Вне устава

      Саша шагнула за кулисы, и шум остался позади. Аплодисменты уже затихли, двери, ведущие в зал, захлопнулись, отрезая её от множества внимательных взглядов, среди которых был один особенно тяжёлый. Внутри всё ещё вибрировало напряжение. Не страх — нет, но нечто родственное ему. Будто она шагнула по тонкому льду, и тот заскрипел под её весом, но не проломился.       Крючкова не сразу направилась в комнату с реквизитом. Хотелось задержаться в пустом коридоре, где воздух не был пропитан чужими мнениями, а стены не давили своими ожиданиями. Прошла мимо сцены, где уже готовился следующий выступающий, мимо нескольких девушек, что шептались, бросая на неё взгляды. Кто-то смотрел с восхищением, кто-то — с настороженностью. Никто не говорил вслух, но Саша чувствовала это: она сделала нечто большее, чем просто прочла стихотворение. Она дала повод.       Слова, которые она произнесла, всё ещё звучали у неё в голове. Образы башни, запертых людей, страха перед свободой — всё это было не просто метафорами. Это было правдой, которой она не могла сказать открыто. И всё же она сказала её, просто в другой форме. Софья поняла. В этом не было сомнений. Она ведь ушла, резко и неожиданно.       Саша сжала пальцы, вспоминая, как они однажды касались Софьи — не в порыве ненависти или презрения, а с жадностью, с желанием вырвать хоть что-то настоящее из этого строго регламентированного мира. Тогда это казалось решением. Тогда это казалось неважным.       Но теперь?       Крючкова прошла дальше по коридору, ступая быстро, но не спеша. Она пыталась уложить в голове мысли, но они разбегались, как сорвавшиеся с поводков собаки. Девушка думала о Кульгавой слишком много. Больше, чем позволено, больше, чем правильно.       Если бы они встретились в другом месте. В другой жизни. Если бы всё было иначе — могла бы между ними быть связь? Не скрытая, не вырванная из контекста одной ночи, а настоящая, без оговорок и без страха за последствия?       Нет. Саша даже не пыталась себя обманывать. Софья — не тот человек, который выбирает чувства.Она не та, кто позволит себе шагнуть за пределы построенной башни.       И всё же...       Крючкова остановилась у двери комнаты с реквизитом и на секунду прикрыла глаза. Вспомнила пальцы, что сжимались на её запястье. Губы, что сначала были твёрдыми, а потом поддавались взрывом нежности. Вспомнила, как между ними не было ни званий, ни должностей, ни разницы в возрасте.       А потом — холодный утренний свет.       Закулисы были шумными, каждая из участниц конкурса обсуждала чьё-то выступление, поправляла костюмы или просто пыталась отдышаться после напряжённого времени на сцене. Но все разговоры моментально стихли, как только Женя громко бросила Владлине:       — Хватит притворяться! Все и так знают, что это ты вытащила платок у Мафтуны!       Саша, только что вернувшаяся с выступления, замерла в дверях. Её внимание тут же привлекла небольшая группа девушек, стоявших в кругу, как будто наблюдающих за чем-то. В центре была Мафтуна, спокойная, но с тенями усталости на лице, Женя — яростно жестикулирующая и подступающая ближе к Владлине, а та, напротив, ухмылялась с явным вызовом.       — Ой, ну не начинай, — Влада усмехнулась, откидывая назад идеально уложенные волосы. — Ты себя послушай: «все знают»! Кто все-то? Или это у тебя паранойя началась?       — Не отпирайся! — рявкнула Шестерикова, подходя почти вплотную. — Ты думала, я не увижу, как ты лазила в коробке перед её выступлением? Это же надо быть такой наглой...       Крючкова скрестила руки на груди, с интересом наблюдая за перепалкой. В воздухе повисло напряжение — густое, осязаемое. Кто-то, казалось, даже задержал дыхание в ожидании, к чему приведёт этот спор.       