Вне устава

Сквозь тонкие шторы больничной палаты пробивался яркий солнечный свет, заливая комнату теплым золотистым сиянием. Он ложился на чистые простыни, на белые стены, на полированную поверхность тумбочек, заставляя все вокруг казаться не таким уж унылым. В этом свете было что-то обманчивое, что-то, что напоминало о лете, которого больше не было. Оно закончилось несколько дней назад, но, похоже, не торопилось сдавать свои позиции, упорно цепляясь за осень последними жаркими днями. Крючкова медленно приподнялась с кровати, неуклюже опираясь на правую руку. Левой она пользоваться так и не привыкла. Точнее, тем, что теперь заменяло ее левую руку. Это движение, раньше легкое и естественное, теперь стало тяжелым. Протез был чужеродным и искусственным продолжением тела, к которому она до сих пор не могла привыкнуть. Он казался ненастоящим — не частью ее, а просто предметом, прикрепленным к обрубку. Она, пошатываясь, направилась к окну. Движения были неуклюжими, однако она заставляла себя делать их. Боль в культе почти утихла, но иногда простреливала резкими вспышками, напоминая, что реальность изменилась. За окном было оживленно. Во дворе медленно прохаживались солдаты, кто-то курил, кто-то болтал, кто-то смеялся, будто впереди их ждала обычная жизнь. Они выглядели живыми, настоящими. Саша смотрела на них без особых эмоций, просто наблюдая. В какой-то момент ей показалось, что если долго стоять вот так, неподвижно, можно снова почувствовать себя частью всего этого. Но стоило ей взглянуть на свою левую сторону, как реальность снова ударяла по ней, жестко и безжалостно. Кисть, предплечье, локоть — все это осталось где-то там, в той чертовой операции, в том проклятом бою, где все пошло не так. Теперь вместо привычной конечности была гладкая, чужая, искусственная конструкция — дорогой, навороченный протез, на который она до сих пор не могла смотреть без внутреннего сопротивления. Иногда ей казалось, что он шевельнется сам по себе, что поднимется, как живая рука, что в пальцах снова появится чувствительность. Но этого не происходило. Он был лишь деталью, которую можно прикрутить и открутить. Саша резко отвернулась от окна, разрывая этот ненужный мысленный круг. В палате, кроме нее, никого не было. Ее соседок отправили на осмотр, а кого-то уже выписывали — с вещами, улыбками, предвкушением возвращения к нормальной жизни. А вот выписку Крючковой задерживали. Или, по крайней мере, ей так казалось. Врачи никогда не говорили этого прямо, но она чувствовала — что-то не так. То документы еще не готовы, то физиотерапия требует больше времени, то еще один осмотр, который якобы «просто формальность». Но сколько можно тянуть? Она хотела уйти, вернуться... Нет, не домой. Дом у нее давно остался в прошлом. Вернуться туда, где ей не приходилось думать о себе как об инвалиде. Вечерами думалось, что она здесь застряла, что они просто не знают, куда ее девать. Но больше всего в этом раздражало нечто другое. Саша знала, что не должна думать об этом. Не хотела думать. Но чем сильнее она пыталась вытеснить эти мысли, чем настойчивее загоняла их в дальние уголки сознания, тем отчётливее слышала их голоса. Она бы никогда не узнала, но врач случайно проговорился. Это было несколько дней назад. Обычный день, ничем не отличавшийся от предыдущих. Та же больничная суета, те же натянутые улыбки медсестёр, та же натренированная бодрость в голосах, от которой хотелось скрежетать зубами. Крючкова уже не слушала их — не имело смысла. Эти люди в белых халатах всегда говорили одно и то же, их слова сливались в фоновый шум, не вызывая ни малейшего интереса. Она даже не сразу уловила смысл сказанного. Просто очередная фраза, брошенная вскользь, небрежно, без намерения придать ей особую важность. — Вас навещала девушка. — Что? — Девушка в офицерской форме. Она и оплатила данную модель протеза. Крючкова тогда промолчала. Просто кивнула, будто бы эта информация не имела для нее никакого веса. Но внутри что-то скрутило, что-то сжалось, сдавило ребра так, что стало трудно дышать. Софья приходила сюда, стояла у ее койки, говорила с врачами. Но не дождалась, пока Саша придет в себя. Саша долго смотрела в одну точку, позволяя этим мыслям, одной за