Демон моего сердца

      Великий чародей использовал насилие в Гавани и обращение Стражей к Праву Аннулирования, а также убийства в Белом Шпиле, чтобы призвать к распространению восстания на все Круги Магов — для полного отделения Кругов от Церкви — ценой крови, если потребуется, и поэтому восстание, начавшееся с того, что один маг, один одержимый целитель из Тёмного города уничтожил Церковь, переросло в полномасштабную войну, и каждый день они получали просьбы — приказы — от других орденов Стражей покинуть Гавань и присоединиться к Ордену Стражей. Призывы сражаться.       Что ещё могли делать Инквизиторы в Гавани, когда подобное распространилось по всему Алкарону и по всему Каледосу? Доримус возвращался, измученный долгими беседами с инквизитором Тамраной, заглядывал к своим рыцарям, и просто падал без сил на ближайшую койку. Его скрытность вызывала шёпот в рядах Стражей, напряжение и так нарастало из-за нехватки эликсиров, потребность разъедала их кости, и доверие к лидеру ослабевало. А Доримус, казалось, не замечал, как растёт эта пропасть.       Робер наблюдал, как рыцарь-капитан ежедневно курсирует между своей спальней и крепостью наместника, где обосновалась Инквизиция, наблюдал за тем, как стонущие от боли солдаты-Стражи остаются незамеченными своим командиром, и чувствовал, как в нём нарастает старый гнев. Стражам НУЖЕН был кто-то, кто бы направлял их, показывал, куда идти и что делать. Кто-то, кто бы держал их в тонусе. Он поймал себя на том, что пытается присматривать за ними там, где Доримус не стал бы В любом случае, он лучше знал улицы, у него было больше опыта в поисках еды и Пыли. Он не был их офицером, он вообще был никем, но он мог протянуть руку помощи мужчинам и женщинам, с которыми так же плохо обращались, как и с ним, которых использовала и бросила Церковь.       А потом Инквизиция ушла, и Доримус последовал за ними, как слабоумный щенок служивой собаки, которым он и был, жалко виляя хвостом, и готовый гоняться за самым явным источником силы в округе, как он делал, когда впервые прибыл в Гавань. Мальчишка, который привязался к Астарте и силе её ненависти, когда, охваченный кошмарами и дрожащий, пришёл к воротам Казематов, теперь он также последовал за этой проклятой Создателем Инквизиторшей с её гордой осанкой и уверенной ухмылкой прямо за городские ворота, ни разу не оглянувшись на своих рыцарей. Алкаронский ублюдок даже не попрощался, отказался отвечать на растерянные выкрики Стражей, СВОИХ СТРАЖЕЙ, которые в отчаянии смотрели, как он уходит, бросая свой долг, свой город. Бросая ИХ. Как будто они не стоили его времени, когда он нашёл кого-то лучше и сильнее, за кем можно было следовать. Великое дело, а не заботу о своём городе после войны, которая легла на его плечи. Ворота закрылись за этим напыщенным ублюдком, и волна паники прокатилась по толпе. Губы Робера скривились в презрительной и брезгливой гримасе, он подавил вспышку боли и беспокойства, которые зародились у него в животе. Мысль, которая эхом отдавалась в сердце каждого Стража на улицах: «Что теперь?»       Вистан стоял рядом с Робером, беспомощно глядя на уходящего капитана, и Робер поймал себя на том, что мягко хлопает мальчишку по руке и обнимает его за дрожащие плечи.       — Я присмотрю за вами, парень. Не волнуйся, я сберегу ваши жизни.       Хотя они оба, скорее всего, знали, что это обещание написано вилами по воде. В       Гавани не было обещаний, которые можно было бы сдержать, не было Пыли, не было Церкви, которая могла бы направлять их, не было Создателя.       А теперь ещё и не было рыцаря-капитана. Стражи барахтались, тонули в в море, в которое их сбросила Церкви, и хотя Робер никогда не был похож на верёвку для тех, кто оказался за бортом, он знал, что если не присмотрит за Вистаном и остальными, они пойдут ко дну. Робер давно разочаровался в Ордене и в тех, кто им управлял, но отдельные Стражи по-прежнему были для него ближе, чем семья, с тех пор как он покинул своих братьев и сестёр. Он не был спасителем, он никогда не был героем, но может быть, он мог бы стать якорем, чтобы удержать хотя бы одного из них на плаву в этих постоянно становившихся глубже тёмных водах.       