Вне устава

      Саша притянула её к себе так решительно и безоговорочно, что у Софьи не осталось ни времени, ни сил сопротивляться, хотя она и не хотела. Упругие, обжигающе тёплые губы Крючковой накрыли её, будто пытаясь вобрать в себя всё то, что было скрыто за неделями недосказанности, притворства и подавленной нежности. В этом поцелуе не было ничего сдержанного или осторожного — только необузданная страсть, дерзкая, отчаянная и, как ни странно, совершенно правильная.       Лейтенант ощутила, как Саша уверенной рукой обхватила её затылок, с такой силой притягивая к себе, что между их телами не осталось ни малейшего зазора. Вторая рука прижимала ещё крепче, как будто сама мысль о разделении становилась невыносимой. В этой грубоватой настойчивости сквозила не только сила, но и безграничная потребность — быть рядом, почувствовать, что этот момент принадлежит только им.       Внутри всё пылало — огонь разгорался с каждой секундой прикосновений, наполняя всякую клетку тела нестерпимой жаркой энергией. Это было похоже на разрушительный вихрь, сметающий всё на своём пути: сомнения, страхи, долг и те роли, которые они так старательно играли перед окружающими и друг перед другом. Кульгавая больше не была лейтенантом с безупречно ровной осанкой и холодной маской дисциплины. Впервые за долгое время она позволила себе стать просто девушкой, жаждущей прикосновений, близости и честных эмоций.       Она чувствовала, как собственное тело предаёт её, отдаваясь этому моменту полностью, без остатка. Колени дрожали, пальцы, которые она неосознанно положила на плечи Саши, казались слабее, чем когда-либо. И если бы не Крючкова, её сильные, надёжные руки, удерживающие девушку, она бы, наверняка, рухнула, погребённая под весом собственных чувств.       В то же время внутри Софьи бушевала настоящая буря. Мысли, как порывы ветра, уносили её то в прошлое, то в будущее. Она вспоминала все их споры, стычки, обмены колкостями. Сколько раз она ловила на себе взгляд Саши — дерзкий, вызывающий, но всегда полный какой-то непонятной, почти болезненной тоски. Тогда она старалась не придавать этому значения, пряча своё собственное желание за железной дисциплиной.       Но теперь, когда их губы слились, а их дыхания стали единым порывом, Кульгавая вдруг поняла, как долго и глупо она пыталась отрицать очевидное. Все эти месяцы напряжённости, все взгляды, случайные прикосновения, слова, сказанные между делом, — всё это вело их к этому моменту.       Поцелуй становился глубже, насыщеннее, превращаясь из порыва в осознанное наслаждение. Софья чувствовала, как её собственные руки, ещё недавно бессильно опущенные, теперь сжимают Сашу за плечи, боясь отпустить. Их дыхание смешивалось, создавая странную иллюзию того, что они дышат одним воздухом.       И хотя разум твердил о последствиях, о нарушении всех возможных границ, о взглядах тех, кто мог бы увидеть эту сцену, — лейтенант больше не слушала этот голос. Он давно утратил над ней власть. Вместо этого она позволила себе погрузиться в каждую деталь происходящего: тепло Сашиного тела, её упругие мышцы под ладонями, вкус губ.       Когда поцелуй наконец прервался, воздух между ними накалился до предела. Обе тяжело дышали, будто только что пробежали марафон — лёгкие горели, а сердца колотились так, словно пытались вырваться из грудной клетки. Это было не просто столкновение губ — это была битва, которую никто из них не хотел проигрывать. Но странное дело: поражение вдруг оказалось слаще любой победы.       Софья невольно провела ладонью по своей шее, чувствуя жар, который никак не хотел стихать. Она встретилась взглядом с Сашей — дерзкой, раскрасневшейся, с чуть растрёпанными светлыми волосами, которые сбились прядями на лоб. На её губах всё ещё играла наглая, самодовольная улыбка, такая же непокорная, как и сама Крючкова.       Она склонила голову чуть набок, будто притворно раздумывая о чём-то весьма серьёзном, хотя по её насмешливому выражению лица было понятно, что серьёзности здесь не предвидится.       — Ну что, лейтенант, — начала она, — теперь ты моя девушка? Это мне теперь поблажки полагаются? Без всякого шантажа?       — Девушка? — переспросила та, прищурившись, будто рассматривая подчиненную с новой, подозрительной стороны. — С чего ты это взяла?       — Ну а как ещё это назвать? — Крючкова широко улыбнулась, словно Софья только что подтвердила её самые смелые догадки. — Ты меня целуешь, я тебя целую... Всё вроде сходится, не?       Лейтенант закатила глаза, надеясь, что это хотя бы немного скроет вспыхнувшее было смущение. Но уголки её губ предательски дрогнули, выдавая внутреннюю борьбу между раздражением и желанием рассмеяться.       — Ты неисправима, Крючкова.       — Знаю, — гордо ответила Саша, облизнув губы так, будто всё ещё       смаковала вкус недавнего поцелуя. — Но тебе это нравится.       — Да что ты говоришь? — Кульгавая изогнула бровь, пытаясь сохранить видимость равнодушия.       — Говорю как есть, лейтенант.       Саша стояла перед ней с видом человека, который уже выиграл битву, даже не начав её по-настоящему.       «Вот что ты со мной делаешь, Крючкова», — подумала Софья, пытаясь подавить улыбку.       Она вспомнила, как впервые столкнулась с этой упрямой девушкой, которая с первого дня умудрялась нарушать все мыслимые и немыслимые правила. Тогда Кульгавая видела в ней лишь проблему — источник бесконечных конфликтов и недоразумений. Но теперь, когда они стояли так близко, когда дыхание Саши всё ещё касалось её кожи, Софья осознала, что проблема эта стала чем-то гораздо большим.       Это было притяжение — неодолимое, как магнитное поле, против которого бессмысленно бороться.       — И что мне теперь с тобой делать? — спросила с намёком на утомлённое смирение.       — Можешь начать с того, чтобы перестать делать вид, будто ты не хочешь повторить, — беззастенчиво предложила Саша, вновь приближаясь на опасно короткое расстояние.       Софья почувствовала, как её пульс снова ускоряется.       — Крючкова... — предупредила она, хотя в её голосе не было ни капли строгости.       — Кульгавая, — не уступала рядовая, её голос стал мягче, но от этого ещё более настойчивым. — Ты же знаешь, что я права.       