Владлина резко выдернула руку из своей сумки, в которой до этого нервно копалась, и вскинула её в сторону Жени:       — Если ты такая наблюдательная, то почему сразу не остановила меня? Или ума не хватило? — она бросила взгляд в сторону остальных девушек, как будто искала поддержку. — Смешно. Мафтуна, что скажешь? Твоя защитница теперь вместо тебя говорит?       Абдиева, до этого молчавшая, только спокойно посмотрела на неё и пожала плечами:       — Не вижу смысла в криках. Я уже выступила, а платок ты всё равно не вернёшь.       — Вот именно! — Влада тут же ухватилась за её слова. — Если тебе самой всё равно, то зачем этот спектакль?       Женя сжала кулаки, но прежде чем она успела что-то сказать, её опередила Саша.       — Ты серьёзно? — голос был тихим, но от этого не менее ледяным. Девушка сделала пару шагов вперёд, позволяя свету упасть на своё лицо. — Думаешь, после твоего «фокуса» мы просто всё забудем и сделаем вид, что ничего не было?       — А что мне ещё делать? — Влада развела руками, усмехаясь. — Плакать? Или начать извиняться? Как будто у вас всех так чисто всё было!       Из-за её спины выглянула Алиса, которая всегда старалась держаться немного позади, избегая прямых конфликтов, но сейчас всё же вставила:       — Может, хватит на неё наезжать? Вы себя-то со стороны видели? Она просто пошутила, а вы тут драму устраиваете!       — Пошутила? — Женя резко повернулась к Якутовой. — Взять чужой реквизит — это по-твоему шутка? У нас тут конкурс, если ты не заметила, а не детский утренник!       — Ой, только не надо пафоса, — язвительно бросила Влада. — Конкурс, говоришь? Ну и где твои медали за честность, защитница справедливости?       Маф вдруг тихо сказала:       — Ты могла просто сказать, что завидуешь. Это бы заняло меньше времени.       Сослуживица нахмурилась, не ожидая такого спокойного ответа, но тут же скривилась:       — Завидую? Серьёзно? Тебе? Ты же скучная, как обои в комнате бабушки.       Слова, сказанные с демонстративной небрежностью, отозвались напряжением в воздухе. Они прозвучали с ядовитой лёгкостью, как будто Владлина не придавала им особого значения, но именно от этого они казались ещё более колкими.       Шестерикова сжала кулаки. Она не просто слушала этот разговор — она его чувствовала. Эти слова резанули её сильнее, чем саму Мафутну. Может, потому что она знала, что её подруга никогда не ответит так же язвительно. Никогда не станет оправдываться или доказывать что-то человеку, который изначально не собирался её слушать.       Женя уже сделала шаг вперёд, намереваясь высказать всё, что думает, но в этот момент в закулисье вошла Соня Григорьева. Она огляделась, взгляд быстро нашёл знакомые лица, задержался на напряжённой позе Жени, на холодном выражении лица Мафутны и самодовольной улыбке Влады.       — Что происходит? — спросила Соня, переводя взгляд с одной на другую.       — А, вот и ещё одна подружка пожаловала, — фыркнула Владлина, качая головой. — Тоже пришла проповедовать о справедливости?Или ты сразу вдаришь в трагедию, как Женя?       Соня сразу поняла, что речь идёт о Мафутне. В груди что-то неприятно кольнуло, и она напряглась.       — Ты что-то сделала? — спросила она у Владлины.       — А что, если и так? — сослуживица прищурилась, словно дразня её. Она сделала лёгкое движение плечами, будто это не имело для неё никакого значения. — Ваша Мафтуна всё равно «не промахнулась».       Григорьева почувствовала, как в ней вскипает злость. Она сжала губы, собираясь ответить, но Саша шагнула вперёд, перехватывая инициативу.       — Так, хватит. Все всё поняли. Ты специально испортила её выступление, но теперь пытаешься выставить себя невиновной.       — Конечно, поняли, — ехидно перебила Влада. — Особенно ты, Саша. Ты же у нас эксперт по «правильному поведению», правда? Как там твои личные выходки на сцене? Все аплодировали?       