Демон моего сердца

      Стоял поздний вечер, время близилось к полуночи, и рыцарь-капрал Доримус был встревожен. Его часто беспокоили и предрассветные часы, но в отличие от большинства ночей, на этот раз его нервировали не кошмары.       Он работал с тяжёлой стопкой, казалось бы, случайных документов в поисках связей и подсказок, которые могли бы привести к разгадке Подпольной сети магов. Он был в кабинете Ходера, потому что там было уединённо и тихо, а также потому, что ему было поручено хранить все эти исследования в абсолютном секрете. Только он и лейтенант Ходер знали об этом «особом деле», которое было им поручено, и когда он назвал своему лейтенанту имена некоторых Стражей, которых, по его мнению, лучше всего было взять с собой в качестве отряда для зачистки катакомб, большинство из этих имён были отвергнуты. Это заставило Эшрана задуматься и повлияло на его уверенность, что-то заставляло его чувствовать себя неуютно во всём этом деле, и он крайне неохотно вникал в свои мысли по этому поводу. Были вещи, которые он мог бы увидеть, если бы захотел, но он просто категорически не хотел идти по этому пути. Он чувствовал, что если признает их, то это внезапно поставило его на задний план, нарушив его хрупкое равновесие. Он нуждался в этом равновесии. Поэтому вместо того чтобы думать, он отложил вопрос о составе отряда и погрузился в стопки улик.       Секреты. Казалось, что всё всегда вращается вкруг секретов. Доверие. Если Орден не мог доверять самому себе… что это значило? На что тогда вообще оставалось полагаться? На кого?       Он становился всё более и более взволнованным, пытаясь сосредоточиться. Он ненавидел это. Накануне он бросил страницы, которые держал в руках, и они рассыпались по столу, перепутав стопки, которые уже были там. С раздражённым вздохом он покачал головой, а затем снова собрал их в аккуратные стопки, пока беспорядок не был устранён.       Всё всегда сводилось к секретам. Урел и другие маги тайно общались с демонами. Грегуар пытался скрыть катастрофу, случившуюся в его башне. Маги поддерживали секретные связи. Стражи тайно помогали магам из неуправляемого сострадания. Стражи питали тайные симпатии. Ни те ни другие не знали, к чему это может привести, но это, конечно, не могло служить оправданием в Ордене. Стражи должны были служить лучше! Эта мысль несла с собой чувство вины, потому что когда-то он был одним из тех Стражей, которые не знали, к чему это приводит. Он усвоил свой урок.       Но теперь здесь, в Гавани, он открывал для себя всё больше секретов, находил их в каждом углу, погружался всё глубже и глубже на дно, всё больше боялся, что этому нет конца и что его затянет на это дно, и он утонет под тяжестью всех этих тайн. Ходер погряз в этих секретах и подчинялся приказам Астарты, свои секреты должны были быть и у неё, не так ли? Действительно ли это было так необходимо? Неужели им действительно так мало верили? Даже собственные братья своим братьям.       Он снова вздохнул и сильно потёр поплывшие от усталости глаза. Что ж, на одну ночь с него было достаточно, но он не настолько устал, чтобы думать, что заснёт, если пойдёт в свою комнату. Кроме того, там был Робер, и Эшран не хотел смотреть этому человеку в лицо после того, как Ходер отказался от предложения взять второго капрала в катакомбы. Если даже не видеть под этим более весомых оснований, это означало, что Ходер считал Робера сторонником магов, и это было плохо. Это казалось неправильным но… Но Эшран также не мог с уверенностью сказать, что это была ложь. Робер… Он не был близок ни с одним из этих магов, не то чтобы Эшран замечал за ним такое, но Робер действительно относился к ним…. Ну… он относился к ним, как ко всем остальным. И это было… Мысли Эшрана на этом моменте иссякли, потому что он не хотел проверять, как эта мысль будет развиваться дальше. Он мог… Мог изучить всё это… Позже. Намного, намного позже. Прямо сейчас… Прямо сейчас в его голове были только катакомбы, которые предстояло обыскать.       Ранее Эшран снял свои доспехи и оставил их в своей комнате, чтобы с комфортом проработать вечер. Если бы он вернулся в доспехе сейчас, посреди ночи, у Робера возникли бы вопросы. Эшран не хотел лгать или вдаваться в подробности, почему не мог рассказать ему всю правду. Немного подумав, он запер кабинет лейтенанта перед уходом и направился в оружейную. Он никогда не заходил туда в нерабочее время и был удивлён, обнаружив там неспящего мастера. Эшран сердечно приветствовал его, но тот продолжал работать над починкой помятой кирасы, которая выглядела так, словно ей нужно было молотом придать прежнюю форму. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что с этим человеком что-то было не так.       Первым намёком стало то, что его взгляд ни на мгновение полностью не терял рассеянного, отстранённого выражения, независимо от того, как он был сосредоточен на доспехах. Мужчина представился Марко и дружелюбно направил Эшрана туда, где хранились лёгкие тренировочные доспехи. Эшран выбрал несколько поношенных кожаных деталей и нагрудник, который был достаточно тусклым, чтобы не мешать ему незаметно передвигаться в темноте.       