Вне устава

      Дым рассеивался, но запах гари, пороха и крови всё ещё стоял в воздухе. Где-то в стороне слышались стоны раненых, резкие команды сержантов, тяжёлое дыхание бойцов, переживших кошмар последнего часа. Земля под ногами казалась живой — липкая, насыщенная чужой болью и страхом. Крючкова тяжело опиралась на дерево. Грудь стягивало ледяное сжатие, каждое движение давалось с трудом, словно конечности налились свинцом. Холод пробирал до костей, пронизывая разум оцепенением, в котором сквозило одно-единственное осознание: Женя.       — Женя... — голос её был сорван, едва различим, будто вырван из груди без разрешения.       Она шатаясь, почти падая, приблизилась к неподвижному телу, которое казалось ей безжизненной куклой, покинутой в этом аду. Женя лежала на спине, её лицо, обычно живое и озорное, теперь было смертельно бледным, губы дрожали, словно отбиваясь от нависшего над ней холода. Ткань бронежилета зияла рваными прорехами, а алый цвет крови, разлившейся по животу, пульсировал в глазах, стирая последние остатки реальности.       Саша рухнула на колени, дыхание её сбилось, руки дрожали так, что не сразу смогли сорвать проклятые перчатки. Её пальцы, ледяные и неуклюжие, вдавились в рану, отчаянно пытаясь перекрыть этот неумолимый поток жизни, который ускользал, как песок сквозь пальцы.       — Держись, твою мать! Женя!       Сослуживица слабо моргнула, её взгляд был мутным, расфокусированным, словно она уже начинала переходить ту черту, что делит жизнь и забвение.       — Саша... не ори... а то ещё подумают, что ты меня любишь.       — Дура, заткнись! Дыши ровно! — отчаяние сдавило горло Крючковой, она надавила на рану сильнее, почти с яростью, но кровь продолжала сочиться между её пальцев.       Время сжималось в единый миг, в котором существовали лишь они двое — Саша и Женя, посреди этого выжженного, охваченного боевыми действиями мира, который, казалось, уже приговорил их к гибели. Но Саша не собиралась сдаваться. Она не могла позволить Жене уйти, не могла принять этот неизбежный финал.       Девушка огляделась в поисках помощи, но вокруг был лишь хаос — размытые силуэты, крики, всполохи огня. Время играло против неё. Играло против Шестериковой.       — Женя, блять, только попробуй сдаться, ясно? Ты мне нужна, ты слышишь меня? — её голос дрожал от отказа принять неизбежное.       Шестерикова улыбнулась чуть шире, её веки дрогнули, но она не сомкнула их.       — Ты всегда была слишком громкой, Саш... — голос был слаб, но в нём ещё теплилась жизнь. — Я выкарабкаюсь, а ты как увольнительное получишь — съезди к маме моей, скажи ей, как сильно я ее люблю.       Паника клубилась внутри, но её нельзя было выпустить наружу.       — И ещё... Саша, скажи ей, что я не испугалась...       — Ты и правда не испугалась? — Крючкова стиснула зубы, не понимая, зачем спрашивает.       Женя усмехнулась, уголки её губ дрогнули.       — Испугалась... — выдохнула она. — Но... никому нельзя этого знать...       Саша не позволила себе думать о худшем. Её руки продолжали давить на рану, словно сама сила её воли могла удержать Женю здесь, на этой стороне.       — Я... Я бы хотела... — голос Жени становился всё тише, дыхание рваным, — ...ещё раз почувствовать солнце на лице...       Саша резким движением сорвала с себя каску, сдёрнула её с головы Жени и дрожащими пальцами провела по её волосам.       — Чувствуешь? — прошептала она. — Солнце... Оно ещё здесь...       Девушка слабо кивнула. Она сделала последний, рваный вдох и прошептала едва слышно:       — Спасибо, Саша...       Её губы дрогнули, будто она хотела сказать ещё что-то. Но не успела.       Саша смотрела на неё, не понимая. Время, казалось, остановилось. В мире не осталось ни криков, ни боли, ни войны. Только тишина. Тишина и Женя, которая больше не дышала.       — Нет... — выдохнула девушка. — Нет-нет-нет-нет-нет...       Она прижалась лбом к холодному виску подруги, отчаянно, почти по-детски, надеясь, что если крепче обнять, если не отпускать, то можно будет вернуть её обратно. Но Шестерикова не возвращалась.       