Крючкова прищурилась, но сдержалась. Она прекрасно понимала, что Влада пытается вывести её из себя, пытается перевести фокус внимания.       — И знаешь что? — Влада резко обернулась к Мафтуне. — Ты такая жалкая, что даже защищать себя не можешь. За тебя вечно кто-то это делает.       Она рассчитывала на реакцию — гнев, раздражение, возмущение. На что угодно, что дало бы ей возможность продолжить этот конфликт.       Но именно в этот момент Соня больше не выдержала.       — Хватит! Если ты думаешь, что можешь вот так оскорблять её, то ты глубоко ошибаешься.       Влада вскинула брови, явно довольная таким поворотом.       — Ой, страшно! — она подняла руки, делая вид, что боится. — Может, ещё ударишь меня?       Григорьева шагнула ближе, но Мафтуна тихо произнесла:       — Оставь. Она не стоит того.       Её спокойный тон снова сбил всех. Даже язва ненадолго замолчала, прежде чем нервно усмехнуться.       И в этот момент раздался голос Саши:       — Вы вообще понимаете, что вы творите?       Её голос был ровным, но в нём слышалась та самая сталь, которой не хватает для пустых споров. Все обернулись к ней.       — Саша, ты не видела, что она... — начала Женя, с трудом сдерживая эмоции, но Саша подняла руку, жестом останавливая ее.       — Я всё видела. И слышала. — Она окинула собравшихся внимательным взглядом, задержав его на Владлене. — Хочешь знать, что я думаю? Вы все ведёте себя, как дети.       — Дети? — та попыталась ухмыльнуться, но её самоуверенность дала первую трещину.       — Да, дети, — продолжила Крючкова, сверкая глазами. — Ты, Влада, думаешь, что устроила шикарный «номер», испортив реквизит. И теперь надеешься выкрутиться, выдав это за шутку. Серьёзно? Но я вам скажу, что это было. Это была мелкая, подлая попытка унизить человека. Это была демонстрация вашей неспособности конкурировать честно.       Она сделала шаг вперёд, обходя Женю и Соню, и встала почти вплотную к Владе.       — И это касается не только тебя. — Саша бросила взгляд на Алису, которая до сих пор стояла чуть позади, будто стараясь слиться с фоном. — Ты, Алиса, стоишь рядом, молча киваешь и смеёшься над чужой подлостью. Думаешь, раз твои руки чисты, то и совесть тоже? Ошибаешься.       Якутова нахмурилась, но промолчала.       — Потому что твой молчаливый одобрительный взгляд делает тебя не просто наблюдателем, а соучастником. Ты не вмешалась. Не остановила. Просто стояла рядом, когда твоей подруге это было удобно.       Владлина сжала губы, явно начиная терять уверенность.       — Прекратите все это: мелкие подставы, грязные шутки, попытки оправдать свою слабость за чужой счёт. Вы хотите уважения? Заработайте его. Вы хотите быть лучшими? Достигайте этого честным трудом. А если нет — тогда вы не имеете права жаловаться, что вас не воспринимают всерьёз. Взрослые же все...       — Я тебе ничем не обязана, — бросила собеседница, пытаясь сохранить остатки своего высокомерия.       — И не надо, — резко ответила Крючкова. — Объясняй потом командирам, если они узнают. Я здесь только для того, чтобы напомнить: каждый отвечает за своё поведение.       Она чуть наклонила голову, словно изучая Владлину, а затем добавила:       — И твоя репутация уже пошла под откос.       Закулисье снова погрузилось в тишину. Влада развернулась на каблуках и ушла. Алиса поспешила за ней, оглядываясь на девушек с выражением раздражения.       Когда обе скрылись за углом, Женя выдохнула:       — Ну и мрази...       — Сама ж говорила: армия, — устало произнесла Мафтуна, садясь на скамью. — Здесь гадин хватает, но это не значит, что мы должны становиться такими же.

/////