В первую очередь они занялись восстановлением самого города, зная, что несут за него хотя бы частичную, а то и полную ответственность. Нужно было убрать мусор с улиц, который копился там месяцами после разрушения Собора. Городская стража помогала в этом, будучи более здоровой и целой, чем Орден, и таскала массивные каменные плиты и тяжёлые деревянные балки к воротам и докам, чтобы укрепить возведённые там баррикады. Стражи устроили убежища для тех, чьи дома были разгромлены, а затем подверглись набегам и, наконец, у Робера появилось более безопасное место, где он мог бы устроить Алексера. Не в сыром подвале в Тёмном Городе, а в тёплой и сухой комнате с какой-никакой кроватью и довольно постоянным доступом к воде и еде, которую капитану городской стражи удалось организовать. Если кто-нибудь, маг, Страж или простой горожанин, и замечал одинокого усмирённого, тихо присутствовавшего повсюду, где был Робер, никто ничего об этом не сказал.       Эликсиры полностью иссякли вскоре после того, как Доримус ушёл с Инквизитором, а Стражи Звёздной Гавани отправились сражаться с магами в другие места, где мир охватило пламя восстания, и важность одного отступника, который зажёг искру, померкла в сравнении с расцветающим Хаосом. Они забрали с собой последние запасы Пыли. Начавшаяся ломка потягивала Робера за пальцы, и он обнаружил, что не спит ещё долго после того, как Алексер погружается в сон.       Их бросили. Стражей. Без предводителя. Церковь бросила их. Теперь стало ясо, как мало они значили для Верховной Жрицы. Доримус тоже бросил их, чтобы заняться важным делом с Инквизитором, которая проигнорировала остальных рыцарей и все переговоры вела только с ним наедине. За городскими стенами не было ничего, кроме войны и смерти.       Зная, что не сможет уснуть из-за зуда в венах и гнева в сердце, Робер убедился, что Алексер всё ещё дремлет в своей койке рядом с ним, натянул одеяло повыше на плечи бывшего мага, несмотря на тёплую погоду, и отправился с последними медяками в таверну. Ему нужно было выпить.       Таверна была почти пуста — так было с самого начала боевых действий, но хозяин всегда держал двери открытыми. Он насторожённо посмотрел на Робера, когда тот вошёл в зал. Стражи были полезны для бизнеса только тогда, когда пили и не доставляли хлопот, выслеживая магов. Чем дольше длилась война, тем меньше Гавань была дружелюбна к Стражам. И в прошлом Корбену раз или два приходилось выгонять Робера, когда у него не было денег на выпивку и он пытался провести ночь в относительном тепле и сухости бара. Пахло несвежим элем и блевотиной, потом сомнительных типов, которые могли позволить себе снять комнаты, но это всегда равно было лучше, чем ночь на улице. А теперь у него были деньги, хотя бы на пару стаканчиков, и Корбен был не в том положении, чтобы отказывать клиентам, если отсутствие приятной болтовни в баре было каким-либо признаком.       Робер уже допивал второй бокал эля, когда понял, что кто-то наблюдает за ним, и проклял свои затуманенные жаждой чувства за то, что не заметил первым коротышку, сидевшего несколькими столами дальше. У него были глаза, каких Робер никогда раньше не видел, хотя он старался избегать любых подобных персон, если только они не продавали ему Пыль — странные, молочно-белые, пустые и расфокусированные, почти как у вышедшего на пенсию Стража, глаза выглядели так, как будто его мозг годами разъедали эликсиры. Робер не получил ответа, когда поднял кружку, приветствуя незнакомца, и усмехнулся про себя, возвращаясь к своей порции эля. Но затем карлик придвинулся ближе, появившись рядом с ним с быстротой, которая поразила Робера, и пробормотал ему на ухо, что его спрашивают по имени в одной из комнат наверху. В организме Робера было как раз столько эля, что ему стало скорее любопытно, чем тревожно, и он последовал за карликом со странными глазами в одну из тёмных комнат.       