Зима в тишине твоей души

Сынмин

Он постукивал пальцами по письменному столу и губы поджимал, разглядывая приделанный на кнопку рисунок на пробковой доске, которую он сам докупил себе в комнату для важных записей и прочего. Важных. Он ещё не придумал, почему просто не выбросил или на крайний случай не отложил отданный Чонином портрет с его изображением, умещавшийся на вырезанном квадрате листа, куда-нибудь на край стола, чтобы он затерялся среди кучи других бумажек, а именно повесил прямо перед своими глазами. Он, хмурясь время от времени из-за собственных беглых мыслей, разглядывал рисунок так, будто не он рассматривал под светом настольной лампы его до мельчайших деталей и штрихов, после того как полчаса назад закрыл перед Яном дверь, вдохнув наконец полной грудью без чувства замершего сердца от очередной встречи с парнем. Милый. Первое, о чём он подумал, когда, открыв дверь, увидел Чонина в обычных домашних спортивных штанах, растянутой футболке и тапочках пушистых вместо того вечернего образа вместе со шлейфом витавшего вокруг и заводившего сердце парфюма. Глупо. Первое, о чем он подумал, когда осознал, что они смотрят друг на друга, будто давно знакомые и влюблённые, что не виделись несколько лет, потому им нужно некоторое время, чтобы друг друга изучить за прошедшие года. Это не имеет смысла. Первое, о чем он подумал, когда в руках держа портрет, услышал веселое: «Какое следующее слово?», будто это какая-то игра. Игра, которая тоже смысла не имела, потому что он никак не мог понять причину чужой заинтересованности в нём, не мог понять причину, почему сам продолжал к парню тянуться, желая узнать о нём больше. И всё, что происходило с ним, то, как тело его реагировало на присутствие Чонина рядом с ним не что иное, как полнейшая бессмыслица. Мысли в его голове накладывались одна на другую, путаясь, уходя извилистыми тропами куда-то в глубины сознания, теряя своё начало и конец. Переплетаясь, связывались в морские узлы, устраивая в голове полный хаос без единой законченной мысли, что не могло не раздражать, заставляя хмуриться, нос потирая из-под оправы очков, которые он после снимает, откладывая на край стола, чтобы наконец перестать видеть перед глазами чужой подарок в честь знакомства, как Чонин сам его обозначил, стоя перед закрытой им дверью, прежде чем он услышал отдаляющиеся быстрые шаги. Он бы также хотел перестать думать о сообщении Минхо, пришедшем на телефон за десять минут, как Ян постучал в его дверь, но выходило плохо. «Он спрашивал о тебе и сейчас идёт к тебе. Нет, серьезно, может ты объяснишь, что происходит? Почему я слышу один и тот же вопрос дважды за день? Я не нанимался в информаторы» Догадаться кем именно был этот он было несложно, потому что незадолго до этого сообщения он сам, опершись о столешницу, наблюдал за Минхо, небрежно развалившемся у него на кровати из-за оставшегося после вечеринки похмелья, в ожидании ответа на вопрос, который он отправил ему вчера ночью. И в то мгновение он еле удержался, чтобы не отправить в ответ сообщение, гласящее, что информатор из него всё равно такой себе. Расскажи мне о Чонине – так гласила его просьба вчерашняя, которую он перед сном всё думал удалить, пока Минхо не прочитал, но что-то в сердце кольнувшее заставило его в тот миг телефон отложить, повернувшись к прикроватной тумбе спиной, чтобы в мыслях боле не было сообщение поскорее стереть. Расскажи мне о Чонине. Расскажи всё, что могло бы ответить на вопросы, которые он никогда вслух произнести не решится, а лишь прокручивать в голове будет, так и оставляя их без ответа. Почему он так его притягивает, почему с ним так спокойно, что вызывает ещё больше тревоги и страхов из-за ранее не испытываемого чувства, почему тело реагирует на Чонина мурашками, почему он кажется ему таким интересным. Почему, почему, почему. – Да что в тебе такого особенного? – спрашивает с каплей раздражения, ведь младший глубоко в мыслях поселился, будто Чонин сейчас стоит у него прямо за спиной и сможет ответить на вопрос, слетевший с языка, когда он опирается локтями на стол, в короткие волосы пальцами зарываясь. Одна его часть разума желала лишний раз с Чонином не встречаться, потому что он – проблема, которая ему