Вне устава

      Густой утренний туман клубился у самой земли, цепляясь за жесткие, кривые стебли сухой травы, поднимался вверх рваными клочьями, окутывая стволы редких деревьев, превращая их в призрачные силуэты. Влажный, тяжёлый, он будто впитывал в себя тишину, заглушая даже шорох шагов по гравию. Воздух был неподвижен, густ, насыщен запахом мокрой земли, пропитан едва уловимым ароматом оружейного масла и пота — неизменными спутниками военных сборов.         Небо висело над землёй низко, словно давило своим серым сводом на крыши казарм, на головы людей. Рассвет не спешил приходить, а может, просто не хотел показываться в этом месте, среди строя людей, которые уже давно не ждали от него ничего хорошего.         Подъём прозвучал задолго до того, как мир проснулся. Внутри казармы заскрипели койки, раздались тяжёлые вздохи, короткие, глухие команды. Движения рядовых были быстрыми, привычными, но в них ещё чувствовалась эта едва уловимая заторможенность первых секунд после сна — когда сознание уже включилось, но тело ещё не перестроилось в режим бодрствования.         На это уходила пара минут. Потом всё становилось механикой. Натянуть штаны, затянуть ремень, проверить подсумки, закинуть на плечо автомат — чёткий, доведённый до автоматизма порядок действий. Громко не разговаривали. Даже самые разговорчивые в этот час молчали.         Во дворе части, под прикрытием тумана, люди собирались в ровные, правильные ряды.       Светлана Токарева шагала вдоль строя. Её взгляд не цеплялся за лица — она видела их каждый день, знала лучше, чем они сами себя. Сейчас её интересовали только детали.         — Быстрее, быстрее! — громкий голос раздавался над шеренгой людей. — Лишнего барахла не брать! Патроны, ножи, аптечки — всё проверяйте дважды.       Сегодня она не улыбалась. Не бросала привычных шуток, не цеплялась к бойцам, как иногда любила делать в минуты скуки.       Мария Романова двигалась в той же тишине, что заполнила весь плац. Её взгляд выискивал малейшие нарушения — слабину в закреплённых ремнях, недостаточно затянутые кобуры, плохо пристёгнутые магазины.       — Ремень подтяни, Шестерикова, — сказала она, заметив, что Женя немного расхлябанно закрепила подсумки. — Я не на экскурсию тебя веду.       — Есть, сержант, — сдержанно ответила Женя, затягивая ремень.       Где-то сбоку, в тени строения, неподвижной фигурой застыла Софья Кульгавая. Она не вмешивалась в суету подготовки, не раздавала приказов, не суетилась, как Романова и Токарева, но её присутствие ощущалось в каждом движении бойцов. Она знала, что никто здесь не расслаблен, но всё же искала признаки усталости, рассеянности, внутреннего напряжения.       Это подготовка к неизвестности. Маршрут был сложным, рельеф местности — неподходящим для быстрой переброски. По прогнозу ждали дождь, а значит, дороги превратятся в месиво грязи, а видимость упадёт ещё сильнее. Впереди ждала дорога, которая могла превратиться в западню, и люди, которых нельзя было назвать врагами, но и союзниками они не были. Решать придётся на месте.       — Оружие на проверку! — голос Романовой разрезал утреннюю сонливость, отдавшись в тумане глухим эхом.         В ответ раздался ритмичный металлический хор — бойцы поочерёдно передёргивали затворы. Проверка шла быстро, без суеты.       — Чисто, — отозвалась Саша, привычно возвращая автомат в исходное положение.         Романова молча кивнула.       — Ножи? Фляги? Рации? — продолжила Токарева.       — Всё в порядке.       В этой проверке не было формальности — только необходимость. Лишних вещей никто не брал, даже те, кто ещё недавно пытался утащить что-то «на всякий случай». На плечах — рюкзаки с минимальным грузом. Только самое важное: патроны, вода, базовые медицинские комплекты. Всё остальное осталось в лагере. Спальники, запасные вещи — весь этот груз был бессмысленным, когда ставка делалась на скорость и манёвренность.       Софья шагнула ближе, глядя прямо на Токареву.         — Всё готово?         Света повернулась, поймав её взгляд.         — Почти, — коротко бросила она. — Сейчас распределим последний сектор движения.         