Libértas

Натянутая тетива давит на подушечки пальцев даже через перчатку, врезается и причиняет боль. Вымокшая от пота повязка липнет ко лбу, наискось сползает к правому глазу. Тц, так и знал, что нужно было затянуть узел крепче! Но что уж теперь, теперь — сморгнуть влагу с ресниц и вернуть себе сосредоточенность. Раньше справится — раньше окажется дома; плёвое дело, ничего сложного, так перед Янаги он и отчитается. Ошибиться нельзя. Плечи ломит от напряжения, в коленях колючий зуд от долгого вынужденного положения. Рыхлой горечью вспенивает слюну разжёванная таблетка супрессора. «Сейчас бы с прокси по набережной пройтись, как на прошлых выходных…» — Задержанный выдох царапает горло, как эфирной пылью. Рано. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. А потом — и с прокси по набережной, и в галерею на площади Люмины, и полюбоваться, как закатные лучи заливают крышу «Близнецов Балетт» красным, почему нет? — Асаба… — Нет, — быстро перебивает он Цукисиро; выплёвывает гласную, почти порезавшись о согласные, и натягивает тетиву сильнее. Из наушника доносится короткий выдох. Дальнейшие комментарии не следуют. Зам. командира даёт ему полную свободу действий, и он не подведёт. А эфириал медленно, вразвалку движется мимо оставленных военными контейнеров с топливом. Мощные клешни щёлкают друг о друга, черпают заражённый воздух и словно бы разрезают его. Зелёным неоном подсвечивается воротник вокруг ядра — возможно, когда-то там было человеческое лицо. Подобными видами Харумасу уже давно не впечатлить. Силуэт эфириала изломан: он высок и непропорционально широк в плечах, а ноги сильные и длинные, явно длиннее человеческих. Интересно… но Харумаса обрывает мысль, оставляя её незаконченной. Неинтересно. Нет, ему ничуть не неинтересно. Этот эфириал — Танатос — самый крупный, единственный, кто может доставить сложностей, с него и следует начать. Более мелкие также шныряют среди залежей хлама и строительного мусора, в ложной задумчивости замирают у изъеденной коррозией аппаратуры. Когда каверна разрослась, место было покинуто военными в спешке — то ли логистика подвела, то ли подкрепление запоздало, — а позже было занято нелегальными исследователями каверн. Чем они здесь занимались, выяснить только предстоит, но сначала — зачистить территорию. И это проблема. Нет, правда проблема! Действовать нужно осторожно: атака в лоб может активировать защитные механизмы, подорвать контейнеры с горючим — и пиши пропало, от улик едва ли что-то уцелеет. А командир Мияби… Ну, не то чтобы Харумаса сомневался в её методах, честное слово! И не то чтобы он желал заниматься зачисткой в одиночестве или с воодушевлением рвался на передовую: он только-только выписался из больницы после очередного затяжного приступа — и вот так сразу отправляться в сердце каверны, ну, серьёзно? Опять?! Но никто, кроме него, не сможет сработать бесшумно, с филигранной аккуратностью. Сложно поверить, но Цукисиро Янаги так и сказала: «С филигранной аккуратностью». Харумаса записал бы эту фразу, дату и время её произнесения, в блокнот, если бы тот обнаружился под рукой, а после непременно похвастался бы коллегам из других «Секций» или прокси. Ой, ладно, ну, или не похвастался бы, какая разница? Но даже командир Мияби признала разумность доводов своих подчинённых. И сейчас Цукисиро выступала координатором. Они где-то там, вместе с командиром, над ним, на вертолёте, оборудованном мощными радарами и датчиками. Случись что — они десантируются и придут на помощь, но уже ни о какой тихой операции и речи не станет. Но «случись что» — это то, почему именно «Секция 6» была отправлена в каверну Персефона: чтобы «случись что» не случилось, ага. Типичные трудовые будни агентов ССК — лучших, на минуточку! Вот бы уйти в бессрочный отпуск. — Ну давай, приятель, — тихо шепчет Харумаса, и наконечник стрелы плавно следует за ядром эфириала. Ещё три шага, и тот