Демон моего сердца

      Башня магии на Санкристе воняла смертью и пролитыми жидкостями. Повсюду жужжали мухи. Иногда, когда их тревожили, огромные тёмные тучи мух поднимались с какого-нибудь участка пола и медленно кружили по комнате, прежде чем найти новое вкусное местечко для приземления.       Внутри пурпурного барьера Эшран, к счастью, был защищён от этих мух. Он содрогнулся, подумав, в каком состоянии он мог бы быть, если бы это было не так, с его бесчисленными открытыми ранами из-за надрезов, которые делал на его теле Урел. Даже изнутри барьера он мог слышать хлюпающие звуки, с которыми личинки копошились во влажной плоти – по крайней мере, когда было так тихо, как сейчас.       Стояла тишина. Не было ни криков, ни воплей, ни рычания, ни визга демонов, буйствующих в башне. Это было похоже на… своего рода отстрочку приговора. В комнате с ним было только одно существо, но оно притаилось далеко у основания лестницы и всё, что оно делало, это наблюдало за ним.       Может быть, оно даже не смотрело, оно не двигалось, не приближалось. Оно просто было там, испуская маленькие язычки пламени, которые опаляли камни, на которых оно сидело.       Некоторое время они просто смотрели друг на друга, но в конце концов Эшран повернулся спиной к демону ярости и свернулся калачиком, чтобы уснуть. Это был нелёгкий сон. Но у него так редко бывали подобные перерывы, что ему приходилось пользоваться ими, пока он мог. Он был так измотан. Он не знал, сколько ещё сможет это выдержать. В такие тихие моменты, как этот, было слишком легко отчаяться и начать думать. Сон был более безопасным вариантом.       Эшран не знал, сколько времени он провёл в этом месте. Реальность была искажена так, что это могли быть часы, дни или минуты, но в конце концов он проснулся от звука весело потрескивающего камина и от ощущения тепла на своём лице. Он открыл глаза и увидел демона ярости, скорчившегося у внешнего края барьера, всё ещё наблюдающего за ним.       «Жаль, что мы не можем здесь по-настоящему поговорить. Поскольку для тебя это не более чем сон, маленький Страж, и не может быть никаких соглашений. Это всего лишь островок, закреплённый в Запределье. Игровая площадка со своими особыми правилами, которым мы все должны подчиняться».       Оно протянуло длинную руку с расплавленными когтями на конце. Потянулось сквозь пурпурную преграду, как будто её не существовало, и погладило Эшрана по щеке. Это было настолько неожиданно, что Эшран не смог отреагировать достаточно быстро, чтобы отпрянуть. Огненная рука с длинными пальцами схватила его за голову и удержала неподвижно. Он ожидал, что будет горячо, но прикосновение пламенеющих пальцев всего лишь согревало. В этом не было ничего, что он не смог бы вынести. Он сделал всё возможное, чтобы подавить ужас и сохранить твёрдую решимость перед тем, что должно было произойти, хотя всхлип всё же смог вырваться из его горла. Дальше ничего не последовало. Это было всё, что произошло. Демон удержал его на месте и просто… погладил по щеке неприятно горячим когтем. Они оставались так, сцепившись друг с другом, несколько минут, и Эшран просто пытался успокоить своё тяжелое дыхание и просто… сохранить спокойствие. Просто ждать. Потому что рано или поздно это должно было произойти. Так было всегда. Агония, пытки, истощение и потом – превращение. Это произойдёт.       «Мы не можем разговаривать здесь, но ты запомнишь… Теперь проснись».       Найти Миру было достаточно просто. Робер на самом деле не знал, что в Нижнем городе есть цветочный магазин. При таком количестве голодающих на улицах трудно было представить, что у кого-то за пределами квартала аристократов найдутся деньги на какие-то декоративные сорняки. Деньги в Нижнем городе обычно шли в первую очередь на утешение пороков, а затем на крайние нужды, но там, на краю рынка, действительно стоял причудливый прилавок, целиком закрытый красочными лепестками и широкими листьями, и время от времени кто-нибудь останавливался напротив него: мужчина, желающий извиниться перед своей возлюбленной, ребёнок, который хотел удивить свою мать и готовый потратить несколько монет на букет. Робер стоял в тени и наблюдал за девушкой, управляющей лотком. Мирой Алексера. Она была настолько яркой, насколько он мог себе представить здесь, в этом городе.       Девушка, в которую Алексер действительно мог влюбиться. На её лице то и дело расцветала искренняя улыбка, и она сама походила на цветы, за которыми ухаживала. Она рассмеялась и её голос прозвенел как колокольчик, когда один из клиентов пошутил, и Робер внезапно представил, какой могла бы быть жизнь Алексера, если бы он не родился магом, если бы они жили в другом мире, где к нему не относились бы как к волку среди овец.       