Демон моего сердца

      Робер обнимал и прижимал к себе Алексера почти час после этого, тихо дрожа в тёмном углу подвала, прижимаясь влажным лицом к шее и плечу юноши. Всё рухнуло в одно мгновение. Церковь исчезла, а Великая Настоятельница была мертва. Все эти маги, которых он не смог спати, даже если СМОГ спасти своего Алексера. И та тварь, в которую превратилась Астарта. Робер до сих пор слышал её Пыльный зов, проникающий в костный мозг и тянущий его за собой. Всего, что он видел и слышал, было слишком много. Всего, что он не смог сделать. Он спас одного мага и одного Стража от ужасной участи и видел, как остальных убивали у него на глазах.       Алексер обнимал его, бормоча банальности тем пустым монотонным голосом, который скорей заставлял Робера дрожать, чем приносил утешение, пока они оба не обессилили и не свернулись калачиком на полу подвала. Робер прислонился спиной к сырой стене, положив голову Алексера себе на колени и поглаживая бритую макушку юноши костлявыми дрожащими пальцами.       Робер чаще чем обычно просыпался в холодном поту, мучимый ломкой, и отчаянно тянулся за Алексером. Пыль отгоняла кошмары, и хотя на протяжении многих лет после изгнания из Ордена они мучали его, после взрыва собора они стали только хуже. Алексер всегда занимал важное место в его снах, но с тех пор, как он стал свидетелем последней жестокости, «Права на Аннулирование», отчаянных и безумных действий магов, ставших добычей демонов в тщетной попытке спастись, его мучило то, что он не смог спасти их всех.       Алексер всегда был рядом. Ему требовалось совсем немного сна, потому, видимо, что он был усмирённым, и когда Робер просыпался с резким вздохом, в отчаянии и страхе протягивая к нему руки, юноша всегда был там, чтобы помочь ему, сесть рядом с другом и напомнить ему, что они в безопасности. ОН был в безопасности. Было странно получать утешение, которого он не заслуживал, от Алексера, мага, которому он так часто и во многих отношениях не мог помочь. Вся сила и храбрость, которые могли бы позволить ему отстраниться и справиться с болью и страхом самостоятельно, испарились, когда длинные пальцы Алексера нашли его руку и нежно сжали её, когда его собственная рука нашла путь к груди Алексера, чтобы почувствовать медленное, ровное биение его сердца и считать слабый пульс, пока его собственное сердце не замедлялось, чтобы соответствовать ему.       Робера мучили не только мысли о неудаче и беспокойство за Алексера. Хотя поначалу он считал, что опоздал, и все маги Гавани были убиты, позже он обнаружил, что многие из них выбрались оттуда до того, как он вернулся после спасения Алексера, а ещё многие нашли укромные места, где прятались, пока не утихли самые ожесточённые бои, и нашли выход из Казематов, и многие – потом из города, чтобы уйти и распространить весть о восстании магов. Если Орден не возьмёт магов под контроль, война вскоре охватит весь материк, и Робер не мог себе представить, как это будет выглядеть, сколько крови прольётся.       Одних только боёв в Гавани было достаточно, чтобы остановить поставки Пыли как в Орден, так и торговцам Пылью в Нижнем городе. Роберу всё чаще приходилось проводить ночи, свернувшись калачиком и пытаясь унять боль, вместо того чтобы искать еду и воду для них обоих. Когда он был один на улицах, он не так сильно беспокоился о том, что может умереть от голода, но теперь, когда рядом с ним был Алексер, и он отвечал за усмирённого, Робер знал, что должен заставить себя встать и отправиться на поиски. Он не смог бы защитить Алексера от Стражей, магов крови и демонов, если бы не смог поднять свою чёртову голову из-за слабости, вызванной недостатком еды и ломкой.       Хотя Алексер продолжал предлагать пойти на поиски еды и воды, Робер знал, что не может позволить усмирённому это сделать. Магическая печать не давала ему обратиться к Сумраку, вызывать огненные шары или демонов или заморозить врагов, она делала его совершенно безвредным, но Стражи, бродившие по городу с обнажёнными мечами наготове, не обратили бы на это внимания. Они увидели бы в Алексере мага, а в его пустом лице – целителя из Тёмного Города и зарубили бы его без раздумий и сожалений.       Если бы Алексер был способен на эмоции, в том виде, как это представлял себе Робер, его бы разозлило непреклонное требование Робера оставаться в укрытии и безопасности. Он никогда не был пассивным магом, он был ярким и счастливым юношей, готовым помочь, но теперь, когда его эмоции исчезли, а на их месте осталась только холодная логика, Алексер осознавал риски. Он был магом, независимо от наличия магических способностей. Это была Гавань, наводнённая напуганными и растерянными Стражами. Он почти наверняка погиб бы, если бы ступил туда, где Робер не смог бы его защитить. Поэтому он позволял своему другу тщательно прятать его днём, пока сам Робер выходил в город в поисках новостей, еды, щепотки Пыли, а ночью возвращался к нему, дрожать и потеть в темноте.       