Белый Десница

За каменными стенами «Маяка Борроса» бушевала стихия. Наступивший вечер принес в южный порт гром и молнии, что разрывали рыдающие небеса. Но постояльцев и завсегдатаев таверны гнев стихии нисколько не пугал. Единственный их страх — что глиняные кружки с элем, пивом и мёдом покажут наконец свое неприглядное дно. С целью предотвратить подобную трагедию, между столами сновали юноши и девушки лет пятнадцати в накрахмаленных фартуках. На оловянных подносах овальной формы стояли кружки со свежим пенным, кувшины с вином, тарелки с исходящей паром едой. Наличие среди прислуги молоденьких девушек могло бы стать проблемой в других заведениях, где уставшие после труда и возлияния мужчины переставали видеть разницу между продажными женщинами и подавальщицами. Но за год, прошедший со смены хозяев, все успели понять, что в «Маяке» можно делать, а что нельзя. Можно было пить, есть, спать в двух дюжинах комнат второго и третьего этажа, играть в кости и карты, слушать песенников и греться у камина, но никак нельзя была устраивать драки, домогаться до работниц или богохульничать. Постоянным же напоминанием устоявшихся правил служил сидящий в темном углу мужчина, на чьем лице светился белым отпечаток ладони. Бран опустил кружку и утер темно-русую бороду широким рукавом. Капли эля впитались пятнами в ткань куртки. Задумчивые голубые глаза что-то высматривали в досчатой столешнице. С момента перехода под руку Ригаля Мясника, Мирдайн энергично принялись исполнять волю колдуна, детали которой были лучше всего известны одному Михану. Чтобы уложиться в назначенную белоглазым убийцей долю, пришлось отдать и третий этаж таверны под номера, а самим Мирдайн ютиться по углам, отчего их злые и невыспавшиеся лица первое время отпугивали любые мелкие проблемы. Получив наблюдателя в лице спасенной бывшей шлюхи, чернобородый с чистой совестью поручил вести все дела с ней Брану. Лучник больше всего на свете хотел, чтобы выбор пал на кого-угодно, кроме него, но сказать о причинах такого желания — значит выдать, что из-за его малодушия Старожилы и вышли на них так быстро. А такое признание могло стать последним покаянием в его жизни. Михан не знал об этом, но ему хватало сморщенного в несогласии лица, чтобы удостовериться в правильности своего решения. Между ними никогда не было ни дружбы, ни товарищества, так что, облегчив себе работу и найдя неприятности Брану, лидер Мирдайн убивал двух зайцев одним броском камня. Общение с Эльзой быстро оправдало его нежелание связываться с неблагодарной шлюхой. Ее острый язык искусно метал ядовитые подколки и шутки, а придирчивость не давала легко обмануть девушку. Юношеское любопытство, а Эльза годилась Брану в младшие сестры, быстро навело ее на вопросы о несводимых с лица метках, о постоянных упоминаний Трёх. В общем, девятерым слугам колдуна выдалось изрядно намучиться с ней. И довело бы все это любопытство до беды, если бы Брану, прогуливающемуся с навязчивой девчонкой по улицам Староместа, не попались на глаза вороватые беспризорники. Эльза не стеснялась своего сиротского прошлого, часто говорила о тяжелой судьбе девочки с улицы, попавшей в бордель, так что лучник быстро сопоставил тоскливый взгляд спутницы с шайкой мальчишек и в голову ему пришла гениальная идея — употребить ее неуместную энергию в полезное русло. С этой мыслью он пришел к Михану и тот, поразмыслив и посоветовавшись с Гёником, согласился. Был выкуплен ближайший дом, через полгода второй, по настоянию Эльзы уже для девочек. Построенный между ними проход был приспособлен под склад с потайным ходом в небольшую молельню. Все остальное место было отдано под детей, которых Мирдайн подбирали на улицах. Брали не всех, но и соглашался идти с подозрительными взрослыми поначалу тоже далеко не каждый. Но когда к вербовке присоединилась и Эльза, загоревшаяся идеей, приют