Зима в тишине твоей души

Сынмин Банка из-под какой-то сладкой газировки холодила пальцы, пуская лёгкую дрожь по телу. Музыка, доносившаяся из-за закрытой двери, ведущей с балкона, перемешивалась с отдаленным шумом дороги где-то за соседними домами. Но всё это заглушали собственные мысли, казавшиеся слишком громкими для одиночества под бездонной чернотой неба без единой звезды в компании ветра, путавшего волосы, и газировки, которую он даже не собирался пить. Опершись о лакированные деревянные перила, на высоте второго этажа загородного дома он свободной рукой перебирал в воздухе пальцами в такт мелодии, услышанной в одном из кафе и заевшей в голове, как бы нажимая на невидимые клавиши фортепиано так, будто он когда-либо умел играть на этом инструменте. Резкое усиление громкости музыки с первого этажа, что затихла вновь с закрытием двери, и глухой скрип пола под весом чужого тела заставляет насторожиться. Кисть повисает в пространстве, и он мысленно ставит мелодию из кафе на паузу, вслушиваясь в шорохи позади, но не поворачиваясь к гостю лицом. Перебрав варианты тех, кто мог бы заметить его отсутствие в разгар день рожденной вечеринки и придать этому какое-то значение, в голову пришёл только один человек, потому что он был единственным. – Минхо, – слышит он собственный голос, продолжая думать совсем о другом, щурясь на фонарь вдали. – Если ты пришёл забрать меня обратно в эту толпу людей, половина из которых находится под алкогольным опьянением, то лучше сразу вали к чёртовой матери, – он взгляд опускает на банку, что продолжал держать в руке, глазами пробегаясь по названию на японском, а после хмурится, и очки скатываются с переносицы чуть ниже в тот момент, когда в ответ слышит: – Не угадал, – голос приятный, но незнакомый. Отталкиваясь от перил, он всё же удостаивает внимания незнакомца из-за капли зародившегося любопытства, окидывая изучающим взглядом парня из под аккуратной оправы очков. Красивый. Он останавливается лишь на мгновение на полупустом бокале вина, что тот держал в пальцах, слегка помешивая, от чего алая жидкость билась об стенки, чтобы после отпить газировку (это была плохая идея), поморщившись, отставить баночку на круглый стеклянный столик и снова погрузиться в раздумья, отвернувшись. – Не нравятся шумные вечеринки? – спрашивает тот, отталкиваясь от стены и вставая рядом с ним, не скрывая своего внимательного взгляда на нём. Забавный. – По всей видимости так же, как и тебе, – озвучивает свою догадку и голову поворачивает к тому, не отказывая своей внутренней заинтересованности получше разглядеть черты чужого лица вблизи. – Снова не угадал, – странное чувство тепла, разлившееся в груди тогда, когда на губах у парня заиграла улыбка, отдалось приподнятыми уголками губ в ответ, что ему скрыть не удалось. – Но иногда веселье утомляет, – добавляет, медленно допивая вино, пока он продолжал молча за ним наблюдать. Парень бокал переворачивает и последняя алая капля стекает куда-то вниз, растворяясь в воздухе, когда его ночной гость шумно вздыхает, отходя, и он может слышать, как стекло еле слышно соприкасается с жестяной баночкой из-под газировки. – Если ты предпочитаешь тишину, почему вдруг оказался здесь? – интересуется, и он может спиной почувствовать чужой взгляд на себе, от чего мурашки невольно пробегают по позвоночнику. Ему это не нравится. Потому он сильнее кутается в свою теплую кофту, натягивая рукава до половины ладоней. – Изображаю из себя хорошего друга, – пожимает плечами, когда замечает внизу движение, переводя взгляд на пару человек, столпившихся около входа с сигаретами между пальцев. – День рождения как никак. – Ты знаком с Минхо? – этот парень задавал слишком много вопросов, а он по непонятным для себя причинам не мог тому отказать в ответе, что заставляло злиться на самого себя и собственную беспечность. Он очки поправляет, будто это действие поможет успокоить перемешавшиеся мысли, стоило этому парню просто появиться в его поле зрения сегодняшним вечером. Странно. Хотел бы он описать всю ситуацию лишь этим словом, однако какая-то крупица души внутри него кричала «Но очень интересно», чему он не мог сопротивляться, как бы тихо эта фраза не прозвучала в его голове в отличие от остальных бесконечных. Вот только прежде чем он успел бы что-то произнести, незнакомец его обрывает. – Хотя нет, глупая формулировка, все приглашенные так или иначе с ним пересекались, – он голову поворачивает в сторону парня, от чего краем глаза может видеть, как тот чешет затылок, нахмурившись. Тот сказал это больше самому себе, нежели ему, хотя он и сам не заметил бессмысленность вопроса, что заставляет усмехнуться, а после губы скривить, снова взгляд в сторону уводя. – Мы с ним одногруппники, – бросает коротко, прежде чем от того поступили бы последующие интересующие его вопросы на эту тему. И он лишь на долю секунды задумывается, что несмотря на его внутреннее