другой, протискиваться в сознание, заполнять его вязкой тьмой. Не спрашивала, как долго та здесь была, что говорила, почему ушла, не дождавшись. Но знала одно. Софья оставила после себя кое-что. Крючкова медленно вернулась к кровати и села. Потом, будто нехотя, протянула руку к верхней полке тумбочки и открыла ее. Запах больницы — стерильный, с примесью чего-то лекарственного, приторного — ударил в нос. Верхняя полка была почти пустой. Несколько упаковок таблеток, пластиковая бутылка с водой, пара неразорванных бинтов. И чек. Он лежал там, аккуратно сложенный, будто дожидаясь момента, когда Саша снова к нему притронется. Крохотный кусок бумаги. Лёгкий. Почти невесомый. Но она чувствовала его тяжесть. Глядя на него, Саша испытывала странное, противоречивое чувство. Она протянула руку, взяла его двумя пальцами, приподняла, позволив свету скользнуть по мятым краям. Тонкие, чуть пожелтевшие полоски бумаги загнулись, но цифры всё ещё были чёткими, как будто нарочно врезанными в поверхность. Сумма была крупной. Такого количества денег никогда не было ни у неё, ни у её семьи. Этот чек раздражал ее. Злила сама его суть. Софья оставила ей деньги. Чтобы купить спокойствие? Чтобы избавиться от чувства вины? Чтобы убедиться, что Саша не останется ни с чем, даже если её больше не будет рядом? Нет. Софья бы не сделала этого просто так. Она не разбрасывалась жестами, не принимала импульсивных решений. Она не могла оставить этот чек, не осознавая, какую боль он принесёт. А значит... Саша резко вдохнула, будто пытаясь прогнать эту мысль, но она уже укоренилась, расползлась по сознанию ядовитым цветком. Софья не вернётся. Она оставила чек, потому что знала, что не вернётся. В палату вошла медсестра, сжимая в руках стопку бумаг. Её пальцы ловко перебирали страницы, взгляд метался по строчкам, а на лице застыло выражение привычной озабоченности, которое, казалось, приклеилось к ней навсегда. Она не ожидала бурной реакции – в её практике такое случалось нечасто. Солдаты, даже самые строптивые, обычно подчинялись системе, знали её жесткие рамки и не пытались бунтовать. Но эта девушка... — Крючкова, я уточнила, — медсестра прочистила горло, словно собираясь с духом. — Выписка назначена на завтра. По анализам всё в норме. Саша не повернула головы. Её пальцы, лежавшие на коленях, судорожно сжались, смяв в ладони чек. Бумага хрустнула, но звук затерялся в белёсой тишине больничной палаты. — Завтра вы мне скажете, что назначена на послезавтра, а потом на следующий день. Я уже давлюсь вашими сроками. Мне не нужны обещания, которыми вы кормите меня, как заключённого пайком. Она наконец подняла голову. В глазах её плескалась такая ярость, что даже привычно невозмутимая медсестра отступила на шаг. — Иди и скажи, что я выписываюсь прямо сейчас. Хоть в цепи меня закуйте, хоть в смирительную рубашку засуньте – мне плевать. Но я здесь больше не останусь. Медсестра всполошилась, забегала вокруг койки, её руки невольно теребили подол халата. — Александра, это точная дата! — в голосе её зазвучали умоляющие нотки. — Давайте подождём? Это ведь больница, закреплённая за армией, здесь всё строже... Но Саша больше не слушала. Разговор потерял для неё всякий смысл. Её решение было принято, и никакие аргументы не могли поколебать его. Вскочив с койки, она разорвала пространство комнаты резким движением, направляясь к двери. Коридор встретил её монотонным гулом чужих голосов, приглушённым скрипом каталки, шарканьем подошв. Будничная жизнь медицинского учреждения текла своим чередом, и если бы не истошные вопли медсестры, никто бы, возможно, даже не обратил внимания на девушку в больничном костюме. Уже на втором этаже её остановили. Двое санитаров – рослые, крепкие мужчины с лицами, на которых застыла скука привычной службы. Они не ждали сопротивления, их поза была расслабленной, словно заранее знали, что пациентка сдастся, как сдавались многие до неё. Но Саша не собиралась сдаваться. Она резко остановилась, уперев взгляд в грудь ближайшего санитара – выше смотреть не хотелось. Она устала, её нервы были натянуты до предела, и любой, кто посмел бы встать у неё на пути, рисковал почувствовать всю силу решимости. — Прочь с дороги, — её голос прозвучал