Оставшиеся Стражи, не имея во главе рыцаря-командора, обратились за наставлением к своему рыцарю-капитану Доримусу. Хотя Эшран отстранил Астарту от командования и сыграл большую роль в её уничтожении, до сих пор он не спешил брать на себя обязанности рыцаря-командора. Он казался потерянным всякий раз, когда Робер мельком видел его, даже более, чем когда они впервые встретились в казарме. Нервный и измождённый мальчишка, которого преследовали воспоминания о том, что он пережил в башне Санкриста. Робер задавался вопросом, не пробудили ли откат и возвращением к воспоминаниям события последних недель: столько смертей, демонов и крови.       Хотя Доримус на протяжении многих лет открыто выражал своё отношение к магам, после решения об Аннулировании его решимость, казалось, пошатнулась. Насколько было известно Роберу, Доримус никогда не издевался над магами в Казематах Гавани, но он закрывал глаза на издевательства и даже открыто поддерживал дальнейшие жестокости Стражей. За несколько лет до этого Робера достигали слухи о том, что рыцарь-капитан поддержал предложение об Усмирении Франса Ходера, который даже рыцарь-командор отвергла как радикальное и экстремистское, Робер тогда едва не отправился к бывшему другу несмотря на голод и ломку, чтобы врезать ему. Но теперь Эшран выглядел просто как потерянный мальчик, каким он был когда-то, он беспомощно смотрел на море сражающихся магов и Стражей и Робер чувствовал, что вера Эшрана в тех, кто учил его сражаться и за кого он сражался, пошатнулась из-за безумия Астарты.       Многие рыцари, которые сменили стороны в финальной битве с обезумевшей Астартой и позволили Ястребу и его товарищам уйти, сделали это лишь из-за своего уважения к Эшрану. Теперь они оказывались в рядах тех, кто наиболее яро ставил задачу истребить скрывающихся тут и там отступников и магов крови, очистить Гавань от ереси. Эшран, вероятно, мог остановить их, приказать им сложить оружие, и они бы послушались своего фактического рыцаря-командора. Но, насколько мог судить Робер, Доримус хоть и не поощрял их рвение, но и не приказывал им отступить.       Между магами-повстанцами, защищавшими их горожанами и рыцарями-Стражами всё стало настолько плохо, что Доримус начал призывать к оружию всех, кто когда-либо держал в руках рыцарский меч, и это привлекло внимание Робера. Из-за беспорядков в городе становилось всё труднее достать Пыль. Даже контрабандисты, чья работа заключалась в том, чтобы доставить её в город, обнаружили, что их торговые маршруты перекрыты войной, а поставщики не желают вмешиваться в дела раздираемого восстанием города без явной выгоды. Присоединиться к унылой маленькой группке бывший Стражей Доримуса означало бы получить хотя бы несколько капель сладкого чистого синего эликсира, но это также означало бы предавать отступников мечу.       - Они – маги крови, - объяснял он Алексеру, пряча усмирённого в другое безопасное укрытие и затем отправляясь в наряд. – Они – еретики, и они опасны. Причиняют боль людям. Я не выслеживаю невинных маленьких магов.       И Алексер смотрел ему вслед своим спокойным пустым взглядом, и у Робера возникало чувство, что он предаёт своего друга.       Он ЛЮБИЛ Алексера. Может быть, теперь эта привязанность была окрашена чувством вины и ответственности, которые терзали его сердце из-за того, что стало с его другом из-за его собственных действий, но он обнаружил, что любовь всё ещё жила в нём. Полузабытый, и конечно, безответный трепет в его сердце, когда он смотрел на усмирённого. Но любовь не могла заглушить жажду Пыли. Он был недостаточно силён для этого. Ничто не было сильнее этого, как понял Самсон, ночуя на улице. Ни любовь, ни честь, ни отчаянное желание быть хорошим, чистым, ДОСТОЙНЫМ. Пыль поглотила всё это и заменила яростной потребностью в ней, которая стояла превыше всего остального.       И вот Робер предстал перед человеком, который выдал его и способствовал его исключению из Ордена, его бродяжничеству и зависимости. Человеком, который стоял рядом, когда Астарта прижала раскалённое клеймо к лицу Алексера и лишила его всего, что делало его человеком. И он принял щит с солнечным пламенем и меч милосердия и стал охотиться на магов, которых когда-то пытался спасти, ради сладкого вкуса сверкающей синевы.       Он вернулся, спотыкаясь, блаженный от ритмичной песни эликсира в своих венах – куда более чистой, чем Пыль, которую он мог достать в трущобах, и почти парил достаточно высоко, чтобы его не волновала кровь на его мече, которую он отдал в уплату за это блаженство. Но когда он добрался до лачуги, где спрятал Алексера, обрывки песни сменились гудением, и он обнаружил, что не может смотреть своему другу в глаза.       Алексер, конечно, не сказал бы ни слова, и это заставило бы Робера чувствовать себя ещё более виноватым. Даже под действием Пыли он просыпался и кричал в ночи, а во сне его преследовали лица магов – даже тех, кто в гневе и страхе прибегал к магии крови, - такие ясные, когда они молили о пощаде, а он убивал их во сне. Алексер всё ещё был бы рядом с ним, успокаивающее присутствие и его мягкое молчание, и Робер знал, что не сможет долго выдерживать это. Запасы Пыли в Ордене в конце концов иссякнут, и он потеряет стимул оставаться рядом с Доримусом и выполнять его приказы.