Софья тяжело вздохнула и отвела взгляд, пытаясь сохранить хотя бы видимость самообладания, но внутренне уже капитулировала. Как можно было сопротивляться этой взрывной, неукротимой энергии?       — Так что, — не унималась Саша, подходя ближе и касаясь губами уха Кульгавой, — мне теперь можно выспаться хотя бы разок? Или ты как обычно со своим «подъём в 6:00»?       — Я подумаю, — сухо бросила Софья, но её голос звучал мягче, чем обычно.       Крючкова довольно хмыкнула, словно уже получила то, чего хотела. Её самодовольная улыбка вновь расцвела на лице, и Софья поняла, что это лишь начало новой атаки.       — А что, если я захочу тебя поцеловать снова? Это тоже будет против устава?       Вопрос прозвучал нагло и одновременно так естественно, что Кульгавая едва не рассмеялась вслух. Она сделала шаг вперёд, сокращая и без того маленькое расстояние между ними, заставляя Сашу чуть отступить назад.       — Попробуй, и узнаешь, — произнесла с вызовом, прищурив глаза.       На секунду повисла напряжённая пауза. Крючкова замерла, будто обдумывая, насколько далеко стоит зайти.       — Вот это я понимаю прогресс... - усмехнулась рядовая.       Софья фыркнула, но внутри её что-то дрогнуло — тепло разлилось по всему телу, будто этот смешок Саши был самой лучшей наградой за все их прежние конфликты и пререкания.       Лейтенант сделала последний шаг, окончательно стирая между ними всякое расстояние, и вновь притянула девушку к себе. Этот поцелуй был лишён прежней поспешности и отчаянности, но насыщен всем тем, что копилось между ними долгое время: подавленные желания, неизговорённые слова, скрытая нежность, которая наконец прорвалась наружу.       Софья чувствовала, как напряжение, всегда скрытое под её строгим внешним обликом, испаряется с каждым прикосновением. Её руки сжимали плечи Саши, словно боясь отпустить, а Саша в ответ притягивала её ещё крепче, будто хотела доказать, что этот момент принадлежит только им.       Когда они, наконец, снова разомкнули губы, дыхание обеих оставалось прерывистым, а глаза блестели от нахлынувших эмоций.       — Знаешь, — тихо прошептала Крючкова прямо у губ Софьи, её голос был хрипловатым, но в нём сквозило бесконечное удовольствие, — я могла бы привыкнуть к таким «наказаниям».       — Не наглей.       Софья сделала шаг назад, чувствуя, как горячая волна отступает от её щёк. Ей нужно было это расстояние — хотя бы крошечная пауза между ними, чтобы вернуть себе контроль.       — Соф, — начала Саша тихо, будто между делом, — тут, конечно, уютно, но шумно.       Кульгавая подняла бровь:       — И?       — Ну, просто подумала... У тебя же комната отдельная, да?       Софья напряглась, понимая, куда это идёт.       — Может, заберёшь меня туда на часок? — продолжила Саша с той самой лукавой улыбкой, от которой у Софьи где-то глубоко внутри начинало щекотать нервное предвкушение.       — Крючкова... — собралась было возмутиться, но та её опередила:       — Чисто поговорить, конечно.       Лейтенант закусила губу, борясь с внутренним смущением. Обычно она легко ставила людей на место, но с Сашей всё было иначе. Она не хотела отталкивать её — наоборот, ей хотелось поддаться этому импульсу, этому безрассудству.       — Ты ведь понимаешь, что это неразумно? — тихо произнесла Софья, но даже ей самой её голос показался чересчур легким.       — Разумно? — переспросила рядовая, на мгновение поднимая брови. — Звучит... скучно. А мы вроде не из тех, кто выбирает скуку, верно?       Кульгавая молча смотрела на неё, чувствуя, как внутри что-то трепещет от предвкушения.       — Ладно, — выдохнула она. — Но только на час.       — О, да, лейтенант, — Крючкова радостно хлопнула в ладоши, как ребёнок, получивший долгожданную игрушку. — Ты только что сделала мой день.       — Слишком радуешься, кобра, — Софья покачала головой, но не смогла удержать улыбку.       — Я просто люблю, когда планы срабатывают.       Они вышли из казармы и зашагали по выложенной плиткой дорожке, ведущей к отдельному зданию, где находилась комната лейтенанта Кульгавой.       Шаги тихо звучали в дневной суете, создавая ритм, которому обе непроизвольно подчинялись. Тишина не давила, не стесняла, не создавала барьера — напротив, она казалась естественной и даже приятной. В этой немногословности было больше, чем можно выразить словами.       — Что так тихо, лейтенант? — нарушила молчание Саша, бросив на неё лукавый взгляд.       — Думаю.       — Надеюсь, обо мне, — подмигнула Саша.       Путь оказался коротким, слишком коротким, хотя обе явно не спешили. Когда они подошли к небольшой одноэтажной постройке с массивной металлической дверью, Кульгавая немного замедлила шаг.       Она открыла дверь и сделала шаг внутрь, оставив её открытой для Саши. Та вошла, мгновенно оценивая обстановку — небольшая, но аккуратная комната с минималистичной мебелью. Здесь всё дышало порядком: идеально заправленная кровать, ровные ряды книг, аккуратно сложенные личные вещи.       Софья повернулась к компаньонке, заперев дверь за собой.       — Ты правда хотела только поговорить? — с едва заметной улыбкой спросила она, прекрасно зная, каким будет ответ.       Крючкова подошла ближе.       — Вообще-то да, — протянула с притворной серьёзностью. — Но если у тебя есть другие предложения...       Она не успела закончить фразу — Кульгавая одним плавным движением обвила её талию и притянула к себе. Их тела соприкоснулись, и Саша на мгновение потеряла дар речи, чувствуя, как сильные руки лейтенанта уверенно держат её, не оставляя ни малейшего шанса на отступление. Крючкова ответила на поцелуй с не меньшей страстью, руки поднялись к лицу Софьи, пальцы мягко скользнули по линии её скул.       Софья провела руками вдоль спины партнерши, чувствуя под пальцами напряжённые мышцы. Её пальцы зарылись в короткие волосы девушки, а тело отвечало на каждое прикосновение с неожиданной для неё самой жадностью.       Саша, ведомая собственным желанием, чуть отстранилась, но лишь для того, чтобы дотронуться до пуговиц на рубашке лейтенанта.       — Ещё не поздно передумать, лейтенант, — прошептала Саша, нехотя.       — Поздно, — ответила та, уверенно снимая с рядовой камуфляжную куртку и позволяя ей упасть на пол.

