо бы заменить его, но по выходу из каверн всегда находятся более срочные моменты. Сдать снаряжение, пройти проверку на степень заражения и получить внеочередную таблетку супрессора, закопаться в бумаги, выкопаться из них и по возможности не подавиться кровавым кашлем при коллегах; последнее ситуативно, не будем драматизировать. Ещё бы домой добраться как-нибудь и не уснуть на жёстком сидении в метро. И какой уж тут ремень колчана, н-да? Фильтры в респираторе новые, Харумаса проверял, но слизистую носоглотки уже неприятно покалывает раздражением. Задерживаться в каверне желания нет. Поворот, проскользнуть под ржавой лопнувшей трубой; забавно, а ведь раньше её здесь не было. По обломкам вспорхнуть на крышу здания, некогда бывшего не то складом, не то ангаром, и перевести дух. Персефона уже не так опасна, как неделю назад: эфирная пыль осела, консистенция воздуха сделалась приближенной к нормальной, и в громоздком утяжелённом снаряжении необходимости не стало. Но Харумаса протирает кристаллическую чешую через перчатку, запястьем мажет по виску и поправляет прядь волос, придавленную креплением респиратора. Бежит дальше. Эфириалов он обходит не без труда: увы, «морковка» не прокси, и её цель — проложить Харумасе маршрут к зданию штаба, не учитывая наличие биологической активности по пути. А биологическая активность ничего себе какая! Группа гоплитов, вяло, словно бы во сне, бродит вокруг взрывоопасных паучьих соцветий и негромко переговаривается: гудит прерывисто, с присвистом, как неисправная рация. Массивные блоки, заменяющие эфириалам передние конечности, стучат по земле — паучьи ядра мерно мерцают в такт ударам, и лучше бы им не детонировать, ладно? Харумаса пригибается и скрывается за погнутой сеткой. Место укромное, а эфирной пыли здесь наметено по колено, местами она забила плетение сетки, и это даже хорошо. Заметить его будет сложнее. Продвигается вперёд он на полусогнутых ногах, считает шаги: раз-два-три-пауза; раз-два-три-пауза. Он словно бы танцует без танца, а на счёт «четыре» дремлющий на отдалении фарбаути вскидывает голову и вострит сторону Харумасы хитиновый частокол. Как воротник или локатор, тот плотно уложен вокруг ядра и крайне чувствителен к звукам. Да, Харумаса неплохо ориентируется в особенностях поведения эфириалов: он в университете отдельные параграфы зубрил до потемнения перед глазами, потому что преподаватель был злее раненого Дюллахана, — и, поверьте, лучше провести ночь за учебником, чем снискать его немилость. А уж если дело дойдёт до пересдачи… Ух. Харумаса передёргивает плечами, стряхивает озноб. Он успешно минует пункт заправки незамеченным, огибает обугленную маслораздаточную, и вот уже рёбра шпал выдаются под ногами. Совсем скоро ему встретится железнодорожный состав, тот самый, где его крепко прижали Танатос с хати. А там и рукой подать до станции снабжения и склада боеприпасов. До платформы, на которой он выцеливал эфириалов по одному, прежде чем всё провалилось — буквально — в бездну. И до штаба. У нагромождения ящиков, закованных в наросты тёмно-зелёных кристаллов, Харумаса делает вторую передышку. Ещё раз сверяется с маршрутом. Он сильно отклонился влево, но это скорректируется: тут не угадаешь — или следуешь строго в заданном направлении и попадаешь в когти к эфириалам, или обходишь их и намертво увязаешь в тупике. Но ему сегодня везёт. Далее Харумаса не бежит, он скользит тенью, прижимается к стенам и выверяет каждый шаг: эфириалов у станции снабжения нет, но зато камеры Собеза, кажется, гроздьями обвешивают каждый угол. Не оставляют слепых пятен, которыми он мог бы воспользоваться. А ещё фото-ловушки и датчики движения, станции сбора данных об активности эфира, инфракрасные лазеры, и снова: камеры, камеры, камеры. И вот здесь становится по-настоящему трудно. Собезовцы дежурят в активных кавернах только первые сутки, в течение которых устанавливают оборудование, и тотчас же покидают опасное место. Правильно. Для чего понапрасну рисковать людьми? Но стоит кому-то — эфириалу или заплутавшему рейдеру — потревожить сигнальное устройство, и дежурный оператор получит сигнал, вышлет бригаду при необходимости. Харумасе это не