Белый Десница

Демарш архимейстера Вейгона, при всей скромной величине персоны королевского дяди, прозябавшего всю жизнь в черных кельях Цитадели, смог принести проблем куда больше, чем любой другой известный враг Хайтауэров. Листовки плодились по всему городу, как тараканы, расходясь сквозь пальцы бедняков, преступников, до беды любопытных горожан. Всех этих исполнителей хватали по обвинению в измене и сажали в самые глубокие казематы. Там из них выпытывали любую информацию, которая могла бы быть полезной в борьбе с истинными организаторами. Хитрости и коварства последним было не занимать. Разные непримечательные люди встречались с арестованными, передавали им листовки. Каждый из них мог носить разные гербы, вышитые на одежде, они бросались в глаза, запоминались очень хорошо — складно сходя с уст допрашиваемых. Если верить всему, что они говорили, то выходило, что в Староместе действовала целая коалиция великих и не очень домов — Тиреллы, Таргариены, Баратеоны, Тарли, Флоренты и многие другие. Конечно, столь дешевый прием не сработал бы и на Ормунда, что уж говорить о Сарумане, но имитаторам не занимало наглости — притворяться слугами королевского дома и прочих высокородных грандлордов. Распространяемая «Правда», пусть и попадалась на глаза страже все реже, находила прибежище в домах, в переулках и кабаках. Ее обсуждали все — от завшивленных побирушек до дородных купцов и ремесленников. Герольды рвали глотки, развенчивая прилипчивую массу бреда и слухов, растущих из одного листа тонкой бумаги, помноженного десятками рук. Но их слушало меньше людей, куда меньше, по сравнению с теми, кто жадно и жарко спорил о происхождении Лжехайтауэра по углам. Глаза и уши воронов, Мирдайн, расширяющие свои сети от недели к неделе, информаторы стражи — все они говорили о том, что семена, посаженные Вейгоном Таргариеном множатся, расползаются по улицам огромного города. Образ бывшего десницы, по приезду выглядящего как совсем другой человек, был построен на противоречивых делах — чистке в страже, публичных казнях, суде над благородными, указах против бедноты. За всем этим меркли утилитарные меры — упорядочивание портовой службы, борьба с преступностью и контрабандой, административные и экономические реформы, постепенно облегчающие жизнь народу Староместа. А уж, когда была бы построена сеть дорог и все земли Хайтауэров были бы объединены, началась бы такая жизнь, что прошлому поколению оставалось бы только дивится простору возможностей. Сейчас, запершись в своей скрытой мастерской, получив несколько часов свободного времени, маг мог признаться в том, что в своем желании узнать этот мир он допустил просчет, недооценил собственную природу. Желая в тишине познавать и читать, он сам себя постепенно лишил времени не только проводить эксперименты, но даже читать. Положение тела обязывало участвовать в жизни земли, но именно его суть подталкивала к установлению порядка и справедливости там, где Вестерос их никогда не видел. Теми методами, которыми никто так никогда не пользовался. Порочная стража, испорченные всесильем благородные Малые дома, купленная преступниками портовая управа и многие, многие другие, кто стал целью его реформ и кому еще предстоит почувствовать на себе правосудие его духа. Все они были на поверхности, видны невооруженным взглядом, как черная маслянистая пленка над водой. И никто из предшественников Сарумана не касался их запачканных душ только лишь потому, что природа власти в Вестеросе потворствовала появлению Белезов и Дарсадов, Ригалей и Джофеков, как естественных продуктов существования верховных правителей. Где-то больше, где-то меньше, но симбиоз порока и власти пронизывал Вестерос и Эссос, в чем маг сумел убедиться, проштудировав десятки, сотни книг за прошедший год. Кому-то всегда были нужны чужие руки для исполнения собственных темных дел, кто-то питался с ними с одного стола, а кто-то был просто не способен справиться с человеческой темной природой до конца. Отто Хайтауэр был из последних. Плоть от плоти своего мироздания, он был