Крючкова наконец осознала, что сидит посреди хаоса, ощущая, как липкий страх переплетается с болью и паникой. В груди тяжело ворочался ком, дыхание сбивалось, а сердце колотилось так яростно, что казалось, ещё немного — и вырвется из рёбер. Это было неправильно. Это было слишком реально.       Резкий толчок. Что-то щёлкнуло в сознании.       — Твою мать! — взревел кто-то в наушнике, голос громом ударил по перепонкам, заставляя вздрогнуть. — Быстро рассредотачиваться!       Саша резко вскочила, крепче сжимая Женю, взгляд метался, оценивая положение. Лес гудел выстрелами, где-то рядом разрывался воздух, срывался в предсмертных криках. Смазанные силуэты двигались, падали, вставали снова.       — Дымовые, живо! — прорвалась сквозь хаос команда Марии Романовой. Она рванула вперёд, не разбирая дороги, таща кого-то за собой, едва ли осознавая, куда именно бежит.       Два бойца, не теряя ни секунды, выдернули кольца и метнули дымовые шашки. С шипением клубы густого белёсого дыма начали заполнять пространство. Запах горечи ударил в нос, режущий, обволакивающий лёгкие, смешиваясь с потом, кровью и порохом.       — Раненые есть? — голос лейтенанта резанул пространство.       Рация трещала, ловя обрывки фраз, перебиваемых шумом стрельбы.       — Двое, — отозвалась Токарева, в её голосе сквозила едва уловимая дрожь, спрятанная под профессиональной отчуждённостью. — Один не критично. Убитые тоже есть.       Саша сжала зубы так сильно, что в висках застучало. Вдох. Выдох. Они знали, на что идут. Знали, но всё равно где-то в глубине души надеялись, что судьба сжалится. Что рок не вытянет именно их номер.       Сегодня он вытянул чей-то.       — Что с тем, кто критично?       — Нога оторвана, — отрезала Токарева, даже не сглатывая. — Мы его не вытащим.       Тишина, наполненная тяжестью. Не той пустой, которая бывает перед бурей, а той, в которой зреет окончательное решение, где нет места сомнениям. Только принятие.       Софья сжала кулаки, ногти вонзились в ладони, оставляя болезненные полумесяцы. Сколько раз они проходили это на учениях? Сколько раз они говорили друг другу: «Если что, бросай»? Это были слова, которые произносились легко, пока не приходило время их выполнять.       Она уже знала, что сейчас произойдёт. В этом не было ни чуда, ни справедливости. Только закон войны, неумолимый и жёсткий, не признающий слабости.       — Я займусь, — перебила она свои же размышления. — А вы выполняйте указания.       — Софья! Ты не ... — хотела было возразить сержант Романова, но, встретившись с её взглядом, осеклась.       Мария лишь сжала челюсть и, подавив возмущение, медленно опустила свой автомат.       — Так точно, лейтенант, — голос её был хриплым, надломленным, но она подчинилась.

////

      — Занимайте позиции! — голос Романовой прорезал воздух, гулко отразившись от стен густого леса.       Она уже открывала огонь, перекатываясь в сторону, двигаясь так, чтобы не оставаться на месте ни на секунду. Земля под ней была влажной и упругой, каждая мышца работала в такт, подчиняясь годам тренировок и инстинктам выживания.       — Крючкова, правый фланг, Нецветаева — со мной! — скомандовала она.       Саша кивнула и рванула вправо, уворачиваясь от летящих пуль. Сердце бешено колотилось, но тело работало безошибочно, как отлаженный механизм. Капли пота стекали по вискам, но волнение сменялось концентрацией. Здесь и сейчас — только бой, только цель.       Мокрая трава хлестала по лицу, когда она скользнула за массивный дуб, вжимаясь спиной в шершавую кору. Запах сырой земли и пороха щекотал ноздри. Громкий треск — ещё один выстрел раздался слева, но Саша была укрыта. Она медленно выдохнула, заставляя себя замедлить дыхание, успокоить дрожь в руках. Выждать момент. Найти цель.       В наушнике зашуршало, и голос Романовой донёсся глухо:       — Крючкова, доклад.       Саша чуть приподнялась, выглядывая из-за укрытия. Тёмные фигуры скользили между деревьями, но один из противников допустил ошибку — вышел из тени на освещённый участок. Её пальцы сжали оружие крепче.       — Вижу одного, — зашипела она в микрофон, не спуская взгляда с цели.       — Сними его, — коротко приказала Мария.       Саша глубоко вдохнула, выровняла прицел, прижала приклад к плечу. Время словно замедлилось. Она видела, как противник пригнулся, что-то сказал кому-то в наушник, и его рука двинулась к оружию. Поздно.       Лёгкое движение пальцем, короткий выстрел, и тело на другой стороне повалилось в траву.       — Готово, — выдохнула рядовая.       — Двигаемся дальше, — тут же последовала команда.       Крючкова скользнула дальше, оставаясь в тени деревьев. Вдалеке послышался вскрик — кто-то из их отряда нарвался на засаду. В груди екнуло, но она не остановилась.       Она присела, припадая к земле, медленно передвигаясь вдоль ствола дерева. Ветка хрустнула под сапогом — крошечный, но опасный звук. Противник замер, резко поворачивая голову в её сторону. На долю секунды их взгляды встретились. И этого оказалось достаточно.       Девушка прыгнула вбок, перекатываясь по земле. Враг открыл огонь, но она уже была в другой позиции. Быстрым движением подняла оружие и нажала на спусковой крючок. Глухой звук — пуля нашла цель. Он рухнул без крика.       — Минус ещё один, — доложила она.       — Отличная работа, — отозвалась Романова. — Продолжаем зачищать сектор.       В следующий миг всё изменилось.       Из-за насыпи, подняв облако пыли, вырвался противник. Саша подняла ствол, но поздно. Удар приклада в грудь – и она рухнула назад, в грязь, хрипя от сбитого дыхания. Противник вскинул оружие, целясь ей в голову.       Мир на мгновение сжался в одно болезненное пятно, а сознание дрожало на грани тьмы.       Софья сорвалась.       — Поздно, лейтенант! — успела крикнуть Токарева, но та уже не слушала.       Она бросилась вперёд, будто её толкнул ураган. Чужие крики, грохот выстрелов, взрывы — всё стало фоном. Кто-то попытался схватить её за бронежилет, но она вырвалась, сбив дыхание, ощущая, как влажный мох предательски скользит под сапогами. Ноги тонули в размякшей земле, но она продолжала нестись вперёд, будто сама смерть гнала.       Перед глазами мелькали вспышки выстрелов, рваные силуэты людей, ветер с привкусом отчаянья. Всё происходило слишком быстро, слишком резко. Словно лес вспоролся, а из его нутра вырвался хаос. Сердце стучало в ушах, тело кричало от напряжения.       Крючкова лежала на земле, стиснув зубы. Она чувствовала, как дрожат мышцы, но они больше не подчинялись ей. Правая рука была прижата к боку, липкая и горячая кровь сочилась сквозь пальцы, пропитывая ткань. Но самое страшное — она не могла пошевелить второй рукой.       Противник занёс оружие выше, прицеливаясь. В глазах его мелькнуло что-то — торжество? Хищный оскал победителя? Он знал, что Крючкова не сможет уклониться, не сможет защититься. Он наслаждался этим моментом.       И в этот миг Кульгавая достигла их.       Она врезалась в него с такой силой, что тот захрипел, отшатнулся, но не упал. Софья не остановилась. Захват плеча, рывок вниз, колено в солнечное сплетение. Мужчина рухнул, дёргаясь в грязи, пытаясь перехватить оружие, но Кульгавая уже скинула автомат с плеча и без промедления нажала на спуск.       Выстрел разорвал тишину.       Противник затих, его тело дёрнулось последний раз. Лейтенант отбросила оружие.       — Софа... — с трудом прохрипела Саша, когда Кульгавая упала на колени рядом, её глаза метались, выискивая повреждения.       — Заткнись, — отрезала лейтенант, вытаскивая турникет из подсумки. — Держи меня за шею.       Пальцы девушки нащупали источник крови. Пуля прошла по касательной, но удар был сильным, шок парализовал мышцы.       Крючкова стиснула её шею, из последних сил удерживаясь в сознании, и Софья резким движением затянула жгут на её плече. Боль вспыхнула с новой силой, выжигая остатки сил, но вместе с ней вернулось осознание — она жива. Чёрт возьми, жива.       — Ах ты, сука... — прохрипела Саша сквозь зубы, слабо усмехаясь.       Кульгавая чуть слышно выдохнула.       — Живи, кобра.       