быстро наполнился чумазыми мальчишескими лицами. Первыми воспитанниками, привлеченными скорее обещанием крова и снеди, чем надеждой на светлое будущее, были вынужденны заняться трое членов Мирдайн — пахарь Табальд, потник Тит и сам Бран. К его большому неудовольствию избежать ответственности за озвученную им самим идею не получилось. Естественно, что трое крестьян, один из которых даже детей не имел, не могли придумать ничего лучше, чем пытаться насадить дедовскую дисциплину. Уличный шакалята, еще вчера боровшиеся со всем миром за корку хлеба и завтрашний день, старались урвать как можно больше еды, поставляемой с общего тавернского стола. Ими двигал ощутимый страх — вдруг эти странные люди перестанут играть в добрых септонов и придется бежать, прихватив с собой полный желудок. Мальчики разных возрастов и происхождений кучковались, организовывались. На лицах неудачливых и детей помладше скоро стали появляться следы побоев — спора за лучший кусок. Били и дрались не в организованной на втором этаже столовой — там всегда стоял один из Мирдайн с розгами. Все происходило по ночам, в коридорах и углах трехэтажного дома. В наказание за драки секли розгами, но жертвы редко проговаривались, чьим кулаком им исписали лицо. Знали, что за такое могут побить еще сильнее. Так и получилось, что, организовав нечто на подобии септонского дома призрения, девятерым бывшим разбойникам и крестьянам не хватало способностей, чтобы справиться с острым, недоверчивым характером беспризорников. На счастье инициатора, история не узнала, каким провалом могла бы обернуться эта патовая ситуация: тратой не только большого количества денег, но и неудачей, которую не утаить от вездесущего колдуна, чей ворон регулярно чистил перья на черепичной крыше таверны. На помощь трем постоянным надзирателям пришли женщины. Изергиль успела сблизиться с покровителями-приживалами в лице силача Михана и с флегматичным интересом следила за их чудачеством. Бездетная женщина, она всегда относилась к своим работникам с материнской заботой — мысль же о бездомных детях, которых неумелые бандиты подобрали с улиц и не могли по факту достойно воспитать, коробила ее нутро. За ней к делу присоединилась и Эльза, на которую Бран и рассчитывал изначально скинуть все обязанности. Девушке наскучило считать золото, приносимое Мирдайн в мошну Старожил, так что победа личной заинтересованности над долгом перед Ригалем была лишь вопросом времени. Михан не упустил возможности — начал мало-помалу подменять информацию о прибыли, демонстрируя искреннее облегчение от того, что к их задумке подключилась такая способная помощница. На второй месяц порядок в приюте удалось установить. Сформировавшиеся шайки разбили и переселили по разным комнатам, еду стали выдавать одинаковую для всех. Если кто-то кого-то бил, то нарушитель спокойствия всегда получал справедливое наказание, а вместе с ним и каждый его сосед по комнате. Коллективная ответственность быстро вправила непривыкшим к такому мальчикам мозги. Но где были розги, там находился и душистый хлеб с куском сливочного масла. Приютских мальчишек было решено привлекать к труду и, что самое главное, к какому-никакому образованию. Все члены Мирдайн хоть раз в месяц, но давали детям какие-то занятия. Конечно, ни о какой системности речь и не шла, но, например, Гёник приезжал с пасеки и привозил с собой сладкий мед и немного медовухи, которая расходилась по восторженным мальчишкам. Михан учил драться, делился историями о победах на кулачных состязаниях. Тит часто занимался с деревом вместе с детьми, под его опекой они вырезали себе деревянные игрушки. И каждый из них не упускал возможности продемонстрировать своей верности Трём — Воину, Отцу и Неведомому. Белые стигматы на лицах интересовали всех сирот без исключения, поэтому разговоры о вере заходили довольно часто. Не