      Следующий день.       Проснулась Кульгавая мгновенно, без долгого ворочания и попыток схватиться за ускользающий сон. Глаза открылись, и вместе с этим словно щёлкнул внутренний переключатель: отдых окончен, начался новый день.       Темнота в комнате казалась плотной, как чёрный войлок, едва прорезаемая слабым светом уличных фонарей, проникающим сквозь жалюзи. Софья не любила просыпаться по будильнику — он раздражал её, бил в уши агрессивным сигналом, вырывая из сна неестественно. Она приучила себя вставать в одно и то же время без посторонней помощи.       Часы показывали 04:00.       Одеяло было сброшено в сторону лёгким, но уверенным движением. Едва ступив босыми ногами на холодный пол, Софья почувствовала, как остатки сна окончательно испаряются, словно их и не было. Организм включался в привычный ритм автоматически, без промедлений и раздумий.       Первая задача — умывание.       Вода из крана была ледяной, но это лишь добавило бодрости. Кульгавая умылась быстро, энергично, без лишних движений, затем закрепила волосы в аккуратный хвост и переоделась в спортивную форму.       Следом — пробежка.       Военный городок ещё спал. По обе стороны от центральной дороги выстроились одинаковые корпуса, чьи окна сейчас походили на тёмные, пустые глазницы. Лишь в нескольких местах тускло горел свет — возможно, кто-то дежурил.       Асфальт был влажным после ночной росы, воздух — прохладным, свежим, чистым до звона. Лейтенант вдохнула его глубоко, позволив прохладе наполнить лёгкие. С первыми шагами тело сразу подстроилось под привычный ритм: ноги пружинисто касались земли, дыхание шло ровно, без рывков, мышцы отзывались лёгким, приятным напряжением.       Примерно через двадцать минут она остановилась, сделала серию упражнений на растяжку, а затем, переведя дыхание, вернулась обратно в казарму.       Душ. Одежда. Чёткие, выверенные действия. Всё, как всегда.       Софья вошла в штаб ровно в 05:10, когда небо за окнами ещё хранило остатки ночной темноты, разбавленной лишь бледной, неуверенной синевой, предвещавшей скорый рассвет. В помещении было тихо, если не считать гулкого тиканья настенных часов да приглушённого скрипа двери, которая нехотя поддалась её руке.       Кабинет встретил её привычной строгостью: аккуратно разложенные папки на полках, стол, на котором, несмотря на все старания, никогда не оставалось пустого места, стулья, выстроившиеся вдоль стены, словно солдаты на построении. Девушка закрыла за собой дверь, на секунду задержалась у входа, окинула взглядом пространство, проверяя, не изменилось ли за ночь что-то существенное, и только после этого направилась к столу.       Как она и ожидала, бумаги уже ждали её — ровные стопки, аккуратно сложенные, но оттого не менее обременительные.       Первым делом она взяла доклад о состоянии техники.       Перевернув титульный лист, Софья пробежалась взглядом по первой странице, затем развернула документ полностью, позволив пальцам привычным движением скользить по краям страниц. Бумага была свежей, пахла типографской краской и едва уловимой горечью канцелярского клея.       Состояние машин, рации, складского имущества — всё это требовало её внимания.       Она быстро нашла знакомую строчку.       «Рации, выданные на третью роту, неисправны. Причина: повреждение аккумуляторов в результате падения с высоты.»       Лейтенант беззвучно выдохнула, скользнула кончиком пальца по полям документа, будто обдумывая, стоит ли писать комментарий сразу или сначала дочитать доклад до конца.       Рации ломались с удручающей регулярностью. Они исчезали, их теряли, на них садились, их топили в лужах, роняли с бронетехники, и каждый раз объяснения звучали всё нелепее.       Она откинулась на спинку стула, провела ладонью по виску, на секунду прикрыла глаза.       «Опять.»       Вновь запрос на замену. Вновь излишние формальности. Вновь пустая переписка с интендантами, которые никогда не торопятся, потому что «нормативы поставок» важнее, чем реальная необходимость.       