////

      Отношения между Сашей и Софьей были похожи на хрупкую тайну, которую нужно бережно хранить. Официально они оставались лейтенантом и рядовой, не проявляя никаких эмоций на службе.Кульгавая была сдержанной и строгой, Крючкова дерзкой и бескомпромиссной. Но стоило им остаться наедине, как реальность менялась. За дверями казарм, за пределами плаца, за чертой официальности их мир расцветал оттенками, которые были недоступны посторонним. Они научились красть мгновения — драгоценные, скоротечные, наполненные напряжением и жадностью к близости.       Девушки встречались в самых неожиданных местах: в заброшенном ангаре, куда редко заходили даже самые дотошные офицеры, в тени старых казарм, где можно было спрятаться за грудами мешков с песком, в дальних коридорах штаба, куда никто не заглядывал по вечерам. Нередко, чтобы увидеть друг друга, им хватало и нескольких секунд — украденный взгляд, намёк на улыбку, едва заметный кивок. В армии, где каждое движение регламентировано, даже такие жесты становились вызовом.       Софья была удивительно осторожна. Она знала, когда можно рискнуть, а когда стоит отступить. Она умела выстраивать маршруты так, чтобы избежать посторонних глаз, знала расписания дежурств, помнила, когда патруль сворачивал в дальний коридор и сколько времени у них оставалось, пока кто-то может появиться. Саша поражалась этой предусмотрительности, но не упускала случая поддеть её.       — Лейтенант, да вы прям мастер партизанской войны, — однажды усмехнулась она, когда Софья ловко увела её за угол, чтобы избежать встречи с патрулем.       — Просто опыт, — сдержанно ответила Кульгавая, но уголки её губ дрогнули в улыбке.       — Ну и зачем тебе столько опыта в укрывании рядовых? — с лукавым блеском в глазах спросила Саша.       — Только для одной рядовой-змеи, — спокойно ответила Софья и притянула её к себе для короткого, но тёплого поцелуя.       Крючкова усмехнулась, но её пальцы уже скользнули по ладони лейтенанта, задержались, легко сжали запястье.       — Опасная ты, лейтенант, — прошептала она, всматриваясь в лицо напротив, изучая каждую линию, каждый излом. — Как порох в складских ящиках.       — А ты — как спичка рядом с этим порохом, — спокойно ответила Софья, отступая назад, в тень, где её лицо снова становилось неразличимым.       Им приходилось соблюдать осторожность, скрываться, говорить шёпотом, прятаться за масками. Однако между ними всегда оставалось напряжение — необъяснимое, непреодолимое, существующее вопреки всему. Иногда Саша думала, что если бы кто-то увидел их в такие моменты, то ничего не понял бы. Им никогда не хватало времени, но даже секунды, проведённые вдвоём, значили больше, чем целые часы.       Софья не давала себе права на слабость. Она знала, что если их поймают, то последствий не избежать. Она знала, что ради дисциплины ей придётся отречься от всего. Но стоило ей видеть, как Крючкова смотрит на неё — вызывающе, с лёгкой насмешкой, но в глубине глаз с каким-то особым, неизъяснимым теплом, — и внутри что-то дрожало, рушилось, ломалось.       Саша всегда жила так, будто завтрашнего дня могло не быть. Она не боялась рискнуть, не боялась быть замеченной, но ради Кульгавой научилась прятать эмоции глубже. Это было сложнее, чем следовать армейским правилам, сложнее, чем тренировки, сложнее, чем бессонные ночи в карауле.       Они не могли позволить себе быть вместе. Они не могли позволить себе быть счастливыми. Но всё равно продолжали находить друг друга во тьме.       Иногда, в редкие и ценные мгновения, когда обстоятельства благосклонно складывались, Софья находила возможность вырвать Сашу за пределы части. Это были не просто поездки — это были тайные побеги, пусть и под прикрытием служебных надобностей. В эти часы, вдали от казарм, плаца и неусыпного ока командования, они могли дышать иначе.       Провинциальный городок, раскинувшийся в нескольких километрах от части, был их тихим убежищем. Узкие улочки, вымощенные блеклой брусчаткой, потрескавшиеся стены старых домов, осыпанные лозами дикого винограда, одинокие фонари, мерцающие в тёмных переулках, — всё здесь дышало особой, неприкаянной тишиной. Жизнь текла размеренно, никто не обращал на них внимания, никто не всматривался пристально, не искал несоответствий, не ожидал от них уставной стойкости и чёткости движений. Здесь они могли позволить себе роскошь быть просто людьми, а не чётко очерченными звеньями.       Софья умела договариваться, умела находить лазейки. То строгая и неприступная, она в нужные моменты проявляла завидное дипломатическое искусство — говорила чётко, убедительно, так, что её слова невозможно было оспорить. Поэтому когда ей удалось выбить для Саши короткий выходной, это не стало неожиданностью — она всегда знала, как достигать своего.       Кабинет был залит приглушённым дневным светом, просачивающимся через жалюзи, разбрасывающим полосы тени по строгому интерьеру. На столе лежали документы — сухие, официальные, олицетворение системы, которая была повсюду. Кульгавая молча взяла одну из папок, достала нужный лист, скользнула по нему взглядом, а затем, чуть помедлив, протянула его Саше.       — И что ты будешь делать со своей свободой? — голос её был ровным, но в глубине прозвучала едва уловимая мягкость.       Крючкова, опершись о край стола, небрежно подцепила бумагу двумя пальцами, мельком пробежала глазами по строчкам. Затем подняла взгляд — лукавый, полный скрытой усмешки, с тем самым оттенком вызова, который заставлял Софью невольно затаивать дыхание.       — Вопрос в том, чтомыбудем делать, — лениво поправила она, поднимая бровь.       Софья вздохнула, покачала головой, но уголки её губ дрогнули, едва заметно.       — Ты чертовски самонадеянна, — заметила она, скрестив руки на груди.       — Ну так ты же сама дала мне этот выходной. Теперь уж терпи последствия, лейтенант, — невозмутимо отозвалась Саша, засовывая документы в карман.       В тот день они уехали, оставив позади пыльные дороги части, серые казармы, гулкий плац, заполненный ровными строями. Ощущение свободы было почти осязаемым — как глоток ледяной воды в знойный день, как неожиданный ветер среди удушающей неподвижности. Город встретил их покоем. Они просто шли по улицам, ступая по потрескавшемуся асфальту, иногда сбиваясь с дороги, сворачивая в узкие переулки, где пахло прелыми листьями, свежим хлебом из пекарен, давним дождём, впитавшимся в камни мостовой.       Саша шла чуть впереди, заложив руки в карманы, двигаясь с присущей ей лёгкой небрежностью. Софья наблюдала за ней, наслаждаясь этим зрелищем — как та двигалась, как поворачивала голову, как её волосы, обычно спрятанные под форменной фуражкой, теперь рассыпались мягкими волнами.       — Странное чувство, — неожиданно сказала Крючкова, не оборачиваясь.       — Какое?       — Как будто мы не должны быть здесь. Как будто нас вообще не существует, и всё это — просто сон.       Софья на мгновение задержала дыхание.       — А тебе нравится этот сон?       Саша остановилась, обернулась, глядя на неё внимательно, словно изучая.       — Нравится, — призналась она. — Даже слишком.       Девушки зашли в небольшое кафе, расположившееся в тени старых каштанов. Деревянные столики, запылённые стёкла, запах крепкого кофе и чуть сладковатый аромат свежей выпечки. Саша заказала чай, Софья — чёрный кофе, и пока официантка исчезала за стойкой, между ними повисло молчание, полное негромких, но ощутимых значений.       — Это, наверное, неправильно, да? — негромко спросила Крючкова, лениво размешивая ложкой сахар в чашке.       — Что именно?       — Всё это. Мы.       Софья не ответила сразу. В её взгляде мелькнуло что-то неуловимое — как вспышка света перед грозой, как отголосок далёкого звука, который нельзя разобрать.       — Может, и неправильно, — наконец сказала она. — Но мне уже всё равно.       Саша улыбнулась — не широко, не дерзко, как обычно, а нежно.       — Тогда, может, забудем о правилах хотя бы на этот день?       Кульгавая посмотрела на неё долгим взглядом, а потом кивнула.       И в тот день они действительно забыли.       