имея реальных знаний о Семерых, каждый из Мирдайн вынужден был импровизировать. Так, полагаясь на шепот интуиции, из уст девяти мужчин родилась легенда о мудреце Тариндоре, советнике шестисот шестидесяти шести королей, поборнике порядка, веры и справедливости, провозвестнике пришествия Богов. История о сыне правителя из Века Героев, который не желал власти для себя, но всю долголетнюю жизнь служившим советом другим властелинам, подобно патоке, проникала в умы слушателей и рассказчиков. Постепенно она обрастала все большими подробностями. О том, как Тариндор создал Светозарный меч, которым победили Зло. О том, как путешествовал по всем известным землям и примирял их хозяев. О том, как мудрец выковал Венец Ума и Кольцо Закона. И не было среди них человека настолько образованного, чтобы найти ошибку в мифе, рожденном в мистических миазмах. И миф о великом Тариндоре, под чьей опекой мир не знал вражды, надежно поселился под крышей приюта, в сердцах детей и каждого, кто слышал его. И в молитвах, которыми проникались Мирдайн, любопытная от неверия Эльза и дети, послушные чужому влиянию, Трое Богов, оторванных от Семерых, постепенно сливались в сознании в образ легендарного героя. Того, кто воплощал их среди людей. И если все несведущие, проникаясь верой в Трёх-и-Того, не знали второго дна, то сведущие спутники колдуна фактически мифологизировали собственную веру в бывшего десницу, хозяина неестественных сил. Но никто в этом мире не мог знать, к чему приведет неосознанное и от того неконтролируемое влияние божественной сущности на мир смертных. Две женщины, волею судьбы связанные с этим семенем веры, также принесли в приют свои неисполненные желания. Изергиль, самая образованная из всех, почти каждый день читала собиравшимся детям сказки, а Эльза нашла в детях возможность исправить собственные страдания. Дать мальчикам и девочкам шанс на лучшую жизнь без необходимости отдавать свое будущее за долг перед борделем или бандой. Мало этих проблем было Брану, так и на второе письмо, которое он направил домой жене три месяца назад, до сих пор не было ответа. Она была рада весточке и деньгам, которые он ей послал еще в самом начале жизни в Староместе. В деревне его, как и всех участников злополучного нападения на десницу, считали мертвым и были очень удивлены тому, что судьба не только пощадила его, но и завела на другой край мира. Логично, что первыми же строками письма, написанного, вероятно, под диктовку неграмотной жены, были слезные призывы вернуться домой. И, как бы Бран не хотел немедленно соскочить с места и со всей прыти устремиться в родную деревне к жене и новорожденному сыну, он не смог этого сделать. Рука каждый раз касалась стигматы на лбу, разум чувствовал взгляд из-за спины, касание на плече. Но стоило мыслям о побеге из Староместа исчезнуть — как страх сам собой оставлял лучника. Ненароком пообщавшись с другими братьями по несчастью, Бран выяснил, что такое бывало с каждым из них. Все пришли к одному и тому же выводу — колдун никуда их не отпустит. И все, кроме безутешного отца и мужа, казалось, и не беспокоились по этому поводу. Гёник на деньги колдуна завел пасеку за городом, Михан командовал целой бандой и мало в чем себе отказывал, остальные тоже казались зачарованы свободой огромного города. Поэтому Бран был вынужден написать домой, что еще некоторое время не сможет вернуться. С письмом он вновь приложил заработанные деньги. Неплохую для деревни сумму в несколько серебряных лун. Лишь бы его жена и ребенок ни в чем не нуждались, пока отец находится в рабстве у колдуна. Лучник шумно и много отпил, со стуком поставил кружку обратно. Злые от безысходности и тоски глаза теперь смотрели на самое донышко, где едва-едва виднелся остаток хмельного с ноткой карамели напитка. — Надо бы еще… — Напиваешься? А мог бы с детьми поиграть, раз от собственного