Кульгавая взяла ручку, привычным, почти автоматическим движением вывела на полях:       «Рассмотреть вопрос о дополнительной проверке личного состава на предмет соблюдения правил обращения с техникой. Внести в план лекцию.»       Несколько секунд смотрела на написанное, затем убрала документ в папку и потянулась за следующим.       Рапорт о дисциплинарных нарушениях.       Этот документ не содержал ничего неожиданного, но именно такие бумаги всегда задерживали её дольше всего.       Небрежно застеленные кровати, опоздания на построение, несоблюдение уставных норм в мелочах, которые со стороны могли показаться незначительными, но из этих мелочей строилась вся система.       Она пролистнула страницы, быстро отмечая знакомые фамилии.       «Нецевтаева. Якутова.»       Подняв бровь, лейтенант внимательно перечитала абзац. Ничего серьёзного — формальная пометка о несвоевременном прибытии на вечернее построение.       Но сам факт того, что имя Нецевтаевой появилось в рапорте, вызвал у неё странное чувство.       Она провела кончиком пальца по фамилии, словно могла стереть её этим движением, а затем решительно отложила документ, не позволяя себе задерживаться на нём дольше необходимого.       За окнами уже начинало светать.Розоватый отсвет зари коснулся стекла, растёкся по столу блеклым бликом, скользнул по стопке документов, по металлу скрепок, по серебристому корпусу наручных часов.       В кабинете царила привычная тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц, негромкими движениями ручки по бумаге, едва слышным поскрипыванием стула, когда она меняла положение.       Лейтенант взяла в руки следующий документ — рапорт о состоянии личного состава.       Здесь всё шло по стандартной схеме: списки военнослужащих, их физическое и моральное состояние, отмеченные командованием инциденты. К счастью, в этот раз ничего критичного — ни серьезных ЧП, ни травм, ни увольнительных с сомнительными последствиями.       Но вот что привлекло её внимание: несколько человек из новобранцев, среди которых значились и Григорьева с Крючковой, были отмечены в примечаниях как «нуждающиеся в дополнительной дисциплинарной работе».       Софья хмыкнула. Неудивительно.       Она вспомнила вчерашний вечер — стихотворение Саши, её взгляд со сцены, эту почти вызывающую смелость. Да, Крючкова не боится говорить, не боится смотреть в глаза тем, кто имеет власть. Но бояться и уважать — разные вещи.       Софья не любила тех, кто путал эти понятия.       Она взяла ручку, сделала пометку о необходимости дополнительного контроля, но сразу же задумалась: как лучше подойти к этому вопросу?       Лекция? Нет, для Крючковой лекции — пустой звук. Ей нужно столкновение с ситуацией, в которой она сама поймёт важность дисциплины. Возможно, дополнительное задание? Что-то сложное, но не унизительное.       Лейтенант постучала ручкой по краю стола, обдумывая, а затем, не найдя пока окончательного решения, просто убрала рапорт в папку.       Спустя пару часов Софья сложила последние бумаги в аккуратную стопку, пробежалась взглядом по столу, проверяя, не упустила ли чего важного. Вроде всё. Вопрос с формой на контроле, дисциплинарные пометки сделаны, материальное обеспечение учтено. Конечно, работы всегда больше, чем кажется на первый взгляд, но сейчас у неё появилось редкое окно в расписании — можно было позволить себе выйти чуть раньше на обед.       Она встала, потянулась, ощущая, как после нескольких часов за бумагами спина отзывается лёгкой ломотой. Сняла китель, повесила его на спинку стула, осталась в рубашке с засученными рукавами. Офицеры не любили сидячую работу, но приходилось.       