Холодный ветер лениво шевелил сухие травинки, и лес, раскинувшийся впереди, казался бесконечным, тёмным и враждебным. Там, в глубине, скрывалась неизвестность. Впереди их ждали коварные овраги, сбитые следы звериных троп и опасность, которая таилась в каждом неосторожном шаге.         Софья внимательно рассматривала карту, которую Токарева держала в слегка замёрзших пальцах. Бумага была мятая, с чуть выцветшими линиями, но схема маршрута оставалась ясной: путь пролегал через густые заросли, пересекал несколько рек и уходил в самую гущу леса, где земля могла стать зыбкой, воздух — приторно влажным, а шаг — последним.         — Дерьмовый путь выбрали, — глухо произнесла она, даже не пытаясь скрыть недовольство.         Младший сержант не оторвала взгляда от карты, едва заметно сжав челюсть.         — Другого нет, — с усталостью сказала она. — Если пойдём по открытому маршруту, засекут. Лес — это укрытие. Будем двигаться змейкой, минимизируем следы.         Кульгавая кивнула, молча принимая эти доводы. Спорить было бессмысленно. Выбор невелик. Либо трудный путь, где их следы растворятся среди опавших листьев и сырой земли, либо открытая дорога — слишком рискованная, слишком очевидная.         Светлана, отложив карту, выпрямилась и сделала шаг вперёд.         — Выстроиться в шеренгу!       Бойцы молча заняли свои места, плечо к плечу, сплочённые единым порывом. Никто не произнёс ни слова.       Рядом, чуть в стороне, старший сержант Романова проверяла своих подопечных.       — Ваша задача проста: двигаться быстро и тихо. Не отставать. Каждый шаг контролировать. Если кто-то споткнётся или затормозит, это ставит под угрозу всех нас. Понятно?         Хором раздалось:         — Так точно!        Крючкова, встав ближе к центру группы, украдкой бросила взгляд в сторону Софьи. Та стояла чуть позади, неподвижная, сжатая в пружину сосредоточенности. Их взгляды пересеклись, и Саша уловила в этом молчаливом обмене что-то большее, чем просто служебное взаимодействие.         Она вспомнила их последний разговор. Кульгавая тогда долго ходила вокруг темы, пытаясь донести до неё что-то важное.         — Ты понимаешь, что это не учения? Там будут моменты, когда тебе придётся думать быстро, но чётко. Любое промедление – это не минус в журнале, это смерть. Ты готова?       Саша, как всегда, улыбнулась:         — Спрашиваешь будто у меня есть выбор.       Софья вздохнула. Это был её первый срыв в разговоре – не по плану, не по правилам. Она подалась вперёд, присела на корточки перед подчиненной, чтобы её взгляд оказался приблизительно на одном уровне с глазами девушки.       — Саш, я сделаю всё, что в моих силах, если ты не захочешь. Отправлю тебя в другой гарнизон, в структуры, да хоть к танкистам. Одно твоё «не хочу» – и ты не пойдёшь. Понимаешь?       Крючкова приподняла одну бровь. Слова Софьи звучали неожиданно. Не как приказ, не как угроза – как забота. Она на мгновение отвела взгляд в сторону, будто размышляла над услышанным, а затем снова посмотрела на Кульгавую.       — Теперь и поблажки мне предоставляешь.       — Это не поблажка, – наконец ответила лейтенант, стараясь говорить ровно, хоть голос её слегка дрожал. — Это попытка защитить тебя. Я теряюсь, когда думаю о том, что может произойти. Только не сейчас, я еще недостаточно провела с тобой времени.       — Соф, ты меня недооцениваешь. Думаешь, я могу вот так просто испугаться и сбежать?         — Это не про страх, – покачала головой Кульгавая. — Это про выбор.         Она опустила взгляд на свои сжатые ладони, будто стыдилась собственной откровенности.         — Иногда уйти — это тоже смелость, – добавила Софья едва слышно.         Саша склонила голову на бок, прищурившись.         — Ты ведь никогда не предлагала никому такого, верно? – спросила она лукаво. — Я первая?         Софья подняла на неё глаза, в которых мелькнуло раздражение, но тут же сменилось беспокойством.         — Ты слишком важна для меня, кобра, – тихо сказала она с обращением, которое должно было разбавить атмосферу, но не вышло. — Я не могу просто отправить тебя туда, где...         Она осеклась, не закончив фразу.         Крючкова почувствовала, как где-то глубоко в груди кольнуло от этих слов. Софья никогда раньше не говорила с ней так прямо. Она привыкла к жёсткости, к приказам, к суровым взглядам и проверкам на прочность. А здесь — нечто другое. Забота.         — Эй, – Саша вдруг мягко положила руку на плечо лейтенанта. – Ты серьёзно переживаешь за меня?         Кульгавая чуть поморщилась, как будто не хотела признавать очевидное, но всё же кивнула.         — Слишком серьёзно, – пробормотала она.         Крючкова на мгновение замерла, а потом медленно опустилась на корточки рядом с Софьей.       — Послушай, – сказала она тихо, убирая с лица собеседницы выбившуюся прядь. — Я не исчезну. Не пропаду. Не погибну там.         — Ты не можешь этого знать, – возразила та.       — Нет, не могу. Но я обещаю, что сделаю всё, чтобы вернуться. Ко всем, кто здесь.         Она сделала короткую паузу и, улыбнувшись, добавила:         — И к тебе тоже.         Кульгавая закрыла глаза, будто пытаясь удержать эмоции под контролем. Саша почувствовала, как её плечи дрожат от напряжения.         — Соф, – мягко сказала Саша. — Ты же знаешь, я не из тех, кто сдаётся.         — Именно поэтому я и переживаю, – прошептала девушка, прижав руки к коленям. — Ты рвёшься вперёд, не думая о последствиях.         Крючкова улыбнулась уголком губ и, не дав собеседнице продолжить, притянула её ближе.         — Ну-ну, хватит мрачнеть, – проговорила она с нежностью, обнимая Софью так, чтобы её голова оказалась под подбородком Саши. — Ты вообще слишком серьёзная для своих лет, знаешь?         Кульгавая сначала напряглась от неожиданного жеста, но потом постепенно расслабилась. Её руки невольно опустились на спину Саши, и она позволила себе немного прижаться ближе.         Они сидели так несколько минут, пока напряжение постепенно не растворилось в тишине.         — Товарищ лейтенант, – заговорила Саша наконец, – может, я и правда слегка безбашенная, но у меня есть стимул держаться.         — Какой ещё стимул?       — Вернуться сюда и снова увидеть твоё лицо, когда ты пытаешься делать вид, что не волнуешься, – поддразнила Крючкова.         Софья фыркнула и слегка толкнула её в плечо, но в глазах уже не было той тяжёлой тревоги, которая терзала всего несколько минут назад.         — Ладно, – сказала она протяжно, поднимаясь на ноги и протягивая руку. — Но ты всё равно будь осторожна.         Саша крепко пожала её ладонь и поднялась.         — Обещаю, – сказала она серьёзно. — Ради тебя.         Лейтенант закатила глаза, но не смогла сдержать улыбку.         — Вот только без этих драматичных финальных фраз, пожалуйста.         — Ну уж нет, – рассмеялась Крючкова. — Это моя фишка.         Софья тогда лишь тяжело вздохнула, но что-то в её глазах дрогнуло. Она верила, что Саша справится. Верила, что этот опыт закалит её. Но, может быть, ещё больше она верила в то, что Саша не умрёт. Ни за что. И всё же часть её хотела оставить девушку где-нибудь в безопасном месте, подальше от риска.       Романова щёлкнула пальцами, подавая сигнал к началу движения. Группа тронулась, растянувшись тонкой змейкой между деревьев. Первые шаги давались легко. Крючкова внимательно следила за ногами впереди идущих, стараясь не допустить ни одного лишнего звука.         Лейтенант Кульгавая шла позади, словно тень. Она смотрела, как каждая из новобранок справляется с задачей, но её взгляд неизменно возвращался к Саше.       Они углублялись в лес. Тишина становилась гуще, будто сама природа сдавливала воздух вокруг. Где-то вдали закричала птица, и Крючкова невольно вздрогнула, быстро оглянувшись через плечо. Софья снова уловила этот жест.         «Держи себя в руках, Крючкова,» – мысленно сказала она, но вслух ничего не произнесла.         Маршрут был сложным: один из оврагов, через который предстояло пройти, оказался глубже, чем это казалось на карте. Старший сержант Романова быстро приняла решение: использовать спущенные верёвки.         — Быстро, но аккуратно! – скомандовала она.         Саша подошла к краю оврага, чувствуя, как сердце начинает стучать быстрее. Она схватилась за верёвку и медленно начала спускаться. Под ногами скользили камни, руки слегка дрожали от напряжения.         Софья следила за ней, задержав дыхание. Когда Саша благополучно оказалась на дне оврага, она почувствовала, как напряжение слегка отпустило её плечи.         — Молодец, – прошептала себе под нос, зная, что никто её не услышит.   