сопротивление, возможно, этот вечер, перетекающий в ночь, не так уж и плох. – Значит перевод и переводоведение, – констатирует факт парень, и он отвлекается от компании внизу, вновь поворачиваясь лицом к незнакомцу, посчитав разговор с ним интереснее, чем улавливать обрывки фраз о красивых студентках, доносившихся до него снизу. Из двух зол он выбрал меньшее. – Насколько мне известно, Минхо изучает английский и японский, получается, и ты тоже, – после этих слов улыбка парня растянулась до ушей, и он не мог понять, что в этом такого особенного, однако он соврет, если скажет, что такая реакция на выбранную им специальность никак его не тронула. Ощущение все ещё разрастающегося тепла в грудной клетке, испытываемое им, когда он просто смотрел на этого парня, с нескрываемым интересом рассматривая каждую деталь в чужой внешности, и когда тот улыбался ему так, как не улыбался еще никто до этого, хотя они даже имен друг друга не знают и разговаривают от силы десять минут, – пугало. Но в то же время чувство чего-то нового и запретного тянули его к этому незнакомцу словно магнитом в желании снова приятную дрожь в теле ощутить, потому что рядом с ним он не чувствовал холода, раздирающего грудь, позволяя дышать. Ему нужно было сосредоточиться на чем-то другом, чтобы привести свои мысли в порядок, чтобы сохранить былую невозмутимость и здравость своего ума, но он не нашёл ничего интересного вокруг себя кроме этого парня, который своей следующей просьбой лишь ещё больше запутал его. – Скажи что-нибудь на японском, – ему потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать только что сказанное, прежде чем сощурить глаза, сложив руки на груди, и проговорить задумчивое: – これは狂気だ, – это и правда было безумие. Странное и неправильное безумие – так реагировать на незнакомого человека. Когда сердце ускоряет ритм, отдаваясь глухими ударами в голове, то ли от страха чего-то нового, то ли от парня напротив, чьи лисьи глаза вмиг расширились в два раза, приобретая живой блеск. – Как давно ты знаком с Минхо? Ты не с нашего потока, я бы тебя узнал, – спрашивает прежде, чем это снова сделал бы парень, поскольку он посчитал, что настала его очередь задавать вопросы, вертевшиеся в голове в желании узнать об этом госте побольше. Он знаком с Ли второй год, знаком слишком хорошо, чтобы не знать большую часть приглашенных, которых он мог распознать из круга общения друга, пусть даже видел их единожды и лишь мимоходом по пути в нужную аудиторию. Однако этого он встретил впервые, что и вызвало такую волну заинтересованности у него внутри, потому что он бы запомнил его. Определенно. – Я Чонин, – чуть поколебавшись, отвечает, протягивая руку в знак приветствия, на что он неуверенно пожимает её в ответ спустя минуту напряженного молчания, о чём после жалеет, когда кожу в месте прикосновения окатывает приятным покалывающим жаром. – Ян Чонин, первый курс архитектурного, – озвучивает с гордостью, вызывающей у него смешок. Глупый. Но интересный настолько, что ему следовало бы быть с ним поосторожнее, чтобы не обжечься. – Чонин, – повторяет сам, будто пробуя на вкус новое имя, будто, глядя на Яна, мог определить подходит оно ему или нет. Будто хотел по одному лишь имени узнать о парне всё, что так хотел, но не спешил спросить. – Меня подселили к Минхо в общежитие, так что нам в любом случае пришлось познакомиться, – продолжает, отвечая на изначально поставленный вопрос. Когда Ли в начале этого года сказал ему, что Сухо́ отчислился, и к нему подселили какого-то первокурсника, он не придал этому никакого значения, не спросив даже имени, потому что его эта информация никак не касалась и не вызывала даже малейшего интереса, однако встретившись с этим первокурсником сейчас, подумал, что он по всей видимости глубоко заблуждался. – Так ты первокурсник, – тянет задумчиво, приподнимая одну бровь, и недоверчивый взгляд переводит с пустого бокала на столе, где незадолго до этого было вино, обратно на парня. – И не рано тебе? – спрашивает, намекая на чужой выбор напитка. – Сколько тебе? Семнадцать? – Вообще-то мне уже есть восемнадцать, – Чонин звучит обиженно, что только ещё больше забавляет его. А рука всё ещё чувствовала на себе тепло от прикосновения, из-за чего он уводит её за спину, сжимая в кулак. – Зимой будет девятнадцать, – тени, отброшенные на его лицо включенным светом из холла, проникавшим через матовое стекло на двери, ведущей на балкон, вмиг становятся темнее в разы, делая черты его лица жёстче. Он губы поджимает, чувствуя, как морщинится кожа между бровями, когда рука, сжатая в кулак за спиной, ногтями впивается в ладонь, царапая. Чувствует, как по спине острыми ногтями проходится холод, закрадываяась в сердце, чтобы снова в ледяную клетку заточить, которую до этого так умело смог растопить этот парень. Он хрипло мычит в ответ, когда в горле заметно пересыхает. Как же он ненавидит это чувство.