не нужна была, ошибка, требующая немедленного решения, сбой в установке, который следовало устранить, но вторая твердила лишь о том, что это то, чего ему всегда недоставало. И вариантов исхода было всего лишь два. Он либо чувствам новым отдастся, позволив сердцу впервые руководить, позволит себе отвлечься от терзающего душу уже почти как два года прошлого, наконец отпустив страхи, живущие внутри него, либо навеки утонет, погибнет по своей глупости, перестанет существовать из-за совершенной наперекор разуму ошибки, о которой пожалеть не успеет, прежде чем его поглотит боль снова. И первый вариант его к себе завлекал с каждой секундой всё больше, но при этом пугал сильнее гораздо, чем даже второй, потому что это означало бы довериться кому-то помимо себя, означало бы открыть душу спутанную и покрытую светлыми полосами шрамов, оставленных прошлым. Грудь вздымалась высоко и по комнате раздавалось дыхание громкое, заглушая тихое тиканье часов. Чонин. Чонин. Чонин. Глупый. Но он так и не разобрался про кого именно в тот момент подумал – про Яна или себя самого, когда, глаза открыв, взгляд перевел в угол пробковой доски, без корректирующих линз очков разглядев размытые очертания портрета и снова жар в груди ощутив. Скрип ножек стула по полу отскакивает от стен, и он морщится от скрежета, а после ступает на кухню, в задумчивом молчании шаркая тапочками, за водой, потому что в горле резко пересохло. В том, что происходит между ними, нет смысла. И всё таки он понял, что глупый здесь один только он, когда вместе с опустевшим стаканом из-под воды он откладывает данную тему далеко и надолго, остановившись на том, что он принимает правила их игры, только что связавшей его с Чонином запястья тонкой нитью, не позволяя теперь отказаться от выбора. Они с Яном отныне связаны. Но это всего лишь игра, что ею и останется с установленными границами и без намеков на продолжение, которого он так боялся, потому что ему нельзя было чувствовать это, однако противоположные полюса магнитов не могут сопротивляться притяжению, лишь расчертить грани между ними способны, пересечь которые станет признаком проигрыша. А он не может позволить себе проиграть.

***

Смесь запахов кофейных зёрен, меда, карамели и ванили вместе с ароматическими маслами, расставленными на каждом столике, ударяет по носу, стоит ему дверь толкнуть, входя в помещение и внимание привлекая звоном колокольчиков, повешенных над входом. Привычная немноголюдность позволяет вздохнуть полной грудью в облегчении, улыбаясь в ответ уже давно знакомой бариста, привыкшей к его частым приходам, чтобы после в самый дальний угол пройти, разложив на столе ноутбук с остальными принесенными с собой после пар принадлежностями для занятия. Девушка из Пусана, с кем урок он проводил, была младше его сестры на два года, но несмотря на это очень напоминала ему её. Потому он не пожалел добрую часть их с ней времени на то, чтобы послушать историю о том, что какой-то парень из параллели признался ей в чувствах и предложил встречаться. Будто сейчас он сидит в комнате Суён, выслушивая сплетни со школы, которые можно было рассказать только ему, потому что родители бы не поняли, если бы вообще выслушали, не сказав, что это глупости, на обсуждение которых даже время тратить не стоит. Поправив наушник, он подпер сложенными в замок руками подбородок, продолжая грустно улыбаться уголками губ, ведь девушка жестикулировала так же увлеченно, как и сестра в его памяти. Надо будет найти время с ней поговорить, но только чтобы родители не узнали. Вот только рассказывать было не о чем, потому что ничего интересного и нового с ним не случалось, вариантов кроме как поведать ей о Чонине, не было, чего делать ему не хотелось, иначе он снова ещё долго не сможет в голове чужой образ стереть, сосредоточившись на чём-то помимо него. А это сулило ночами бессонными и жаром в грудной клетке. Смешивание японского с частыми ошибочками из-за возбужденного рассказа, и корейского, когда та не знала, как переводится то или иное слово, – забавляло, но он не перебивал её своими поправками, продолжая молча выслушивать, изредка задавая уточняющие вопросы, чтобы поддержать их разговор. Отчасти ещё для того, чтобы прогнать остатки