Лейтенант лихорадочно проверяла повязку, её пальцы ловко работали, затягивая узлы, накладывая дополнительные слои ткани, чтобы остановить кровь. Она перевязала рану, подтянув бинты так, чтобы не задеть лишнего, но достаточно крепко, чтобы не допустить кровопотери. Затем резко подняла взгляд.       — Как самочувствие? Голова кружится?       Саша моргнула, пытаясь сосредоточиться.       — Голова? Кружится. Но, возможно, это ты, Кульгавая, пиздецки красивая.       Софья не просто замерла — она оценивающе скользнула взглядом по Саше, задержалась на её губах, затем на ключице, испачканной кровью, и вновь встретилась с ней глазами.       — Ну надо же, — протянула она, убирая с лица выбившуюся прядь. — Либо ты при смерти и несёшь бред, либо наконец признала очевидное.       Она наклонилась ближе, не отводя взгляда, её голос стал мягким, но в нём читался опасный оттенок.       — Но если уж мы обмениваемся признаниями... — девушка медленно провела кончиком пальца по бинту на руке Саши, будто поправляя его, а затем резко сжала, вызывая в ответ тихий вдох. — Знаешь, кобра, я всегда подозревала, что тебе нравятся проблемы.       Она прикусила нижнюю губу, сделав вид, что раздумывает, и добавила:       — Повезло тебе, я как раз та ещё катастрофа.       Лейтенант отпустила её руку, будто ничего не произошло, и продолжила возиться с аптечкой, оставляя Сашу разбираться со своими мыслями и пересчитывать удары сердца.

////

      Пули с визгом вгрызались в землю, поднимали фонтаны пыли, пробивали мох, ломали сухие ветки. Запах пороха жёг лёгкие. Софья, не раздумывая, навалилась на Сашу, прижимая её к земле. Чужие выстрелы напоминали барабанный бой, хаотичный, рваный, но предельно точный. Они были в открытом пространстве, уязвимые, как две мишени на тирном поле.       — Покрытие! — заорала она в рацию, срывая голос.       — Понимаем! — короткий ответ Романовой, и спустя мгновение воздух над ними наполнился очередями, заставляя противника пригнуться.       Противник ослабил натиск, сместившись в укрытие.       Софья тут же потянулась к Саше, ловко закинула её руку себе на плечо, потянула назад. Мышцы горели от напряжения, но она даже не думала останавливаться. Каждый шаг отдавался в пояснице вспышками боли. Она чувствовала, как дрожащие пальцы Крючковой вцепились в её разгрузку, как её дыхание становилось всё тяжелее. Но выбраться нужно было сейчас — пока враг перегруппировывался.       И тут Кульгавая почувствовала движение.       Секунда — и резкий удар в грудь. Воздух вышибло из лёгких, мир взорвался болью и сжался в тугой, тёмный клубок. Она рухнула на спину, ударившись лопатками о землю. Дыхание перехватило, глаза затуманились.       Фигура над ней была смутной, размытой. Мужчина. Чужой. Враг.       Он двигался быстро, как опытный хищник, однако лейтенант не собиралась быть добычей. Она рефлекторно откатилась в сторону, и в ту же секунду лезвие ножа вонзилось в землю, там, где только что была её голова. Мужчина не стал медлить — бросился вперёд, но Кульгавая встретила его локтем в бок. Он дёрнулся, выдохнул резко, но не упал. Значит, не достала достаточно сильно.       Они сцепились. Противник был сильнее по физическим данным. Это чувствовалось сразу. Руки девушки скользили по его предплечьям, пытаясь перехватить контроль, но он двигался с бешеной скоростью. Жёсткий удар в висок — мир взорвался искрами, сознание на миг соскользнуло в темноту, но только на секунду. Софья не могла позволить себе отключиться.       Сквозь туман сознания она увидела, как Саша дёрнулась, её рука потянулась к кобуре за пистолетом. Медленно. Не успеет.       Но враг уже замахивался. Ещё секунда — и он прорвётся к Крючковой. «Нет».       Тело Софьи действовало быстрее, чем сознание успело отдать приказ. Резкое движение — и кулак лейтенанта врезался в горло противника. Хриплый звук, кашель. Он пошатнулся, хватаясь за шею.       Этого хватило. Кульгавая рывком сорвала нож с земли и без раздумий всадила его под рёбра. Лезвие ушло глубоко, скользко. Тело врага дёрнулось, сжалось в спазме, а потом осело. Он рухнул на бок, судорожно хватая воздух ртом, широко раскрытыми глазами уставившись в пустоту.       