отдалится от контейнера достаточно, чтобы получилось сделать выстрел на поражение и избежать взрыва. — Вот выберусь — запрошу выходной. Или премию! А почему нет-то, м-м? И угощу прокси мороженым, в свой выходной и на свою премию: целый фургон ей пригоню, выражение её лица будет бесценным! Надо только телефон не забыть. — Напоминаю, канал активен, — деликатно подсказывает Янаги, и Харумаса зажимает усмешку губами. На языке тут же горчит эфиром, кристаллической пылью скрипит на зубах. В запястье как будто что-то хрустит и расплёскивается огненным, но Харумаса стискивает зубы крепче — и наконечник стрелы продолжает следовать за ядром мягко и безошибочно. Эфириал успевает сделать два шага. А затем платформа, на которой затаился Харумаса, будто бы взрывается. С громким рёвом снизу, прямиком из слепой зоны, выкатывается бронированный хати и щерит гигантскую пасть; со звериной агрессией он нападает на эфириалов помельче, и те бросаются врассыпную. Могучая грудь сносит опору, вторая не выдерживает и брызжет бетоном и пылью. — Блядь! — непроизвольно улетает по каналу связи к Янаги и командиру; позже следует извиниться перед ними. О, ну, если он выберется живым, конечно же. — Харумаса, доложи обстановку! Ха, доложишь тут! Эфирная пыль тяжёлая, она взвесью оседает на земле и копится в трещинах и разломах; клубится мерцающим и зернисто въедается в слизистую, душит с первого же глотка. И исключительная — опустим слово «злокачественная», ладно? спасибо — устойчивость к эфиру здесь едва ли поможет. Харумаса намеренно выбрал точку повыше: не только для лучшего обзора, но и чтобы не дышать пылью, — и сейчас вместе с платформой он кубарем влетает в её облако. Траектория смещена, и стрела вонзается Танатосу в плечо. Детонирует электричеством. Взбешённого рёва эфириала Харумаса уже не слышит: лук оказывается выбит из рук, а сам он успевает сгруппироваться и ударяется боком, раздирает рубашку и счёсывает кожу до кровавых ссадин — нестрашно. Могло быть хуже. Или нет. Потому что в висках уже — белый шум, а перед глазами клейкая зернистость, как блёстки, залитые уродливым зелёным промышленным клеем. Однажды он изгваздал подошвы кроссовок в таком, когда Белль потащила его на улицу Казарок. Он не собирался даже приближаться к стройплощадке: делать ему там нечего, рядом со всеми этими строительными отходами и вездесущей пылью, а лёгкие у него не из железа, знаете ли! Но он случайно встретился с Белль на станции метро, разговорился и сам не заметил, как предложил составить ей компанию — и оно как-то само собой сложилось. Ладно. Ладно. Это не Белль потащила его на стройку, а он сам потащился, ну и что? Кроссовки отмыть так и не получилось, зато лучистый взгляд Белль, когда она воодушевлённо рассказывала ему о новых драйв-дисках в «Иголке барда», Харумаса запомнит надолго. Ещё и с Беном познакомился. Занятный тип. Вот выберется и составит Белль компанию ещё раз, разве что респиратор захватить не помешает и выбрать кроссовки попроще. Те были фирменные, лимитированная коллекция, но и каверна с ними! Харумаса сплёвывает пыль, кажется, она окрашена багровым, и запястьем вытирает рот. Под локтем подозрительно хрустит: «морковка» разбита, но это проблема будущего Харумасы. Харумаса нынешний быстро озирается и взглядом ищет лук. И тут же слышит щелчок. Щелчок клешней. Плюсы — лук нашёлся. Минусы — Танатос уже перешагнул через него и теперь устремляется к Харумасе. Остаточный заряд наконечника ещё искрит, синими всполохами змеится по его конечностям, и Танатоса это только злит. Чёрной иглой высится над его плечом стрела. Выхватив новую из колчана, Харумаса зажимает её зубами, ещё одну берёт в руку и сам бросается к эфириалу. — Харумаса, что это за грохот? Доложи обстановку! — бьётся о висок беспокойный голос Цукисиро. — Через тридцать секунд начинаем высадку! — Отчмена! — выдыхает сквозь сомкнутые зубы Харумаса. — Вщё пож конжтролем! Как