После кофе и ленивого разговора, в котором ни одна из них не сказала лишнего, но обе поняли друг друга, Крючкова первой вышла на улицу, раскинув руки, словно хотела обнять этот день. В воздухе пахло летним теплом, нагретыми крышами домов, смолистыми деревьями и свежестью воды, доносящейся с реки.       Софья вышла следом, глядя, как та запрокидывает голову назад, закрывает глаза и на мгновение просто позволяет себе быть.       — У тебя есть идеи, как провести этот день? — наконец спросила она.       — Море, звёзды, рок-концерт? — лениво перечислила Саша, снова засовывая руки в карманы.       — Не слишком ли амбициозно для одного дня?       — Ну ладно, можно ещё... — она задумалась, осматриваясь по сторонам, и вдруг её взгляд зацепился за что-то.       Софья проследила за её взглядом и увидела небольшую арендную точку с велосипедами. Простой навес, пара сломанных вывесок, несколько старых, но вполне крепких велосипедов, припаркованных в ряд.       — Велосипеды? — приподняла бровь Кульгавая.       Через пять минут они уже выбирали велосипеды. Саша, конечно, сразу забрала самый потрёпанный — тот, что выглядел так, будто пережил не одно поколение владельцев. Софья, как ни странно, взяла самый аккуратный.       — Разумеется, — усмехнулась Крючкова, критически осматривая её выбор.       — У меня хороший вкус, — спокойно ответила Кульгавая, проверяя тормоза.       — Посмотрим, как этот твойвкуспокажет себя в гонке, — лукаво заметила Саша, садясь на велосипед и тут же оттолкнувшись, чуть не врезавшись в прохожего.       Софья тяжело вздохнула, но, едва заметно улыбаясь, покачала головой и тронулась следом.       Они мчались по узким улочкам, по старым мостовым, через арки, в которых воздух становился влажным и освежающим. Крючкова крутила педали с дикой энергией, разгоняясь так, что волосы развевались, а теням от крыш домов не удавалось её поймать. Кульгавая держалась чуть позади, но не потому, что не могла догнать — она просто смотрела.       Саша казалась живым воплощением ветра — порывистой, неуловимой, наполненной движением. В эти мгновения она быласовсемдругой — не дерзкой, не вызывающей, а просто свободной.       — Соф, ты чего там задумалась? — крикнула Саша через плечо.       — Думаю, как тебе внезапно стало легко подчиняться, когда это касается скорости.       Крючкова лишь расхохоталась и ещё сильнее наклонилась вперёд, набирая ход.       Они выехали за пределы центра, дорога превратилась в узкую тропу, ведущую к холмам. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая горизонт в тёплые оттенки — густо-оранжевые, малиновые, золотистые.       — Там наверху, кажется, есть смотровая площадка, — сказала Кульгавая, поднимаясь следом за Сашей.       — Отлично. Будем наслаждаться видом и притворяться, что у нас нет ни звёздочек на погонах, ни обязательств, — протянула партнерша, останавливаясь у самого края площадки.       Отсюда открывался вид на реку, лениво текущую между пологими берегами, на крошечные крыши домов, на далёкие, почти игрушечные фигуры людей, которые казались частью картины, но не частью их мира.       Софья села на траву, протянула руку, приглаживая её ладонью. Саша присела рядом, вытянув ноги и закинув руки за голову.       — Вот бы можно было взять и остаться здесь, — мечтательно пробормотала она.       — Слишком просто, — заметила Софья.       — А в простоте иногда нет ничего плохого.       — Ты так не считаешь.       Саша повернула голову, посмотрела на неё — пристально, с лёгкой улыбкой.       — А если бы считала?       Софья задумалась.       — Тогда ты была бы другой.       — И это плохо?       — Это не ты.       Они замолчали.       Где-то далеко, за пределами этого ускользающего вечера, раздался гулкий звук поезда, несущегося сквозь пространство и время, навстречу пункту назначения. Этот звук резал тишину, но не разрушал её — он был частью общего ритма, того незримого пульса, который объединял вечер, город и их самих.       Софья смотрела на горизонт, где последние отблески солнца ещё цеплялись за края облаков, словно не желая исчезать, словно сопротивляясь неизбежному.       — Мы ведь снова вернёмся туда, да? — тихо спросила Крючкова, не отводя взгляда от реки, затянутой в дымку сумерек.       — Да, — ответила Кульгавая после короткой паузы.       Она не стала спрашивать, что именно подразумевает под этим Саша — военную часть, будни, расписанные по минутам, форму, в которой нельзя быть кем-то, можно быть только чем-то. Ответ всё равно был неизменен.       Саша почувствовала, как в груди что-то дрогнуло, сжалось и тут же отпустило, оставляя после себя щемящее тепло. Она не знала, как описать это чувство — может, оно походило на короткое затишье перед бурей, а может, на ту самую ноту в песне, которая заставляет остановиться и вслушаться, не понимая, что именно в ней так цепляет. Она залезла в карман и вытащила небольшой свёрток. Ткань была плотной, завязанной так крепко, что развязывать пришлось бы медленно, по ниточке, как раскрывают старые письма.       — Хочу кое-что тебе подарить, — неожиданно сказала Крючкова, чувствуя, как внутри всё сжалось.       Софья повернулась к ней, чуть приподняв бровь — не удивлённо, но с лёгким оттенком скепсиса, который, впрочем, не скрывал пробежавшего в глазах любопытства.       — Подарить?       — Да, — Саша неловко хмыкнула, развернула свёрток и протянула ладонь вперёд.       Кульгавая не сразу опустила взгляд — сначала она посмотрела на Сашу, пытаясь прочесть выражение её лица. Та, казалось, была чем-то одновременно напряжена и смущена, будто не знала, как её жест будет принят.       — Ты ведь не любишь украшения, — негромко заметила Софья.       — Не люблю, — согласилась та. — Но тебе пойдёт.       Софья всё же опустила взгляд. Тонкий серебряный браслет поймал последние лучи света, отразив их холодным блеском. Гравировка была изящной, буквы лёгкие, будто выгравированные не резцом, а лёгким касанием ветра.       «Tu nombre es una orden que me complace obedecer.»       Софья замерла.       Саша ожидала чего угодно: недоумения, удивления, смешка — но не тишины. Кульгавая провела пальцем по металлу, будто считывая выгравированные слова, а затем тихо проговорила:       — Испанский.       Не вопрос. Констатация. Саша чуть наклонила голову.       — Ты понимаешь, что здесь написано?       — Да.       Она не спросила, откуда это у Саши. Не уточнила, почему именно испанский.       Крючкова прикусила щёку, словно решаясь, и всё же произнесла:       — Твоё имя — приказ, которому я с радостью подчиняюсь.       Софья перевела взгляд на неё, и в её глазах мелькнуло нечто, что Саша не смогла сразу разгадать. Это было не просто понимание. Это было... воспоминание.       Саша смотрела, как серебро ложится на её кожу, и вдруг почувствовала, что в груди разливается странное тепло.       — Знаешь, это забавно, — медленно проговорила она. — Я всю жизнь была против любых приказов. Я росла в дерьме, где никому не было дела, чего ты хочешь и кто ты вообще есть. Приказы, правила — всё это казалось мне цепями, которыми люди сами себя приковывают. Я думала, что не смогу подчиняться, что это... не для меня.       Она провела рукой по лицу, затем хмыкнула, глядя в сторону.       — Но потом появилась ты.       Софья не ответила, но её пальцы всё ещё лежали на браслете, чуть касаясь холодного серебра.       — Это странное ощущение, знаешь? — продолжала Саша. — Не то чтобы я вдруг захотела подчиняться. Но когда ты что-то говоришь... не знаю. Это не приказ. Это что-то другое.       Она перевела взгляд на Кульгавую.       — Наверное, впервые в жизни мне хочется слушать.       Софья провела большим пальцем по серебряной поверхности, затем сжала руку в кулак, будто привыкая к новому ощущению. Крючкова наблюдала за этим движением, затем ухмыльнулась.       — Ну и каково это?       — Что именно?       — Носить знак моей покорности.       Кульгавая коротко усмехнулась, а затем спокойно посмотрела на неё.       — Ты ведь знаешь, что подчинение — это не всегда слабость?       Саша замерла, затем усмехнулась.       — Ты умеешь испортить момент, лейтенант.       Софья тихо рассмеялась, и этот звук был лёгким, как дыхание вечернего ветра.       Крючкова запомнит этот звук. Запомнит эту ночь. Запомнит холодное серебро, тёплый взгляд, тихие испанские слова, оставшиеся между ними, как тень прошлого и обещание будущего.

