Демон моего сердца

      Лицо, слишком знакомое для измученного сердца Робера, появилось однажды рано утром, когда он только просыпался. Глаза Теодора сияли на молодом женском лице. Оливии повезло, что её глаза и, возможно, уши были единственными внешними чертами, которые она унаследовала от своего отца — она была так похожа на мать, что было трудно понять, кем был её отец, и это уберегло её — и Теодора — от подозрений. Робер избегал Казематов, таверны, любого другого места, где, как он знал, мог появиться Теодор. Он был слишком зол, чтобы видеть лицо старого друга без желания превратить его в кровавое месиво из плоти и костей. Он не хотел видеть полные надежды и нежности глаза Теодора, предлагающего медальон в качестве платы за безопасный выезд из города.       — Я помню тебя, — начала она. — Ты дружил с моим отцом. Ты приходил в «Лилию» вместе с ним, когда он хотел нас увидеть. Робер не знал, что девушка знала его в лицо, хотя их пару раз представляли друг другу. Он тогда лишь коротко кивал, а она бросала на него любопытные, но нервные взгляды.       Теперь она была перед ним и говорила о том, что оставаться в городе небезопасно. Ей было восемнадцать — он не заметил, как так быстро пролетели годы, — а Стражи неуклонно набирали силу. Она боялась за своего отца больше, чем за себя. Маленькая дурочка.       Оливия даже матери не рассказала о своих планах, оставила ей только записку с объяснениями, чтобы её не останавливали. Другую записку она написала для отца, но так и не придумав, как её передать, держала у себя в кармане.       У Робера закончились монеты. В животе урчало, в жилах пульсировала жажда Пыли и простой еды. И он протянул ладонь и позволил ей вложить в свою грязную руку медальон.       Райнер был контрабандистом, с которым Робер несколько раз работал. Он всегда был рад взять на борт маленького беженца-мага. Это было правильно, сказал он Роберу, когда тот спросил, почему Райнер так охотно предлагает свою помощь. Более того, его помощь стоила дешевле, чем переправы некоторыми другими маршрутами. Медальон Оливии был простым — он не принёс бы Роберу много денег. Робер понимал, что чем меньше он потратит на то, чтобы вывезти девушку, тем больше он сможет оставить себе.       Хотя Оливия явно нервничала и не доверяла контрабандисту, Робер одарил её самой тёплой улыбкой, на которую был способен, и попросил довериться ему, пообещав, что она будет в безопасности. Он наблюдал, как девушка позволяет Райнеру взять её за запястье и потянуть за собой. Глаза Теодора в последний раз обеспокоено взглянули на неё, прежде чем Оливия отвернулась.       Робер не придал этому значения, он нечасто вспоминал о магах, которым помог, после того как они оказывались на пути к свободе, пока однажды на его пирсе не появился человек по имени Ястреб. Ястреб выглядел угрожающе и требовал ответов на вопросы, среди которых главным был — где находится полукровка-маг, которого Робер переправил несколько дней назад. Робер ещё не успел его забыть. У полуэльфа не было ничего полезного: ни денег, ни драгоценностей, ни даже приличного оружия, которое можно было бы заложить, и Робер направил мальчишку к Райнеру только из жалости, сказав, чтобы он сам попросился на корабль.       Ястреб наконец оставил его в покое, но спустя три ночи явился ещё раз. И тогда Робер узнал.       Его охватила паника. Он пытался сосчитать, сколько маленьких магов он отправил к Райнеру, потому что это было проще всего, дешевле всего и быстрее всего, как ему казалось в тот момент.       Ястреб сказал, что все они были проданы в рабство в Эстер.       Неудивительно, что Райнер брал их всех за такие небольшие деньги, если затем мог продать свой «груз» гораздо дороже. Роберу было не по себе от беспокойства, он надеялся, что Ястреб сможет сделать для их спасения больше, чем смог бывший Страж. Робер был слишком труслив, чтобы рассказать Теодору, что стало с Оливией. Более того, он не думал, что сможет заставить себя произнести эти слова.       «Я продал твою дочь работорговцам. Она была так напугана, что позволила демону соблазнить её. И теперь она мертва. Из-за меня».       Ястреб пришёл слишком поздно. Кучка перепуганных магов, запертых в подвале у пристани, готова была на всё ради свободы. И Оливия стала первой, кто перешёл черту.       Нет. Теодор заслуживал того, чтобы ему рассказал кто-то, кому не всё равно, а не тот кусок дерьма, который был в этом виноват.       Робер отправился на склад после того, как отправил Ястреба в том же направлении, сердце было тяжёлым и ему едва не стало плохо, когда он увидел, что комната завалена изуродованными трупами. В самом центре, свернувшись на боку, лежали останки одержимой, в которой уже нельзя было узнать человека, но Роберу не потребовалось доставать из её кармана письмо. Он с болезненной уверенностью знал, что этим чудовищем была их милая девочка Оливия, которая оказалась достаточно глупой, чтобы довериться ему.       Робер думал, что ничто из того, что делает магия, больше не может его расстроить. Не после многих лет, проведённых в качестве Стража, не после всех тех магов крови, которых он убил, и одержимых, и бездушных усмирённых с печатями на лбах и пустыми глазами. Не после Алексера.       Он видел худшее как от магов, так и от Стражей. Но тело молодой девушки, искалеченное, больше похожее на демона, чем на человека, на полу в подвале склада, где работорговцы держали свою добычу, перевернуло что-то внутри него. Он упал на колени и разрыдался.       Робер давно не молился. Молитвы не помогли, когда он обезумел от жажды Пыли, прося милостыню на вонючих задворках города. Они не помогли, когда он умолял Создателя защитить Алексера. Создатель бросил его, бросил и магов, и Стражей. Робер верил в Создателя, великодушного Создателя, которому был обещан с юных лет, но Создатель, похоже, не верил в него.       Он всё ещё стоял на коленях перед изуродованными останками милой девушки, дрожащими руками прикасаясь к её холодному телу и молясь, беззвучно шевеля губами и произнося слова, вбитые в его голову и сердце за годы, проведённые в Ордене, умоляя Создателя принять его в свои объятия, несмотря на её отчаянный, продиктованный страхом договор с демоном. Она заслуживала лучшего.       Они даже не разговаривали, Теодор и Робер. Несколько месяцев с тех пор, как Робер, пьяный от Пыли и кричащий, ввалился на площадь перед Казематами и попытался задушить Теодора, слабо хватаясь тонкими, ослабевшими костлявыми пальцами за его горло и завывая, как раненная собака. Горе от того, что он увидел Алексера, свело его с ума, и он винил Теодора в том, что тот не рассказал ему о судьбе мага. И теперь из-за своей слабости Робер обрёк Теодора на такую же мучительную потерю.       Но алкаронский наёмник с птичьим именем, который наткнулся на пленных магов, выполняя свою собственную миссию, решил заработать ещё, сообщив Стражу о смерти его дочери. Он вытащил письмо из её кармана и передал его Теодору. И именно Теодор пришёл искать Робера.       Старший Страж ничего не сказал, даже толком не посмотрел на Робера, который ссутулившись сидел в сыром углу возле лестницы, ведущей в Тёмный Город. Он просто схватил своего старого друга за руку и потащил за собой, в проулок между домами. И Робер позволил увести себя. Это было шествие не овцы на заклание, а убийцы на эшафот.       Стражи нечасто появлялись в Тёмном Городе, и люди разбегались от них — контрабандисты, воры и беспризорники — спешили освободить им дорогу. Суровое выражение лица Теодора не помогало, как и угрюмое и молчаливое отчаяние на лице Робера. Несколько сочувствующих взглядов были брошены на Робера, но он не обращал на них внимания, и никто не протянул ему руку помощи. Стражи не пользовались популярностью, но внушали уважение и страх, и никто не хотел становиться у них на пути.       