***

Прикрыв глаза, он стоял на том же балконе, опершись о перила, пока прохладный ветер бил по лицу, спутывая волосы. Только теперь он снова остался один, когда Чонин ушёл по крику с первого этажа, предназначавшемуся ему. Бездонное небо всё так же давило на него сверху своей пустотой, и дрожь пробегала по телу не столько от холода снаружи, сколько внутри, однако даже осознавая это, он продолжал прятать кисти в рукавах любимого кардигана, думая, что это поможет согреть его душу, в которой бушевала метель, расцарапывая его грудь изнутри. Напрасные надежды. Вибрация телефона в заднем кармане заставляет вновь открыть глаза и бросить секундный взгляд на свет фар подъехавшей к загородному дому машины. Резко пробудившееся желание скинуть мобильный со второго этажа вынуждает крепче сжать его в дрожащих пальцах, чтобы глазами, полными холода, пробежать по полученному сообщению от сестры. «У мамы через неделю день рождения» – он губы кривит, когда при прочтении думает о том, какая она всё ещё наивная, если считает, что это действительно та самая причина, которая заставит его вернуться. «Ты правда больше не приедешь?» – Приеду ли? – повторяет вопрос вслух, задавая его самому себе так, будто ещё давно не принял решение. Будто не знает ответа, который твердил себе который раз. Будто за это время хоть что-то в его семье изменилось, что вынудило бы его передумать. Но он знает, что это не так. И она тоже, просто всё ещё верит в то, чего никогда не произойдёт. – Прости, малышка, – он извинялся перед ней за всё. За то что не стал хорошим братом, пусть только для себя, за то что ушёл, ничего не сказав, и за то что сейчас снова написал ей в ответ «Нет, не приеду», как и во все её прошлые попытки снова с ним увидеться. И каждый раз он писал это, челюсть сжимая до первого скрипа, поскольку скучал по ней даже больше, чем она могла себе представить, потому что сестра была единственной, кого он действительно считал своей семьёй. Она была единственной, кому было всё равно на его выбор специальности и на то, кто ему нравится, она просто любила его настоящего, не пытаясь навязать ему своё собственное мнение или повесить ярлыки неблагодарного сына. Он извинялся за то, что он выбрал уйти навсегда, оставив её одну, потому что посчитал, что для него это был единственный выход, чтобы выбраться из клетки, в которую его так хотели заточить. Он не справился и никогда не сможет, но она сделает это, в этом он был уверен, иначе бы не оставил её там одну. – Это не я отказался от них, – правда отдавалась горечью на языке, которую отчаянно хотелось сплюнуть. Но вместо этого он сглатывает, чувствуя, как яд правды обжигает горло. – Это они отказались от меня, – зимой. После того как узнали, что их сын, который должен был пойти по их стопам в медицинский, втайне подал документы в университет на языковой факультет и несколько месяцев врал о своей учебе. Что их сын стал полным разочарованием семьи, когда его друг со школы, купившись на деньги его родителей, продал им информацию о чужой ориентации, за что те полностью вычеркнули его из своей жизни после громкого скандала, в котором он чётко дал понять, что не поменяется ради сохранения чести своей фамилии. «Да пошло всё» – единственная мысль в его отяжелевшей голове, промелькнувшая тогда, когда он с громким треском хлопнувшей двери влетел в свою комнату, собрал лишь самые необходимые и ценные ему вещи в одну сумку, перевязал накопленные за прошлые годы деньги резинкой, пополнив свою копилку половиной сбережений отца в придачу, прежде чем уйти ночью, никому не сказав, через ход в гараже, лишь сестре через щель между закрытой дверью и полом просунув объяснительную записку, которая никак не оправдала бы действий его, но это было единственной возможностью с ней попрощаться, которую он бы перенес. Видеть слезы у той на глазах прямо перед собой, ощущать, как та крепко прижимает его к себе в объятиях, слышать её просьбы не уходить голосом