/////

      В ночь перед боевым заданием Софье приснился кошмар. Но ужас заключался в том, что это был не сон, а ее воспоминания.       Солнце стояло в зените, заливая полутёмный лес ярким, обманчиво мирным светом. Ветви старых деревьев лениво покачивались, тихо перешёптываясь между собой, но этот шёпот казался чужеродным, тревожным, будто сам лес предостерегал, но не мог говорить громче. Где-то далеко, за его пределами, мир оставался прежним: двигались машины, переговаривались прохожие, кто-то смеялся, кто-то спешил на работу, кто-то пил утренний кофе, не подозревая, что здесь, в этой глуши, в самой её утробе, разверзается собственный ад.       Это была не просто операция, а особая миссия для молодых курсантов, которым предстояло доказать свою готовность к службе. Официально всё оставалось в рамках учений, но каждый, кто хоть немного понимал природу подобных заданий, знал: на этом рубеже грань между игрой и реальностью стиралась окончательно.       Софья и Кристина были лучшими в своём классе. Их фамилии всегда звучали рядом — два полюса, два подхода к службе, две силы, не терпящие друг друга, но вынужденные сосуществовать. Кульгавая, будучи отличницей и примерной курсанткой, следовала строгим правилам и уставу. Каждый шаг выверен, каждое слово точное, каждый приказ не подлежит сомнению. Её назначили координатором группы, отвечающей за маршрут и связь с командованием.       Захарова же всегда была душой команды. Там, где Софья полагалась на расчёт, Кристина действовала интуитивно, там, где одна требовала подчинения, другая вдохновляла, зажигая огонь в глазах подчинённых.Она обладала сильной харизмой, умением поддерживать моральный дух. Её ставили в пример за решительность и быструю реакцию в стрессовых ситуациях. Именно поэтому ей доверили роль штурмана — человека, который должен быстро принимать решения в случае угрозы.       Задание было серьёзным. Цель заключалась в том, чтобы симулировать реальный боевой опыт в максимально приближённых условиях. Курсанты должны были доставить важные разведданные через сложный маршрут в зоне с потенциальной активностью противника. Это было испытание не только их навыков, но и умения работать в команде, принимать сложные решения и следовать приказам в условиях стресса.       Их отправили, потому что руководство считало их лучшими. Они были перспективными, талантливыми, и никто не сомневался, что они справятся. Однако то, что началось как учебная операция, быстро переросло в нечто большее.       Софья сжимала рацию, пальцы побелели от напряжения. Приказ был ясен: отходить к точке эвакуации, не вступая в столкновение с противником. Их отряд находился в слишком уязвимом положении, и командование, очевидно, решило не рисковать.       — У нас есть ровно пятнадцать минут, чтобы покинуть зону. Все слышали? — Кульгавая старалась, чтобы голос звучал твёрдо, ровно, без дрожи, выдающей истинное состояние её мыслей.       Люди смотрели на неё, кто-то кивнул, кто-то лишь сжал зубы, но никто не возразил. Они были натренированы подчиняться приказам.       В стороне, скрестив руки на груди, стояла Кристина.       — Ты серьёзно собираешься просто уйти? — голос её прозвучал тихо, без вызова, но с оттенком едва уловимой насмешки.       Софья не ответила.       Она вновь опустила взгляд на карту, сверяя данные. Всё было просто, чётко, лаконично: покинуть лес, пересечь реку, где их уже должны были ждать союзники. Единственное, что требовалось, — придерживаться намеченного маршрута и не сбавлять темп.       Но едва ощутимое беспокойство не отпускало.       И в тот момент, словно подтверждая её худшие предчувствия, тишину разорвал резкий, отрывистый звук.       Выстрел.       Сначала один, затем ещё. Они отдалённо прокатились по лесу, как отголоски далёкой грозы, но за ними последовал крик. Не просто крик — предсмертный вопль, мгновенно впивающийся в сознание ледяными когтями осознания.       Софья почувствовала, как по её позвоночнику скользнул холод, как её тело напряглось, как в голове щёлкнул невидимый переключатель, заставляя инстинкты взять верх.       — Это не наша зона, — произнесла она, скорее для себя, чем для других, но голос её прозвучал чуть громче шёпота.       Кристина, не изменив положения, лишь улыбнулась — уголки её губ изогнулись в той странной, едва заметной ухмылке, в которой сквозила не радость, но нечто похожее на предвкушение.       — Всё верно. Значит, сейчас у нас есть шанс их обойти.       Софья резко обернулась, её взгляд, обычно холодный и сосредоточенный, вспыхнул ледяным огнём.       — Мы следуем приказу, Кристина. Отходим к точке эвакуации.       Захарова не двинулась, но в её глазах промелькнуло что-то странное — не сопротивление, не раздражение, но скорее разочарование. Она шагнула вперёд, еголос стал тише, мягче, успокаивающим.       — Ты и правда считаешь, что это сработает?       Она наклонилась ближе, её слова звучали почти доверительно.       — Они отрезали нас, Софи. Командование понятия не имеет, что творится здесь.       В этот момент что-то в Софье пошатнулось.       Она замерла, её пальцы ещё крепче сжали рацию, но внутри неё разлился ледяной холод, схожий с тем, что ощущаешь в самый последний момент перед падением, когда земля уже неизбежна, но секунды ещё не истекли.       Кристина не отводила взгляда, и в её глазах читалось не торжество, не самодовольство, а лишь простая, безжалостная правда.       — И что ты предлагаешь?       Захарова молча провела пальцем по карте, её движения были неторопливыми, но в этом жесте сквозила скрытая решимость. Тропа, на которую она указывала, пролегала через самую опасную зону — узкий участок местности, зажатый между возвышенностями и густыми зарослями, идеальное место для засады. Софья знала это. И Кристина знала.       — Мы обходим их с фланга, — произнесла она без тени сомнения. — Они не ожидают нападения.       — Нападения? — повторила Кульгавая, не скрывая потрясения. Её брови взлетели вверх, взгляд метнулся к лицу Кристины, пытаясь уловить хоть намёк на шутку, но её выражение оставалось серьёзным, почти вдохновлённым. — Это тренировочная операция! Мы не подготовлены для такого риска.       Захарова не отвела глаз, наоборот — её губы дрогнули в слабой ухмылке, словно Софья сказала что-то забавное.       — А что ты предлагаешь? Уйти? Бросить всё?       