сбежал, — высокий женский голос сбоку выцепил Брана из накатившей меланхолии. Непрошенная гостья уселась рядом, бережно удерживая роскошную пенную шапку в своей кружке. Не обращая никакого внимание на тень раздражения, опустившуюся на подвыпившего егеря, Эльза прикоснулась к пене губами. Сегодня девушка была в тепло-фиолетовом платье с открытыми плечами и коротким медным кулоном с семилучевой звездой Семерых. Оторвавшись от напитка представительница Старожил посмотрела на Брана, демонстрируя совершенно белые усы. — Ну что, теперь я похожа на своего? — девушка имела ввиду традицию всех Мирдайн — ношение густых бород и усов. — Расскажешь, почему женушку свою оставил? Лучник закатил глаза, не удостаивая ее ответа. Эта ситуация повторялась уже не первый раз, так что что-то отвечать приставучей шлюхе он просто не считал нужным. Так быстрее отстанет. Пекло, а эль закончился. — Да-да, Трое направили, — как бы продолжая разговор с невидимым собеседником, Эльза пожала плечами. По ее красивому лицу нельзя было понять, задевает ли ее игнорирование или нет. — Но ты же понимаешь, после того, как вы послали септона, чуть не избив беднягу, Вера рано или поздно придет сюда еще раз. А это уже внимание, которое Старожилы не могут себе позволить. Никакие Трое вам тут не помогут, сам знаешь — неспокойное нынче время. — Разберемся, Трое не помогут — Тариндор защитит, — при упоминании священных фигур было необходимо, сложив ладони ребром друг к другу, прикрыть ими лицо, а затем поднять вверх. Сначала это раздражало, но постепенно Бран привык. Глаза лучника все еще смотрели на дно кружки. Сегодня у него не было настроения общаться с ней. — Ладно вы, я о детях боюсь. Кто, кроме вас, душегубов их кормить бесплатно будет, работу давать, учить чему-то. Вот я тут набросала план небольшой — можно будет школяров из Цитадели привлечь к работе в приюте, за сущие гроши, еще… — Душегубов? — Бран болезненно дернулся. Что она знает дура об их судьбе? Оторвавшись от пустой кружки, он подтянулся к Эльзе, почти упершись лоб в лоб. — Я тебе жизнь спас, а ты, что в ответ — убийц к нам привела? Мы еще душегубы после этого, подлая сука? Лучник едва держался, чтобы не поднять голос. Выпил он немного, но тягостное ожидание и тяжелая, непривычная жизнь изрядно подточили его трезвомыслие. А особенно в этом поспособствовала неблагодарная девка, наплевавшая на его милосердие! — Я сделала то, что было нужно, чтобы избавиться от рабства, — в чуть раскосых зеленых глазах одна за другой поскользила плеяда чувств. Досада и убежденность. Капля вины потонула в этом омуте. — Разве не о том говорят твои Боги, Бран? Минуту никто из них не отводил взгляда. О том ли говорили его Боги? Может быть. Но колдун, пометивший их в тот день, явно не слышал божьих заветов. Внезапно, под очередной громовой раскат, двери в таверну распахнулись. Под уютный мягкий свет ворвались двое мужчин. Замолкшее питейное собрание мигом узнало белоголового Ригаля Мясника. Смесь испуганных, заинтересованных и неприязненных взглядов сошла со старожила, как с гуся вода. Заприметив в дальнем углу Эльзу, он приподнял заваливающегося на пол спутника и на весь зал крикнул: — Эльза, со мной — куда можно человека положить. Главного ко мне, — окинув зал недобрым прищуром, пригрозил. — Пьем и молчим. Выпорхнув из несостоявшейся ссоры, девушка, вместе с подошедшей Изергиль, направилась к винному погребу, помогая Ригалю тащить раненного. Бран на мгновение пожалел о вспышке чувств, ведь озвученное вновь могло дойти и до Михана, а он быстро сложит в уме все произошедшее год назад. Да и Эльзу он, пусть и с большим трудом, но мог понять. И все же… Думать об этом уже не было времени. В привычный день вновь ворвался белоглазый убийца. Через несколько минут в винном погребе стало тесно. На узкой лавке лежал бледный, едва дышащий мужчина в одном