же хочется самому в это верить. Танатос замахивается лезвиями. От первого удара Харумаса уклоняется перекатом, второй достаёт его: срезает чокер с шеи, полосует кожу и режет по ключице. Боль укладывается под горлом красными соцветиями. Заливается тёплым рубашка, мокнет и липнет к коже, а эфириалы, почувствовав кровь, заметно оживляются. Харумаса вгоняет стрелу Танатосу между сочленённых кристаллов на спине, вторую — в место бывшей икроножной мышцы, отскакивает и быстро подбирает лук. Выуживает стрелу из колчана и без прицела бьёт по ядру. Синее оперение теряется в клубах пыли: Танатос тотчас же телепортируется и исчезает из поля зрения. Харумаса закладывает новую и сгибает ноги в коленях, врывается подошвами в землю для устойчивости. Грызущимся конгломератом эфириалы стекаются к нему, целятся клешнями и удлинёнными искажёнными конечностями — и отдаляются от контейнеров с топливом. Неплохо-неплохо. Может, с самого начала следовало подготовить наживку? Но и так тоже сойдёт. Такую симпатичную обаятельную наживку ещё поискать надо, да? Сзади грохочет: это хати щетинится наростами и скалит зубы, продавливает асфальт до глубоких разломов и самим собой закрывает путь к отступлению. Быть окружённым противниками опыт не самый приятный, но бывало и хуже. Значит, прорываться придётся в ближнем бою. Вот как знал, надо было продлевать больничный! Лежал бы себе сейчас в кровати, чесал живот коту и безмятежно созерцал галлюциногенный калейдоскоп от побочек. Нет же — теперь Харумаса возвращает стрелу в колчан и инактивирует тетиву, размыкает дугу, ладонями зажимает рукояти мечей. И, круто развернувшись, бросается на гиганта хати. Удар в лобовую — идея фатальная, на то и расчёт. Даже хати с его примитивным интеллектом должен это понимать. Прямиком перед распахнутой пастью эфириала Харумаса резко тормозит и, вздымая клубы пыли, тут же падает, вперёд ногами прокатывается под брюхом и режет парными лезвиями. Искры колко сыплются на лицо, от запаха эфирной крови подташнивает — и хочется согнуться здесь же, исторгнуть из себя и ланч, и препараты, благодаря которым он до сих пор сражается мечами, а не устраивает с хати грызню на равных. А хати, ослеплённый болью и не ожидавший столь дерзкой атаки, взрывается яростным воем. Он хлещет хвостом по бокам, сбрасывает утяжелённые кристаллы с шеи и припадает к земле гибкой звероподобной тварью. Под ним растекается тёмное пятно, ядро дрожит, а длинные чёрные зубы блестят от влаги. Но своего Харумаса добился: он перехитрил хати и обошёл его, теперь сзади — пустота каверны. Путь к отступлению. Шанс, который упускать он не намерен. Несколько стрел устремляются к ядрам особенно юрких тюрфингов, ещё две — пронзают землю перед эфириалами и разливают электрические разряды, позволяя Харумасе выиграть время и увеличить дистанцию. Но где же Танатос?.. Ветер рычит в унисон эфириалам, поднимает пыль и скручивает её в вихри, и обзор падает до считаных метров. Кашель раздирает грудь, а боль, такая, словно что-то вскипает в плевральной полости, и солоноватый привкус на языке становятся выраженнее — так не вовремя, не вовремя! Он загоняет клинки в ножны, разворачивается и несётся вслепую. Нужно добраться до возвышения, любого, и снизить эфирную нагрузку на организм. Осмотреться. Наконец связаться с Цукисиро и запросить подмогу: в героя-одиночку он играть не намерен; он увёл эфириалов от бывшей военной базы и обезопасил данные, его задание выполнено. Одну руку он выставляет вперёд в попытке защитить глаза от токсичных частиц, другой зажимает рот. Стискивает зубы и прикусывает кончик языка, не позволяет кашлю выдать его эфириалам: нет уж, хватит с них и запаха его крови, — и ощупывает пространство перед собой. Ржавый вагон поезда, неуклюже заваленный набок, но ещё чудом не отделённый от такого же мёртвого состава, кажется спасением. Харумаса хватается руками за заскорузлую поверхность, подтягивается, и