Она склонила голову набок, свет её глаз вспыхнул, отражая напряжение момента, и Кульгавой вдруг показалось, что она видит не ту курсантку, с которой столько лет соревновалась за первенство, а кого-то другого. Человека, которому азарт заменял осторожность, а риск казался единственной достойной дорогой.       Софья стиснула зубы, заставляя себя не поддаться эмоциям. Она должна была мыслить трезво.       Её план был прост, лаконичен и проверен временем: следовать приказу, держаться заранее утверждённого маршрута, вывести людей к безопасной точке. Это был единственный правильный вариант. Основанный на логике, на расчётах, на здравом смысле.       Но Захарова снова заговорила, теперь уже громче, обращаясь к остальным:       — Кто хочет сидеть и ждать, пока нас окружат?       Солдаты, многие из которых знали Кристину лучше, чем Софью, начали переглядываться. Кристина всегда была той, кто умел найти нужные слова, кто знал, как вселить уверенность, как зажечь огонь там, где оставался лишь пепел. Её слушали. Её уважали.       Софья почувствовала, как в груди поднимается горечь.       — Кристина, ты не можешь... — начала она, но та прервала её почти мгновенно.       — Я могу, Софи, — в ее голосе сквозила железная неизбежность. — И я это сделаю. С тобой или без тебя.       Когда они двинулись вперёд, шаги казались тяжёлыми, будто невидимая сила пыталась удержать на месте. Земля под ногами была мягкой, пружинистой, усыпанной ковром из опавших листьев, но Кульгавая чувствовала, как будто идёт по зыбучему песку. В груди сжималось неприятное предчувствие, тугой ком, который она тщетно пыталась загнать поглубже.       Каждый её шаг отдавался в висках гулким эхом тревоги.Она знала.Она знала, что это ошибка.Знала, что этот план с самого начала был обречён на провал.       Секунды казались часами, пока они пробирались сквозь чащу. Ветви цепляли форму, воздух был густым, неподвижным, пропитанным напряжением. Лес, казавшийся тихим, словно притих в предвкушении беды. И когда первый выстрел расколол этот вязкий мрак, Софья поняла — время истекло.       Произошло это стремительно, будто само пространство вокруг них взорвалось.       Сначала — глухой хлопок, мгновенный раскат грома, и передний ряд бойцов разметало в стороны, будто кукольных марионеток. Потом ещё один взрыв, огненный вихрь проглотил землю в нескольких метрах от неё. Воздух наполнился запахом гари, едким, душным, разъедающим лёгкие.       Крики.       Софья слышала их, но сознание отказывалось воспринимать — слишком много, слишком громко, слишком резко. Она пыталась перекричать хаос, собрать людей, заставить их двигаться, но волна паники накрыла их, сметая всякую дисциплину, всякое подобие порядка.       Пули рвали воздух.       Лес, ещё секунду назад казавшийся укрытием, теперь оказался ловушкой. Ветви больше не защищали — они загоняли, лишали возможности манёвра, превращали их в беспомощные цели.       Софья обернулась, судорожно ища глазами Кристину.       И она увидела её.       Захарова стояла чуть выше, на пригорке, откуда открывался вид на поле боя.Она не пряталась, не искала укрытие, не пыталась защититься.Она просто стояла там, возвышаясь над этим ураганом насилия, и смотрела.       Её лицо было спокойным. Лицо человека, который видел что-то большее, чем все остальные. Лицо, на котором не отражался страх.       Софью пробила дрожь.       — Нам нужно отступать! — закричала она, голос сорвался от смеси отчаяния и гнева.       Кристина медленно обернулась.       — Нет, — сказала она ровным голосом. — Мы заканчиваем то, что начали.       Кульгавая застыла.Она не верила своим ушам.       — Это безумие! — вскрикнула она, чувствуя, как что-то внутри неё разрывается от бессилия.       Курсантка улыбнулась.       — Безумие — это верить, что правила тебя спасут.       И она снова отдала приказ, который никто не посмел оспорить.       Когда всё закончилось, когда раскалённое железо перестало рассекать воздух, когда последние отголоски выстрелов затихли в далёком отзвуке леса, Софья стояла среди опалённой земли, окружённая теми, кто не пережил этот день.       Дым медленно рассеивался, таял в неподвижном воздухе, но запах гари, крови и пороха въелся в лёгкие, в кожу, в самую плоть. Её дыхание было сбивчивым, плечи вздрагивали от едва сдерживаемого напряжения.       Перед ней лежали трое. Они больше не встанут. Они больше не произнесут ни слова, не рассмеются, не вдохнут полной грудью.       В ушах стоял гул — не от пуль, не от взрывов, а от пустоты, от осознания.       Софья чувствовала, как внутри неё всё выворачивается наизнанку, как в груди разрастается пустая, зияющая пропасть. Она хотела повернуть время вспять, разорвать этот день, стереть его, но реальность была безжалостной, неподатливой, твердой, как камень.       Шаги за спиной были почти неслышными, но Кульгавая почувствовала чужое присутствие задолго до того, как тяжёлая рука опустилась ей на плечо. Холодное, чуждое прикосновение, которое должно было бы утешить, но вызвало лишь новое потрясение.       — Мы выжили, — голос Кристины прозвучал ровно, без тени сомнения. — Это всё, что имеет значение.       Софья медленно подняла голову, словно стараясь вглядеться в лицо той, кто только что вынес приговор её надеждам.И посмотрела в её глаза. Глаза, в которых не было раскаяния. Глаза, в которых не было даже тени сожаления. Только светлая, ясная уверенность.       — Они доверяли тебе, — её голос дрогнул, но не от страха — от ненависти, от осознания, что больше нет иллюзий, нет сомнений в том, кем на самом деле была Кристина. — Они верили, что ты знаешь, что делаешь.       Захарова не отвела взгляда, не отвернулась, не попыталась оправдаться.       — И они сделали то, что было нужно, — ответила Кристина, её голос был спокоен, безмятежен, как если бы речь шла не о погибших, а о фигурах, принесённых в жертву на шахматной доске.       В этот миг всё стало предельно ясно. Будто расплывчатая картина наконец обрела чёткие очертания, будто запутанный узор сложился в единственно верный рисунок.       Кристина никогда не воспринимала людей как что-то большее, чем переменные в сложном уравнении, детали в чётко выстроенной системе. Для неё они были ресурсом — не живыми, чувствующими существами, не личностями со своими страхами, надеждами, мечтами, а инструментами, винтиками, которые можно заменить, если они сломаются, или пожертвовать ими, если этого требует тактика.       