Он видел, как Алексер целовал эту милую девушку на прощание по утрам, направляясь к другой лавке, чтобы продать свой собственный товар: изысканные инкрустированные рукояти мечей и кинжалов, сверкающие поделки для дома. Он держал её цветы в углу своего прилавка и говорил тем, кто приходил, что они не найдут цветов лучше, чем у девушки по имени Мира. Он видел, как Алексер каждую ночь возвращался домой к ней, в скромный и счастливый небольшой домик, наполненный любовью, смехом и светом.       Может быть, там их ждал ребёнок или даже двое, которые прижимались бы к ногам Алексера и смотрели на него своими широко раскрытыми выразительными глазами, пока он мастерил для них какие-нибудь забавные игрушки.       Они забирали всё у магов, у Стражей. Их человечность, их личность, их магию, их мечты и надежды, а также их добровольность. Их жизни. Робер знал, что с магами творили гораздо худшие вещи, чем лишение их права влюбляться и вступать в брак. Вести тихую и спокойную жизнь, которую они иногда заслуживали. Это был не тот аспект плена, на котором он часто сосредотачивался, учитывая то, что он видел. Но теперь, глядя на милую цветочницу с добрым лицом и ещё более добрым сердцем, протягивающую единственный цветок грязному уличному оборванцу, который несколько минут не мог оторвать взгляд от её прилавка, он был поражён жестокостью того, что Алексер, который заслуживал хорошей жизни больше, чем кто-либо другой, кого когда-либо знал Робер, никогда больше не увидит свою жену. Единственное, что у него оставалось от неё сейчас – это пачка писем, засунутая запазуху Робера, напротив сердца.       Найти Миру было одно, но приблизиться к ней оказалось совсем другим. Робер не был трусом. Он не был самым храбрым или лучшим рыцарем, но он не был грёбаным трусом. И всё же потребовалось две пинты эля из таверны напротив и три часа молчаливого наблюдения с другого края площади, чтобы набраться смелости и подойти к маленькому киоску, когда солнце начало свой долгий спуск за городской горизонт, заливая рыночную площадь мягким закатным светом.       - Вы наконец решились подойти ко мне из тени, сэр Сталкер? – приветствовала его Мира прежде, чем Робер успел открыть рот и обратиться к ней. – Должно быть ты сделал что-то ужасное плохое своей девушке, если так нервничаешь, даже просто подходя к цветочному киоску. Беспокоишься, что их будет недостаточно, чтобы унять её гнев? Я сделаю всё, что в моих силах, но я не умею творить чудеса, - девушка улыбнулась, сверкающий блеск её зубов не походил на тёплую улыбку, которую, как видел Робер, она дарила всем остальным покупателям.       Она была напугана, понял он, и прикрывала страх дерзостью. Он был Стражем, внушительным в своих доспехах, и она знала, что он наблюдал за ней половину дня. Стражем, подобным тем, кто отнял у неё любовь. Он не винил её за этот страх и за эту дерзость, хотя был слегка удивлён ими – хотя, учитывая, его собственную дружбу с Алексером, не стоило удивляться, что Алексер выбирал друзей и любовниц в которых таилась опасность. Он ничего не мог сделать, чтобы развеять её страх, по правде говоря, вообще ничего, поэтому он просто достал письма из-за пазухи и молча положил их на стол.       Яркие глаза забегали с него на письма, руки тянулись вперёд, в её трепещущем сердце не было места сомнениям, слова срывались с её губ, на них больше не было улыбки.       - Это… Откуда они?       Она не смогла закончить ни одного предложения, просто прижала письма к груди и глядела на Робера с такой явной надеждой и горем на лице, что ему пришлось отвести взгляд.       - От общего друга, - пробормотал он, что было самым большим подтверждением, которое он был готов ей дать. Она поняла – слава Создателю – умная девочка, и быстро спрятала письма в сумку, за исключением бумажной птички, которую держала в нежных пальцах, глядя на неё блестящими глазами. Он дал Мире время придти в себя и молча смотрел, как она вытирает глаза тыльной стороной ладони и проклинает себя как излишне эмоциональную дуру. Она попросила его вернуться через день или около того за ответами, и Робер колебался достаточно долго, чтобы на её глазах снова появились слёзы. И он не мог отказать, не тогда, когда она смотрела на него вот так и прижимала маленькую бумажную птичку к своему сердцу, как будто её сердцебиение могло заставить её расправить крылья и взлететь.       