достойным, но не лишенным недостатков смертным. Старый король был достойным. Многие правители прошлого были достойны. Но никто из них не смог и не мог справиться со своей природой. Но то, что не подвластно смертным — подвластно ему. Саруману Белому — мудрейшему главе Белого Совета, майа, однажды уже пришедшему на помощь смертным народам. Одним своим пришествием он смог избавить город от чумных бубонов, прижечь плоть суровыми, но справедливыми законами. Если бы только не враги, державшие свои помысли в тайне все это время. Если бы только не время, без следа уходившее сквозь его пальцы. И вот, к чему все пришло. Старомест, лишенный тяготивших его наростов, как болезненный безумец, стремился вернуть все, как было, вместо того, чтобы взмыть в небо. Потворством озлобленных глупцов и кознями объятых жаждой власти мудрецов готовился мятеж, восстание в первую очередь против него. Они активно и успешно создавали из него образ колдуна и демоноплонника, зла, подобного прихвостням Саурона. Они только и мечтали, что избавиться от единственного лекаря, в чьих руках спасение не только одного города, но и всех Семи Королевств. Избавить Старомест от власти Сарумана, сделать вновь нераздельным правителем Ормунда — слабого, завистливого, уязвимого. В руке, под огоньками ламп блеснул флакон с каплями королевской крови. Нельзя спасти ладонь человека, когда все его естество изнывает от проказы. Нельзя обезопасить город от Зла, когда оно правит всеми землями на сто лиг вокруг. Люди заслуживают спасения и справедливости, даже если лекарством будет раскаленный прут, приложенный к ране. Но все это мысли не сегодняшнего дня. Сегодня у него слишком плотный график, чтобы уделять таким раздумьям времени больше, чем нужно. Все уже сделано, город, как наглухо закрытый котел, кипит. Ему оставалось лишь пытаться стравить достаточно пара, чтобы выиграть еще немного времени. Многое сделано, еще больше предстояло сделать. Во многом ему помогала дочь-королева. Но от плана с Роквудом пришлось отказаться. Саруман недооценил ненависть Тиста, а сам рыцарь успел нанести мальчику слишком тяжелые раны. Органы в правой части живота даже пришлось восстанавливать с помощью магии, иначе юноша мог не пережить ночь. С остальным оставалось работать мейстеру с помощниками. Благо, с Конклавом не было проблем. Новый сенешаль, сменивший архимейстера Томота, был покладист. Мейстера Томакса уже выслали из города, а признание Вейгона невменяемым будет оглашено через пару дней. Маг спрятал склянку. Сегодня у него была назначена встреча с префектом Лавардарисом. Но перед этим он должен был кое-что сделать в своей мастерской, за которой следил в эти хлопотливые дни лишь Михан — самый верный из его слуг. Опираясь на акациевый посох, отдающий теплом в сухую ладонь от пропитавшей его силы, маг зашел в центральную часть подпола, где давным-давно Мирдайн сложили для него множество ингредиентов. Сейчас там стояли четыре длинных стола, на которых рядами располагались высокие керамические горшки, позаимствованные со склада гончарной мастерской этажом выше. Маг прошел вдоль столов, тщательно вглядываясь в образцы, освещенные волшебным светом плавающих в воздухе шаров. Долгое время он собирал и культивировал редкие и ценные культуры со всего Вестероса и Эссоса. Пусть процесс и напоминал ему о презираемом Радагасте, навязанном ему величественной Валиэ Йаванной, другого выхода жажде познания у него не было. Несмотря на то, что в его памяти периодически вспыхивали снопы искр и языки пламени домны и кузни, заниматься металлами и минералами было непросто. Пока не отпала необходимости в тайне, работать с железом и огнем удавалось только в Цитадели. Подарок архимейстера Томота — клинок с пламенным лезвием до сих пор хранился в кабинете мага в Высокой башни, в ожидании достойного воина. Но здесь и сейчас, царство жизни было его юдолью, а камень, металл — они танцевали под его руками в свитках и планах, один из которых сейчас висел, растянутый, на вертикальной доске. Отвлекшись от многоцветия зелени, Саруман подошел к