Утро уже давно перешло в день. Выйдя из кабинета, Софья шагала по коридору уверенно, но без спешки. Её кабинет находился в конце здания, поэтому по пути к выходу приходилось проходить мимо комнаты отдыха, которая редко использовалась в рабочие часы.       Кульгавая на ходу бросила взгляд на дверь комнаты — слегка приоткрытую. Это было странно. Все, кто имел отношение к спецподразделениям, находились на стрельбищах или тактических полигонах. Софья замедлила шаг.       Едва слышные звуки доносились изнутри — что-то вроде тихого разговора или шёпота. Любопытство пересилило привычную чёткость её маршрута. Она подошла ближе, толкнув дверь едва заметно, чтобы посмотреть, кто там остался, несмотря на строгий приказ о выдвижении.       И в этот моментзастыла. Через небольшую щель ей открылся неожиданный и... неприятный инцидент.       В комнате сидела Крючкова. Её волосы растрепались, падая на лицо, а поза была расслабленной: она развалилась на диване, как будто это был её дом, а не офицерская зона отдыха. Софья уже хотела было отодвинуть дверь шире и спросить, почему рядовая не на месте, но что-то заставило её замереть.       Саша была не одна.       Взгляд Софьи приковала фигура рядом с ней. Кристина Захарова наклонилась к Саше так близко, что между ними почти не осталось пространства. Её рука осторожно скользнула к лицу Крючковой, будто собираясь убрать выбившуюся прядь с её лба.       Внутри всё сжалось, как перед взрывом. Грудь будто сдавили тысячи невидимых рук, воздух в лёгких превратился в острую ледяную пыль, а глаза заслезились от ненависти. Кульгавая чувствовала, как гнев поднимается с таким жаром, что казалось, она сейчас испепелит всё вокруг. Её пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладонь, но боль только подстегнула гнев.       Не отдавая себе отчёта, девушка толкнула дверь так резко, что та с громким стуком ударилась о стену.       Саша увидела её. На секунду их взгляды встретились, и в глазах той мелькнула растерянность.       Софья не помнила, как оказалась здесь. Она летела по коридору, таща Сашу за шкирку, будто не человек перед ней, а кукла безвольная, подчинённая её жестам и воле. Внутри всё горело: гнев, обида, разочарование. Эмоции смешивались, превращаясь в один неразличимый ком, который рвался наружу, лишая её возможности думать ясно. Перед глазами стояла только та сцена — мучительно чёткая, словно запечатанная на сетчатке навечно.       Саша, её Саша. Пусть даже она не имела права так думать, не могла позволить себе думать. Однако это «не имела права» с треском рушилось, когда перед ней вставало видение, обжигающее своей реальностью. Кристина Захарова. Самоуверенная, всегда во всем на шаг впереди. И Крючкова рядом с ней. Их лица были слишком близко — слишком, чтобы это можно было счесть случайностью. Этого «слишком» хватило, чтобы у Кульгавой под ногами обрушился пол. Лёгкий наклон головы, небрежная усмешка Захаровой, отражение Сашиных золотистых кудрей в световых бликах.       Этот момент превратился в яд, который растекался по венам, превращая каждый вдох в пытку. Софье не было дела до того, что подчинённые могли что-то увидеть, не заботили взгляды тех, кто все-таки присутствовал в штабе. В её голове звенел только пульсирующий ритм сердца, перекрывающий всё вокруг.       Когда они оказались в тусклом помещении туалета, дверь захлопнулась с оглушающим грохотом. Гул от удара разлетелся по стенам, оставив после себя гнетущую тишину.       — Ты совсем охренела? — огрызнулась Саша, пытаясь вывернуться из железной хватки Софьи. — Что за цирк ты устроила?       Кульгавая молча развернула её и толкнула к раковине. Девушка качнулась назад, но устояла, уперевшись руками.       — Заткнись, — холодно бросила лейтенант. Она схватила кусковое мыло и включила воду, начиная яростно намыливать его. Вода шумела, а мыльная пена стекала на кафель, оставляя за собой белёсые следы.