нужно. Он щурится, внимательно осматривается. Мог бы, конечно, достать телефон и заглянуть в фотографию, но память услужливо подсказывает: вот гаражи для крупной техники, где Сокаку обнаружила клетки с останками эфириалов, а приземистое здание поодаль — пункт технического снабжения и ремонта, заваленный неисправным оборудованием, битым кирпичом и проросший кристаллами эфира насквозь. Как гигантский дикобраз, свернувшийся в клубок и ощерившийся иглами. Там Харумасе делать нечего, и он мысленно повторяет красную линию в обход камер и следует по ней дальше. Впереди высится опустошённый оружейный склад, где не было обнаружено ничего полезного; на обратном пути стоит ещё раз осмотреть его. А вот и штаб, отлично. Строевой плац и казарменные помещения располагаются правее и поодаль, и Харумаса использует их как ориентиры. Он сам не знает, что именно стремится найти. Но что-то тянет его в сердце базы, что-то дрянное и зудящее, как расчёсанный комариный укус — и Харумаса позволяет этой дряни вести себя. Слушается. Каверна подсказывает ему, неслышно нашёптывает; дело ли в его диагнозе и некоем «сродстве» с эфириалами, или же он придумал это для себя, так сразу и не скажешь. Дверь в штаб оказывается закрыта, но это не точно: Харумаса не суётся под стеклянное око камеры и не проверяет. Локтем он вышибает окно, в брызгах блестящего заскакивает в коридор — чтобы тотчас же лицом к лицу столкнуться с плазменной циртоидеей. Ой-ей, здравствуйте. Где-то на этом моменте его везение и заканчивается, потому что циртоидея с размаху бьёт его в грудь, режет правое плечо и выталкивает назад, в окно. Стекло цепляет одежду и впивается в кожу. Тугим ударом встречает спину асфальт, заколачивает Харумасе колчан прямиком между лопаток — и это больно, больно! Циртоидея по-акульи выныривает вслед за ним. Защищая ядро, она опускает узкий костяной нарост, как будто бы в рыбье рыло его, ядро, прячет — и сходство с акулой усиливается. Она вскидывается стремительно, чтобы тут же плавно опасть. Покачивает разлапистыми конечностями, и неоновые нити сияют под кожей знакомым жёлто-бирюзовым; что-то внутри Харумасы разволокняется неприязненным. Опасная тварь. Но по-настоящему заботит Харумасу только одно: если эфириал заденет сигнальное устройство, любое, все его усилия по сохранению инкогнито потеряют смысл! Так что он торопливо вскакивает на ноги и соединяет рукояти клинков, активирует тетиву. Целится. Циртоидеи пронырливы, со змеиной реакцией, и довольно сильны. Но есть особенность и у них: они следят за добычей по колебаниям земли. Спасибо, профессор — нет, правда, каждая бессонная ночь того стоила. Поэтому Харумаса плавно опускает наконечник и стреляет в землю. Циртоидея — за стрелой, а он тотчас же пускает вторую в промельк ядра. Но раненое плечо вспарывает болью, а кристаллическая чешуя на пальцах так неудачно цепляет тетиву, и стрела идёт по касательной; скребёт по костяному наросту и отскакивает. Щёлк! Циртоидея вострит рыло в его сторону и пружинится, уже готовая к новому броску. Проклятие! Харумаса размыкает лук и уводит её за собой. Он почти видит красный карандаш, отмечающий безопасный маршрут, и старается, так старается не попасться. Циртоидея не отстаёт. Она налетает сбоку — Харумаса перекатывается, и костяное навершие разрезает воздух в считаных сантиметрах от него; лицо обдаёт волной воздуха, колюче сыплет в глаза эфирной пылью. Однотипные сооружения сливаются в изломанную линию горизонта, небо и асфальт сменяют друг друга, и в цвете они одинаковые: утло-серые. Лишь эфир мерцает праздничным; хэй, было бы здорово, если бы его надгробие посыпали блёстками: и весело, и символизма в самый раз, — мысль не додумывается, обрывается, потому что циртоидея уже подсекает хвостом и валит Харумасу на землю. Зубы лязгают и больно прикусывают язык. В волосах сухая крепитация. Всё-таки судьба у него такая, с головы до ног извозиться в эфирной пыли, да? Харумаса отбрасывает мечи и выхватывает из-под ремня колчана метательный нож — коротким движением, без замаха, бьёт под костяной нарост. Ядро гудит и ломается спектром цвета, а лезвие увязает в его гелевой массе. Циртоидея воет и плещет конечностями