чертежу, на котором его наитие создало схематичный план целого города. Круглой формы, он имел сложную систему канализации, распланированную застройку сотен домов, административных и военных зданий. Обустроенный центр с парками, произведениями искусства и фонтанами венчала башня, чернокаменный пик. — Ортханк, — в томительной задумчивости, сквозь которую едва пробивались воспоминания о жизни в Изенгарде, маг провел ладонью по строгим линиям, мелким цифрам точнейших расчетов. Мечта изгнанника — вернуться домой. Но Авакума — не Великое море. Ни одному кораблю не дастся пересечь бесконечную вечность. Ни один маяк не осветит путь. Его дом — его новый дом — он возведет своими собственными руками. Как и новую жизнь, которую он подарит этому миру. Саруман обернулся к выставленным в строгом порядке растениям. Природа Вестероса и Эссоса многим напоминала ему Арду. Многие травы и цветы, деревья и коренья под новыми именами несли в себе те же признаки, что и в его прошлом мире. Но были и такие, каких не сыскать по всему Средиземью и Валинору — чардрева, железноствол, златосерд, кровоцвет, кислолист и прочие представители растительных угодий, что никогда не ощущали на себе животворящего дыхания Йаванны. И потому в своих изысканиях маг с интересом уцепился за мысль — что мешает ему попытаться с помощью науки и магии дать жизнь известным растениям родного дома в доме новом? Располагая ограниченными ресурсами, Саруман решил воссоздать три вида — ацелас и два сорта трубочного зелья, с которым его когда-то познакомил Гэндальф. В первом случае магу не хватало удобного и неприхотливого целебного растения, свойства которого сильны и в то же время просты. Сам майа когда-то, совершенствуя свои алхимические навыки, научился мази и эликсиры из королевского листа. Овладел искусством, давно забытым гондорскими целителями. Сладковатый же хоббитский табак, как однажды подсказал ему Митрандир, хорошо прочищал разум, избавляя от нетерпения, безразличия усталости. Сейчас ему это было нужно больше всего. Изучив местный перечень трав и растений, он выбрал несколько наиболее подходящих для магической селекции, которые, после нескольких стадий воздействия, рассадил по горшкам. Медь короля, огненный стручок и трава с прелюбопытным названием «не-коли-меня» стали самыми подходящими сосудами, способными дать нужные семена королевского листа. Перемежаясь, они стояли в четком порядке друг за другом, лишь кое-где потревоженные неаккуратными руками Михана, следившего за их ростом по инструкции мага. Восемнадцать всходов, по шесть на каждый вид, носили в себе тайну сути ацеласа, донесенную с помощью музыкального перелива хрустальных колокольчиков, четверокрылых бело-голубых лепестков. В каждом из образцов музыка творения несла в себе чуть отличающиеся ноты. Это искусство изначально носил в себе народ Йаванны, но Радагаст охотно учил Сарумана его премудростям во время их долгих странствий. Узловатые пальцы сомкнулись на одном из листов, пробуя на ощупь текстуру, одновременно проникая мыслью до самых корней. — Из этого ничего не выйдет, — пробормотал маг. Зелень под местом прикосновения начала стремительно желтеть, распространяясь по стеблю. После быстрой проверки оказалось, что половина всех образцов не сжилась с будущей сущностью. Избавившись от четырех провалов, Саруман обратился к двум линиям сосудов с просторским черноземом, из которого вились сочные зеленые побеги. Кислолист, томат, черный паслен и многие другие крупнолистовые растения пытались дать начало двум лучшим сортам трубочного зелья полуросликов — «Старому Тоби» и «Южной звезде». Перемещаясь от куста к кусту, маг хмурился, касался стеблей и листьев, шептал себе под нос селекционные формулы. Только по прошествии получаса он выпрямился и поджал губы. Под задумчивым взглядом быстро желтели, высыхали две трети из только что тянувшихся к шарам волшебного света подопытных. Если местная природа с таким трудом поддается его чарам, то беглая мысль о создании собственных древесных духов, големов из твердой, как камень, древесины справедливо