////

      Тёмный лес словно сжимался вокруг группы, обволакивая их влажной тишиной. Каждый шаг отдавался в сознании резким звуком, хотя на самом деле никто почти не шумел. Земля под ногами мягко пружинила от слоя опавшей хвои и грязи, а ветви деревьев хлестали по лицам, будто пытались остановить тех, кто вторгся в их владения.       Романова двигалась уверенно, она опережала остальных, держа взгляд настороженным, изучая каждый изгиб местности. Темнота леса не была для неё непроглядной: натренированное зрение выхватывало мельчайшие детали — движение листвы, отблески влаги на ветках, тени, изменяющие свою форму без видимой причины. Она привыкла к подобному напряжению, знала, как оно сжимает мышцы, ускоряет пульс, заставляет кровь шуметь в ушах.       Внезапно её кулак взметнулся вверх — сигнал «Стоп».       В тот же миг отряд замер, словно единое живое существо, вросшее в землю. Десяток тел слился с подлеском: кто-то замер в полуприседе, вжимаясь в сплетения корней, кто-то лёг на одно колено, распластавшись в густой траве.       Саша Крючкова опустилась ниже, её ладони погрузились в холодную, напитанную ночной сыростью почву. Сквозь перчатки она ощущала неровную поверхность земли, покрытую мхом и рассыпанными листьями. Влажная растительность липла к форме, цеплялась за локти. Её сердце колотилось быстрее, чем хотелось бы, но пальцы, обхватывающие автомат, оставались крепкими и надёжными.         Справа от неё кто-то едва слышно втянул воздух.         Впереди мелькнул едва уловимый отблеск света — слабый, мимолётный, почти неощутимый. Настолько незначительный, что его можно было принять за оптический обман, игру воображения. Но Романова знала: лес не светится сам по себе. Значит, там были люди.         Она чуть склонила голову, прислушиваясь. Тёмная крона деревьев над головой покачивалась, подчиняясь ночному ветерку, но сквозь шёпот листвы можно было уловить кое-что иное — приглушённые шаги, осторожные, но не бесшумные. Кто-то пытался двигаться незаметно, однако не обладал их сноровкой.         Токарева, стоявшая чуть позади, сузила глаза, всматриваясь в темноту.         — Двое на позиции, ещё двое могут быть в радиусе ста метров, — прозвучал приглушённый голос в рации.         Разведка предупреждала об опасности, но точные координаты противника оставались неизвестными — вплоть до этого момента.         — Дальше на брюхе, — ледяным шёпотом распорядилась младший сержант Токарева.         Кто-то рядом чертыхнулся сквозь зубы, переходя в низкую стойку. Крючкова двинулась следом за другими, стараясь дышать как можно тише.       — Глушим или обходим? — прошипела Мария, обернувшись к напарнице.       — Если глушим, надо быстро, — ответила та, не отрывая взгляда от подозрительного мерцания впереди.       Крючкова, присевшая в тени раскидистого дерева, ощутила, как по телу пробежал знакомый холодок — предвестник того, что сейчас всё изменится. Она не раз попадала в подобные переделки во время учений, но всякий раз это ощущалось так, будто ты стоишь на краю бездонной пропасти, готовый шагнуть вниз, не зная, будет ли внизу страховочная сетка или острая скала.         Всё произошло молниеносно.         Две тени сорвались с места, слетев с укрытия, как дикие звери на добычу. Их движения были столь слаженными, что казалось — они единое целое, одна неразделимая сущность, порождённая ночной тьмой.         Короткий хруст. Едва различимый, почти эфемерный, но тот, кто знал, что он означает, уже не мог спутать этот звук ни с чем. Следом за ним раздался приглушённый удар — тяжёлое тело рухнуло на влажную землю.         Крючкова инстинктивно задержала дыхание, её палец лёг на спусковой крючок. Ещё секунда — и она готова была выпустить очередь, если что-то пойдёт не так. Но выстрелы не потребовались.         Лес снова погрузился в настороженную тишину. Короткий, почти невесомый вздох. Затем второй. Два вражеских тела медленно осели в густую траву.         — Чисто, — прошелестел голос в наушнике.         Токарева не стала медлить.         — Двигаемся, — скомандовала она с той же невозмутимостью.       Группа снова пришла в движение.       Крючкова ощущала, как адреналин разливается по венам, холодными всплесками отдаваясь в каждом мускуле. Сердце колотилось быстрее обычного, но руки оставались такими же уверенными, как всегда.        Справа мелькнула фигура Марии Романовой — её профиль оставался жёстким и сосредоточенным даже в такие моменты.       А сзади, словно отстранённый призрак, следовала лейтенант Софья Кульгавая.       Она не должна была вмешиваться. Её роль заключалась в другом: наблюдать, запоминать, контролировать. Но что-то в этом лесу казалось неправильным. Тревога сверлила её сознание, не давая сосредоточиться на простой обязанности стороннего контролёра.       Софья видела, как бойцы перемещались вперёд с молчаливой чёткой синхронизацией. Видела, как Крючкова уверенно держалась в центре группы, следя краем глаза за окружающим пространством.       Она не должна была думать об этой дерзкой рядовой сейчас. Но мысли о Саше были слишком навязчивыми. Что-то внутри подсказывало: до конца этой ночи всё изменится.       Лесная тьма стелилась густым покрывалом, поглощая фигуры бойцов, превращая их в призрачные тени, растворяющиеся в безмолвной глубине чащи.       — Как думаешь, до привала далеко? — вполголоса спросила Влада, едва заметно наклонившись к Алисе.       Она двигалась рядом с Оксаной, стараясь не отставать, но её голос прозвучал чуть громче, чем следовало бы в такой тишине. Слова прозвучали неосторожно, расколов вязкое молчание, словно камешек, брошенный в гладь тёмного озера.         — Закрой рот, пока нам всем за это не влетело, — тут же отрезала Оксана, бросив на неё быстрый, недовольный взгляд.       Она поправила автомат на плече, словно эта механическая привычка       могла помочь заглушить раздражение.         — Ой, да ладно тебе, Нецеватева, — с притворной беспечностью фыркнула Алиса. — Вечно ты такая напряжённая, как будто спишь с глазами на затылке.         — Ты бы сама молчала, Алиска, — подала голос Женя, которая хоть и держалась немного в стороне, но никогда не упускала шанса вставить язвительное замечание в сторону Якутовой, особенно после их конфликта. — Твоя сплетня о том, как лейтенант Кульгавая якобы кого-то поцеловать хотела, уже всех достала.         Алиса резко обернулась, её глаза сверкнули в темноте, будто два любопытных осколка янтаря.         — Это не сплетня, я сама видела! — она произнесла это с вызовом, поднимая подбородок.       — Видела? — переспросила Шестерикова, растягивая слово с таким саркастичным оттенком, что оно прозвучало как тонкая игла, впивающаяся под кожу. — С фонарём в руках, небось?         — В смысле? Что ты видела? — раздался голос Крючковой.         Она резко остановилась, фигура на мгновение застыла среди деревьев, а затем развернулась к Алисе.       Они же тщательно скрывались. Никто не мог их видеть. Это невозможно.         Якутова прищурилась, на её губах снова заиграла ухмылка, теперь уже почти самодовольная.         — Ну вот ещё! — протянула она с напускной небрежностью. — Думаешь, скажу прямо здесь? Потом меня первая же Кульгавая закопает где-нибудь в этом лесу.         Тонкие брови Саши чуть приподнялись, но взгляд её только потемнел. Она шагнула ближе, силуэт вынырнул из тени деревьев, но голос теперь звучал низко, глухо, с резким, угрожающим оттенком:         — Алиса, если ты сейчас не объяснишь, что за бред несёшь, я сама тебя заставлю ползти до лагеря на брюхе.         Владлена не удержалась от смешка.         — Ну всё, Крючкова включила режим «мать-полицейский».         Саша краем глаза скользнула взглядом по Оксане. Та стояла с непроницаемым лицом, но Крючкова уловила напряжённый скрип зубов.       