исподнем. Насквозь мокрая, со следами рвоты одежда лежала кучей в углу. Ригаль тоже сбросил с себя верхнюю одежду, мокрая рубаха облегала мускулистое тело. Вокруг умирающего Эда суетились Изергиль с Эльзой, даже не обратившие внимание на вошедших Михана и Брана. Поверх почерневшей раны наложили скорую повязку, пропитанную горячим вином. — Это где вас так? — Михан подошел ближе к раненному, грудь которого едва-едва приподнималась. Кожа покраснела, повсюду набухла кровавая паутина. Бран решил остаться у двери. — Восточнее, на спорной, — нехотя ответил Ригаль, дохлебав бочонок винной воды. — Ястребы, ядом стрелы смазали, пекло. — Он уже без сознания, успела дать ему макового молока, но мы мало чем можем ему помочь, — Изергиль обтерла руки об передник. — Он весь горит, почти не дышит — не жилец. — Ты может и не можешь ему помочь, женщина, но вот у Мирдайн может и найдется чудесное лекарство. Семеро склонны одаривать тех, кто в нужде, не так ли? Михан, бесстрашный боец, едва заметно вздрогнул под немигающим акульим взглядом Ригаля. Ответил лидер культа рассеянно, поглощенный внезапными думами о неожиданной проблеме: — Мы приложим все возможные силы, конечно приложим. Но без молитвы нельзя. И молиться должны все — так ее сила будет больше. Да, так и должно нам поступить. Слова Михана Ригалю не понравились. В его голове появились сомнения — а стоит ли Эд молитве Семерым вместе с этими безумцами? Но, с другой стороны, что могут сделать простые слова — точно не хуже. — Хорошо, надеюсь к молитве ты приложишь какое-то лекарство. А то я, знаешь ли, в жизни им не молился — святости во мне может не хватить, — Ригаль посмотрел на прислоненный к стене тесак. Михан поморщился, доставая из поясной сумы на всякий случай прихваченный с собой пузырек с прозрачной жидкостью, в которой плавали будто бы золотые песчинки. Это дорогущее эссоское противоядие он купил для себя, когда Мирдайн более-менее освоились на новом месте. Бандитская жизнь и опасна и труда, так что сильное универсальное противоядие на черный день пришлось в самый раз. Кто же знал, что драгоценное лекарство придется потратить на какого-то умирающего урода. Так еще и без шансов на успех. Принимать такие средства нужно при первых симптомах, а не на последнем издыхании. Но что-то повело руку Михана ко рту раненного. Так нужно было сделать — Ригаль не был человеком, который прощает неудачи. Если уж он добрался до них и потребовал оказать всю возможную помощь — было не отвертеться. — Я волью противоядие ему в рот, вы же выстройтесь в пятиконечную звезду. Повторяйте молитву за мной слово в слово, — он был уверен в своей способности придумать на ходу что-то пригодное. В любом случае — молитва была простым утешением и иллюзорной, зыбкой надеждой на чудо. Прошедший год показал — чудо действительно существует. Следуя за примером Ригаля, все заняли свои места. Михан разжал неожиданно плотно сжатые зубы Эда, вливая в рот бессознательного мужчины драгоценные капли. Отбросив пузырек в сторону, он быстро встал вровень с остальными, совершая ритуальный жест. Пока все повторяли, Михан помолился про себя еще и Семерым, чтобы вдруг не обрушили на него небеса за святотатство. — О, Боги — Воин, Отец и Неведомый! Со всем усердием молим вас, будьте нам путеводителем в жизни нашей, сохраните от всех видимых и невидимых врагов, исцелите душевные и телесные наши болезни, направьте жизнь нашу к покаянию в грехах и к творению добрых дел. О святой мудрец Тариндор! Услышь нас, кающихся и молящихся к тебе, и сподоби в беде найти исцеление в мудрости твоей. Во славу и ныне, и присно, и во веки вечные! Нестройный хор голосов сливался в порывы беспокойного ветра, не могущего найти себе единого направления. Почти все участники молитвы говорили, преисполненные не столько надежды, сколько страха, безнадежного осязания угрозы Мясника. Лишь