умерла при рождении. Все же это и правда, слишком чуждая для него стихия. Только в горниле он может найти средство, которое позволит унять желание творить. В горниле войны… Майа поморщился. Боль тонкой серебряной спицей вошла под затылок и вспыхнула во лбу. Мрачные тени забытого прошлого рокотали в глубине сознания, не показываясь, но и не оставляя его. Нечто темное, древнее и злое не давало забыть о себе, будто бы только и ожидая, когда сможет подняться на свет. Покинув комнату, обуреваемый нахлынувшей головной болью, которой у духа не могло быть, Саруман оказался в алхимическом кабинете. Богатый, даже для королевских мастеров, набор инструментов и безупречного стекла сейчас стоял у другой стены. На некоторое время пришлось прекратить опыты с использованием науки этого мира, так как первичные исследования уже были завершены, а для чего-то большего не хватало времени и места. Магу и так приходилось все лучше заметать следы своих перемещений, когда вскрылся готовящийся заговор и любой, даже малейший намек на его «колдовство» разом похоронит все, над чем он без сна и отдыха работал все эти месяцы. Сейчас в центре кабинета, запертого крепкой железной дверью, стоял высокий и узкий стол с белой бархатной подушкой. В ее центре лежало звено мейстерской цепи. Не простое, а выполненное почти черного металла с волнистым, чешуйчатым узором. Не звено, а чешуйка, сорвавшаяся с драконьей шеи в пылу и дыму битвы. Валирийская сталь. В руках Сарумана снова блеснул фиал с кровью королевского сына. Плотная деревянная крышка взлетела в воздух и исчезла в отдельной корзине с использованными алхимическими деталями в темном углу кабинета, куда не дотягивался свет от волшебных шаров. — Наконец-то. Рубиновая капля взлетела в воздух и остановилась прямо перед магом. Повинуясь едва заметным движениям посоха, капля распалась на двенадцать частей, те еще на двенадцать, пока перед майа не появилась тончайшая пелена кровавой взвеси, невидимая человеческому взгляду. Черные, с почти полностью пропавшим белком, глаза задвигались в порядке сколько хаотичном, столь и прекрасном. Маг медленно, но верно погружался в эссенцию жизни драконовластных королей, чья одна лишь кровь несла в себе магии немногим меньше, чем у наследников Эльроса из погибших земель Нуменора. Одновременно с магией, полноводной рекой струящейся в их жилах, сквозь нее проступало пламя огненных чар, сродное с драконами. Саруман мог только догадываться, как чего-то подобного могла добиться смертная цивилизация, не только приручив драконов, но и, в каком-то смысле, сроднившись с ними. Столь насыщенное магическое происхождение если не целой цивилизации, то ее правящей верхушки, за прошедшие века смогло образовать собственное реактивное протосознание, агрессивно встречающее любой инородный раздражитель. Магу было тяжело представить нечто более инородное, чем его происхождение в этом мире. Встречаясь с чужой магической аурой, кровь и суть Таргариенов и каждого, схожего с ними смертного, как можно было понять, запускала бурный процесс. Начиная с неприятия и раздражения, он переходил к стойкой неприязни и отвращению. Если человек продолжал находиться вблизи майа, как-то взаимодействовать с ним, его сознание подвергалось скоротечной трансформации, которое было похоже на привычное местным безумие. Даже сейчас кровь, забранная из тела ребенка, не находилась в спокойствии изгнанника, а едва заметно билась, металась в клетке воли майа. Ее малый объем и прямое взаимодействие с магией Сарумана, пущенной на изучение образца, позволял ускорять реакцию многократно. Это полностью объясняло частый плачь принца Эйгона, стоило магу подойти к нему слишком близко или коснуться Алисенты. Мальчик, не осознавая, поддавался наитию происхождения, той сущности, что позволит ему оседлать дракона. С Вейгоном было сложнее. Он был старше, его кровь была сильнее и чувствительнее. И, судя по полученным из Конклава сведениям, в ту далекую пору, когда Саруман еще хотел встретиться с дядей короля — он повредился рассудком задолго до того, как