— Сейчас ты у меня узнаешь, как это — глотать грязь.       На секунду в туалете стало тихо. Даже шум воды казался далёким, едва различимым. Софье казалось, что она стоит на краю пропасти, куда сама себя загнала. Перед глазами стояла не настоящая Саша, а искажённая её собственными страхами и ревностью версия — та, что наклонялась к Кристине, позволяла себе эту близость. Она видела губы Саши — те самые, которые были с ней, когда они спали вместе, но которые она не позволила себе тронуть. Эти губы теперь будто принадлежали другой.       Руки лейтенанта дрожали, но она не останавливалась. Намыливала мыло всё яростнее, её пальцы скользили, но она продолжала, будто этот простой механический процесс мог заглушить бурю внутри неё.       — Ты что, рехнулась? — выпрямилась Крючкова, бросая на неё взгляд, полный изумления и раздражения. — Софа, ты вообще слышишь, что несёшь?       — Слышу. А вот ты, видимо, нет. — Кульгавая метнула на неё взгляд, полный ярости и бешенства. — Какого чёрта ты целовалась с ней?       Крючкова застыла, на её лице промелькнуло удивление, смешанное с раздражением. Она замерла на секунду, словно обдумывая услышанное, а потом вскинула подбородок.       — Серьёзно? — фыркнула она. — Ты притащила меня сюда, чтобы устроить сцену ревности?       Софья подалась вперёд.       — Ревности? Думаешь, это ревность? Нет, Саша.       Она шагнула ещё ближе, сокращая расстояние между ними до минимума, и схватила Сашу за подбородок, вынуждая её смотреть прямо в глаза.       — Открывай рот, — бросила резко.       Крючкова пыталась вырваться, но хватка лейтенанта была слишком сильной.       — Ты думаешь, это нормально? — Софья шипела, её голос стал низким и хриплым, будто каждый звук выдирался из горла с кровью. Она приблизилась вплотную, так что между ними не оставалось ни сантиметра воздуха. — Думаешь, можно просто так? Спать со мной, касаться меня... а потом идти и целовать её?       Последнее слово прозвучало как приговор. Кристина — это «её» — будто материализовалась в пространстве, становясь невидимым, но невыносимо ощутимым третьим присутствием между ними.       Саша, поймавшая её взгляд, впервые не усмехнулась. В глазах мелькнуло замешательство.       — Соф, это не то, что ты подумала... — начала она тихо, но фраза так и осталась незавершённой.       Лейтенант Кульгавая шагнула ещё ближе и с яростью закрыла ей рот ладонью, скользкой от мыла, словно пыталась буквально заставить замолчать, стереть из реальности любые оправдания.       — Заткнись!       Крючкова попыталась вырваться, задыхаясь от пены, которая тут же заполнила рот. Её дыхание стало прерывистым, грудь судорожно вздымалась, но Софья не отпускала. Она вцепилась в её волосы, вынуждая оставаться на месте, несмотря на все попытки сопротивления.       Белая пена стекала вниз, капала на шею Саши, оставляя влажные разводы на форме, смешиваясь с каплями пота. Наконец Крючкова, собравшись с силами, резко оттолкнула Кульгавую, заставив ту отступить на пару шагов.       — Ты больная! — выкрикнула она, тяжело дыша, сплёвывая пену на пол. Её кашель звучал громко, эхом отдаваясь от стен.       Но Софья и не думала отступать. В её глазах пылало неистовство, которое больше не удавалось скрывать. Она шагнула вперёд снова, сжимая мыло так сильно, что пальцы побелели. Голос стал низким, почти сиплым:       — А ты, значит, нормальная, да? Нормальная, когда таскаешься с первой попавшейся?       Саша выпрямилась, стряхивая последние капли воды с подбородка. В её взгляде больше не было привычной игривости. Он стал холодным, колючим, как зимний ветер. Губы, ещё недавно дрожавшие от попыток вдохнуть воздух, теперь сжались в тонкую линию.       — Ты хочешь что-то сказать? — бросила Кульгавая, её тон был ядовитым, как змеиное жало. — Говори.       