Алиса же, напротив, словно смаковала каждое мгновение своей недосказанной истории. Она чуть наклонила голову, наблюдая за реакцией окружающих с той ленивой самодовольной улыбкой, что бывает у нее не менее трех раз в сутки.       — Просто скажу так, — протянула она, делая выразительную паузу, — однажды поздно вечером, когда все уже спали…         Она выдержала ещё один момент, явно наслаждаясь вниманием, прежде чем продолжить:         — Я увидела лейтенанта Кульгавую с одной из наших новобранок. Стояли под деревом, рядом со складом. И, знаешь ли, расстояние между ними было ну о-о-очень маленьким.         Саша ощутила, как внутри что-то хлестнуло.         — И что? — резко перебила Оксана, скрестив руки на груди. В её голосе скользнула недоверчивая жёсткость. — Ты, может, и воображаешь всякое от скуки?         — Нет уж, воображение — это не про меня, — с улыбкой возразила Алиса. — Я либо вижу, либо нет. А видела я…         Она снова сделала паузу, лениво растягивая слова, словно нарочно мучая собеседников этим нехитрым искусством полунамёков.         — Они, кажется, даже касались друг друга. Плечами, руками… или чем там ещё.        Саша почувствовала, как воздух вдруг стал плотнее. Её сердце на мгновение сбилось с привычного ритма, а затем ударилось о рёбра с новой, тревожной силой. Под амуницией крошечные капли пота прилипли к спине ледяным покрывалом.         — Ты уверена? — спросила она, не узнав собственный голос.       Якутова беспечно пожала плечами:         — Сама думай, Крючок. Но мне показалось, что между ними что-то есть. И, честно, это было похоже на сцену из романтического фильма. Только без музыки.         Владлина прыснула.         — Во, Алиса, ты бы сценаристом пошла.         Крючкова стиснула зубы. Внутри неё бурлила смесь раздражения и тревоги.         Они с Софьей слишком долго играли в опасную игру, но одно дело — сохранять тайну между собой, и совсем другое — быть раскрытыми вот так, в самый неподходящий момент, да ещё и человеком, который едва ли удержит язык за зубами.         Эта болтовня не должна дойти до сержантов. Не должна дойти ни до кого.  И уж тем более — не до самой Софьи.         Саша сделала шаг вперёд, сокращая расстояние между собой и Алисой, и тихо шепнула:       — Забудь об этом, Алиса. Поняла?         Девушка хмыкнула, наклонив голову, будто оценивая собеседницу.         — Да расслабься ты, Крючкова, — лениво протянула она. — Мне-то что? Я просто наблюдаю.         Но Саша уже знала, что спокойной ночи ей больше не видать.       Абдиева и Григорьева шли рядом, чуть отстав от основной группы. Их шаги сливались с шорохом мокрой листвы, а дыхание становилось тише с каждым метром, чтобы не выдать присутствие.       — Ты как там? — поинтересовалась Соня.       Мафтуна едва заметно выдохнула, смахнула капли пота с виска рукавом и пробормотала:         — Нормально. Только дышать тяжело.         В её голосе не было жалобы — скорее усталое признание.         — Не привыкла к таким маршам? — уголки губ Сони дрогнули в лёгкой улыбке.         — В горах бегала с детства, — фыркнула Маф, чуть тряхнув головой. — Но там воздух чистый, прохладный, а земля твёрдая. А это…         Она скользнула взглядом по вязкой мешанине грязи, изломанных веток и влажных листьев, что цеплялись за сапоги.         — Это совсем другая история, — с явным раздражением закончила она.         Григорьева хотела что-то сказать, но в следующий миг Мафтуна споткнулась. Нога зацепилась за скрытый в темноте корень, и она с коротким всхлипом потеряла равновесие. Но прежде чем она рухнула бы лицом вниз, сильные пальцы сомкнулись на её локте, удерживая. Соня подхватила девушку, словно заранее зная, что это произойдёт.         — Осторожнее, — мягко шепнула она.       Абдиева замерла на мгновение, прислушиваясь не только к стуку собственного сердца, но и к ощущению тёплой ладони, удерживающей её руку.         Глаза девушки скользнули вверх, встретились с пристальным взглядом Сони. В тусклом свете её глаза казались темнее, глубже, наполненными чем-то, что невозможно было сразу прочесть.  