маг встретился с ним. Скрытный, тихий, одержимый исследованиями затворник. А теперь одержимый паранойей и страхом правдоруб, бросивший вызов самозванцу, чтобы хоть каким-то образом избавиться от источника своих кошмаров. Ему определенно стоило нанести визит. Возможно, если Вейгон Таргариен окончательно сойдет с ума — с последствиями его идей удастся справится проще. Однако было в этой крови еще кое-что. Порочное и злое. Дремучее и зловещее, как обагренный кровью поколений тотем на опушке черной чащи. Взгляд Сарумана замер, когда в глубине веков, скрытых в капле королевской крови, моргнуло тлеющее углями око. Моргнуло, вперившись прямо в разум майа. Моргнуло и кровавая морось рассыпалась мельчайшим пеплом вокруг. Саруман сделал шаг назад, обрубая слабый язычок черного пламени, потянувшийся было за ним прямо из вертикального зрачка. — Богов в этом мире, как орков в Гундабаде, — свободной рукой маг отряхнул белые одежды, глядя, как воля чего-то древнего и давно забытого, истлевала в воздухе. Раздражение подернуло дымкой чувство удовлетворения от достигнутых успехов. Сомнений в произошедшем не было — очередной бог потянулся из бездны забвения, потревоженный чутким вниманием майа. Но этот, валирийский божок, в отличие от Семерых или Старых богов, был неимоверно слаб и практически забыт. По крайней мере, во время работы в Цитадели Саруман почти не встречал упоминаний о бессмертных покровителях Фригольда. Балерион, Вхагар и Мераксес были названы по именам древних божеств, но с тем же успехом это могло быть отголоском троебожия, где три лика сливались в один. Нечто похожее переняли в своем мифе Мирдайн, выдумывая история своего культа. Из трех великих драконов в живых остался лишь один — монструозная Вхагар, чей гороподобный силуэт затмевал небо. Если бы у него получилось поговорить с ней — сколько древних секретов он мог бы постичь… Жаль, что Балерион уже истлел. Маг давно обращался мыслями к запертым на Драконьем Камне огнедышащим созданиям, но сейчас было не время и не место, чтобы отвлекаться на этом. Воля древних сил, запертая в крови драконьих владык, не только берегла их от прямого вмешательства иных сил, но одновременно с тем наносила тяжелое клеймо. В зависимости от судьбы новорожденного Таргариена, это клеймо могло стать неподъемной ношей, проникая в сознание смертного лишенными смысла образами, мельчайшими осколками прошлого и будущего, сводя того с ума. Саруману оставалось благодарить своего почившего предшественника, что он смог связать нынешнего короля браком с собственной дочерью, нанеся непоправимый урон магическому наследию потомков Фригольда. Смешивая чистую кровь, Таргариены хранили остатки былого могущество, однако постепенно укрепляя клеймо, что привело бы потомков к более сильному и скоротечному безумию. Ослабив же узы родства, маг получал более здоровых и, самое главное, более внушаемых внуков. Конечно, их суть также будет враждебна майа на фундаментальном уровне, но ее будет проще обмануть и даже подчинить, чем у Вейгона или Визериса. Маг снова посмотрел на фиал. Таргариены, завоевав Вестерос и отрезав себя от Эссоса и остатков империи Древней Валирии, получили невиданную прежде власть. Но при этом обрекли себя на медленное вымирание при любом исходе. Будущие поколения либо сгинут в горячке безумия, либо лишатся связи с драконами — с единственной причиной, по которой целый континент покорился им. — Так проходит смертная слава, — Саруман пожал плечами. Фригольд был не первой великой державой, что ушла в историю, несмотря на ореол непобедимости. А Таргариены — не первым древним родом, чьей судьбой стала неизбежная деградация. Последние капли покинули сосуд и зависли над звеном из зачарованной сталью. До встречи с Лавардарисом оставалось два часа. Дворец Гильдий располагался по ту сторону реки, поэтому у мага еще было на последний, самый важный эксперимент. Только получив от Томота мейстерское звено, он долгое время пытался хоть как-то использовать его, найти способ изменить его форму и суть. Огонь невероятных температур, магия