по бокам и плечам Харумасы, повторно проезжается по порезу, и от боли Харумаса огрызается, рычит в ответ. Его нога обвита хвостом, а узкое навершие полосует землю у горла. И в этой возне преимущество у более громоздкого эфириала. Ненадолго. Потому что Харумаса бьёт кулаком снизу вверх и поддевает костяное рыло. Второй рукой он выхватывает светошумовую гранату и зубами срывает чеку, засовывает снаряд циртоидее практически в ядро. А сам перекатом уходит в сторону, сворачивается в комок и зажимает уши ладонями. Звук громкий, но не оглушает. Харумаса вскакивает и подбирает клинки, смыкает их в лук и хватается за стрелу. Вовремя. Циртоидея ещё жива, но она словно бы разрастается, взмахивает конечностями и раздувает над собой крупный эфирный снаряд; дезориентированная, тяжело раненая, она желает детонировать и унести с собой противника. Она запрокидывает костяной нарост — и вот оно, размозжённое ядро, во всей красе. Харумаса не медлит. Стрела пронзает ядро насквозь, трещит электричеством. Две другие — бьют по конечностям, и снаряд расплёскивается влажным эфиром, брызжет Харумасе на рубашку, окатывает повреждённое плечо. Он шипит и отскакивает, смазывает перчаткой искристую жидкость вперемешку с кровью. Ладно, могло быть хуже. Конечность он не потерял, а с уровнем эфира в крови уж как-нибудь самостоятельно разберётся, да? Не угадали. Но помечтать-то можно? Харумаса прячет клинки в ножны и оглядывает место короткой схватки. Шаркает ногой, пылью поверхностно присыпает тело циртоидеи. Так, на всякий случай. Он вновь забирается в здание штаба и, спиной прижавшись к стене, наскоро перевязывает плечо. Бинт нестерильный, но о стерильности в каверне говорить — только воздух напрасно сотрясать. Он не истечёт кровью, и этого достаточно. Об остальном будет думать потом. Сунув в набедренную сумку пустую упаковку от бинта, Харумаса принимается рыскать по помещениям. Эфириалов он больше не встречает, ловушки не трогает и под камеры не попадается, но и — удача, вернись! — ничего полезного не находит. Нет. Было же кое-что ещё. Харумаса всё-таки вынимает телефон, сосредоточенно сопит и листает фото. Вот же оно. В чертежах. Штаб имеет два уровня: второй — подземный. Но в прошлый раз Харумаса не смог отыскать к нему пути. Двери были наглухо завалены, а о вентиляции и речи не шло: с тяжёлой экипировкой он не поместился бы в узких проходах. Но теперь он налегке. И Харумаса повторяет свой круг, но уже выискивает вентиляционные решётки, вертит головой — и в какой-то момент едва не врезается в секционный стол. Чудом удерживает себя от того, чтобы постыдно не отскочить от него. Собезовцы отодвинули стол к стене, вот почему Харумаса не сразу узнал в нём, ну, его. Стол блестит хирургической сталью. Царапины по краям, отметины зубов и вмятины могут многое рассказать о том, что на нём происходило, но Харумаса не хочет знать. Он заставляет себя через силу — потому что должен. Озноб знакомо вонзает крошечные зубки в кожу, неприятно щекочет между лопатками, и Харумаса передёргивает плечами: не удерживается. Но стол придирчиво осматривает. Добротные ножки, мощные фиксаторы, рассчитанные на грубую силу сопротивления, и чёрные пятна. Харумаса трогает одно такое, и оно сыплется под пальцем шелухой, липнет к перчатке частицами. Стоп. В прошлый раз чёрные следы были влажными, он запомнил. А сейчас — ломкая сухость. Значит ли это, что накануне появления «Секции 6» в каверне, столом активно пользовались? Значит ли это, что база не покинута, она функционирует до сих пор?! И вот почему была запущена цепочка взрывов: незаконные исследователи не только уничтожали улики, но и намеренно увеличивали эфирную активность, затрудняли доступ офицерам ССК, а ещё — и Харумаса сбрасывает колчан и мечи, кладёт их на стол, — этими же взрывами они могли заблокировать проходы к подземному ярусу базы. Возможно, они до сих пор там. И они, и их оборудование, и — нервный тик трогает уголок губ, Харумаса встряхивает головой — подопытные. Он скребёт чёрное пятно старательнее, ищет, за что бы ещё зацепиться, и вот оно: проявляется характерный символ, гравировка в виде женского профиля в гладиаторском шлеме. «Этерия». И это