двое знали, кому обращали свои мысли. И эти двое были первыми, кто почувствовал, что пустые слова смертных привлекли к себе любопытствующий взгляд. Бран и Михан сжались, не зная, кому на самом деле принадлежит могущественный взор — колдуну или реальным Богам? Затем вздрогнула Изергиль, нервно вцепившись в толстую косу. Эльза обхватила себя руками, вжав голову в плечи. Ригаль Мясник же и вовсе оцепенел, словно рыба, впервые вырванная из воды. Присутствие чего-то иного прошло по винному погребу, отразившись брызгами радуги в пузатых боках бутылок. Коснулось омертвевшей кожи в плече Эда. Коснулось каждого присутствующего. Огонь в нескольких факелах затрепетал, словно в каменном мешке родился утренний бриз. Пятеро человек быстро бледнели, но глаза их не сходили с лица умирающего. С чуда, вершившегося прямо перед ними. Когда с налившихся цветом губ сорвался уверенный вздох, жилистая грудь поднялась колесом от оживленного вдоха, а из закрывшейся раны перестала течь черная кровь, ощущение чужого присутствия исчезло. Ноги хрупкой девушки подкосились, она почти упала, если бы рядом не оказался Бран, на бородатом лице которого пролегла тень неестественной усталости. Лучник подхватил Эльзу, аккуратно устраивая ее плечом к шкафу. Остальным было не лучше, но они более-менее стояли на ногах. Ригаль неуверенным шагом приблизился к вернувшемуся с того света товарищу. — Чертовщина какая-то, не может быть такого… — Мясник, не церемонясь, ощупал Эда. Здоровая кожа упруго мялась под сильными пальцами, не подавая никаких признаков улетучившейся смерти. Ригаль резко обернулся к бледному Михану. — Что это было, что за фокусы?! Лидер Мирдайн не успел даже открыть рот, когда в погреб вбежал еще один человек. Бандит в помятой кожаной куртке с перевязанным бедром, его лицо было красным, а голос обрывался в прерывистой одышке. — Босс, как же блять хорошо, что ты жив, — Сэмвелл, признанный всеми присутствующими как один из подручных в банде Ригаля, оперся на дверной косяк, переводя дыхание. — На нас напали. Говорили, что тебя завалили, но Кос не поверил, отбились. Тут же тебя бросились искать. — Ястребы и до вас добрались? — с сомнением протянул Ригаль, потеряв на время интерес к «фокусам». — Слишком глубоко даже для этих головорезов. — Какие Ястребы, босс? — озадаченно переспросил бандит. — Это были ребята Дерека, я троих узнал. Плюс на трупы посмотреть успел. Шон, Боррос — все наши, старожилы, мы с ними на той неделе по бабам ходили. На миг в погребе установилась тяжелая тишина. Все смотрели на играющего желваками Ригаля. Новости не предвещали никому и ничего хорошего. *** Вытянутая карета, настоящий дом на колесах чувствительно отзывался на каждую выбоину в дороге Роз. Ее промасленный деревянный каркас был выкрашен в черный с золотом цвет. На чуть изогнутой крыше примостился трехглавый золоченный дракон, обвивший длинным хвостом заднюю часть кареты. Недостатки дороги чувствовались даже сквозь многослойные перины, заменяющие пол. Поверх такого смягчающего средства стояла широкая, насколько карета могла позволить, кровать для матери и венценосного дитя. Рядом прикрепленный стоял гардероб, полный достаточно скромных путевых платьев. Сундуки с необходимыми вещами были просто прибиты к полу, занимая один из углов. Ступни королевы утопали в мягком гагачьем пуху, набитом в перину. Снявшая туфли Алисента сидела у одного из окон. Взгляд ее прелестных зеленых глаз, подернутый дымкой глубокой, меланхоличной задумчивости скользил по медленно протекающим снаружи пейзажам. Королева словно выпала из реальности. Яркое солнце, голубые линии рек, янтарные поля и изумрудные леса — все это растворялось в кладбищенской тишине горьких раздумий. Как разрывалось ее сердце в тот день, когда король объявил о спасении отца! Как благодарна она была сиру Колю за то, что защитил ее честь и