На какой-то миг тишина между ними сгустилась.       — Спасибо, — наконец выдохнула Мафтуна, с трудом скрывая смущение.         Соня медлила. Казалось, её пальцы ещё крепче сжали руку Маф, прежде чем разжаться.         — Не за что, — тихо ответила она, отпуская её, но словно бы нехотя.         И в тот момент, когда их руки больше не соприкасались, воздух между ними стал холоднее.       Они снова двинулись вперёд, но напряжённость между ними повисла в воздухе.       — Ну и погодка, — пробормотала Григорьева, стараясь разрядить напряжение.       Мафтуна мельком взглянула на неё и чуть улыбнулась:       — В Башкортостан ночи куда суше.       — Да уж, представляю. А я даже из родного посёлка редко выбиралась, не то чтобы за границу, — Григорьева тихо хмыкнула, поправляя лямку рюкзака. — А тут сразу в лесу с оружием. Прогулочка так себе.       — Главное — не заблудиться, — подмигнула компаньонка.       Их глаза встретились на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы между ними повисло что-то невысказанное. Неловкое, но от этого не менее значимое.       — Ты вообще не боишься? — неожиданно спросила Соня, прерывая тишину.       Абдиева задумалась, прежде чем ответить:       — Бояться смысла нет. Если страх берёт верх, ты начинаешь делать ошибки. А ты?       — Страшновато, если честно. Но я привыкла делать вид, что всё под контролем.       Тишина.       Григорьева задумчиво посмотрела на Маф, словно прикидывая, стоит ли продолжать. Но что-то в выражении её лица — спокойном, внимательном, с лёгкой тенью интереса — подталкивало говорить дальше.         — Когда я была маленькой, у меня был ритуал, — неожиданно сказала она.         — Ритуал? — переспросила Мафтуна, заинтересовавшись.         Соня кивнула:         — Каждый вечер перед сном я собирала у себя в комнате «экстренный чемодан».         Мафтуна удивлённо приподняла бровь, но ничего не сказала, давая продолжить.         — Это была обычная школьная сумка, но я называла её чемоданом, потому что так звучало серьёзнее. Туда я складывала всё самое важное: фонарик, пару футболок, носки, шоколадку, воду, блокнот, карандаш и, самое главное… — Соня на мгновение замялась, а потом чуть усмехнулась, глядя в сторону. — Самую дорогую мне вещь.         — Что за вещь?         — Она менялась. Иногда это был старый ключ, который я нашла у нас в подвале и воображала, что он от какой-то секретной двери. Иногда — фигурка оловянного солдатика, которую мне случайно подарили в магазине, когда я выбирала тетради. Потом — плоский камешек, идеально гладкий, как стекло. Или цветная бусина, которую подобрала на улице.         — Как будто ты готовилась к побегу, — тихо сказала Абдиева.       — Да.       Наступила бесформенная пауза.       — Я не знала, когда именно, но была уверена, что однажды мне придётся уйти. Мне казалось, что произойдёт что-то непоправимое, что останавливаться будет нельзя. Я не знала, что именно, но я готовилась. Каждый вечер.         — И что случилось? — спросила Мафтуна.         — Ничего.         — То есть ты так и не сбежала?         — Нет, — девушка без веселья ухмыльнулась. — Никогда.         Мафтуна какое-то время шла молча, обдумывая услышанное.         — И сколько лет ты так собиралась уходить? — наконец спросила она.       — Лет с семи, наверное. Я просто не помню, когда это началось. Вроде бы всегда было.         — Но если ничего плохого не случалось… Откуда эта привычка?         Григорьева замялась. Слова, казалось, застряли где-то в горле. Она сама никогда до конца не разбиралась в этом, просто жила с этим чувством — но теперь, сказав вслух, словно зацепилась за что-то в собственной памяти.         — У меня никогда не было причин убегать. То есть… не таких, чтобы люди поверили, — медленно заговорила она. — У меня была семья, мы жили нормально. Не бедно, не богато. Отец не бил, мать не кричала. Они меня не ненавидели. Но и не любили тоже.         