уже находка. Название Харумасе знакомо, мелькало в новостях: частная военная компания, лидер гонки вооружений, не так ли? Но база не принадлежала «Этерии» — и что же, они настолько уверовали в собственную безнаказанность, что притащили своё оборудование в чужой штаб? Нет, выводы делать ещё рано. Харумаса фотографирует символ на телефон. Медленно, вдумчиво он обходит помещение, но взглядом больше ничего не выхватывает. Зудит таймер, и Харумаса оттягивает респиратор и толкает в рот таблетку, жуёт, не чувствуя вкуса. Наконец он выламывает решётку вентиляции и лезет в узкий тоннель. Мечи и колчан приходится оставить на столе, вернётся за ними на обратном пути. Схему вентиляции он уже не запоминал, поэтому подсматривает в телефон и им же освещает себе путь; упорно лезет дальше. Плечо отзывается болью, повязка намокает и холодит кожу — Харумаса жалеет, что не затянул узел туже. Но терпимо, бывало и не такое. Есть дело поважнее. А потом сквозь листы металла он слышит гул генератора. И приглушённые голоса на отдалении: мужской и женский, они спорят, перекрикивают друг друга, но слов не разобрать. Харумаса задыхается и стягивает респиратор. Свет фонарика — резкий, слепяще-белый — рассекает тьму полосой и упирается в тупик. Пульс отбивается в висках, и сердце сумасшедше колотится: да, база действительно не заброшена! Нелегалы всё ещё здесь, в нижнем ярусе, прямиком у Собеза под носом! Он нашёл их! Но ему пора возвращаться: в одиночку соваться рискованно, Харумаса не супергерой из комиксов и жизнь у него одна, да и та… Ладно, не будем о грустном. Он принимается пятиться. Изъеденное коррозией, железо не выдерживает — с кряжистым скрежетом нога проваливается; рвётся штанина и ссаживается кожа, когда Харумаса спешно высвобождает её. Блядь, ну и угораздило же! Голоса смолкают, но гул генератора непрерывен, и, может быть, это уберегло его от обнаружения. Или ему так только кажется. Харумаса не проверяет. Он выкатывается из вентиляции, сгребает колчан, мечи — и, не обращая внимания на боль в ноге, бежит. Его никто не преследует. Но на обратном пути он замечает странное: следы у шпал. Не его, чужие, раньше их не было — он непременно заметил бы. Свежие. Крупные, мужские, и поменьше — женские или детские, — они ведут туда, откуда Харумаса только что унёс ноги. Непонятно. Он разворачивается и идёт по ним, но следы быстро теряются, вязнут в наслоениях пыли. И — ладно. Ладно. У него всё ещё есть дело поважнее.

***

В штабе Харумасу настигают те самые срочные моменты, из-за которых ремень колчана по-прежнему остаётся жёстким и неудобным. Он сгружает обмундирование, помещает оружие на стойку и клятвенно обещает себе привести его в порядок, просто… чуть позже. И сразу же несётся в туалет. Закрывшись в кабинке, Харумаса больше не сдерживается — и его рвёт желчью. Его трясёт, липкий пот стынет на висках, мочит волосы и повязку. Кашель клокочет в горле, мажет губы ржавым. И Харумаса давится — всем. Но постепенно приступ отпускает: в этот раз обошлось без цветных линий под кожей, без галлюцинаций и рокота вместо собственного голоса, — и Харумаса почти спокоен. Он выбирается к раковине, умывается и пьёт так, из-под крана; уф, ну и дрянь, фильтры давно пора бы заменить! Мокрыми руками он прочёсывает волосы, вытряхивает эфирную пыль и ещё раз умывается. Запоздало срывает отсыревшую повязку, заталкивает в карман. Всё-таки зря он снял с себя респиратор там, в шахте вентиляции. Вне каверн эфирная пыль быстро теряет токсичность, и нет значения, сколько он принёс её в волосах и складках одежды. Но вот в крови… Харумаса отмачивает водой бинт, снимает его слой за слоем. Расстёгивает рубашку и оголяет плечо. Хмурится самому себе в зеркале. Рана приближенная к резаной, но конечности у циртоидей напоминают грубые рыбьи плавники, и оттого местами края размозжены. Болит, зараза. И заживать будет долго. Хотя бы сгусток сформировался, и рана почти не кровоточит, так, подсачивается сукровицей. А тёмно-зелёного кружева заражения по контуру не прослеживается. Харумаса выдыхает. Он застёгивает рубашку и бросает грязный бинт в урну. Тянет за узел, стаскивает с пояса повязанный служебный пиджак, и