достоинство перед сворой придворных стервятников. Многими слезами пропитала она не один лист, на которой трясущейся рукой все никак не выходил текст. Ждала ответ, ежедневно моля Семерых о здоровье отца, о прощении за недоверие к его мудрости. И, когда пришел ответ, в груди поднялась волна прежде невиданных страстей, как будто любимый батюшка написал не из Староместа, пусть и далекого, но родного, а из самого царства Неведомого. Но гулкий пыл сгинул также быстро, как и появился. Строки каллиграфически идеального почерка отца складывались в учтивое, безупречно вежливое обращение, обескровленное, лишенное намека на теплоту чувств письмо. Отто Хайтауэр и раньше не отличался яркостью отеческой любви и заботы, но сейчас это был будто бы другой человек. Его слова были полны ума, мудрости, они были предназначены к успокоению Алисенты, уверению в том, что отец в порядке и не держит на нее обиды, но за чернилами стояла абсолютная пустота. Девушка чувствовала это, не могла объяснить как, но чувствовала. И оттого плач ее долго разносился по покоям, после того, как исписанный лист был скомкан и выброшен в камин. Она не понимала, неужели отец разлюбил ее? Неужели ее предательство так ранило его? Неужели всех ее молитв и страданий было недостаточно, чтобы искупить свой грех перед ним? Алисента почувствовала, как нестерпимо жгучая капля была готова вот-вот скатиться по впалой щеке, чью нездоровую бледность так старательно пытались скрыть придворные мастера. Тонкие пальцы девушки было поймали слезу, поднесли к лицу. Солнечные лучи играли красками на ее округлых боках, пока два пальца не растерли каплю. В столице ходили слухи, что он изменился. Что объявившийся в Староместе человек и не ее отец, а искусный притворщик. Как бы просто было объяснить такое отношение к дочери простой подменой. Как бы легко было забыть свою вину и боль, что шли за ней целый год. Но она не сомневалась — дядя Ормунд не мог ошибиться, признав чужого человека за своего брата. Никто бы не смог подделать безупречный почерк бывшего десницы короля. А значит на настоящего Отто Хайтауэра, а не самозванца приезжали в столицу к королю жаловаться многочисленные знатные и богатые люди со всех Семи Королевств. Те многие, что год назад лебезили перед ее отцом, сейчас жаловались на притеснение, нарушение их прав и привилегий. Говорили, что распоясавшийся в своем Староместе бывший десница конфискует законные товары, отбирает земли и собственность, арестовывает и казнит верных короне людей. Слухи эти пошли очень давно, но, что странно, принц Деймон, пока жил в столице, никогда открыто не поддерживал их. Его немногочисленные сторонники при дворе, напротив, были в первых рядах, громче всего рассуждали о том, что Отто Хайтауэр просто сошел с ума от потери поста десницы и безумие отца вот-вот передастся и дочери, а через нее принцу Эйгону и новорожденному принцу Эймонду. Визерис отмахивался от этой клеветы также легко, как и от слухов о том, что его дочь опорочил собственный дядя, а ее муж-мужеложец так и не смог консумировать брак. Вместо этого, король предложил рьяным критикам сами сопроводить королеву в гости к отцу, чтобы лично посмотреть на «безумства» его бывшего советника. Согласившихся не было. Алисента прикусила припухшие губы. Ее не интересовало, почему отец отошел от привычных неторопливых интриг и дипломатичных манипуляций, тянущихся месяцами. Все, что она хотела — встретиться с ним, увидеть его, услышать его. Понять что-то. Что именно — она и сама не знала, но чувствовала, эта встреча нужна ей, как воздух. — Моя королева, — голос Рикарда Торна, рыцаря Королевской Гвардии, выделенного Алисенте в сопровождение, прозвучал в неожиданной близости. Девушка повернулась к окну, рядом с которым сейчас ехал мужчина. Его густые черные волосы и борода выгодно контрастировали с тяжелым плащом из белой шерсти