глухо. Санитары даже не дрогнули. Один из них, смуглый и коротко стриженный, чуть повёл плечом, будто проверяя, не затекли ли мышцы. Второй – светловолосый, с тяжёлой челюстью и грубыми чертами лица – сделал шаг вперёд, готовясь схватить её. Саша не колебалась. Её рука метнулась под больничный халат, пальцы нащупали холодную сталь. Ловким движением она вытащила глок и, прежде чем кто-то успел осознать происходящее, приставила ствол к виску мужчины. Застыла тишина. — Откуда у неё пистолет?! — взревел санитар, судорожно разжимая пальцы. Его страх ощущался физически. Второй тут же сделал шаг назад, словно боялся, что оружие развернётся и в его сторону. В глазах мелькнула паника, дикая, животная, и эта паника доставила Саше странное, мрачное удовлетворение. Она прищурилась. — Вам, наверное, не сказали, кого вы тут лечите? — съязвила служащая. Она двинулась вперёд, не убирая оружия. — Прочь с дороги, — повторила она, на этот раз медленнее, выговаривая каждую букву, будто желая, чтобы её слова пропитались в их сознание. Смуглый санитар покосился на товарища, но тот лишь сглотнул, не отрывая взгляда от пистолета. — Послушай... — начал он, но тут же осёкся, когда ствол чиркнул по его коже, холодный, безжалостный, обещающий немедленную смерть. — Я не повторяю трижды, — ровно сказала Саша. И они отступили. Саша сделала шаг вперёд, затем ещё один. Спускаясь по лестнице, Саша ощущала каждую деталь происходящего — от лёгкой вибрации в ступенях до едва слышного шороха одежды. Сердце билось в груди не ускоряясь, не выдавая волнения. А внизу... Толпа. Люди застыли, будто на старой фотографии, где лица выражают полуулыбки, недосказанность, а глаза смотрят чуть в сторону, ловя несуществующий свет. Их разговоры оборвались, незаконченные слова повисли в воздухе. Кто-то держал стакан с кофе — и теперь тёмная жидкость переливалась через край, оставляя капли на светлой ткани рубашки. Кто-то застыл с телефонной трубкой у уха, не зная, что сказать. Их взгляды липли к ней, но не к её лицу — к пистолету, зажатому в руке. Медсестра за стойкой, сжимавшая телефонную трубку, выглядела так, будто её ладони покрылись потом. Она открывала рот, но ни один звук не слетал с губ. Номер экстренной службы был очевиден, но набирать его казалось смертельной ошибкой, роковым движением, которое могло обратить внимание вооружённой женщины именно на неё. Саша видела этот страх боковым зрением, но он не значил для неё ровным счётом ничего. Она прошла мимо так же хладнокровно, как и секунду назад, оставляя позади себя замершую тишину, густую, как застоявшийся воздух в старых подвалах. Каждый шаг отдавался в пространстве гулким эхом, подчёркивая, насколько быстро и необратимо разлетелась по больнице молва о случившемся. Там, за её спиной, уже, наверное, метались люди, соображая, что делать, кто-то лихорадочно пытался дозвониться куда следует, кто-то вспоминал, видели ли они хоть раз в жизни настоящего преступника. Но это было далеко. Перед ней – стеклянные двери. Они разъехались в стороны с сухим механическим шорохом, и холодный воздух ударил в лицо, освежающий, резкий, пронизывающий. Он тут же вцепился в её тело, заставляя тонкий больничный халат затрепетать в потоках ветра, прижимаясь к коже, очерчивая силуэт. Контраст между спертым воздухом больничного коридора и этим порывом был таким разительным, что у Саши невольно закружилась голова. Свобода. Она сделала шаг на улицу, и подошвы грубо встретились с асфальтом. Под ногами ощущалась его шероховатость, застывшие в маслянистых разводах капли недавнего дождя отражали свет уличных фонарей, превращаясь в размытые блики, похожие на растёкшиеся золотистые чернила. Город жил своей жизнью. Мимо проходили люди – кто-то спешил, кто-то лениво шагал, кто-то жестикулировал во время разговора по телефону. Они не обращали на неё внимания, не замечали ни странности её одежды, ни её самой. Лишь пара любопытных взглядов скользнула по ней, но тут же отвернулась – мало ли, кто и почему выходит из больницы? На обочине стояло такси. Жёлтое, с облупленной краской на капоте, с поцарапанным бампером, с мутными от времени фарами. Саша не колебалась. Она направилась к машине уверенно, распахнула переднюю дверь и