таким, мятым, запылённым, набрасывает его на плечи. Прячет под ним рваный рукав и рану. Старательно улыбается себе в зеркале, поправляет поплывший уголок губ — и бодрым шагом покидает уборную. Он почти не хромает, и после марафона по Персефоне это может считаться успехом! С непринуждённым видом Харумаса проникает в мед. отсек — так, мимо проходил, знаете ли! — и умыкает чистый бинт и гелевый пластырь. В офисе «Секции 6» он один, и это радует. Харумаса свободно располагается на диване, на журнальный столик сваливает бинт и пластырь, делает себе перевязку. Кожный антисептик есть у него в столе, а одной рукой справляться неудобно, но у Харумасы опыт. Ох. Только бы на следующей неделе его не отправили на тренировку новобранцев, а то с таким плечом он им мастер-класс покажет, ага. Мастер-класс по увиливанию от своих прямых обязанностей, потому что ну не признаваться же? Давайте вы как-нибудь сами, без меня! Вон какие способные! Наконец с перевязкой покончено, и Харумаса обессиленно падает на диван, берёт телефон и делает рассылку в рабочий чат. Шлёт фото логотипа «Этерии». И пишет сообщение. Поверх телефона он косится на ногу: штанина подрана, голень щиплет, как если бы мелкой солью присыпало — нестрашно, — и он решает это неудобство игнорировать. Без стука заглядывает Кассия с кипой бумаг в руках, и Харумаса одним неуловимым движением перекатывается на бок и в подушках прячет перебинтованное плечо. Ногой он сбрасывает на пол упаковку пластыря и бинтов. Лучезарно улыбается. — Ты ещё здесь? О. А… понятно. — Насмешка в её голосе настолько явная, что так и тянет огрызнуться. — Что, выдохся прицел настраивать? — Мои тренировки всегда продуктивны, — сладко урчит Харумаса. — Ты знала бы об этом, если бы посетила их хоть раз. — Чтобы полюбоваться, как ты спишь? — Чем ни зрелище, скажи? Говорят, я очень фотогеничен, даже когда без сознания, — обнажает клыки Харумаса и подпирает ладонью щёку. — Сделай мне кофе, а? Пожа-а-алуйста! — Сам сделаешь, — морщит нос Кассия. Угрожающе потрясает бумагами. — Я тут делом занята вообще-то. В отличие от некоторых. — Ты такая прелесть, — смеётся Харумаса, а Кассия закатывает глаза и наконец уходит. Едва дверь за ней закрывается, как он переворачивается на спину и морщится, сдавленно шипит сквозь зубы. Плечо крепко прижал. Анальгетики, конечно, в верхнем ящике стола, но ради них потребуется встать, потревожить едва-едва затихшую ногу — нет уж, он потерпит. Сообщение в рабочем чате висит непрочитанным, и Харумаса этому даже немного рад. Есть время полежать, прийти в себя. Он мог бы сразу же позвонить Янаги или командиру Мияби, но ещё пять минут, ладно? Голова что-то кружится. Прости, Белль, кажется, свидание сегодня отменяется. Кстати об этом. Харумаса проверяет их переписку: его сообщение прочитано, а ответа нет. До сих пор. Странно. Он обидел её чем-то? Это такой способ отшить, серьёзно?! Он отправляет ей стикер с купидончиком, но — тьфу, что за детский сад! — сразу же звонит. Звонок сбрасывается. И тут же приходит текстовое сообщение. А Харумаса резко садится, и боль в раненом плече становится фоном, чем-то несущественным. Потому что ответ гласит: «Что-то потерял, ищейка?» И фото: Белль, связанная, с заткнутым ртом и размытым взглядом; с жёлтыми склерами, как при лёгкой степени заражения эфиром. Второе сообщение: «На рабочем столе». Это какая-то шутка. Так не бывает. Не может быть. Шум в ушах становится плотным, давящим, а к горлу подкатывается тугой ком, и трудно дышать, трудно мыслить — вообще всё трудно. Но Харумаса послушно встаёт и идёт к рабочему столу. А там поверх устроенного им же беспорядка лежит плотный бумажный конверт, обыкновенный, безликий, в таких фанатки присылают ему благоухающие духами открытки и письма с признаниями. Он механически открывает его. В руки ему выкатывается белый брелок-медведь. И сыплется эфирная пыль. Третье сообщение почти кусает за пальцы вибрацией: «Твоя подружка ждёт тебя там, куда ты зачастил совать свой любопытный нос. Приходи, поговорим. И давай-ка без глупостей, ищейка. И без помощников». Четвёртое сообщение: стикер купидончика с сердечками в глазах, такой, какой он только что сам отправлял Белль.