великого Аулэ сходила с черного металла, как снег по весне, не оставляя на волнистой поверхности и следа. Изучив кровь Эйгона, Саруман понял причину своих неудач. Все наследие Фригольда, от людей и до сплавов было связано с драконьим огнем, богом и жертвоприношением. В звене, зная куда смотреть, маг видел волю безымянного божества, еще менее выраженную, чем раньше. Видел кровь, в которой закалялась и в которой пропитывалась сталь. Видел огонь, из чрева которого она выходила. Из трех компонентов у него была только кровь наследника валирийских лордов и отточенные эпохами навыки кузнеца. Материя смертных этого мира должна ему покориться. Капли покинули фиал, тонким слоем окружив поднявшееся в воздух звено. Вокруг них едва заметной пленкой отразился защитный барьер, созданный Саруманом во избежание новой атаки безымянного бога. Магическая сила тонкими ручейками проникла внутрь, смешиваясь с кровью. Пронизывая и переплетаясь с ней, чары майа преобразовывали враждебную суть в проводник воли, с помощью которого Саруман желал подчинить себе небольшое звено, сделать его послушным и гибким, мягким и чутким в его руках. Только такой валирийская сталь могла бы ему пригодиться. Достаточно напитав кровь принца своей магией, Саруман попытался нащупать слабые места, рычаги, за которые его разум мог бы зацепиться, чтобы разрушить замшелые оковы валирийского бога. Невидимые глазу щупы переиначенной сути проникли в монолитный металл. Маг нахмурил белые брови, инстинктивно приблизившись к барьеру. Что-то было не так. Кровь внука будто бы и не воздействовала на звено, хотя быстрые расчеты и ранее проведенные опыты над металлом говорили о том, что именно такой способ будет наиболее эффективен. Посох почти касался барьера, с его помощью Саруман направлял все больше силы, пытаясь продавить отчего-то неподдающуюся сталь. Время остановилось. Черные зрачки сузились до точек. Маг допустил ошибку. Слишком поторопился. Слишком давно жаждал. Саруман успел направить все оставшиеся силы в посох, выставив его перед собой, когда древняя магия Фригольда внезапно и целиком приняв в себя его силу и кровь мальчика, стремительно и до красна раскалила звено. Пурпурное магическое пламя за мгновение расцвело широким бутоном в ослепляющей вспышке, разорвав барьер в клочья. От взрыва подвал мастерской содрогнулся, а разошедшаяся во все стороны волна обрушилась на созданную акациевым посохом преграду. Под звон разбитого алхимического стола маг врезался спиной в железную дверь, сорвав ее с петель. Прокатившись вглубь мастерской, он врезался спиной в каменную кладку стены. На опаленное пламенем лицо майа с потолка посыпались песок и каменная крошка. В почти полной темноте, наступившей, когда взрыв сдул шары света в кабинете, Саруман посмотрел на свои руки. В глазах двоилось, а в ушах колокола Гондора надрывно играли набат, но сверхъестественные чувства позволяли разглядеть хоть что-то. Кожа на руках почернела, но не от ожога, а от рассыпавшегося на черные угольки верного акациевого посоха. В носу стоял отчетливый запах гари от обожженных усов и бороды. Губ коснулась его собственная кровь, капля за каплей стекавшая с рассеченного лба и щек. Тяжелое дыхание оглушенного медленно успокаивалось. Стряхнув с ладоней остатки посоха, Саруман медленно, опираясь на стену, поднялся. Ему было жаль своими руками выструганный посох, который успел стать ему полезным инструментом. Благо, что для его замены было уже почти все готово — златосерд и чардрево находились на пути в Старомест. В душе его не было места разочарованию. Не бывает познания без ошибок. Не бывает искусства без неудач. Ему всего лишь нужно было больше таргариеновской крови и больше валирийской стали. Но сначала нужно было привести себя в порядок перед встречей с префектом. А также вызвать в мастерскую Михана, чтобы тот прибрался за неудачным экспериментом. Кили уже должен был прилететь в «Маяк». — А ведь несколькими такими взрывами можно было бы взорвать стену, — прошептал ни с того ни с сего себе под нос майа, задумчиво коснувшись бороды.