мыслей о затронутой теме, связанной с Яном. Ему нельзя было отвлекаться, даже если повторно проанализировать собственные ещё не изученные ощущения от чужого присутствия в месте, где спокойствие окутывало его со всех сторон, позволяя мысли упорядочивать, звучало как отличная идея. Отличная идея, чтобы в конечном итоге своих размышлений свести подобную реакцию тела на что-то обыденное и без какого-либо контекста между строк. В потоке дальнейших объяснений новой грамматики, для которой вчера он делал презентацию с картинками, чтобы девушке понятнее было и нагляднее, он не слышит звон колокольчиков, означавших прибытие ещё кого-то. Впрочем, даже если бы услышал, не обратил бы внимания, потому что не захотел бы отвлекаться от урока, ведь и так много времени ушло на общение, а ему платят не только за разговорную практику, что, на самом деле, тоже было немало важно, но жалко было бы времени, потраченного вчера на такую красоту. Но отвлечься всё же приходится, глаза с экрана ноутбука поднимая, а после вздрогнуть, стоит встретиться с чужими заинтересованными, когда парень, что казался слишком знакомым, чтобы внимания на него не обратить, подсаживается напротив за один с ним столик так, что колени их касались, мурашки пуская по телу. И Чонин не может являться причиной этого, потому что он отказывался признаваться в притяжении, слишком ощутимом между ними в это короткое мгновение. Он списал это на ветер, пришедший с улицы в теплое помещение после открытия двери. В середине недели обещают похолодание. Он хмурится, очки поправляя, одной бровью приподнятой спрашивая, что Чонин здесь забыл, на что тот лишь палец к губам прикладывает, а после кивает, давая понять, что он просто молча посидит, пока урок не закончится. Взгляд Яна на себе отдавался напряжением в плечах, но он всё равно был вынужден забыть о чужом присутствии, ногу отодвинув, чтобы тепло, исходившее от чужой, больше не чувствовать, а после извиниться перед девушкой, продолжая объяснение. Время от времени он взгляд коротко поднимал на Чонина, губу закусывая, потому что тот продолжал всё с тем же интересном его разглядывать, будто он являлся понравившимся экспонатом в музее, который запрещено было фотографировать, потому приходилось долго рассматривать, чтобы в памяти отложить. С громким выдохом распрощавшись с ученицей, он ноутбук закрывает, теперь уже осознанно ловя взгляд младшего с немым вопросом, повисшем в воздухе. Зрительный контакт кажется слишком долгим. Дольше, чем пара мгновений, дольше, чем пара минут, часов и лет. Он утонул в глазах цвета темной карамели, в чьих зрачках отражались блики, словно россыпь звезд на бездонном полотне, напротив. И обрывать их связь не хотелось до громкого протеста и отдававшихся в ушах ударов сердца, сжимавшегося при каждом их столкновении взглядами или касании кожей о кожу. Не хотелось до сжатых пальцев на ногах и кулаках, мурашек вдоль позвоночника и тепла под ребрами, однако он всё же головой встряхивает, стараясь в себя прийти, прежде чем спросить наконец: – Что-то хотел? – очки снимает, не столько для того, чтобы протереть стёкла краешком водолазки, а для того, чтобы вновь в плен чужих лисьих глаз не попасть. И он замечает ненароком, как Чонин встрепенулся, поерзав на стуле, от этого действия, что вызывает слабую улыбку на уголках губ, прежде чем он снова, челюсти сжав, поднимет голову на парня, но взглядом уже бегая от копны чуть потрепанных черных волос до крошечной сережки в ухе, которую он до этого не замечал, что показалось Киму слишком странным, учитывая, как часто они зависали в пространстве друг друга на долгий миг. Он думал, что ему достаточно времени было отведено на то, чтобы рассмотреть младшего со всех сторон и в разные периоды, но с каждой новой встречей интерес только рос, а не угасал, как он предполагал, будет. И интерес этот засел глубоко в груди где-то в районе солнечного сплетения, крепко прицепившись, словно пиявка, не планируя исчезать, как бы он этого не хотел. – Без очков тебе идёт, – слышит он от парня напротив, но слова его заглушаются громким стуком его сердца, что после этих слов будто сошло с ума, отбивая неровный ритм в ушах. Мурашки. Чонин после этого головой трясёт в отрицании, руки