лучшей выделки, подбитым белым же атласом. Сир Рикард был достойным мужчиной, обходительным и красивым. Он привлекал взгляды и создавал вокруг своей мощной фигуры ощущение исключительной надежности. А еще он однозначно поддерживал ее сына в качестве наследника престола. Девушка отвернулась от Торна, посмотрев вглубь кареты. Там, в окружении подушек, с серебряными солдатиками играл принц и настоящий наследник короля Визериса — их сын, принц Эйгон Таргариен. В одной руке беловолосый мальчик держал золотого дракона, которым увлеченно атаковал рыцарей из драгоценного металла. От детской игры шлем на одном из солдатиков вмялся глубоко в голову, а на остальных легко можно было заметить царапины. Не то, чтобы это беспокоило маленького принца. Такие заботы не к лицу будущему королю. — Моя королева, — настойчиво напомнил о себе сир Рикард. Дождавшись, пока рассеянная девушка обратит на него внимание, он продолжил. — Подъезжаем к Горькому Мосту. Сообщают о собравшейся впереди верноподданнической толпе. Людей там больше, чем было в Кузнечном городке, что прикажете делать? — Готовьте монеты, сир Рикард, люди должны видеть щедрость их будущего короля. Несмотря на вуаль тоски, стелющуюся за ней по пятам, Алисента оставалась дочерью Отто Хайтауэра, и пока ее младший брат Гвейн, по совету отца, наполнял подчиненную ему казарму свежими людьми, она решила сделать свой ход. В каждом городе, который проезжал принц Эйгон, по приказу королевы слуги бросали в толпу простолюдинов охапки медных монет, среди которых попадалось серебро и даже золото. Эта королевская щедрость сопровождалась толкучкой и давкой, но взятые из ниоткуда деньги окупали отдавленные ноги, пальцы, сплющенные ребра. Отъезжающую королевскую процессию же провожали восславляющими кличами и поклонами. — Иди сюда, дорогой, — королева с улыбкой подозвала первенца, указывая на свои колени, скрытые под подолом узкого платья зеленого цвета, украшенного бутонами белых роз. Маленький Эйгон оторвался от игры, взглянув на мать. Золотой дракон был крепко сжат в маленьких ручках, словно просьба Алисенты заставляла ребенка расстаться с игрушкой. — Иди сюда, малыш, помаши свои будущим слугам, — Алисента призывно помахала. С некоторым трудом Эйгон поднялся с подушек, округлые короткие ручки и ножки утопали в мягком полу, предназначенном уберечь ребенка от малейшей опасности. При этом он не выпускал из рук дракона, прижав золотую, детально проработанную игрушку к груди левой рукой. Карета начала затормаживаться, слышимый уже гомон толпы превратился в группки людей, видимых краем глаза. Чуть пошатываясь, вминая подушки остроносыми туфлями, мальчик добрался до матери. Алисента подняла светловолосого и пухлощекого ребенка на руки и вместе с ним обратилась к окну. — Долгих лет жизни принцу Эйгону! — Слава принцу и королеве! Знамена правящей династии, звезды Семерых, герба мелких рыцарских домов, гобелены Кассвелов, хозяев этих мест, и лица, сотни и сотни лиц смешивались, сливались в бесконечную людскую массу. — Помаши им, сынок, — подбодрила Алисента сына, выглядывая из окна. Движение ее худой руки вызвало торжественный рев. А может быть тому причина была первый опустошенный мешок с деньгами? Прижимающий к себе золотого дракона Эйгон забавно сморщился, но тоже вытянул ручку, неловко помахав собравшимся. От поднявшегося шума затрепетал воздух вокруг кареты. Если бы не множество воинов, жадные в своих верноподданнических чувствах люди могли бы и опрокинуть королевский экипаж. Мальчик с испугом посмотрел на мать. Алисента успокаивающе провела ладонью по светлым вихрам на круглой голове. — Ты будешь прекрасным королем, мой милый, любимый сынок. Я тебе обещаю. Она не позволит, чтобы Рейнира, Отрава Королевства заняла трон ее мужа. Не после того, как Алисента чуть было не потеряла отца. Никогда. — Долгой жизни принцу Эйгону!