Вторым намёком стало то, что когда Марко снова поднял глаза на вернувшегося к нему Эшрана, стало ясно, что он абсолютно не узнаёт его. Бедный сбитый с толку человек либо уже забыл его, либо не понимал, что это тот же человек, что и раньше, только в другой одежде, с небольшой сумкой через плечо и мечом, пристёгнутым к бедру. Марко бодро сказал ему, что если он что-нибудь возьмёт, ему нужно будет расписаться в журнале на столе. Эшран подошёл к журналу, о котором шла речь, и взял перо из чернильницы, стоявшей рядом с ним. Он всё ещё был занят всей этой историей с секретами, поэтому опустив взгляд на лист, заколебался.       Оглянувшись через плечо, он увидел, что Марко не обращает на него абсолютно никакого внимания. Эшран медленно поднёс кончик пера к бумаге, но после минутного раздумья ничего не написал. Вместо этого он положил перо на место и, бросив последний взгляд на Марко, просто пожелал ему доброго вечера и ушёл. Он сказал себе, что принесёт мастеру что-нибудь, когда будет возвращать вещи позже, чтобы немного смягчить свою вину. Но уже говоря это он был уверен, что никто не заметит пропажи, если он вернётся до прихода утренней смены. Он вышел и тихо спустился в недра Казематов.       Робер де Шавон на самом деле никогда не хотел быть Стражем. Сверкающие нагрудники казались ему нелепыми, а ограничения, которые накладывали на рыцарей – необоснованными. Никаких отношений, ни любви, ни секса, ни семей, никаких контактов с внешним миром. Они не приносили клятв на этот счёт, но одно как бы вытекало из другого. Пожизненное рабство, обязанность нянчиться с магами словно с маленькими детьми и постоянный надзор, чтобы они не стали отступниками. И ради чего? Бутылки с синей жидкой дрянью до конца жизни?       Нет, Робер никогда не хотел быть Стражем. Но он родился в бедной семье, его мать была служанкой в богатом доме. Когда она забеременела от хозяина, тот великодушно согласился дать сыну свою фамилию, если «от этого младенца будет какая-то польза». Больше они не видели от него ничего: ни денег, ни защиты. Робер рос в трущобах, при том имея репутацию «барского отпрыска» и все сопутствующие ей привилегии в виде плевков в спину и тумаков в лицо. Разумеется, Робер не терпел тумаков.       Выбор профессий, который лежал перед ним, был невелик. Чтобы стать лавочником, нужна была лавка, даже чтобы стать каменщиком или плотником нужен был отец каменщик или плотник, или хотя бы мастер, который согласился бы взять его в ученики. Основные варианты раскинулись в поле перспектив от уличного бандита до солдата, потому что всё, чему Робер научился сам – это бить быстрее и сильнее, чем били его.       Его мама старалась изо всех сил, но когда в её доме появился ещё один плачущий рот, а еды, которая заполнила бы его, не стало больше, Робер понял, что должен «начать приносить какую-то пользу». Он не хотел быть бандитом, а городским стражником – ещё меньше. Поэтому он поцеловал своих сестёр и братьев, плакавших и умолявших его не уходить, и свою маму, чьи глаза были влажными, но щёки оставались сухими, попрощался со всеми и отправился в Церковь.       Это было совсем не так, как он себе представлял. Этим маленьким синим бутылочкам потребовалось некоторое время, чтобы прижиться, но как только они вонзили в него свои маленькие ядовитые зубки, он воспарил, руки его всегда прежде времени тянулись к новой дозе. И маги… Никто никогда не смотрел на Робера с таким страхом, и, в отличие от его жадных до власти собратьев, это не вызывало у него ничего, кроме беспокойства, тревожно колыхавшегося в животе, которое даже Пыль не могла утихомирить.       Рыцарю-командору Гайлиану Робер понравился. Бедный и трудолюбивый, он никогда не доставлял больших хлопот, чем лёгкое чавканье за едой, и в мгновение ока сам Рыцарь-Командор вручил ему сверкающий щит с пылающей, как восходящее солнце, лилией. Это было больше, чем то, на что могла надеяться нищая уличная крыса вроде него, и гордость переполнила его грудь, когда он преклонил колено перед своим Командором и произнёс торжественные клятвы. В тот день Робер де Шавон стал чем-то большим.       Но маги сторонились его, сияющего, юного и грозного, хотя он никогда не предлагал им ничего, кроме улыбки и настолько искреннего приветствия, насколько это было возможно. Он видел, как другие члены Ордена общались со своими подопечными грубыми тычками и угрозами, и удвоил усилия, чтобы казаться магам как можно более безобидным и добрым, предлагая лишнее яблоко или конфету маленькому мальчику, испытывавшему трудности с учёбой, или вотум доверия девочке, столкнувшейся с мучительными трудностями через две недели после попадения в круг, и пытавшейся провести всю ночь в библиотеке без еды и отдыха.       Маленькие одолжения, достаточные, чтобы вызвать легчайший намёк на улыбку на лицах магов. Пока один из них нерешительно не последовал за ним в тускло освещённый угол после его очередного одолжения. У мага были большие тёмные глаза и тонкие быстрые пальцы, он опустился на колени между ног Робера, руки его дрожали, когда он потянулся к завязкам его штанов. Робер запаниковал, оттолкнул его. Маг упал на пол и съёжился от ужаса.