опустилась на сиденье. Внутри пахло табаком, терпким чёрным кофе и чем-то ещё – смутно знакомым, возможно, кожаными сиденьями, впитавшими ароматы тысяч случайных людей, которые проезжали в этом автомобиле до неё. Водитель бросил на неё быстрый взгляд – короткий, оценивающий, но без лишнего интереса. Моложавый, небритый, с усталыми глазами, в которых отражались блики приборной панели. Он машинально потянулся к рычагу коробки передач, не дожидаясь команды, словно ему было всё равно, куда везти, лишь бы движение не прекращалось. — Куда? — голос у него оказался низким, с хрипотцой, будто горло ещё не до конца проснулось после долгой ночи. Саша мельком взглянула на его руки – широкие ладони, сильные пальцы с короткими ногтями, отполированными годами работы. Они были привычно расслабленными на руле, без намёка на нервозность. — К центральному банку, — ровно ответила она, убирая пистолет под халат, так, чтобы он больше не бросался в глаза. Машина плавно тронулась с места, урча мотором, и город поплыл за окнами. В зеркале заднего вида мелькнула больничная вывеска, но это было уже не важно. Такси плавно выехало на дорогу, вливаясь в поток машин, лениво ползущих по загруженной улице. Саша откинулась на сиденье, переводя дыхание. Ладонь, до боли сжимавшая пистолет, постепенно разжалась, но напряжение в плечах не исчезло. Она чувствовала его каждой клеткой, словно невидимые оковы всё ещё держали её, не позволяя расслабиться до конца. Такси свернуло на узкую улицу, пересекая перекрёсток, и вскоре замедлило ход, подкатывая к громадному зданию. — Вас ждать? — спросил водитель, приподняв кустистую бровь. Саша на мгновение замерла, оценивая ситуацию. Она привыкла к пронырливым таксистам, которые могли уехать в самый неподходящий момент, едва получив оплату, но этот, судя по всему, был другого склада. — Да, — коротко бросила она. — Тогда оплата вперёд, — без лишних эмоций произнёс мужчина. Вот тут-то и возникла проблема. Крючкова быстро сунула руку в карман халата, нащупала чек. Именно на нём были деньги, но, в отличие от банковской карты, его нельзя было просто вставить в банкомат и снять наличные. Для этого требовалось идти к кассиру, заполнять бумажки, терпеть выжидающие взгляды работников, а затем ещё и проверять, всё ли правильно сделали. Она стиснула зубы, раздражённо выдохнула. — У меня нет наличных, но я иду в банк, чтобы их снять. Подождёте? Таксист смерил её оценивающим взглядом, явно раздумывая, стоит ли ему ввязываться в это. — Пятнадцать минут, не больше, — сказал он наконец. Саша молча кивнула и выскользнула из машины, шагнув внутрь банка. В помещении было прохладно, воздух пах пластиком, бумагой и чем-то стерильным, словно здесь даже деньги проходили обязательную дезинфекцию перед тем, как попасть в руки клиентов. Она быстро нашла свободного кассира – худощавую женщину с бледным лицом и строгими глазами. — Мне нужно обналичить чек, — сразу сообщила Саша, выкладывая бумажку на стойку. Кассирша мельком взглянула на него, затем подняла глаза на посетительницу, чуть склонив голову набок. — Паспорт или военный билет? Саша напряглась. Документов у неё при себе не было. — Их нет. — Тогда не могу вам помочь. — Но чек же именной, — холодно возразила Саша, не собираясь просто так отступать. — Фамилия совпадает, подпись есть. Чего ещё не хватает? Кассирша не выглядела впечатлённой. — Без документа удостоверяющего личность... — Послушайте, — Саша резко наклонилась ближе, — я только что вышла из больницы. Выписка была экстренной, документы остались у врача. Вы можете проверить чек, а потом просто сравнить подпись с образцом в системе. Или позвонить в госпиталь, пусть они подтвердят. Женщина нахмурилась, но, к её чести, задумалась. Минута молчания, и она нехотя потянулась к телефону. — Подождите здесь. Саша оперлась на стойку, глядя, как кассир набирает номер и начинает разговаривать с кем-то на том конце провода. Время текло вязко, секунды превращались в бесконечность, и чем дольше длился этот разговор, тем сильнее внутри неё росло раздражение. Наконец кассирша повесила трубку, взглянула на неё более мягко. — Вашу личность подтвердили. Какую сумму хотите снять? Деньги — вещь коварная. Когда их слишком мало, ты мечтаешь, чтобы