Она не испытывала сострадания, потому что не видела в этом смысла. Жалость была рефлексией, которая мешает принимать решения без промедления. Захарова мыслила иначе: если цель стоит того, значит, все жертвы оправданы.       И всё же — Кристина не была чудовищем.       Она всегда была для других путеводной звездой, источником силы, той, кто знал, куда идти, кому можно довериться, кто никогда не дрогнет и не ошибётся. Люди тянулись к её свету, находя в нём спасение, уверенность, твёрдую почву под ногами.       Но Софья видела теперь то, чего раньше не замечала.       Этот свет не был подлинным. Он был создан искусственно, подобно холодному сиянию луны, отражающей чужой свет, но не способной согреть. Кристина знала, как освещать путь другим, но лишь потому, что безупречно научилась скрывать тьму внутри себя.       Она скрывала её так мастерски, что даже самые внимательные не замечали, насколько этот свет обманчив, насколько он далёк от искренности.       Кристина не боролась с этой тенью — она приняла её. Сделала своим союзником. Сделала своим оружием.       Спустя несколько часов.       Ночь дышала тишиной, но эта тишина не несла покоя. Она была вязкой, глухой, тяжёлой, словно натянутая струна, готовая лопнуть от одного неверного движения. Воздух густел от запаха гарью пропитанной земли, промасленных шинелей, сырого металла оружия. Где-то вдалеке слышался гулкий скрип фонарного столба, покачиваемого ветром, но он не заглушал внутреннего шума, разрывающего грудную клетку Софьи.       Она стояла в полутени, прислонившись плечом к шершавой стене штаба, и молча наблюдала за тем, как Захарова выходит из здания. Внутри её только что похвалили — короткие, официальные слова начальства, скупые на эмоции, но наполненные смыслом. «Операция завершена, задачи выполнены, подразделение показало себя достойно». Показало себя достойно. Как будто это был какой-то парад, где важно держать строй и маршировать ровно. Как будто под этим не лежали холодные, залитые грязью тела.       Кристина приняла похвалу так же, как принимала приказы, — спокойно, сдержанно, с лёгкой тенью самодовольства в уголках губ. Вышла, прикурила сигарету, неспешно стряхнула пепел. И когда её взгляд встретился с глазами Кульгавой, в них не было ни раскаяния, ни сомнения.       Будто всё это — неважно.       — Ты считаешь, что всё было правильно? — голос Софьи прозвучал глухо, он был низким, но в этой глухоте чувствовалась острота, будто лезвие, которое ещё не вонзилось, но уже оставило холодный след на коже.       Кристина не ответила сразу. Сделала медленный вдох, выдохнула дым, глядя в сторону, будто пыталась разглядеть что-то за границами темноты.       — Если ты снова собираешься устраивать допрос, то можешь этого не делать, — наконец сказала она, и в её голосе мелькнуло едва уловимое раздражение. — Всё уже позади.       Софья сжала челюсти. Она оттолкнулась от стены, подошла ближе.       — Позади? — её голос дрогнул от переполняющей ярости, но не потерял твёрдости. — Ты так просто это говоришь, будто там, в том чёртовом лесу, не осталось тел. Будто то, что мы сделали, не забрало жизни тех, кто доверился нам!       Захарова чуть прищурилась. Её глаза сверкнули в свете далёкого фонаря, как у хищника, настороженного, но не напуганного.       — Я приняла решение, чтобы сохранить группу. Чтобы сохранить тебя.       Софья усмехнулась. Горько, обжигающе.       — Не прикрывайся благородством, — её голос сорвался на резкость, стал колючим. — Ты просто выбрала самый удобный для себя путь. Ты никогда не думала о них. Никогда!       Кристина долго, безмолвно смотрела на неё. Потом усмехнулась — медленно, устало.       — Ты такая святая, да? — произнесла она тихо. — Ты бы предпочла, чтобы нас всех убили, только ради этой глупой идеалистической идеи следовать приказам?       Софья выпрямилась, сложив руки на груди.       — Я предпочла бы умереть рядом с ними, чем жить с мыслью, что предала их.И если б ты послушала меня - все бы вернулись живыми.       Эти слова были коротким, но метким ударом. Кристина на секунду задержала дыхание, будто этот удар пришёлся прямо по солнечному сплетению. Её пальцы, державшие сигарету, дрогнули.       — Это твоё слабое место, Кульгавая, — прошептала она. — Твоя наивная вера в то, что жизнь можно сохранить любой ценой. Знаешь, что это? Это глупость.       — Нет, — Софья шагнула ещё ближе, их лица теперь почти соприкасались. — Это сила. Сила не предавать. Сила быть человеком.       — Они знали, на что идут. Каждый из нас знал, что может не вернуться. Это армия, а не пансион для благородных девиц, Кульгавая.       — Армия? — Кульгавая чуть наклонилась вперёд, почти нависая над Кристиной. — Это не оправдание для того, чтобы относиться к человеческой жизни, как к расходному материалу.       Захарова прикурила новую сигарету, медленно выпустила дым.       — А ты что, всерьёз думаешь, что нас учили чему-то другому? Война не выигрывается, если ты держишься за устав, как за библию.       — Но война должна быть честной, — Софья не выдержала. Её голос, срываясь с губ, прозвучал резко, громче, чем она того хотела. Это был не просто крик — это был удар, выброс гнева, дрожащий от напряжения. — Честной по отношению к людям, которые верят в тебя . Это принципы. Я не брошу своих людей. Никогда. Даже если мне придётся пойти против приказа или умереть вместе с ними. Я не брошу.       Её слова звучали как клятва, не громкая, но несгибаемая, словно высеченная на камне.       Кристина улыбнулась. Едва заметно, одними уголками губ, но эта улыбка была холодной, от неё веяло отчуждённой насмешкой.       — А я брошу, — спокойно произнесла она. — Если это даст результат.       Она сделала ещё одну затяжку, медленно выдохнула, не отрывая взгляда от Кульгавой.       — Ты думаешь, что твои красивые слова что-то меняют? Что твоя лояльность что-то стоит? В реальности это просто балласт, Кульгавая. Это то, что тянет на дно.       Софья чувствовала, как внутри нарастает буря. Как будто внутри неё столкнулись два потока — ледяное, обжигающее бешенство и удушающая, раздирающая боль.       — Ты не понимаешь, что говоришь, — прошептала она, и её голос, несмотря на попытку сохранять спокойствие, сорвался на последних словах.       Кристина качнула головой, отводя взгляд в сторону, словно этот разговор ей наскучил.       — А ты не понимаешь, что живёшь в иллюзии, — бросила она жёстко. — Если ты продолжишь цепляться за эти свои дурацкие принципы, тебя раздавит первый же настоящий конфликт. Ты не выживешь, Кульгавая. Потому что ты слишком слаба, чтобы принимать трудные решения.       — Трудные решения? — Софья шагнула вперёд, и теперь их разделяли считанные сантиметры. Она смотрела прямо в её глаза, тёмные, глубоко посаженные, такие, в которых не отражалось ни единой эмоции, кроме холодного рассудка. — Ты называешь предательство трудным решением?       Захарова даже не моргнула.       — Я называю это реальностью, — сказала она.       — Нет, — Софья стиснула зубы. — Это удобство. Это оправдание для тех, кто боится ответственности за свои ошибки.       Кристина усмехнулась, и в её усмешке было что-то, что в этот момент показалось Кульгавой невыносимым.       — Ты ещё не знаешь, что такое ошибки, Кульгавая, — её голос стал тише, но от этого он не потерял силы. — Настоящие ошибки — это не то, что мучает тебя ночами. Настоящие ошибки — это когда тебя не остаётся, чтобы жалеть о них.       Софья судорожно вдохнула, но не нашла, что сказать.       Они молчали, напряжение между ними было ощутимым, почти физическим. Ветер сорвал с крыши штаба сухую листву, пронёс её по асфальту, закружил в беспорядочном танце, будто природа сама почувствовала раскол между ними.       — Ты можешь сколько угодно цепляться за своё детское понятие чести, — продолжила Кристина, её голос снова стал ровным, почти будничным. — Но когда-нибудь ты поймёшь, что честь не спасает жизни. Её не существует.       Внутри Софьи поднимался ледяной ком, растущий и всё более плотный. Она осознала, что больше не видит в Кристине того человека, с которым когда-то делила и радость побед, и тяжесть поражений. Перед ней стояла чужая — жёсткая, равнодушная, лишённая прежней открытости. Теперь её взгляд был таким же холодным, как сталь ножа, который когда-то должен был защищать, но теперь оборачивался против своих.       — Ты могла спасти их, — сказала Кульгавая, и её голос, хриплый и напряжённый, звучал как обвинение. — Мы могли. Но ты выбрала лёгкий путь. Ты выбрала спасти себя.       Софья сделала короткую паузу, словно пытаясь взять под контроль своё дыхание и гнев.       — И я скажу тебе, Кристина, я могу многое простить. Но предательство — никогда.       Эти слова резанули пространство между ними, словно острое лезвие. Захарова вздрогнула, напрягшись, будто готовясь к атаке, хотя эта атака уже произошла — эмоциональная, неумолимая, безжалостная.       — Ты была там. Ты видела всё сама. Они бы всё равно погибли.       Но Софья не дала ей договорить. В ней взыграло что-то первобытное, непокорное, и рука взметнулась прежде, чем она успела остановить себя. Удар получился резким, точным, и Кристина пошатнулась, сделав шаг назад.       — Это за них, — сказала Софья, не опуская глаз.       Кристина стиснула зубы. Боль обожгла скулу, но она не отступила. Напротив, в её взгляде вспыхнула ярость, такая же обжигающая, как солнечный удар в пустыне. Она рванулась вперёд, не думая о последствиях. Но оппонентка была быстрее. Схватив её за ворот формы, она с силой толкнула Кристину на землю.       Захарова рухнула, взметнув вокруг себя облако пыли. Софья навалилась сверху, обрушивая на неё удары. Каждый удар был не просто физическим воздействием — это было воплощение её негодования, боли, обиды и той несправедливости, которую она не могла больше выносить.       — Ты любишь прикрываться этим, да? — её голос был резким, надрывным. — «Они знали». «Это неизбежно». «Это их выбор».       Софья на мгновение замерла, глядя в глаза Кристины, затуманенные гневом и болью.       — Нет, Захарова, — продолжила она, тяжело дыша. — Это был твой выбор. Это ты приняла решение повести их на смерть.       Кристина попыталась вырваться, но Кульгавая была неумолима. Её хватка оставалась непреклонной, как железные тиски. Удары были точными, отточенными годами тренировок.       На звук их борьбы начали сбегаться солдаты. Их голоса смешивались в беспорядочный гул, но ни Софья, ни Кристина не слышали этого. Их мир сузился до единственной точки — этой схватки, где сталкивались не только тела, но и идеалы, убеждения и воспоминания.       Руки нескольких солдат наконец оттащили Кульгавую назад, вынуждая её отпустить Кристину. Но даже стоя на расстоянии, она продолжала смотреть на неё — взглядом ледяным, исполненным ненависти и разочарования. Захарова лежала на земле, тяжело дыша, её лицо было испачкано пылью, а на щеке расплывалась багровая полоса от удара.       Софья вырвалась из рук тех, кто её держал, и сделала шаг вперёд, не скрывая презрения:       — Хочешь знать, что я думаю о твоих решениях?       Кристина молчала, её дыхание ещё не восстановилось, но она не отводила взгляда.       — Ты не руководитель, Кристина, — продолжила Софья. — Ты предатель. Предатель по уставу, по морали, по всему, что связывает нас как солдат.       Она говорила медленно, отчеканивая каждое слово с безжалостной чёткостью.       — Устав, помнишь его? — её голос был полон горечи и сарказма. — Пункт восемнадцатый. «В любых обстоятельствах командир обязан обеспечить безопасность своих подчинённых, даже ценой собственной жизни».Ты читала его, Кристина? Подписывала эту бумагу, так же как и я?       Кристина поднялась на локтях, её взгляд потемнел от злости и обиды.       — Ты не понимаешь, — глухо выдавила она. — Ты думаешь, всё так просто? Но иногда нет правильного выбора. Есть только тот, который ты успеваешь сделать.       Софья стояла неподвижно, но в её сердце что-то дрогнуло. Однако она не подала виду.       — Иногда правильного выбора действительно нет, — наконец сказала она. — Но это не даёт тебе права делать худший.       Софья, захлёбываясь гневом, тяжело дышала. Взгляд её был таким острым, что, казалось, мог рассечь воздух. Пыль оседала на измятую землю, а вокруг всё стихло — даже голоса солдат, что только что удерживали её, замерли под давлением этой сцены. Кристина, все ещё лежавшая на земле не сказала ни слова. Она лишь смотрела прямо перед собой, а по её щеке медленно стекала тонкая струйка крови.       Софья презрительно сплюнула в сторону лежавшей девушки.       — Я никогда не позволю тебе снова командовать спецназом. Никогда, слышишь?— бросила она, прежде чем уйти прочь, оставив за собой тишину и тяжёлую, давящую правду.       Так и получилось. Софья выжала Кристину из спецназа, а сама двинулась по карьерной лестнице вверх.