Лейтенант отстранилась, тяжело дыша, чувствуя кровь. Тело звенело от напряжения, от осознания того, что только что произошло.       Саша смотрела на неё, не отрываясь. Глаза Софьи были тёмными, затянутыми напряжённой пеленой. Они не дрожали, не метались, не искали спасения — только оценивающе скользили по ней, по её состоянию, по её дыханию, по тому, как она сжимала кулаки.       Воздух дрожал от близких разрывов. Вонь пороха смешивалась с сыростью земли, с металлическим привкусом крови на губах. Они обе дышали тяжело, натужно, но отступать было нельзя.       Вместе они вернулись на прежние позиции.       — Крючкова, отходи в укрытие. Сейчас же.       Саша вскинула голову, замерев, когда перед ней предстала лейтенант Кульгавая. Вся в грязи, копоти, с полосами запёкшейся крови на лице. Её боевая форма была изорвана, а на руках алели свежие порезы. Винтовка крепко зажата в пальцах, как продолжение руки. Она стояла, словно вырезанная из камня, с напряжёнными плечами и взглядом, не терпящим возражений.       — Ты не должна вмешиваться... — Саша попыталась сказать это твёрдо, но голос её предал. В нём не было силы.       — Можешь оставить это при себе, если хочешь выжить, — жёстко бросила Кульгавая. — Делай, что сказала.       Крючкова не стала спорить. Пригнувшись, она резким движением перекатилась в сторону ближайшего укрытия — массивного корня поваленного дерева. Вжимаясь в землю, она схватила тело сослуживицы, Шестериковой, и, напрягая все силы, потащила его за собой. Мокрая ткань соскальзывала, пальцы не слушались, но она не позволяла себе думать о том, что тело могло быть уже холодным.       В ушах звенело. Этот звон — не просто от взрывов. Он заполнил голову, поглощая всё вокруг, оставляя только рваное дыхание, кровь на губах и глухой, удушающий ужас. Но сквозь него она различила голоса.       — Кира! Кира, Господи! Вставай! — истерика, страх, голос, в котором надежда сменялась паникой.       — П-пропусти меня, я могу её зашить, я... — дрожащий голос, наполненный отчаянной мольбой.       — Не высовывайся, тупица! Ты тоже сдохнуть хочешь?! — гневный рёв, сжатый в груди страх.       Саша сглотнула, закрыла глаза на долю секунды, а затем подняла голову. Ещё не всё кончено.       Где-то справа, чуть в стороне от охваченной хаосом линии обороны, среди дыма, криков и разрывающихся снарядов, двигались две фигуры — шаткая, словно сломанная, и другая, напряжённая, злая, почти волочащая первую за собой. Владлина, вся в грязи, с перекошенным от усталости и раздражения лицом, едва удерживала на ногах Алису, которая прихрамывала, оставляя за собой алый след на серо-бурой земле.       Якутова, несмотря на боль, пыталась выдавить из себя шутку — привычку, от которой не могла избавиться даже на пороге небытия. Но её голос дрожал, насмешливые интонации давались с трудом, и в каждом слове читалась скрытая мольба о том, чтобы кто-то услышал её и развеял этот кошмар.       — Влад, давай бросим уже этот цирк, — Алиса попыталась ухмыльнуться, но получилась жалкая, искажённая гримаса. — Всё равно... дохромаю сама...       — Сама? — Владлина зло фыркнула, резко дёрнула её за плечо, заставляя идти быстрее. — Ты, может, и сволочь, но дохнуть здесь не будешь, поняла?       Якутова тихо засмеялась, но её смех прозвучал хрипло, рвано, словно сломанный механизм.       — Сволочь? Это я-то? Влад, ты посмотри на себя...       Она снова пошатнулась, едва не рухнув на колени, и Владлине пришлось поднапрячь все силы, чтобы не дать ей повалиться в грязь. Внутри всё бурлило от ярости. Ярости на Алису, на ситуацию, на эту проклятую операцию.       — Слушай, Влад, а ты вообще помнишь, когда мы в последний раз нормально разговаривали? Не под пули, не на криках, не в попытках кого-то спасать?       — Мы всегда так разговариваем, — фыркнула собеседница, поудобнее подхватывая её. — Наш стиль общения, так сказать.       — Нет, серьёзно, — Алиса выдохнула, переводя дух. — Ты когда-нибудь думала, кем бы ты была, если бы не всё это?       — Всё это? — Владлена покосилась на неё. — Ты имеешь в виду операцию? Или конкретно твою задницу, которую я уже в который раз тащу?       — Давай считать, что я имею в виду в целом жизнь. — Девушка на секунду замолчала, потом добавила: — Ты же не всегда была такой.       Влада резко остановилась.       — Такой — это какой?       — Злой.       — О, спасибо. А ты тогда какая? Невинная душа, которую злой мир закалил?       — Я... — Якутова хотела сказать что-то колкое, но передумала. — Я просто размышляю, ты сама выбрала быть такой или тебя такой сделали?       Владлена молчала. Они прошли ещё несколько шагов, прежде чем она заговорила.       — Когда я была маленькой, у меня была собака. Большой такой пёс, метис дворняги и овчарки. Умный, верный и красивый. Его звали Пират.       Алиса удивлённо вскинула брови.       — Не знала, что ты любишь собак.       — Теперь не люблю, — коротко ответила сослуживица. — Его отравили.       Алиса сжала губы, пытаясь осознать услышанное. В горле запершило.       — Кто?       — Сосед-урод. — Владлина пожала плечами, но её пальцы невольно сжались в кулак, побелели костяшки. — Ему не нравилось, что Пират громко лает, поэтому он подкинул ему еду с крысиным ядом. Я тогда была ребёнком, не смогла ничего сделать. Только смотрела, как мой пёс умирает.       Наступила тягучая, вязкая тишина. Лишь через несколько секунд Алиса тихо, словно с трудом, произнесла:       — Жёстко...       — Да, — бесцветно отозвалась Влада. Она слегка приподняла голову, глядя в небо, будто пытаясь увидеть там что-то, что принесёт ей облегчение. Потом медленно, неторопливо повернула голову к Алисе. — Вот и вопрос: я такой родилась или это мир просто сделал свою работу?       Алиса не знала, что ответить. Этот вопрос не был риторическим. Он был живым, настоящим, требующим ответа. Но что можно сказать? Как подобрать слова?       Спустя пару минут Алиса выдохнула:       — Я тоже раньше была другой.       — Ещё какой, — фыркнула та. — Маленькая, светленькая, с глазами, как у кота, который что-то натворил.       Алиса моргнула, изумлённо глядя на неё.       — Ты помнишь?       — Конечно. Ты думала, я не замечала тебя в учебке? Ты вечно притворялась крутой, но в глазах было видно: тебе страшно.       Якутова помедлила, прежде чем ответить. В глазах промелькнуло что-то давнее, призрачное, почти забытое.       — Это потому что мне было страшно, — призналась она. — Но я не хотела, чтобы это видели. Особенно ты.       Владлена покосилась на неё.       — Почему?       Алиса улыбнулась уголком губ.       — Ты всегда казалась мне чем-то вроде недостижимого идеала. В тебе не было страха. Ты шла вперёд, и я... ну, я хотела быть как ты.       Владлина медленно выдохнула, опуская взгляд. Ветер трепал её волосы, тёмные пряди цеплялись за лицо, но она даже не пыталась их убрать.       — А я всегда завидовала тебе, — сказала она глухо. Алиса удивлённо фыркнула.       — Чему завидовать?       — Ты умеешь смеяться, когда всё идёт через одно место. Я так не умею.       Алиса внимательно посмотрела на неё. На резкие, словно вырубленные скульптором черты лица, на сжатую линию губ, на привычное напряжение в глазах, будто они всегда искали угрозу. И вдруг поняла, что под всей этой бронёй всегда было нечто большее.       — Может, ты просто не пробовала? — тихо сказала она.       Владлена хмыкнула.       — Может быть.       В тишине они почти дошли до первоначальной точки. Внезапно Алиса завопила — надрывно, как животное, пойманное в капкан. Девушка согнулась, схватилась за грудь, оседая на колени. Тёмная жидкость стремительно растекалась по её форме, впитывалась в ткань, расползалась тёмным пятном.       Владлена замерла на мгновение, но тут же бросилась к ней, ловя, удерживая, не давая рухнуть на землю.       — Алиса! — её голос звенел от ужаса. Она схватила подругу за плечи, судорожно тряхнула. — Держись, слышишь?!       Якутова слабо приоткрыла губы. Тонкие нити крови стекали по подбородку. Она попыталась усмехнуться, но вышло лишь болезненной гримасой.       — Др... — едва слышно выдавила она. — Я... я не хочу...       — Замолчи! Ты не сдохнешь! — Владлена закусила губу, не замечая, как по ней потекла алая капля.       Но глаза Алисы уже начинали мутнеть. Боль сжимала её тело, вытягивая жизнь, оборачивая её пеплом.       Влада смотрела на подругу, и что-то в её взгляде медленно рушилось, осыпалось, ломалось под тяжестью осознания. Темнота на форме Алисы расползалась, будто дыра в самой реальности. Владлина видела, как жизнь ускользает, как страх сменяется отрешённостью. И она ничего не могла сделать.       Как тогда.       Как тот чёртов день, когда она сидела во дворе, прижимая к себе умирающего Пирата. Большого, сильного пса, которого она любила так, как ребёнок любит своего единственного друга. Тогда он тоже смотрел на неё — сначала растерянно, потом с болью, потом... потом взгляд его стал таким же, как у Алисы сейчас. Смиренным.       Пират умирал у неё на руках, а она, восьмилетняя девчонка, смотрела и ничего не могла сделать. Лишь держала его, пытаясь заговорить смерть, пытаясь одной силой воли не дать её забрать того, кто был для неё всем.       «Пожалуйста...» — шептала она тогда.       «Пожалуйста...» — прошептала она сейчас.       Якутова не ответила. Только дыхание её стало реже, болезненнее. Её губы двигались, но звуки срывались с них неслышным эхом. Влада наклонилась ближе, ловя эти последние слова.       — Влада... — выдохнула Алиса.       — Тсс, не говори! — она сжала её руку сильнее. — Всё будет хорошо, слышишь?       Ложь. Такая же, как тогда, когда она прижимала к себе тело Пирата и шептала, что он поправится, что они ещё будут бегать по двору, что он будет жить. Она тогда верила в это всей детской наивностью, всей отчаянной любовью. Но жизнь плевала на её веру. Пират умер. А теперь...       Теперь Алиса умирала у неё на руках.       — Лжёшь...       — Не смей! — Владлена вцепилась в неё, как будто могла силой удержать, вырвать из лап смерти. — Чёрт тебя дери, Алиса, ты не умрёшь! Я тебе не позволю!       Не в этот раз. Она не даст ей умереть. Ни за что. Ни за какие грёбаные законы мироздания.

////

      Кто-то ещё застонал в темноте. Приглушённый, мучительный звук прорезал хаос рассвета, заставляя сердца сжаться от осознания: кто-то из них ранен. Или, что хуже, умирает.       — Враги! — раздался резкий голос сержанта, полный напряжённой ярости. — Нас зажали!       Саша, почувствовав, как кровь стучит в висках, резко подняла голову, пытаясь пробиться взглядом сквозь клубящийся мрак. Воздух был пропитан порохом и потом, в каждой тени чудился враг. Адреналин обжигал каждую клетку её тела, заставляя инстинктивно искать знакомые фигуры, искать своих.       Оксана лежала, припав к земле, как раненый зверь, тяжело дышала, но, кажется, была цела. Её грудь судорожно поднималась и опускалась, в глазах застыл страх, смешанный с болью. Чуть дальше, почти слившись с лесом, сержант Романова с Мафтуной, едва не пригнувшись до самой земли, тащили на себе кого-то.       Тело.       Оно свисало, подчиняясь только их отчаянным усилиям, безвольное, полное той страшной тишины, что всегда окружает смертельно раненых. Кровь сочилась из разорванного живота, текла из пробитой ноги, стекая по лицу, скрывая черты, стирая индивидуальность.       — Кто? — хрипло выдавила Саша, ползком приближаясь к ним.       — Рядовой... рядовой Григорьева... — голос Мафтуны осекся, словно в горле застрял ком. Она сглотнула, закрыла глаза на секунду, прежде чем выдохнуть: — Она... она умирает.       Крючкова перевела взгляд вниз. Лицо Сони было бледным, лишь алые пятна крови на губах выделялись ярким, болезненным контрастом. Грудь приподнималась рывками, каждый вдох сопровождался влажным, неестественным хрипом. Кровь пузырилась на её губах, скатывалась тонкими струйками вниз, окрашивая кожу в цвета смерти. Её глаза — широко раскрытые, испуганные, полные боли — блуждали по лицам товарищей, но не могли сфокусироваться.       — Соня! — выкрикнула Мафтуна, в её голосе звенела отчаянная мольба. — Смотри на меня! Видишь?       Но раненная лишь судорожно разомкнула губы, беззвучно пытаясь произнести что-то, что навсегда останется несказанным. Горло её сжалось, из глубины вырвался сгусток густой, почти чёрной крови. Грудь вздрогнула в последней судороге... и застыла.       Тишина. Даже бой, шум, выстрелы — всё отступило.       Абдиева не дышала. Она смотрела на Соню, на застывший в полузабытом страхе взгляд, и в её глазах застыло нечто большее, чем просто боль. Это была сломанная клятва. Клятва, что не сбудется. Обещание, которое больше некому услышать.       «Если переживём эту ночь, расскажу.». Её слова, произнесённые раньше, теперь оборачивались кошмаром. Они не пережили. Она не пережила.       — Соня... — Маф зашлась в хрипе, но слёзы не пришли. В груди было пусто. Всё выгорело за один страшный миг.       Саша, сжав зубы до боли, зажала рот рукой, не давая вырваться крику, рвущемуся из глубины её существа. Романова, не выдержав, с силой вонзила кулак в дерево, оставляя на ней глубокие борозды. Кровь ещё текла, но жизнь уже покинула тело Григорьевой.       А ночь всё так же продолжала пылать вокруг, равнодушная к их утратам.       Мафтуна вдруг издала странный звук — то ли стон, то ли сдавленный всхлип. Она уставилась на Соню, как будто не могла поверить в увиденное. А потом что-то внутри неё оборвалось. Она рухнула на тело, вцепившись в него судорожно, как утопающий хватается за спасательный круг.       — Нет... нет-нет-нет-нет! — её голос превратился в рваное, пронзительное шипение. — Соня! Нет! Нет!       Она трясла безжизненное тело. Её пальцы вцепились в пропитанную кровью форму, ногти впились в плоть, но тело уже не отзывалось. Григорьева осталась глуха к её отчаянным мольбам.       — Открой глаза! — завопила Мафтуна, не слыша ничего вокруг. — Я обещала! Обещала тебе, сука!       Она задыхалась, слёзы текли по её лицу, смешиваясь с пылью и кровью. Её плечи содрогались, а голос разрывался на части.       — Должна была выжить... должна была узнать... я хотела рассказать тебе... я...       Её руки скользнули по лицу Сони, пытаясь стереть с него смертельное застывание. Ей казалось, что если она просто согреет её кожу, если не даст ей остыть, всё можно будет исправить. Но тепло уже уходило, и пальцы Мафтуны дрожали от осознания этой неумолимой правды.       — Маф, мы не можем тут оставаться! — Мария схватила её за плечи, но рядовая только сжалась сильнее, обхватывая тело Григорьевой так, как будто собиралась защищать его до последнего.       — Не трогайте её! — прорычала она, глаза горели безумием. — Никто не посмеет! Никто!       — Маф! — голос Крючковой был строгим, но дрогнул в конце. — Нам нужно идти!       — Я не оставлю её! Вы слышите?! Я не оставлю её!       Она раскачивалась вперёд-назад, словно загнанный в угол зверь. Каждое прикосновение к ней вызывало у истерический протест — она отбивалась, кусалась, ногти вспарывали чужую кожу. Она гладила Соню по лицу, тёрлась лбом о её щёку, шептала какие-то бессвязные слова, умоляла, уговаривала, проклинала и снова молила.       Марияи Саша переглянулись. Мафтуна захлебнулась в собственном безумии, её трясло, она билась о землю, сжимая руки в кулаки и снова ударяя ими по земле, по себе, по телу Григорьевой.       — Возвращайся... пожалуйста... пожалуйста... я сделаю всё, что угодно...       Она встала на колени, размахивая руками, словно готова была рвать на части любого, кто осмелится подойти. Её грудь вздымалась в конвульсиях, её губы дрожали.       — Соня... я люблю тебя... слышишь... я хотела сказать... — её голос стал тише, сломленный, безжизненный. — Я хотела, чтобы ты знала...       — Прости, Маф, — сказала Саша и резко ударила её по затылку.       Мафтуна дёрнулась, тело обмякло, и сержант подхватила её, пока та не рухнула на землю. Саша скрипнула зубами, глядя на мёртвую Григорьеву. Сердце болело, внутри всё было выжжено дотла.       — Идём, — хрипло бросила она.       И они ушли, оставив Соню позади, под холодным небом рассвета.