их стало больше, когда их много — подсознательно боишься их потерять. Саша понимала, что сейчас ей нужны наличные, но и о будущем забывать не стоило. Решение пришло быстро. — Двести на руки, остальное перевести на накопительный счёт. Женщина кивнула, начала что-то печатать. Бумажки, расписки, ещё какие-то формальности – Саша терпеливо ждала, стиснув зубы. Наконец перед ней легла увесистая пачка купюр. — Проверьте. Она быстро пересчитала деньги, сунула их во внутренний карман халата и, не теряя времени, развернулась к выходу. Таксист ещё стоял у бордюра, но явно начал терять терпение. Он уже склонился к рулю, явно собираясь завести двигатель, но в этот момент увидел её, и рука замерла на ключе зажигания. Саша открыла дверь и села внутрь, не говоря ни слова. — Деньги есть? — сразу спросил водитель. Она молча достала несколько купюр, протянула их ему. Мужчина быстро их пересчитал, удовлетворённо кивнул. — Так куда теперь? — В военную часть. Он слегка прищурился. — В такую тебя не пустят. — Я там служу. Водитель молча посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на её одежду – больничный халат, растрёпанные волосы. — Ну-ну, — только и сказал он, заводя двигатель. Машина тронулась с места, увозя её к воротам туда, где ей предстояло выдержать ещё одно испытание. Когда подъехали к части, было уже далеко за полдень. Машина остановилась перед блокпостом. За шлагбаумом виднелся плац, ровные ряды казарм, и этот до боли знакомый серо-зелёный мир, который когда-то казался ей домом. Но сейчас он встречал её не так, как раньше. Четверо солдат, дежуривших у КПП, немедленно поднялись со своих мест. Один из них шагнул вперёд, жестом останавливая машину. — Дальше нельзя, — пробормотала служащая. Саша кивнула. — Я сама. Она вышла из машины, показывая жестом уезжать. Служащая, которая остановила, внимательно оглядела её с головы до ног. Больничный халат, из-под которого выглядывали армейские берцы. Взъерошенные волосы, усталый, но цепкий взгляд. — Документы? — спросила она. — Утеряны, — ответила девушка, пристально глядя на проверяющую. Солдат недовольно скривилась. — Тогда без вариантов, — она сделала жест, показывая ей отойти в сторону. — Без документов не пропустим. — Я здесь служу, — Саша сделала шаг ближе, в голосе зазвенело нетерпение. — Докажи. Она почувствовала, как по позвоночнику прошла волна раздражения. Глупая формальность. Она могла бы назвать своё звание, назвать тех, кто мог бы её подтвердить, могла бы объяснить, но знала, что слова ничего не значат, если у тебя нет на руках официальной бумаги. Вокруг начинало собираться напряжение. Двое других солдат, заметив, что разговор идёт в сложное русло, подошли ближе, один даже на всякий случай потянулся к рации. «Чёрт.» Саша прикусила щёку изнутри, готовясь к новому раунду бесполезных препирательств, но в этот момент за её спиной послышался звук подъезжающей машины. Чёрный внедорожник остановился прямо перед КПП, и едва опустилось боковое стекло, как раздался знакомый голос: — Что за шум? Саша повернула голову. За рулём сидела лейтенант Захарова. — Почему её не пропускают? — Нет документов, — буркнул один из охранников. Лейтенант приподняла бровь, потом тяжело вздохнула. — Боже, какие вы правильные, — пробормотала она, затем повернулась к Саше. — Поехали, Крючкова, не стой здесь. Саша не раздумывала. Мгновение — и она уже сидела в машине. Внедорожник плавно тронулся с места, минуя шлагбаум, который солдаты подняли без дальнейших вопросов. В машине стояла тягучая, вязкая тишина, наполненная электризующим напряжением. Кристина вела машину уверенно, но в её движениях чувствовалась какая-то отстранённость. Саша сидела рядом, подавшись вперёд, её взгляд был устремлён на дорогу, но мысли метались в хаотичном беспорядке. Каждое движение автомобиля было сродни толчку, выбивающему её из внутреннего равновесия. В какой-то момент молчание стало нестерпимым, и Захарова, не отрывая глаз от дороги, спросила: — Ты уже знаешь? Саша не сразу ответила. — Знаю. Захарова усмехнулась, уголки губ дёрнулись вверх, но в этой улыбке не было ни следа сочувствия. — Не буду врать, я рада этому. Саша резко повернула голову, в её взгляде вспыхнула вспышка ледяного