выставив напротив себя, будто берет свои слова назад, но он уже не сможет просто взять их и стереть будто ластиком простой карандаш. Эта фраза теперь перманентно выведена на подкорке создания, и он уже не уверен, а точно ли хочет избавиться от этого. – В смысле, в очках ты тоже очень красивый, но без них мне нравится даже чуть больше, наверное, но я не уверен, потому что, – тараторит, заметно напрягшись, а после стонет обречённо не слишком громко, но так, чтобы поведение чужое вызвало у него смущенную усмешку на губах. Парень на стол ложится, лбом в сложенные предплечья утыкаясь и головой из стороны в сторону вертя, бубнит что-то себе под нос, что он разобрать так и не смог, продолжая наблюдать за Яном с толикой удивления и уже не скрываемого интереса, что перекрывала волна смущения и неровный ритм сердца, что вот-вот готово было вырваться из груди. – Это так тупо, – произносит парень, и он не может не согласится с этим, когда руки, сложенные у него на коленях, растирает, чувствуя их влажность то ли от волнения, то ли от чего-то другого, в ответ протягивая тихое «Очень», глаза вниз переводя. – Сыграем в игру, – произносит младший чуть погодя, откашлявшись, заставляя его голову вверх вскинуть, о чем он после жалеет, когда вновь замечает блики в чужих глазах, когда вновь ему кажется, будто его в болото затягивает; он тонет, теряя опору под ногами. – Будем по очереди отвечать на вопросы друг друга. Как игра в правду или действие, но будет только правда. – И почему я должен согласиться? В чем моя выгода? – руки в замок складывая, опирается предплечьями о стол, наклоняясь к Яну ближе с подозрительным прищуром, игнорируя дрожь в теле, когда в нос помимо уже давно знакомых запахов, ударяет чужой, новый. Чонин выглядит потерянным, видимо, по причине, что даже не придумал объяснение его заявлению, способное его заставить без колебаний согласиться. Но младшему знать необязательно, что он мысленно сказал четкое «Да», уже перебрав тысячи интересующих его вопросов, лишь в тот миг, когда поймал взгляд чужой. Игра должна вызывать интерес, иначе в ней смысла не будет, вот и сейчас он очень хотел услышать какую же причину приведет Чонин, что позволит внимание его привлечь. Потому что пока единственной причиной был сам младший, но он не думал, что тот настолько самовлюблённый, чтобы сделать самого себя самым интересным поводом вступить в их игру. Только если Чонин мысли читать не умеет, уже зная, что он и есть единственная основательная причина, почему он до сих пор сидел напротив парня, ощущая, как обувь их носками соприкасается, а не ушёл по окончанию урока. – Потому что я интересный, – облом. Из вариантов «самовлюблённый» и «экстрасенс» ему не нравились оба, но первый даже забавлял отчасти, а второй заставлял задуматься над тем, чтобы поменьше в своей голове прокручивать мысли об этом парне на всякий случай. Но он не был уверен, что справится с этой задачей, по крайней мере сейчас, когда видел Чонина перед собой на расстоянии даже ближе, чем вчера, когда тот стоял у него на пороге. – Ты интересный, – продолжает, и он отбрасывает вариант с чужой самовлюблённостью в сторону, слушая дальше голос, ласкающий слух. В голове становится вдруг совсем тихо, и ему кажется всё это таким глупым, но он действительно настороженно старается не думать о Чонине. – Спрашивать разрешено всё, что хочешь, мне нечего скрывать, но вот ты, – он пальцем указывает на него. – Ты не кажешься тем, у кого нет секретов, я уверен у тебя есть свои скелеты в шкафу. – У всех они есть, – парирует, бровь выгибая. – У меня нет, – пожимает плечами, откидываясь на спинку стула. Какой самоуверенный. У него теперь есть цель найти вопрос, на которую младший не сможет ответить.

– Так что если ты не захочешь отвечать на какой-то вопрос, то ты говоришь мне любое слово на японском и я ухожу до следующего нашего раунда. – Значит, чтобы сейчас ты ушёл, я должен придумать слово, – протягивает эту мысль вслух, замечая, как морщинится кожа у Чонина между бровями. – Но мы ещё ничего друг о друге не спросили, – протестует, руки на груди складывая. – А может я и не хочу сейчас видеть твоё лицо, а тем более играть с тобой в игры? – и это ложь, в которой он не признается.