Пара добралась до пустой хижины, где работорговцы иногда держали своих пленников в цепях перед продажей. Теодор втолкнул Робера внутрь, действуя куда мягче, чем сделал бы это Робер, если бы они поменялись ролями. Но всё же достаточно сильно, чтобы повалить неустойчивого и страдающего от боли Робера на земляной пол. Затем он повернулся, чтобы запереть хлипкую деревянную дверь. Кровь отлила от лица Робера, он тяжело сглотнул. Не то чтобы он был особенно привязан к своей жизни, которую проводил в трущобах, измученный и полный боли, но он не так представлял себе её конец, когда позволял себе помечтать о подобном.       Он не будет сражаться, — решил Робер, когда рука Теодора в перчатке потянулась к рукояти меча. Он заслужил это, после всего, что сделал. За всех магов в Круге, которым он не помог, и за многих, которым «помог». Оливия. Тот мальчик полуэльф.       Алексер. О да. Алексер.       Робер закрыл глаза и стал ждать ударов, но услышал лишь хриплый и надтреснутый звук, похожий на натужный смех, и то, как второе тело валится на землю рядом с ним. Теодор сунул ему в руку что-то тяжёлое, плескавшее жидкостью. Когда Робер снова открыл глаза, то увидел в руке друга бутылку алкаронского виски — крепкого, тёмного и соблазнительного. Теодор приказал ему выпить, и Робер не мог отказать ему ни в чём, о чём бы тот ни попросил, особенно в том, в чём было намного больше доброты, чем он заслуживал. Теодор должен был причинять ему боль, бить его, а не предлагать избавление от мучительного чувства вины в виде большой бутылки крепкого алкоголя.       — Честно говоря, я бы предпочёл, чтобы ты меня ударил, — пробормотал Робер, хотя и принял предложенную бутылку и неуклюже откупорил её, чтобы опрокинуть в своё внезапно пересохшее горло. Виски был хорошим и крепким, он наполнил его теплом, почти таким же приятным, как разбавленная Пыль из Тёмного Города.       Теодор резко поднял взгляд и впервые с тех пор, как притащил его в это место, посмотрел Роберу в глаза.       — Я не в настроении давать тебе то, что ты хочешь, Робер. На это он мало что мог сказать, поэтому молча кивнул и сделал ещё один большой глоток, прежде чем Теодор потянулся, чтобы забрать у него бутылку и опрокинуть содержимое себе в рот. Они сидели в тишине, прислонившись спинами к грязным стенам этого пустого подвала. Передавая друг другу тяжёлую бутылку, которая постепенно становилась легче. Туда — сюда. Пока алкоголь не сделал обоих мягкими, грустными и тихими.       Робер всё больше чувствовал, как мышцы становятся непослушными и лёгкими, в конце концов он закрыл глаза и обмяк, распластавшись на пыльном грязном полу. Он чувствовал, что Теодор делает то же самое, пока не обнаружил, что они лежат бок о бок. За дверью в грязи копошились мальчишки, ожидая, когда один из них выйдет, чтобы разграбить тело другого. Теодор лежал рядом с ним в такой же позе. Густой запах виски заполнил маленькую комнату, и Робер едва мог дышать.       — Теодор? — пробормотал он, не совсем уверенный в том, что голос его послушается.       Он подождал, пока Теодор заворчит в ответ, дозволяя ему нарушить это молчаливое перемирие, и только потом продолжил:       — Мне жаль.       Это были не те два слова, которые пришли к нему легко, которые вообще пришли к нему на самом деле. Но он продолжил.       — Мне так жаль насчёт Оливии.       До этого момента он пытался не произносить имя девушки, даже не думать о нём. Его глаза были влажными, он поднял руки и вцепился в лицо, чувствуя, что в горле поднимается ком и становится трудно дышать.       Несколько долгих минут ответом ему была только тишина. Единственным шумом в комнате оставалось его прерывистое дыхание. Он почувствовал, как всё тело Теодора сотряслось от нарастающего рыдания рядом с ним, и Роберу захотелось свернуться калачиком от стыда за всё, что он натворил. Но его тело было слишком ватным, чтобы повиноваться.       — Я сожалею об Алексере.