гнева. — Тому, что Софья умрёт на войне? — Да, — совершенно спокойно ответила Захарова. Она не смягчила интонацию, не попыталась подобрать более щадящие слова, даже не отвела взгляда от дороги. В её голосе не было торжества, но и сожаления тоже. — Ведь только заняв её место, я смогу вернуться в спецназ. Я наконец оставлю позади эту проклятую службу среди танкистов, это бессмысленное прозябание среди тех, кто не понимает, что такое настоящая война. Саша резко втянула воздух, словно его стало не хватать. Внутри всё закипало, кровь стучала в висках, пальцы сжались в кулаки. — Ты и впрямь двуличная, — процедила она. — Всё, как говорила Софья. Захарова фыркнула, но в её глазах мелькнул интерес. — Она тебе рассказала про нашу совместную операцию? Саша не ответила. — Значит, слухи о том, что вы близки, имеют основания... Саша молчала, стиснув зубы, а Захарова чуть склонила голову, пристально разглядывая её профиль. — Это не преступление, — наконец бросила Саша. — По законам армии это больше, чем преступление, — равнодушно парировала Захарова. — О чём Кульгавая только думала? Мало того, что вы обе женщины, так ещё и служащая с подчинённой... — Это ты мне будешь рассказывать? — резко оборвала её Саша. — Сама ведь лезла ко мне целоваться. Захарова усмехнулась, но теперь в её усмешке было нечто ядовитое, вызывающее. — Господи упаси, — произнесла она, чуть замедляя ход машины. — Я делала это как раз для Кульгавой. Правда, даже я не могла представить, насколько она ревнивая. Видишь рану у губы? Она указала пальцем на небольшой, уже почти заживший порез. — Твоя пассия мне и всадила. Саша сжала челюсти так, что скулы заострились. — Ты ведь сама знаешь, — негромко продолжила она, — Софья не тот человек, который умеет делить. И уж извини, но она не могла быть твоей. Как бы ты ни пыталась. В её голосе не было насмешки, не было презрения. Лишь сухое, почти клиническое констатирование факта. — Замолчи. — Не нравится правда? — Ты ничего не знаешь о нас. — А ты? — Захарова выгнула бровь, снова бросив на неё внимательный взгляд. — Ты уверена, что знала её? Она святая. Благородная. Верная до гроба. Только вот почему она бросила тебя здесь? Саша отвела взгляд, вперив его в стекло, за которым проносились строения. — Потому что она на войне. — Или потому что её настоящая любовь — это война? Саша скривила губы в усмешке. — Какая ты, к чёрту, проницательная, — бросила она, не оборачиваясь. — Может, тебе ещё и книжку написать о великой любви солдата к войне? Её голос звенел сарказмом, но внутри было совсем не смешно. Этот разговор резал её изнутри, оставляя рваные следы там, где когда-то было что-то цельное. — О, да ладно, — голос Кристины зазвучал уже иначе, насмешливо, даже почти добродушно. Она склонилась чуть ближе, её светлые глаза блеснули чем-то, похожим на развлечение. — Я не испытываю к тебе никакой ненависти, Саш. Более того, я даже другом тебя считаю. Так что не надо так со мной разговаривать. Саша злобно выдохнула, но не ответила. — Ты можешь плескаться яд сколько угодно, — продолжила Захарова, — но этим не заставишь меня пожалеть Софью. И тем более бросаться её спасать. Саша хотела что-то сказать, но в этот момент машина резко свернула к административному корпусу, и она осеклась. Внутри бушевала буря. Ей хотелось закричать, размахнуться и врезать Захаровой так, чтобы та наконец поняла всю глубину её презрения, её ярости, её ненависти. Но Саша сдержалась. Она знала: именно этого Кристина и ждала — провокации, вспышки, необдуманного поступка. Она не даст ей такого удовольствия. Саша молча отвернулась, глядя в окно. Машина замедлилась, катясь по асфальту мягко. Выходя из автомобиля, рядовая даже не обернулась. Казарма встретила её тем особенным, едва уловимым шумом, который бывает только в местах, где люди живут бок о бок слишком долго. Здесь не было одиночества, но и настоящего уюта тоже. Кто-то негромко переговаривался у дальних коек, кто-то возился с вещами, где-то слышался шорох перелистываемых страниц. Всё будто бы оставалось неизменным, и если бы не глухая боль в груди, можно было бы поверить, что времени вовсе не существовало. Саша прошла между койками, не привлекая внимания, но внутренне отмечая каждую новую фигуру, каждое