***

Чонин

Он всё никак не мог сосредоточиться на чём-то одном, взглядом бегая по чужому лицу, избегая зрительный контакт с глазами, из-за которых тело его током прошибало, по плечам острым и хорошо просматриваемых в молочной водолазке, смотря на которую кадык его невольно дёргался. В повисшем между ними молчании в конечном итоге он замечает салфетницу, а потому пальцами подцепляет одну, аккуратно расправляя сложенную салфетку, когда в голове проскакивает кажущаяся забавной мысль, пока он смотрел на квадрат тонкой бумаги. Он бормочет «Сейчас», на секунду голову вскидывая в сторону старшего с просьбой подождать пару минут, и тот кивает без слов, положение меняя, опираясь щекой на руку, вторую оставляя где-то на столе, кажется, выводя узоры на поверхности стола, оставляя следы от пальца на стекле. И Чонин успел сто раз поблагодарить свою маму за то, что как-то отвела его на оригами в начальной школе, прежде чем отправить на фигурное катание, чтобы куда-то деть энергию, льющуюся из него на тот момент через край. Проходил он недолго, но этого хватило, чтобы в своё время, даже забросив, иногда развлекаться этим. Потому вспомнить порядок сгибов оказалось совсем не трудной задачей, потому он справился со своей задумкой достаточно быстро, чтобы поразить старшего, что старался этого не показывать, но глаза его выдали сразу же. Он давно уже научился читать людей, каждую их эмоцию и движение мышц, выдававших их настоящее состояние, потому и здесь ему не составило труда прочесть хотя бы то, что он способен был сделать и без знания японского. Он протягивает крошечного журавлика, которых некогда в детстве наделал столько, что сейчас мог сделать такого с закрытыми глазами. Он оставляет его на середине стола, чтобы лишний раз не прикасаться к мягкой коже чужих рук, потому что подметил до этого, как нахмурились на мгновение брови старшего, когда он попытался отдать ему его с рук. В груди из-за этого что-то кольнуло, но продлилось недолго, позволяя сразу же забыть об этом. Он оставляет на столе журавлика, сделанного из одной лишь салфетки со всей душой, толком не объясняя своё действие точно так же, как и вчера, когда отдавал портрет Сынмину, стоя у него перед порогом. Ким пальцами длинными подцепляет оригами, к себе ближе притягивая, а он замечает пару колец у того на руке и на секунду задумывается о том, что хотел бы их себе, потому что сам любил подобные побрякушки. Он лишь усмехается, когда парень, на ладонь журавля положив, пальцем второй руки тыкает ему в крыло так, будто он сделал что-то ранее невозможное. – Вчера в честь знакомства, а сегодня по какому поводу? – молвит, взгляд снова поднимая на него, отчего он вновь приятную дрожь по телу ощущает. – А разве для подарков нужны поводы? – спрашивает, губу закусывая, когда замечает, как Сынмин снова хмурится, будто для него это новость – что можно дарить что-то кому-то без веской на то причины, а лишь потому, что хочется сделать приятно. – Но если тебе нужна конкретная причина, то считай, что это, – он голову вверх вскидывает, в воздухе пальцем крутя, когда в голове вариант ответа выбирает, – твоё согласие на нашу игру, но материальное. Не потеряй, я старался, – он улыбается искренне, опираясь предплечьями о стол и наклоняясь ближе к старшему, как тот сам сделал до этого. Теперь его очередь заставлять парня назад отодвигаться, чтобы не дышать друг другу в губы. Он голову вбок наклоняет в ожидании ответа. – Я не давал тебе четкого да или нет, с чего ты взял, что я согласен? – Сынмин не говорил, но он уже прочел всё по его глазам, но несмотря на это всё же отвечает: – Ну так скажи, – и ничуть не удивляется, когда в ответ получает лишь молчание, отдававшееся напряжением в чужих плечах, и даже тихая музыка на фоне не смогла разбавить эту тишину, которая за эти пару мгновений сказала больше, чем любые слова. Сынмину не нужно было говорить, когда за него сказали его глаза темные, которые манили своей пустотой и кляксой тьмы, скрытыми за равнодушием, в которых утонуть хотелось, вечность смотря. Которые хотелось вновь сиять заставить, потому что он не верил, что Сынмин всегда таким был. Именно поэтому