Она метнула мыло в раковину с такой силой, что оно с глухим стуком отлетело в сторону и покатилось по полу, оставляя за собой мыльный след.       — Да пошла ты, лейтенант, — выдохнула Крючкова, обжигая пространство между ними своим гневом.       Она резко развернулась, пытаясь выйти, но не успела сделать и двух шагов, как Софья снова схватила её за плечо и рывком прижала к холодной стене. Саша ударилась лопатками о кафель и скривилась от боли.       — Ты думаешь, я позволю тебе уйти, как ни в чём не бывало? После всего, что ты сделала? — голос снова сорвался, но на этот раз от отчаяния, которое она не могла сдержать.       Крючкова вскинула голову, её глаза сверкнули ледяной яростью.       — После всего, чтомысделали? — продолжила Саша, глядя ей прямо в лицо. —Ты вообще слышишь себя?Мы переспали.Ты не дала мне тебя поцеловать, потому что у тебя, видите ли, «принципы». Так откуда эта драма сейчас?       Эти слова прозвучали как удар, обнажая рану, которую Кульгавая до этого лишь пыталась игнорировать. Её плечи дрогнули, пальцы сжались и разжались. В комнате воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием обеих.       В глазах Софьи больше не было гнева. Пустота заполнила всё пространство, вытеснив все эмоции, кроме одной — горького осознания своей слабости.       Саша смотрела на неё долго, не говоря ни слова. Потом медленно выдохнула, её плечи расслабились.       Лейтенант молчала. Она смотрела на подчиненную, и в её глазах больше не было прежнего пылающего гнева, который только что заставлял двигаться, кричать, толкать и ломать границы реальности. Теперь осталось только холодное, гулкое опустошение, напоминающее о себе ледяной тяжестью где-то внутри. Слова вязли в горле, а вместо дыхания был лишь болезненный ком, который никак не хотел рассасываться.       Саша выпрямилась, смахнула пену с подбородка и обожгла её взглядом — прямым, пронзительным, будто стрела, попавшая точно в цель.       — Да что с тобой не так, а? — её голос прозвучал грубо, с хрипотцой после выкриков. — Я не целовала Захарову. Это она полезла ко мне.       Софья, у которой до этого момента не хватало сил даже дышать, вдруг ощутила, как кровь снова приливает к щекам.       — Лжёшь, — процедила сквозь зубы, пальцы сжались в кулаки.       — Нет, не лгу, — парировала Саша мгновенно, не моргнув глазом. — Но знаешь что? Даже если бы я её целовала — тебе-то что?       Эти слова прозвучали как удар хлыстом. Кульгавая слегка качнулась назад, словно физически почувствовала боль от этой фразы.       — Мы друг другу никто, — добавила Крючкова хладнокровно, словно окончательно перечёркивая всё, что когда-либо между ними происходило. — Ты сама этого хотела, Соф.       Глухая тишина легла между ними, как пропасть. Вода из крана продолжала тонко капать, разбиваясь о белый фарфор раковины, но этот звук казался далеким, словно пришедшим из другого мира.       Софья смотрела на неё, и её губы едва шевелились, пытаясь выдать хоть какие-то слова. Но горечь, заполнившая грудь, не позволяла ей говорить громко.       — Ты не понимаешь, — выдохнула она едва слышно.       Саша усмехнулась — горько, зло, без тени привычной насмешки.       — Нет, Софа, это ты не понимаешь, — резко ответила она, срываясь на крик.       Её глаза горели странной смесью боли и отчаяния, будто внутри бушевал ураган, который невозможно было остановить. Саша внезапно сделала шаг вперёд и схватила Соню за запястья, убирая её руки от себя.       — Ты думаешь, я издеваюсь над тобой? — её голос дрожал, но в нём слышалась сталь. — Ты думаешь, мне всё равно?       Девушка молчала, но её взгляд кричал:да, именно так я и думаю.       Крючкова качнула головой, словно не веря собственной смелости, и вдруг её голос стал тише, почти шёпотом:       — Да я от тебя с ума схожу.