Демон моего сердца

      Женщина зарычала с яростью, которой трудно было ожидать от неё учитывая, что она застыла на месте и окаменела при его появлении, а затем сверкнуло серебро, и что-то кольнуло Робера в шею. Это была крошечная вещица, кошачий коготь из пирофита, недостаточно острый, чтобы пустить кровь, но Робер всё равно поднял руки в знак поражения и отошёл от окна, чтобы дать паре пространство. Гордая львица с когтем котенка, защищающая своего детёныша.       — Я был Стражем. Я знаю, по каким маршрутам они ходят. Я знаю, что они могут сделать и как этого избежать. Я могу вывезти вашу девочку из города. Женщина попятилась, всё ещё размахивая ножом и выглядя (вполне обоснованно) насторожённой. Её муж подошёл и положил руки ей на плечи, он казался более покорным, чем его супруга, и, похоже, больше стремился избавиться от своего ребёнка, проклятого магией, чем она. Настолько, что был готов доверить девочку незнакомцу. Мужчина спросил о цене, и Робер назвал первую цифру, которая пришла ему на ум.       — Тридцать серебряников.       Женщина немедленно снова бросилась вперёд, как будто хотела перегрызть Роберу горло, крича, что он хочет их ограбить, но Робер остудил её пыл.       — Тридцать серебряных, и ваша маленькая дочурка в безопасности. Что такое монета в сравнении с безопасностью и счастьем твоего ребёнка? Знанием, что она не окажется в руках Стражей?       На самом деле это было не совсем правдой. Девочка могла выбраться из Гавани только для того, чтобы угодить в руки Стражей в любом другом городе и попасть в любую другую Башню Круга. Но это было лучше, чем оставлять её здесь, где её наверняка обнаружили бы, и если бы рыцарь-командор Астарта выдвинула обвинения в том, что она повлияла на своих родителей, обманом заставив их спрятать её, её бы предали мечу или клейму успокоенной быстрее, чем её львица-мать успела бы выпустить когти       Робер знал капитанов кораблей и контрабандистов, потому что он теперь много времени проводил в доках, выполняя их поручения за лишние медяки. Тридцати серебряных было бы более чем достаточно, чтобы умаслить несколько ладоней, и ещё осталось бы, чтобы купить ему несколько флаконов Пыли у диллеров из Тёмного Города или головорезов из Картели. Может быть, даже хватило бы ещё на еду, если бы он смог контролировать себя.       Пара смотрела друг на друга долгое мгновение, дольше, чем Робер хотел стоять под моросящим и холодным дождем. Когда они решительно повернулись к нему, на его истощённом лице расплылась торжествующая улыбка.       Робер видел не так уж много Стражей с тех пор, как получил место в городской страже. Он работал в основном по ночам, будучи самым новым рекрутом, и на его плечи быстро перекладывали самые непопулярные маршруты и смены, а среди магов крови в эти недели как раз наступило странное затишье, не требующее вмешательства Стражей. Но в то утро он отметил в толпе знакомое лицо, и чуть не споткнулся, бросившись вслед за рыжеволосым рыцарем, и выкрикивая его имя в откровенном отчаянии.       Это был Теодор, и он остановился, неохотно повернувшись, когда Робер подбежал к нему и чуть не рухнул на его закованную в броню грудь от облегчения. Все мысли о приличиях выветрились из головы Робера, и он вцепился в своего старого друга, когда почувствовал на нём запах эликсиров, такой родной запах, услышал знакомую песню в своей крови, взывавшую к нему, и все мысли о том, чтобы спросить о том, как дела у Теодора и о том, что произошло после его увольнения, улетучились. Его рот открылся сам собой и Робер обнаружил, что шипит, наклоняясь вплотную к Теодору, к его лицу, чтобы попросить немного Пыли, всего один пузырёк, всего один глоток, ему было так больно…       Мужчина, который прежде был его ближайшим другом, чуть не швырнул его на землю, тряся головой и кривясь от отвращения, и Робер понял, что облажался, он проклял себя и свою зависимость, и сжался на земле, хрипло умоляя о прощении.       — Теодор? — прошептал Робер, страшась ответа, но отчаянно желая его узнать. — Что с Алексером? Что они с ним сделали?       Он не спросил об этом рыцаря-командора, когда она затащила его в свой кабинет, а бумажная птичка Алексера смялась у неё под ногами. Он не спросил об этом рыцарей, которые вытащили его оттуда, или тех двоих, которые на следующее утро сунули ему в руки его вещи у ворот. Он не хотел знать и не хотел слышать это от них. Но Теодор был его другом, и теперь, когда он был здесь, он не мог… Он не мог не спросить, не мог не попытаться узнать.       Лицо Теодора застыло, и он покачал головой, излучая жалость каждым движением, каждой линией своего тела.       — Я говорил тебе быть осторожное, Роби. Я говорил тебе, что ты слишком близко подошёл к черте. Слишком привязался.       У него не хватило духу или смелости сказать Теодору, чтобы он больше не называл его так. Что Робер умер в кабинете рыцаря-командора вместе с бумажными птичками Алексера. Это не было ответом, и то, что ответа не было, наполнило Робера большим страхом, чем любые другие слова, которые он мог бы услышать. Если Теодор не хотел говорить ему, не мог заставить себя сказать это, даже будучи таким злым и расстроенным из-за Робера, каким он был сейчас…       Внезапно мир погрузился во тьму, и Робер услышал, как Теодор выругался и бросился к нему, когда он рухнул на землю, не удержавшись на ногах, подкошенный тяжестью невысказанных новостей. Конечно, он знал, что Алексер понесёт более суровое наказание, чем просто бесславное увольнение, но Робер не знал, с какими обвинениями ему придётся столкнуться и каким будет приговор. Мысль о том, что Алексер мёртв или того хуже, и что он, Робер, сам помог затянуть петлю на его нежной шее, была невыносима.       