ему так сильно хотелось Сынмина прочесть, хотелось коды расшифровать, найти причины и ответы на вопросы, возникавшие в голове, что с каждой встречей накладывались друг на друга, превращаясь в снежный ком. Он бы хотел стать светом, пробивавшимся через густую тьму у того внутри. – Ты молчишь, – констатирует факт, улыбаясь. – Это не полноценное согласие, но и не отказ, верно? Так что я имею право хотя бы начать, а дальше ты уже сам решишь, – он всё же взгляд отводит, через плечо оборачиваясь назад, пробегаясь глазами по десертам за стеклом. – Твой любимый кофе? – спрашивает, не оборачиваясь, когда Ким спустя долю секунды раздумий выдаёт: – Ореховый раф, – с губ слетает усмешка, когда он с места своего поднимается, направляясь в сторону барной стойки с улыбкой, расплывшейся по всему лицу, когда он здоровается весело с бариста, делая ей комплимент. – Можно тому привлекательному молодому человеку, – начинает, наклоняясь ближе к девушке за стойкой, взглядом указывая на сидящего в конце кофейни Сынмина, продолжавшего разглядывать журавлика. Но бариста заканчивает предложение за него, и ему остаётся лишь активно кивать в подтверждение верности её слов, думая о том, что Сынмин действительно здесь частый посетитель, раз та уже запомнила, что парень обычно берет. Он наблюдал за приготовлением кофе, подперев подбородок рукой и постукивая указательным пальцем по правой щеке, задумавшись о том, почему именно ореховый раф. Он всё пытался найти в этом какой-то смысл, но попытки оказались тщетными, ведь никаких ассоциаций в голову по-прежнему не приходило, а потому он начал вслушиваться в мелодию, игравшую в помещении, напевая её незаметно для себя. Однако затихнуть его заставляют пробежавшие по телу мурашки, сравнимые с легким ознобом, когда старший неожиданно встаёт рядом с ним, плечом к плечу прижимаясь ненамеренно. – Почему себе не берешь? – спрашивает, возвращая его в реальность, отчего он сглатывает, промаргиваясь. – Не фанат, – отвечает наигранно спокойно, а после сразу внимание переводит на готовый кофе, поставленный на стойку. Он рукой обхватывает стаканчик, руки обдает приятным жаром от температуры напитка, и он отдает его Сынмину, добавляя тихое «Тебе». Они не касаются друг друга, и ему кажется, что Ким специально избегает контакта, что заставляет его расстроиться на мгновение, после прогоняя эти глупые мысли. Он тянется в карман, где под чехлом телефона находилась банковская карта, которой расплатиться хотел, но его за локоть хватают аккуратно и почти невесомо, отодвигая от кассы с недовольным: – Что ты собрался делать, дурень? – он хотел ответить, что заплатить за кофе для него, и что не дурень он, но Сынмин рассеивает все его мысли, когда обращается к бариста, подзывая ближе к себе. Тот что-то шепчет ей на ухо, и та кивает, улыбаясь вежливо, когда снова принимается что-то делать. Он не задавал вопросов, Сынмин не давал ответов, они лишь молча переглядывались, стараясь понять друг друга без слов, а потому он глаза закатывает, делая вид, что ему не нравится жест со стороны старшего, когда до него доходит, что Ким решил помимо своего кофе заплатить и за него, при этом не сказав, что именно он нашептал на ухо бариста. Он руки на груди складывает, губы надувая обиженно, когда понимает, что проиграл чужому глубокому взгляду, под прицелом которого был до тех пор, пока на стойку не поставили ещё один стаканчик, и Сынмин не отвернулся от него, чтобы заплатить за обоих. – Что это? – спрашивает, из чужой ладони принимая напиток такой же горячий, как и заказанный им ранее кофе, но теперь уже не температура пальцы обожгла, а контакт с мягкой кожей рук старшего, ведь сам он не избегал, а лишь тянулся неутолимо. Он замечает, как парень руку тут же одергивает, пряча в карман пальто, и он только сейчас вдруг замечает эту деталь в образе парня, но не сразу осознает, что замер, откровенно пялясь. – Горячий шоколад, – короткий ответ заставляет взгляд перевести на свою руку, держащую стаканчик, а после снова поднять его на чужое лицо, не скрывая удивления в собственных глазах. Вот черт. Ему оставалось надеяться, что в зрачках его не видны были сердечки.