Сослуживица чуть нахмурилась.         — В смысле?         Соня качнула головой, будто не зная, как объяснить.         — Они просто… не замечали меня.         Она шагала по лесной тропе, сосредоточенно глядя под ноги.         — Раньше я думала, что у меня есть какая-то особенность. Как у невидимки. Знаешь, в фильмах бывает — человек есть, а его никто не видит. Я проверяла. Говорила «мама» или «папа» ровно один раз и смотрела, сколько времени пройдёт, прежде чем они заметят. Иногда проходил час. Иногда больше. Однажды весь вечер.         Абдиева сжала губы, но не перебила.         — Когда мне было десять, я решила устроить эксперимент. — Соня прикусила внутреннее пространство щеки. — Специально не выходила из комнаты трое суток. Просто лежала в кровати, читала, играла в свои игрушки. Только в туалет выходила. Я хотела узнать, заметит ли кто-нибудь.         Она подняла взгляд на Мафту, уголки её губ чуть дрогнули в горькой усмешке.         — Не заметили.         — Вообще?         — Вообще.         Григорьева пожала плечами, словно это ничего не значило.         — Тогда я поняла, что могу исчезнуть в любой момент. Просто взять и уйти. И никто не заметит.         — Но ты не ушла, — тихо заметила Мафтуна.         — Не ушла. Потому что если ты уходишь, это как будто признание. Признание того, что тебе плохо. Что тебе одиноко. Что тебе страшно.         Она перевела взгляд на Маф, впервые за долгое время глядя прямо ей в душу.         — А я не хотела признаваться. Даже себе.         Собеседница медленно кивнула, словно переваривая каждое слово.         — Значит, вместо того чтобы уйти, ты просто жила с чемоданом.         — Да. — Соня снова посмотрела перед собой. — Мне казалось, что если у меня есть чемодан, то я свободна. Могу в любой момент встать и уйти. А если могу уйти, значит, я сама выбираю оставаться.         — А теперь?         — А теперь я в армии. И чемодана нет.         Мафтуна вдруг почувствовала, как внутри что-то болезненно сжалось. Она не знала, что сказать, да и нужно ли вообще говорить что-то.         — А ты, Маф? Есть чем поделиться?       Девушка едва слышно вздохнула:       — Если переживём эту ночь, расскажу.       — Договорились.       Они продолжали идти рядом, уже чувствуя лёгкую, но важную связь, которая рождалась из простого понимания друг друга.

////

      — Двое на двоих сработали хорошо, — пробормотала Токарева, когда они временно укрылись за естественным рельефом местности.        — Они тупые, — отозвался кто-то из рядовых, проверяя оружие. — Даже фонарь не выключили.        — Ещё раз недооценишь противника — я тебе лично гильзу в задницу засажу, — рыкнула Мария Романова, и после этого все замолчали.       Крючкова, находясь ближе к передовой, внимательно осматривала местность. Всё ещё слишком тихо. Лес должен жить — потрескивать, шуметь, дышать. А он будто затаился.        — Что-то не так, — пробормотала она себе под нос, но всё равно её услышали.        — Чё за херня, Крючкова? — раздался чужой шёпот.       — Не знаю... Но мне это не нравится.       Кульгавая, стоящая рядом, тоже чувствовала это. Тяжёлое, вязкое ощущение, будто невидимые глаза пристально сверлят её затылок. Будто их не просто ждали — их уже видели, выжидали, наблюдали, намеренно не делая ни единого движения.       — Внимание, все замрите, — произнесла она.       Приказ разошёлся цепочкой, сержанты передали его дальше, и отряд застыл в ожидании.       Мгновение. Другое. Щелчок.       — МИНА!       Крик вспорол темноту.       А затем взрыв — глухой, срывающийся на хриплый рёв. Грязь взметнулась в воздухе, смешавшись с ошмётками листвы, с клочьями земли, с чем-то тёплым и липким.       Тело — или то, что от него осталось, — рухнуло на землю с тяжелым, вязким звуком. Кто-то вскрикнул, не от ужаса, а от боли — коротко, надрывно, так, что по коже побежали мурашки.