Незнакомец внутри выглядел достаточно угрожающе, чтобы пробудить вялые инстинкты Стража внутри Робера, и Робер обнаружил себя с мечом в руке, с напряженными мышцами и насторожённым взглядом. Он не был человеком, слишком высокий, слишком уродливый, чтобы быть человеком, но без болезненного ощущения, которое излучала магия крови. Он также не был одержимым или восставшим трупом, хотя в последнем Робер был не так уж уверен. Он нисколько не испугался меча Робера или его позы, терпеливо ожидая, пока тот ослабит хватку, чтобы начать говорить.       — Это место мне незнакомо. Скажите, кто такие Стражи?       Кем были Стражи? На этот вопрос больше не было ответа. Всё, чем они когда-то были, исчезло. Так мого молодых людей, полных надежд, вступали в Орден, потому что хотели защитить магов, детей, которые видели, как их братьев и сестёр-волшебников уводили, и надеялись, что смогут последовать за ними, чтобы взять в руки щит с солнечным знаком и защитить их. Но они были не более чем прославленными тюремщиками, которые загоняли магов в тёмные углы ради ещё более тёмных дел, предавали их смерти из-за одних лишь слухов. Или, что ещё хуже, делали такими как Алексер, сжигали их души зачарованным клеймом. Астарта нарушила закон Церкви, чтобы уничтожить разум Алексера, а Настоятельница смотрела на это так, как будто командор лишь пролила молоко за ужином.       Когда-то Стражей называли рыцарями Церкви. Они каждый день сражались в войнах, в которых армии боялись участвовать, против одержимых, демонов и магов крови, которым не могли противостоять ни простые мечи, ни другие маги. Доримус пережил восстание одержимых в башне Санкриста, и кошмары, от которых он страдал годами после этого, были единственной благодарностью, которую он получил от Церкви за свои усилия. Им давали Пыль, чтобы привязать их к Церкви и заставить медленно сходить с ума.       Могли ли они по-прежнему быть рыцарями Создателя, если Создатель оставил их?       Справедливый Создатель, любящий Создатель не допустил бы страданий своих детей и слуг. Робер давно перестал молиться, с тех пор как провёл первые несколько месяцев на улицах Гавани, когда жажда схватила его за горло, и он рыдал в ночной тишине, моля о пощаде. Он так и не получил её. Если Создатель вообще существовал, то он был таким же жестоким и хладнокровным ублюдком, как и все остальные. Гнев терпеть было легче, чем боль. Он поднялся в Робере, как волна, и Робер обнаружил, что позволяет ему унести себя дальше, когда зарычал:       — Орден заслуживает лучшего! Мы доверяли им! Мы заслуживаем лучшего, чем то, как нас используют, пока наш разум не рассыплется в прах! Они обращаются с нами как с животными. Со своими собственными Стражами!       То, что Церковь наплевала на них, было НЕСПРАВЕДЛИВО. На них надели ошейники и поводки, связали их с магами, заставляя разрушать друг друга, а заем просто выбросили на мороз. Это было НЕПРАВИЛЬНО, и никто не желал расплачиваться за это. Незнакомец достал из складок плаща пузырёк с эликсиром, светившийся красным в темноте комнаты. Несмотря на цвет, Робер чувствовал, что находится внутри. Такая знакомая песня заполнила пустоту между ними — более глубокая, чем привычная нежная мелодия синего. Она коснулась Робера, самых глубин его души, даже с другого конца комнаты, и притянула его ближе. Он вспомнил, как меч Астарты пел ту же мрачную мелодию на площади перед Казематами. И он вспомнил, как его тело сияло и светилось изнутри, пока Пыль кристализовывалась в её плоти, пока она не застыла и не превратилась в статую. Её тело всё ещё стояло на на той площади, памятник опасной симфонии, напоминание о её безумии. До сих пор никто не решался подойти достаточно близко, чтобы попытаться убрать его. В любом случае, эта тварь не заслуживала нормального погребения. Но Робер помнил, какую силу дал ей красный: достаточно, чтобы она смогла противостоять Ястребу, его товарищам и большей части оставшегося Ордена. Не они одолели её, а сама Пыль завершила битву.       Такая сила… Она могла бы стоить его жизни.       