***

Сынмин

Сияние чужих глаз пробуждало в груди сгусток тепла, похожего на частичку солнца, поселившегося у него в груди, когда он слышит «Спасибо» за несчастный горячий шоколад. Он долго думал над ответом Чонина о том, что он особо кофе не пьёт, думал, что можно было бы ему купить, чтобы понравилось, думал, на что парень похож больше всего, и в итоге остановился на этом. Чонин был похож на человека, который в чай добавляет по сто ложек сахара, а сверху шлифует конфетами: ужасно сладко. Он сам пил горячий шоколад, наверное, единожды, но отчетливо помнит, что ему не понравилось именно из-за приторности вкуса особенно на дне стаканчика. Но глядя на то, как Ян, обхватив двумя ладонями стаканчик, отпивал маленькими глотками, после довольно выдыхая, давало понять, что он не ошибся с выбором, и это вызывало что-то похожее на улыбку, но из-за того, что он всячески этому чувству препятствовал, губы просто кривились, и выглядело это, наверное, очень странно со стороны. Ему надо меньше смотреть на этого парня. Он прощается с Хэвон, ловя на себе её неоднозначный взгляд, и он догадывался, о чем она думала. Но она делала неверные предположения. С того момента, как он разбил ей сердце, признавшись, что не сможет ответить взаимностью просто потому что она девушка, прошло чуть меньше года, а он до сих пор чувствовал это противное чувство, отравлявшее его сердце вместе с воспоминаниями о том дне, когда родители прозвали его бракованным по этой же причине. Он никогда не думал, что родители, которых он почти ненавидел, так сильно повлияют на его принятие самого себя, и его злила собственная слабость, из-за того что продолжал жить прошлым, не в силах ослабить мертвую хватку, которой он держался за прошлые годы, считая, что лишь напоминая себе о том времени, сможет дальше жить так, как всегда хотел, не позволяя себе больше потакать другим. Но он ошибся, потому что призраки прошлого крутились вокруг, не позволяя нормально дышать. Вот только сейчас, когда он ощущал рядом с собой присутствие Чонина, он вдруг заметил для себя, что никто не шепчет у него в голове о том, что он главное разочарование в жизни, и это было странно. Но тишина и способность решать что-то без упреков прошлого позволяло хватку крепкую на стаканчике расслабить, облегчённо выдохнув. Наверное именно это стало главной причиной, почему он позволил Чонину идти рядом с ним по улице, жужжа под ухом в бесконечном потоке слов, и как бы он не старался делать вид, что не слушает, он запоминал каждую сказанную тем фразу неосознанно. В их игре теперь была его очередь задавать вопросы, потому что прошлые, заданные на кассе, Чонин не засчитал, так как на это, по его мнению, было слишком скучно отвечать, и Ян бы хотел, чтобы он придумал что-нибудь поинтереснее. Тот факт, что правила устанавливает младший и большая вероятность, что они будут меняться по его настроению, забавлял, но не то чтобы Сынмин был очень против: возможность в любой момент вежливо послать его от себя подальше, успокаивала, а до тех пор он вполне мог ответить на вопросы по типу какой кофе ему нравится. Но он вдруг осознал для себя, что в голове его теперь действительно тихо. И пусто. Все вопросы, до этого так волновавшие его, просто пропали, не оставив за собой и следа. Однако спросить что-то надо было, чтобы на следующий вопрос парня он бы ответил словом на японском и наконец-то распрощался с ним. Распрощался с причиной тепла под ребрами, потому что его всё ещё пугало это чувство. Именно поэтому, делая глоток кофе, он постукивает пальцем по картонке, спрашивая: – Почему именно архитектурный? – Чонин выдает удовлетворённое «О», давая понять, что ему нравится этот вопрос, а после, допивая горячий шоколад, начинает задумчиво шлёпать губами, пытаясь сформулировать ответ. От зрелища, с какой довольной физиономией тот выпил всё до последней капли, он невольно поежился, делая глоток своего кофе, что легкой горечью и вкусом ореха отдавался на языке. Он в который раз убеждался, что это действительно лучшее, что он когда-либо пробовал в кофейне за весь прошедший год, а значит экспериментировать он не будет и дальше, останавливаясь на этом, пока не надоест. – Когда я лежал в больнице с травмой колена, мне было ужасно скучно постоянно