тут же рывком его стаскивают на землю. Прикладывают о неё затылком до искр в глазах. Подняться — то ещё испытание. Потому что кровь грохочет в висках, перед глазами всё те же слепящие искры, а громкий утробный рык слышится совсем близко, но нет же, это не Танатоса и не хати, это его. — Харумаса, мы выдвигаемся. — Он знает этот непоколебимый тон. Здесь даже самые изобретательные отговорки не срабатывают. — Поспешите, — скрипящим смешком соглашается Харумаса. Пальцами нервно скоблит по набедренной сумке, взглядом между тем внимательно отслеживая кружение хати. — Но если перебьёте всех эфириалов и не найдёте меня, значит, уже нашли! Дрожащие пальцы вытаскивают блистер и роняют его в пыль. Оу, какая неудача! — Держись, — строго приказывает Янаги. — Не давите на меня. Я взрослый мальчик и сам решу, что мне делать, — парирует Харумаса, выуживая второй блистер. — А то звучите так, словно уже подготовили речь к моим похоронам. Кстати, а вы подготовили? Можно мне заранее прослушать и внести поправки, а то вдруг… Вторая тень падает на него, она длиннее и острее тени хати, а последний угрожающе рычит и отказывается делить добычу. Харумаса же успевает сунуть супрессор под язык, прежде чем одним мощным ударом Танатос отбрасывает его назад. Ещё недавно спасительный вагон больно бьёт о лопатки, стенает скрипуче и негодующе. Да-да, приятель, Харумаса понимает. Понедельник явно не задался у них у всех. Что-то трещит внутри, как если бы выламывает кости, и хочется щёлкнуть челюстями, огрызнуться на Танатоса в ответ. Ударить под правую руку, там уязвимое место, не закрытое прочными пластинами и переливающееся нежной зеленью, и вгрызться зубами. Наглотаться прогорклой крови досыта. Харумаса вслепую забрасывает в рот вторую таблетку. Его ведёт. Его толкает вперёд, и он слушается. Он обнажает мечи — и делает рывок. Нет, не на эфириалов: в момент приступа это самоубийственно. Но, может, он успеет скрыться и выиграет себе время до прибытия командира. Без «морковки» петлять по каверне идея не менее самоубийственная, но, если увести эфириалов подальше от базы, тем больше шансов сохранить данные незаконных исследований для К.У.Л.А.К.а. Ещё и медалью героя наградят, ну и что, что посмертно, эй, к чему придираться к мелочам? Танатос настигает стремительно и появляется будто бы из ниоткуда, а Харумаса едва успевает выставить лезвие и парировать удар. Звенит металл, отдача крепким толчком приходится в плечо. И тут же сбоку выныривает хати и, объятый пыльным шлейфом, как второй шкурой, на полной скорости сметает его с ног. От боли хочется кричать, а новый всплеск кровавого кашля окропляет морду хати тёмным. В короткой стремительной борьбе Харумасе удаётся вывернуться из когтей, отделавшись лишь несколькими глубокими царапинами и порванным ремнём колчана. Повязка срывается со лба и теряется в серости, наушник вышибает из уха вслед за ней. Тц, плохо, в нём был трекер. Освещение — плотное молоко, расписанное искристой изморозью, а может, это в собственных глазах мир поглощается пеленой и выцветает. Собственная тень кажется искажённой, и Харумаса не смотрит. Он отшатывается от новой атаки Танатоса и снова бежит. Но каверна немилосердна к заблудшим. И десяти минут не проходит, как он загнан в тупик, а Танатос вместе с хати не оставляют и шанса бесславно забиться в угол и испустить дух. Что ж, сами напросились. Харумаса рычит и вновь идёт в наступление. Клинки рассекают толстую шкуру хати, скоблят по рёбрам и достают до ядра; хати огрызается, бьёт когтями, но Харумаса уже — в отскоке, потому что пыль сворачивается в спирали, знаменуя телепортацию Танатоса. Со щелчком он соединяет мечи, и тетива неоновой нитью вновь врезается в подушечки пальцев, приятно гудит у уха. Четыре стрелы полукругом вонзаются в землю, пятая — в бок хати, шестая — под ноги Танатосу. И Харумаса сплёвывает кровавую слюну, седьмой стрелой попадает в