Сознание возвращалось к Роберу мягкими волнами. Теодор дотащил его, полуживого, до таверны и усадил за стол возле камина. Воздух был тёплым, но он всё равно дрожал, пока его друг — бывший друг, как он предположил, — ворчал над ним, словно заботливый папаша, и звал барменшу, чтобы та принесла ему похлёбки, воды и, возможно, одеяло. Робер медленно осознавал, что огонь согревает его озябшую кожу, что грубая ткань пледа, накинутого ему на плечи, и тихая болтовня Теодора, беспокоившегося за него, успокаивают его.       — Когда ты в последний раз ел? — пробормотал Теодор скорее себе, чем Роберу. — Создатель, ты просто весь состоишь из костей и грязи.       И Робер постарался не фыркнуть.       — Я проголодался не по еде.       Теодор не ответил, да Робер и не ожидал, что тот ответит, разве что тихо вздохнёт, сунет ему в руку стакан с водой и прикажет выпить. Он неохотно подчинился, хотя бы для того, чтобы не дать Теодору себя отчитать. Робер не сомневался, что Теодор поднесёт стакан с водой к его губам и заставит открыть рот, если потребуется. Пыль позволяла обходиться без еды гораздо дольше, чем это допускает природа, этот тошнотворно сладкий яд, который обволакивает желудок и заставляет тебя поверить, что ты сыт и счастлив. Роберу казалось пустой тратой денег отдавать монеты за баранину или медвежатину, когда Пыль ждала его на расстоянии спуска в Тёмный Город.       Но Теодор этого не понял бы. Теодор ничего не понимал, судя по тому, как он игнорировал слова Робера. Это было невероятно глупо и опасно для них обоих, учитывая, как его вышвырнули, после всей этой идиотской истории с глупыми любовными письмами.       Это было безумием — подвергать опасности своего старого товарища-Стража, к тому же бывшего друга, пытаясь выпрашивать у него эликсиры, чтобы протянуть ещё несколько дней. Но если Теодор и собирался ответить на его мольбу, то решил этого не делать, и горечь закралась в сердце Робера, когда он посмотрел в тёплые и заботливые карие глаза друга.       — Я слышал, ты помогаешь некоторым отступникам. Это было не то, что ожидал услышать Робер, и в ответ он только пожал плечами:       — Кто-то должен.       Теодор смотрел на него с той же жалостью, с какой он неделями смотрел на Робера в Казематах. Да, бедный глупый Робер, бедный зависимый, жалкий, мягкосердечный дурак Робер де Шавон. Слишком мягкий для этой работы, слишком заботливый, когда речь шла о подопечных. «Подвержен влиянию магов», — написали они в документах о его увольнении. Слабоумный. Это был не совсем тот взгляд, которым Теодор смотрел на него сейчас, в нём было больше беспокойства и меньше отвращения, но он вызвал у Робера иррациональную волну гнева. Теодор не вступился за него, когда его вышвырнули. Теодор не защитил Алексера ради него. Он просто стоял и смотрел, как Робер тонет в любви молодого мага к его жене.       Однако у Робера не было возможности высказать свой гнев, поскольку подавальщица принесла тушёное мясо и поставила перед ним миску с аппетитным тёплым рагу, от которого у Робера потекли слюнки, и гнев в груди перерос в голод в животе. Он набросился на миску, как одичавший пёс, которым и был, заблудившийся и умирающий с голоду, и если другие посетители заметили, что он невоспитанно набрасывается на тушёное мясо, они благоразумно промолчали.       Жалость всё ещё читалась на лице Теодора, когда Робер допил остатки из подливы из миски. Грязные руки потянулись за кусочками, которые выпали на стол, и Робер жадно проглотил их, стараясь сделать это как можно быстрее, но теперь, когда его желудок был полон не только болотной грязью Тёмного Города и остатками эликсира, он чувствовал себя менее осмысленно и менее раздражённо. Теодор заказал комнату на ночь для своего старого друга, не обращая внимания на трактирщицу, которая смотрела на Робера так, как будто меньше всего на свете хотела убирать комнату после этого бродяги. Робер возразил бы против этой внезапной доброты человека, который всего час назад отшвырнул его посреди улицы, но перспектива поспать в настоящей кровати с подушками, одеялами и камином манила его. Бадья с чистой и горячей водой, чтобы смыть с его измученной кожи многомесячную грязь и копоть, была почти также заманчива, как пузырек Пыли.       Теодор покинул его, торжественно похлопав по плечу и вручив горсть монет, которые, по его совету, Робер должен был использовать, чтобы убраться к чертям из Гавани, поскольку Стражу без Ордена в этом городе не место. Он знал, на что Робер их потратит. Он знал, что на следующее утро Робер проснётся отдохнувшим, расслабленным и, к счастью, чистым и отправится прямиком к торговцам из Тёмного города за новым флаконом. Но он надеялся, и эта надежда ранила Робера, как острое лезвие, скользящее по тонкой коже и горячей крови. Он не был достоин такого доверия и надежды, и все, кроме Теодора, казалось, знали об этом.       На следующий день Робер не пошёл в Тёмный Город. Теодор верил в него так, как он того не заслуживал. Он хотел быть достойным такого доверия. Если он умрёт от последствий ломки, то, по крайней мере, он умрёт с некоторой долей чести, даже если это всего лишь чайная ложка.