Жена Алексера вручила ему цветок за беспокойство и он должен был выбросить его, как только свернул за угол, ещё одно доказательство того, что он предал Орден, того, что сердце ещё бьётся в его груди. Вместо этого он сунул его под подушку Алексеру, пока того не было в спальне, когда была его очередь проверять комнаты магов на предмет контрабанды. От Робера не ускользнула ирония того, что он сделал, но вечер подходил к концу и магов скоро должны были запереть в их комнатах. Верный своему слову, Робер появился у цветочного киоска Миры, на этот раз ранним утром, под предлогом того, что он хотел совершить короткую утреннюю прогулку на свежем воздухе, прежде чем застрянет на дежурстве в Комнате Испытаний на остаток дня. Никто не высказал ни малейшего признака недоверия или беспокойства – большинство из них ненавидели этот пост, независимо от того, любили они магов или нет, но офицерам было наплевать настольно, что не раз кого-то освобождали от этого дежурства за то, что он перед этим слишком много выпил, чтобы успокоить нервы. Мира ждала его во всём своём сияющем великолепии и выглядела такой обрадованной и удивлённой, обнаружив его в своём магазине, что чуть не выронила письма, передавая их ему дрожащими пальцами. Робер отказался от второго цветка, принять его было слишком рискованно, даже учитывая то, чем он уже рисковал для Алексера. Он не обещал Мире, когда – и вернётся ли, но если она заметила его молчание, то пропустила его мимо ушей, отмахнувшись от него с едва сдерживаемым благодарным порывом. Робер кивнул, горло у него странно сжалось, и слова не желали слетать с губ. Он просто повернулся, чтобы уйти.       Класть письма Алексеру под подушку, как он сделал с цветком Миры, было бы слишком рискованно, но также рискованно было держать их при себе или позволить Алексеру прятать их под мантией. Робер ждал так терпеливо, как только мог, контрабандные письма прожигали дыру на его коже там, где они прижимались к груди, пока магов не сопроводили обратно в их комнаты и не заперли там. В тот вечер одной из Стражей, Цинне, было поручено отвести Алексера и некоторых других магов, обладающих ремесленными навыками, обратно в их мастерские, но Робер сказал ей сбегать и позаботиться о том, чтобы ужин приготовили пораньше, а сам взялся проводить эту компанию. Напарница была слишком голодна и благодарна, чтобы задавать вопросы, И когда он подошёл к двери Алексера, то осторожно вложил в нетерпеливые и выжидающие руки мага, подавив поток благодарностей, слетевший с его губ, и заставил Алексера поклясться, что он сожжёт письма на следующее утро, как бы сильно он ни хотел сохранить слова своей возлюбленной.       Избегать Алексера в последующие дни было проще, чем Робер ожидал. Странно, но он чувствовал себя человеком больше, чем когда-либо раньше. Раньше он был для него приятным магом, светлым и тёплым, и был другом Робера, если только Страж и маг могли бы назвать друг друга друзьями. Теперь, после встречи с Мирой, после того как Робер прикоснулся к их любви, запечатанной в конверты прижатые к его груди… Теперь Робер видел его реальным человеком, у которого есть другие близкие люди, он как бы существовал теперь не только внутри него. Его решимость сохранить связь и любовь между возлюбленными пустила корни глубоко в сердце, опутала его органы и туго сдавливала внутренности всякий раз, когда нарастали колебания, беспокойство. И       Робер снова и снова брал следующую пачку писем.       Повторяемость была худшим врагом в таких делах, и Робер знал это. Предсказуемость делала его уязвимым и в два раза увеличивала вероятность быть пойманным. Он принимал письма Алексера в его мастерской, в покоях мага, однажды в часовне, когда они стояли бок о бок на коленях и молились. Он посещал цветочный магазин Миры в разное время, когда у него были обходы в городе или после окончания смены в Казематах, по пути в таверну или из таверны, где он играл в карты и пил эль с Теодором каждую субботу. Теперь пачки не были такими большими, так что их не так трудно было прятать под рубашкой, только пара писем, всегда сопровождаемые аккуратно сложенной бумажной птичкой, с которой Алексер передавал любовь своей возлюбленной.       В следующий субботний вечер игра Робера с Теодором прошла особенно тихо. Старший рыцарь провёл большую часть ночи, уставившись на Робера поверх своих карт. Теодор хотел прочесть ему лекцию. Робер всегда видел это заранее. Теодор хотел сказать ему, какой он тупой дурак, что не послушался, что он был неосоторожен. Но Робер старательно игнорировал тяжёлые вздохи и многозначительные взгляды, пока       Теодор не сдался и не пробормотал, что надеется, что оно того стоило. Он махнул рукой и потребовал, чтобы ему принесли ещё выпивки. По правде говоря, Робер тоже на это надеялся. Но каждый раз, когда сомнение проникало в его разум или сердце, вместо него появлялось лицо Алексера, тёплое и доброе, светящееся любовью и доверием, и он представлял, как это лицо вытягивается, искажается разочарованием и горем. Робер представлял, что потеряет молодого мага как друга. Станет просто ещё одним мучителем в этой проклятой тюрьме, и его решимость снова крепла.