дрожащим, а после всё равно сказать «Прощай», оттолкнув единственного любимого человека, казалось ему невыносимым. Он поступил ужасно в тот день по отношению к Суён, когда оставил её там одну в клетке, но не жалел о своём решении, позволившем ему наконец-то дышать. Единственное, о чем он жалел – это о том, что воздержался в тот день, чтобы не нацарапать на бочине папочкиного дорогого авто «Идите к чёрту», а лишь плюнул на лобовое стекло, пнув колесо, но так, чтобы не сработала сигнализация. Встреть он себя прошлого прямо сейчас, он бы определенно не поверил, что он в девятнадцать и он в двадцать – один и тот же человек, хотя прошёл лишь год. Бурлящая в жилах кровь сменилась на сковывающий холод внутри, дерзкий взгляд полный решимости – на пустоту в тёмных глазах, некогда способный он бросить что-то резкое, если дело касалось его интересов, теперь предпочитал решать проблемы чаще своим напряженным молчанием, чем бессмысленными попытками объяснить что-то тем, кто не способен соображать. Он выбрался из клетки, коей называл некогда дом, но не заметил, как собственное сердце туда заточил, с цепями покрытыми льдом, когда в голове раз за разом всплывало первое сообщение от сестры после того, как он ушёл. «Сынмин, они от тебя откажутся, если ты не вернёшься и не примешь их условия. Брат, пожалуйста». И это был первый раз, когда он сестре сказал нет, начиная цепочку из отказов со стиснутыми до скрипа зубами и щемящей болью в сердце. Потому что «принять их условия» означало бы позволить им сделать из него марионетку, позволить им вцепиться в его горло и надавливать сильнее тогда, когда он поступал бы не так, как они от него хотели, означало бы навсегда потерять себя настоящего. Сейчас он мог бы иметь всё, о чем мечтают многие, если бы тогда, в свои девятнадцать, не поставил бы крест на людях, которых принято называть родителями. Когда он сам лишил себя всех благ, которыми мог обладать, вместо этого выбрав съехать в общежитие и подрабатывать репетитором у школьников, чтобы продолжать быть тем, кем всегда хотел он, а не тем, кем его хотела видеть семья (кроме сестры). Он продолжал изучать приглашенных, которые собирались расходиться, но всё ещё толпились у входа, видимо, никак не закончив разговоры, начатые внутри, а некоторые просто дышали свежим воздухом, потягивая алкоголь, ведь планировали остаться у Минхо на ночь. Но он замирает в мгновение, когда замечает знакомую фигуру, обернувшуюся в его сторону. Чонин помахал ему, улыбнувшись так ободряюще, что мысли, волновавшие его незадолго до этого, вдруг забылись, и вместо них он слышал теперь лишь робкий стук своего сердца и гордое «Ян Чонин, первый курс архитектурного» в голове. – С ума сойти, – произносит на выдохе, отходя от перил, чтобы перестать смотреть вслед этому парню. Он снимает очки, не обращая внимания на резкое ухудшение качества картинки перед собой, и трет переносицу, хмурясь, перед тем как голову откинуть назад, опершись о стену позади с закрытыми глазами. Красивый, забавный, глупый, интересный. Бессмыслица. Ему не нравилось это чувство и он бы хотел никогда такого больше не испытывать, просто чтобы потом не было больно снова. Но несмотря на это в глубине души, бросив взгляд на пустой бокал рядом с баночкой газировки, он подумал о том, что хотел бы увидеть Чонина вновь. Вновь всматриваться в блики его глаз, слушать голос, прочно засевший в голове, вытеснив мелодию из кафе. В какой-то момент он задался вопросом, как звучал бы чужой смех, и это заставило его пальцы запустить в собственные волосы, оттянув пряди, чтобы вернуть себя обратно с небес на землю с тихим и неуверенным «Это станет ошибкой». Забыть сегодняшний вечер вместе со всеми теми ненужными ощущениями стало бы самым правильным решением, но вместо этого он какого-то черта сидел за столом, постукивая короткими ногтями по стеклянной поверхности, прежде чем быстро напечатать Минхо «Расскажи мне о Чонине». – エラー, – ошибка.