наконечник первой. Цепочка взрывов полощет синим, слепит и отдаёт запахом плавленых кристаллов и более свежо — озоном. Хати обрушивается и скребёт обугленными когтями по земле, из его пасти рыхлой пеной льётся тёмная жидкость. Ядро гаснет. Танатос падает на колени, и одновременно с ним — Харумаса. Эфирная активность в этом месте явно выше, и кожа блестит, как рыбья чешуя. Ядро Танатоса мутнеет и мерцает, бьётся, словно готовое сгореть в агонии сердце. А Харумаса медленно прикрывает глаза. И валится в рыхлые пласты пыли — они тёплые и немного обжигают, как свежий пепел, — и перекатывается на спину. Зачерпывает их ладонями. Кости ломит, прокаливает болью, как нагретым докрасна железом, а кровь сатиновым полотном льётся из носа. Они не найдут его. Сколько времени у него осталось? Полчаса? Десять минут? Он станет эфириалом, бесцельно бродящим по этому тупику, и, может, от голода начнёт пожирать тела павших, ха, сородичей. Если бы не потерял повязку, был бы шанс, что хотя бы так его отличат от остальных и милосердно прикончат. О! Вот бы у него конечность стала лезвием. Или длинным узким щитом, как у Дюллахана. Выглядит стильно. А командиру Мияби ни лезвие, ни щит не послужат препятствием. По подбородку стекает кровь или слюна, щекочет кожу. Харумаса вытирает жидкость пальцами и самого себя неожиданно царапает эфирными кристаллами. Он поднимает руку и щурится, пытается их рассмотреть. Они маленькие и гладкие, с красноватым отливом, похожие на косточки граната. Харумаса давно не ел гранат; если выживет — не станет есть уже никогда. Но это по-своему красиво, если не думать о том, что… А, наплевать. Рано или поздно это должно было случиться. Жаль, он так и не угостит прокси мороженым. И хорошо, если бы кто-то забрал его кота. — Харумаса! О? Прокси?.. К несчастью, кроме рыка он ничего не может исторгнуть, даже попрощаться толком не получится. А он целую драматичную речь подготовил, так-то, ещё и перед зеркалом репетировал, и два раза — перед котом! Крошечные лапки банбу хватают его за палец, и Харумаса ворчит и резко отдёргивает руку. Они же договаривались!.. — Мисс Мияби, пожалуйста! — Как сквозь шум помех слышит он испуганный голос Белль. — Не надо! — Я и не собиралась. — Рукоять меча с лязгом ударяется о ножны. — Не сейчас. Нужно унести его отсюда. Харумасе хочется рассмеяться. Но свет меркнет, и тьма тёплыми ладонями закрывает ему и глаза, и рот.

***

Он выбирается за пределы стерильно-светлых стен только через две недели. Вены исколоты, сгибы локтей болят, а лекарственная горечь пропитала его насквозь. Кажется, на зубах ещё фантомно хрустит эфирная пыль, но Харумаса забрасывает леденец в рот и рассасывает. Горький ментол. Ему нравится. Самое то, чтобы целоваться до беспамятства, затерявшись в каком-нибудь укромном переулке, и желательно, под дождём: он такое в кино видел. Ещё через неделю он встречается с Белль. Вообще-то он хотел бы сослаться на дела и не прийти, но смалодушничал, перед самим собой в первую очередь. И вот он здесь. «Близнецы Балетт» режут силуэтами горизонт. Плотный полукруг каверны обнимает их. Вода похожа на разлитый бензин, отражает эфирное сияние каверны цветными пятнами и волнуется. Обычно между ним и Белль не бывает неловкости, но сказать впервые нечего. Выручает телефонный звонок. Мелодия дребезжит и раздражает слух, и Харумаса уже знает, кто это: такую неприятную мелодию он поставил только на один контакт — на доктора Джойса. Чтобы знать наверняка, когда трубку лучше не брать. Но Белль вопросительно изгибает бровь, катает в ладонях банку фруктовой газировки, и Харумаса сдаётся. — А-а-а, здравствуйте-здравствуйте, док! — Он сияет напускной искренностью, как начищенная памятная монета АИК — белым. — Рад вас слышать! Не поверите, как раз вас вспоминал, думал, как там поживает мой любимый специалист! Белль тактично отходит на пару шагов, прислоняется к перилам поясницей, но не