Незнакомец спросил Робера, сколько бы тот был готов заплатить за возможность разрушить Церковь до основания и возродить Орден с тем уважением, которого он заслуживал с самого начала, и Робер чуть не рассмеялся. Чего бы он ни отдал, чтобы спасти своих братьев и сестёр по оружию? Чтобы спасти тех невинных магов, которые погибли под пятой Церкви? Чтобы спасти АЛЕКСЕРА?       — Если бы это спасло хотя бы одного Стража от такой же участи, как моя, — сказал он и добавил про себя: «Если бы это спасло таких магов, как Алексер, от проклятого клейма, от падения Кругов и смертей, от обращения к магии крови к которому приводит страх за свою жизнь, — я бы пролил за это всю свою кровь.       Но он был опустошён и измотан. Он не смог бы помочь незнакомцу и сказал об этом откровенно. Робер знал, что от человека, которым он когда-то был, осталась лишь оболочка, иссушенная Пылью и отчаянной жаждой. В нём было достаточно сил, чтобы спасти Алексера и уберечь его. Больше их не хватило бы ни на что. Всё это были лишь слова и сухая шелуха гнева.       — Думаю, ты не прав, — ответил незнакомец и протянул Роберу руку с поющим, сверкающим пузырьком красного эликсира. Робер посмотрел существу в глаза, увидел в них глубокую мудрость и силу и взял у него пузырёк. Это было так же легко и опасно, как принимать бумажных птичек Алексера.       — Алексер, ты доверяешь мне?       Может быть, было несправедливо спрашивать об этом того, кто не мог испытывать страсть и вообще какие-либо эмоции. Было ли доверие чувством? Чем-то, от чего Алексер был отрезан, когда рыцарь-командор выжгла клеймо на его лбу? Алексер остался с ним после разрушения Церкви и Круга, конечно, не потому, что грязный, выжженный изнутри в буквальном и переносном смысле Робер мог защитить его. Он не мог понять, ПОЧЕМУ, но и не мог заставить себя спросить, боясь ответа, который мог получить.       Взгляды усмирённых всегда были пустыми, но некогда яркие и выразительные карие глаза Алексера стали мягкими, холодными и бесстрастными, и Робер едва не вздрогнул, когда этот взгляд устремился на него. Но Алексер, казалось, просто обдумывал вопрос, сосредоточив на нём столько внимания, сколько мог, прежде чем тщательно сформулировать ответ.       — Ты всегда заботился обо мне, — начал он, и Робер принялся расхаживать взад и вперёд, силясь успокоить нервы. — Тебя наказали за то, что ты помог мне в Круге, но, несмотря на это, ты пришёл спасти меня от Мандата на Аннулирование. Я не могу быть тебе полезен, в этом не было логики, но ты всё равно спас меня. Ты вернулся в Круг, потому что я попросил тебя об этм. Ты никогда не ожидал и не требовал награды за свои действия. Разве это не то, что делает тебя человеком, заслуживающим доверия? Робер не мог вспомнить, когда в последний раз кто-то говорил о нём что-то хорошее. Может, это был Теодор? Много лет назад, до того, как он покинул Орден? Или сам Алексер однажды в своей мастерской во дворе Казематов? Робер смутился, обнаружив, что от этих слов у него на глазах выступили слёзы — не слишком добрых, но честных, какими могут быть только слова усмирённого. Они не приукрашивая, не лгали, чтобы успокоить других. Он шагнул вперёд и обнял Алексера за плечи, прижав его к своей груди и положив подбородок ему на макушку. Робер пробормотал слова благодарности, покрывая поцелуями его волосы, уже начавшие отрастать, но всё ещё совсем короткие по сравнению с их первой встречей, и вдруг почувствовал, что у него перехватило дыхание.       — Что-то изменилось, — пробормотал Алексер приглушённым голосом, прижавшись к груди Робера. — Ты принял решение.       Робер не ответил ему, чувствуя, как бешено колотится сердце. Он просто крепче обнял Алексера в ответ, прижимая его голову к своему плечу. Алексер позволил себя обнять. Если бы он знал, какое утешение Роберу приносило то, что он держал мага в своих объятьях, он бы ничего не сказал, а просто сидел неподвижно и спокойно под дрожащими руками Робера и принимал всё новые и новые прикосновения потрескавшихся губ Стража к своей голове.       — Я последую за тобой, Робер. Куда бы ты ни решил меня повести.