незнакомое лицо. Многие из них были новобранцами, только-только прошедшими обучение. Она знала, что за эти дни многое изменилось, что часть тех, кто уходил на операцию, не вернулась, и теперь их места заняли другие. Те, кому ещё только предстояло узнать, каково это — смотреть смерти в лицо. И вот среди этих новых лиц, среди этого чужого движения, она заметила знакомый силуэт. Влада. Та сидела на нижней койке, вытянув ноги, покачивая носком сапога в такт какой-то незримой мелодии. В руках она лениво перебирала жетон, крутила его пальцами, как будто это было что-то незначительное, пустяковое. Её лицо не выражало ничего — ни боли, ни злости, ни сожаления. Саша остановилась. — Влада. Её голос прозвучал глухо, будто застрял где-то между рёбрами. Влада подняла голову. На её лице не отразилось ничего, кроме лёгкого удивления — не поддельного, но и не особенно глубокого. Просто механическая реакция, как у человека, которого внезапно окликнули на улице. — О, Крючкова, вернулась? — произнесла она ровным, безразличным голосом, словно они расстались всего пару часов назад, а не пережили вместе ту операцию, о которой теперь никто не смел говорить вслух. — А у нас тут столько всего произошло! Мы сначала ходили к другим подразделениям, рассматривали позиции. Мол, если захочешь, можно будет перейти. Я, конечно, люблю спецназ, но, может, мне выбрать лётчиков? Довольно интересно. Саша смотрела на неё, и что-то в этом спокойствии вызывало отвращение. Оно было неправильное, неестественное, похожее на плохо подогнанную маску. — Хватит, — резко сказала Саша, подходя ближе. — Перестань делать вид, что ничего не было. На мгновение показалось, что эти слова что-то сдвинули. Что Влада моргнула чуть медленнее, чем обычно, что её пальцы сильнее сжались вокруг жетона. Но потом она снова улыбнулась — легонько, без тени искренности. — О чём ты? — Ты знаешь, о чём, — голос Саши стал твёрже. — Если ты про операцию... — Влада лениво повела плечом, — ...то что тут обсуждать? Она мертва, мы живы. Война не делает скидок. Простые слова. Обычные. Практичные. Но от них холод проникал в кости. — Ты даже имя её не называешь. — А зачем? — искренне удивилась Влада. — Её больше нет. Факт. Разве имя что-то изменит? Саша прищурилась, вглядываясь в неё, словно пытаясь пробить эту ледяную оболочку. — Вы были близки. — Близко было всё это дерьмо, — Влада равнодушно откинулась на спинку кровати. — А теперь его нет. И я не собираюсь убиваться. Саша стиснула зубы. — Ты не убиваешься. Ты просто прячешься. Влада никак не отреагировала. Но Саша видела. Она видела, как на одно короткое мгновение её дыхание сбилось, как чуть дрогнули пальцы, как тень чего-то почти невидимого пробежала по лицу. Но это длилось лишь секунду. — Если ты так считаешь, пусть будет так, — Влада улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз. И тогда Саша поняла: Влада не сломалась. Она просто выбрала другой путь. Она выбрала не чувствовать. И, возможно, это был единственный способ выжить. — Ладно. Крючкова отвернулась, направляясь к своей койке, но ощущение незавершённости не оставляло её. Шаг. Ещё один. Комната, казавшаяся раньше слишком тесной, теперь вдруг сделалась бесконечной. Или, может быть, это её мысли растягивали пространство, превращая его в пустоту. И тогда, когда она уже сделала пару шагов, раздалось едва слышное: — Я просто не хочу это помнить. Единственная трещина. Казарма дышала своим рваным, усталым ритмом. Крючкова скользнула взглядом по комнате, и взгляд её наткнулся на шкаф, где раньше лежали вещи Жени. Тот же шкаф. Те же полки. Даже свет падал на него так же, как раньше. Всё было таким же — но не было главного. — Вещи, где они? — спросила Саша, её голос был неожиданно хриплым. Влада подняла взгляд, но не сразу ответила. Она медленно обвела Сашу глазами, как будто прикидывая, стоит ли говорить правду. — Романова забрала, — наконец сказала она, но её тон был чужд. Не было в нём ни сочувствия, ни даже какой-то очевидной беспокойности. Она была насторожена, как будто сама была не в состоянии думать о чём-то, что касается личных потерь. Саша нахмурилась. — Зачем? — Кто его знает? Может, хотела раздать новеньким, может, просто решила, что так будет лучше.