находиться в палате, хотя я не скажу, что в те годы пропустить пару месяцев учебы из-за нахождения там, а после и дома на восстановлении, мне не понравилось. Ну так вот, – начинает, увлеченно жестикулируя, из-за чего он снова кривил губы в подобии улыбки и в конце концов зарылся носом в воротник пальто, лишь бы Чонин не заметил. Но фраза «травма колена» прочно засела в голове, заполняя былую пустоту в ней. Прокручивая эти слова из раза в раз, он продолжал слушать чужой рассказ, стараясь выудить больше информации, объяснявшей бы причину травмы, чтобы соединить детали пазла. – Из-за того, что гулять я долгое время не мог, я проводил время дома и большую часть дня не знал чем себя занять. На самом деле это было ужасно. По мне, наверное, видно, что сидеть без дела не моё, – Ян улыбается, смотря на него, и он не может не согласиться. Чонин был похож на постоянно заряженный аккумулятор, при этом способный отдавать часть заряда другим; был похож на светило, что никогда не потухало и всегда согревало тех, кто находился с ним рядом. Чонин согревал его. – Поэтому я решил попробовать себя в рисовании, чтобы коротать часы. Я испробовал очень много разных стилей, но в конечном итоге отдушину нашел именно в рисовании архитектуры, потому впоследствии рисовал только в этой области. Я как-то прибежал к маме с несколькими набросками и просьбой выбрать что из этого ей нравится больше. Я пообещал ей, что, когда груз с её плеч в виде моих маленьких братьев спадет, я построю ей дом её мечты, который она выбрала. – Как ты повредил колено? – спрашивает, останавливаясь. – А это уже другой вопрос, – усмехается тот, вставая напротив него. – Жди своей очереди, если интересно, – да, ему было, потому он был согласен не уходить сейчас, а продолжить их игру в вопросы, чтобы как губка впитывать информацию об этом парне, если бы следующие слова Чонина не укололи в самое сердце, попадая острием в середину, заставляя его больно сжаться и заныть в груди. – Почему ты не ездишь к семье хотя бы на каникулах? Причина, – потому что у него больше не было семьи, не было места, которое он мог бы назвать домом и куда возвращаться мог бы каждые выходные и каникулы. Потому что всё, что осталось у него от семьи – это зияющая пустота одиночества, отяжелявшая грудь, временами не позволяя дышать ровно. Тьма, которую он спрятать хотел, неумелыми руками зашивая тонкими золотыми нитями свою израненную душу, но это плохо помогало, потому она, как капля дёгтя в мёде, отравляла его сердце, пробирая холодом всё тело, заставляя мёрзнуть, даже когда было тепло. Но он не скажет об этом Чонину просто потому, что не хотел доверять ему такое: слишком личное, закрытое на тысячи замков ото всех, слишком больное, лезвием проходившееся по груди. И это слишком точное попадание в цель – Ян одним лишь вопросом сумел подцепить стежок нити, раскрывая рану чуть сильнее. Но когда он смотрел в глаза напротив своих, когда чувствовал, как темнеют его собственные, когда осознавал, что Чонин либо не видел того, что бушевало подобно торнадо у него внутри, отражаясь в зрачках, либо видел, но его это ничуть не отталкивало, а наоборот заставляло стоять в терпеливом ожидании, успокаивая улыбкой понимающей и невесомой, он вдруг понял, что ему не было холодно, а ноющая боль медленно утихала с каждым вздохом чужим, действующим на него как-то по-особенному. И это всё ещё было неправильным, всё ещё было ошибкой, потому он произносит: – 孤独, – одиночество – первое, что пришло ему в голову, когда он вновь ощутил внутри себя пустоту, ощутил дыру прямо посреди груди, проходящую насквозь, что образовалась из-за разъедающей кожу кислоты правды. Он действительно был одинок. Но он как-то прочёл в одной книге, когда снова пытался спрятаться от реальности в мирах перелистанных страниц, что рана – это место, через которое в тебя входит свет. И он на секунду задумывается о том, что он хотел бы, чтобы этим светом, прогоняющим его собственную тьму, оказался именно кто-то вроде Чонина. Но эта мимолётная мысль не задерживается в голове надолго, потому что он отбрасывает ее, когда уходит, бросая лишь короткий взгляд, полный темноты без намека на жизнь внутри него, на Яна, оставляя его одного стоять посреди тротуара. Конец первого раунда.