отворачивается. В её глазах — лазурные воды, оттенки которых он всегда любил рассматривать; когда впервые стал выбираться за пределы больницы, то и вовсе мог делать это часами. Её плечи напряжены, обычно она сама подвижность, солнечный зайчик на пенных шапках прибрежных волн. Но сейчас она замирает: подслушивает, но не хочет этого показать. Капля напитка стекает по гладкому жестяному боку, мажет её палец, а она даже не замечает. Какая же она славная. Звук в динамике кажется слишком громким. Харумаса сбавляет её, громкость, и со звенящей небрежностью тянет: — Да ну что вы? Какие ещё приступы, ха?! — И добавляет тише, комкая окончания, сплёвывая их, как пену иммуномодулятора, на который позже у него выявилась аллергия. — Не чаще обычного, да, схему соблюдаю, эй, да за кого вы меня?!.. Белль вздёргивает подбородок, и в мягких солнечных глазах проступает острое, а может, это башни «Близнецов Балетт» отражаются и добавляют её взгляду строгости. Харумаса спотыкается на полуслове, но тут же улыбается и демонстративно закатывает глаза, свободной рукой тычет в телефон. Мол, как же меня это достало, просто ужас, ты посмотри! Белль улыбается и смешно морщит нос. Мороженое, вдруг запоздало вспоминает Харумаса, он хотел угостить её мороженым. Едва он заканчивает разговор, как второй рингтон тотчас же ввинчивается в висок и заставляет скривиться, как от приступа мигрени. Этот звонок обещает проблем не меньше, чем предыдущий. А то и больше. — Слушаю, зам. командира Цукисиро, — показательно бодро тараторит Харумаса. — Что-то случилось? Дайте угадаю: вы просто соскучились и звоните узнать, как у меня дела? Я польщён, но не… — Прости, что беспокою в выходной, но у нас ЧП, — мягко, но решительно перебивает его Янаги. Где-то на фоне слышится приглушённый смех Сокаку и шелест конфетных фантиков. — Около получаса назад эфирная активность в Персефоне дала резкий скачок, подробности я изложу в штабе. Командир Мияби уже здесь, мы ждём только тебя. Не задерживайся. — Считайте, что я на месте! Даже начинать совещание можете, ну, уже. С выразительным вздохом Янаги отключается. Белль не меняется в лице, но что-то в её глазах разбивается хрустальным. И внутри Харумасы — из-за того, что он стал причиной её грусти. Снова. Это… даже как будто бы несправедливо: эй, он ещё жив, а она уже грустит! Неужели нельзя немного подождать? — Значит, до встречи в каверне? — смеётся он и взмахивает рукой. — Ты же тоже с нами? Или в этот раз Вайз? — Харумаса. — Она вдруг шагает вперёд и хватает его за рукав. Не тянет, но и не отпускает, а Харумаса сам подаётся к ней, потому что тоже это чувствует и знает, о чём она думает. Он также может сломаться, а у него, на минуточку, лёгкие не железные. Да и сердце тоже. Он прижимает ладонь к её затылку, давно хотел так сделать, и легко давит — лицом Белль послушно утыкается ему под подбородок. А Харумаса медленно гладит её по волосам; зубами стянул бы перчатку, но ладно уж, оставит это для следующего раза. Для следующего раза… Ну да, как же. Это что-то о нормальных людях, не о нём. Так что липучку зубами он всё же сдирает, стягивает перчатку, перехватывает её и засовывает в карман. Волосы Белль на ощупь мягкие, немного электризующиеся и сами словно бы льнущие к его ладони. Приятно пахнут морской солью. Надо же, он так и представлял. Волны с шорохом лижут ограждающий вал. Вдалеке кричат чайки. Некстати вспоминается о поцелуе под дождём в укромном переулке. Но они в людном месте, никаких переулков и тихих тупиков, а небо возмутительно чистое — ни облачка. И Харумаса, хмыкнув себе под нос, закрывает глаза и вслушивается в шёпот волн, в дыхание Белль рядом со своим сердцем, и, может, ему только кажется короткое тайное прикосновение губ к воротнику рубашки. — Я вернусь, прокси, — наконец улыбается он и отстраняет Белль от себя. — Дождись меня, ладно? С меня мороженое! Она кивает. Никто из них его словам не верит.