— в голосе Влады послышалась едва уловимая насмешка. Саша не ответила, только крепче сжала пальцы в кулак. — Ты была у неё? — продолжила Влада, чуть склонив голову набок. — Вообще, говорили, что ты не вернёшься. Из-за руки. Саша замерла на мгновение, но потом быстро опомнилась. — Значит, говорили? — Ага, — кивнула Влада. — Кто-то даже ставки делал. — И какие были коэффициенты? Влада улыбнулась. — Небольшие, — ответила она. — Многие были уверены, что если кто-то и способен выкарабкаться — так это ты. Саша не стала разбираться, был ли в её голосе сарказм или нет. Это не имело значения. Она развернулась и вышла из казармы, чувствуя, как напряжение в груди становится ощутимо тяжёлым. Романова сидела за столом в кабинете Софьи, перебирая какие-то бумаги, когда Саша вошла в комнату. — Мне нужны вещи Шестериковой, — сразу же сказала она, не тратя время на предисловия. Мария подняла взгляд. В её глазах не было ни удивления, ни раздражения — только привычная сосредоточенность. — Ты поздно спохватилась, — произнесла она ровным тоном. Саша скрестила руки на груди. — Они у вас? Романова кивнула, отложила бумаги и потянулась к шкафу. — Да. Я не знала, что ты вернёшься, поэтому хотела передать их командованию. — Передать командованию? — Саша ощутила, как внутри что-то дрогнуло. — Её мать должна была получить пакет с личными вещами. По уставу так и полагается. — Устав... — Саша горько усмехнулась. Романова повернулась к ней, держа в руках небольшой плотный свёрток. — Если ты хочешь забрать их, бери, — сказала она спокойно. Саша молча взяла вещи. Они казались легче, чем ожидалось. — Она хотела, чтобы я навестила её мать, — тихо сказала Саша, опуская взгляд на свёрток. Романова не ответила. В комнате повисла тишина. Саша развернулась и вышла, ощущая, как холодно стало внутри. Рядовая стояла в коридоре, сжимая в руках свёрток с вещами Жени, и не двигалась. Казалось бы, цель достигнута — она забрала то, что принадлежало погибшей подруге, но внутри не было ни удовлетворения, ни чувства завершённости. Напротив, холодное ощущение пустоты будто расширилось, заполняя всё внутри. Романова вышла следом и молча встала рядом. — Тебе это поможет? — спросила она после затянувшейся паузы. Саша медленно повернулась к ней. — Не знаю. Но мне нужно было забрать их самой. Романова кивнула, задумчиво посмотрела на неё и вдруг заговорила так тихо, что её слова почти сливались с приглушёнными звуками казармы. — Ты ведь не за этим пришла. Саша сжала челюсти. — Мне нужны координаты Софьи. Сержант не вздрогнула, но в её взгляде что-то изменилось. Едва заметная дрожь пробежала по чертам лица, едва ощутимая, как призрачный налёт инея на стекле. — Зачем? — Я должна её вытащить. Романова усмехнулась, но усмешка получилась жестокой. — Ты слишком поздно спохватилась. Саша шагнула ближе, глядя прямо в её глаза. — Вы знаете, где она? Мария медленно вдохнула, будто взвешивая внутри себя что-то неосязаемое. — Даже если так, что ты собираешься сделать? Устроить рейд? Прорваться через линию фронта в одиночку? Или ты думаешь, что сможешь убедить командование отозвать её? — Если есть шанс, я должна попробовать. Романова отвернулась, глядя в сторону темнеющего окна. — Ты думаешь, мне всё равно? — наконец произнесла она. — Ты правда думаешь, что мне плевать, что она может не вернуться? Тишина между ними стала осязаемой. — Тогда помоги мне, — прошептала Саша. Мария резко развернулась к ней. — Я не могу! — голос её сорвался, но тут же снова стал твёрдым. — Я не имею права. Саша продолжала смотреть на неё, не отступая. — Ты дорожишь ею? Романова отвела взгляд, будто надеясь найти ответ в серых бетонных стенах, но там, разумеется, ничего не было. Только тени. — Это ничего не меняет. — Всё возможно, если знать, куда идти. Мария покачала головой. — Даже если я дам тебе координаты, что дальше? — Я её спасу. Романова не улыбнулась, но во взгляде её появилось странное выражение — смесь скепсиса, горечи и чего-то, что походило на сожаление. Она смотрела на неё так, будто перед ней стоял не человек, а мираж. — Тогда тебе стоит начать прощаться со своей жизнью, Крючкова. — Это я решу. Мария усмехнулась, но улыбка её была горькой. — Я все узнаю к твоему возвращению.