Сломанные крылья

Октавия, наблюдая за тем, как Эффи вновь и вновь избегает ее, чувствовала себя так, словно была готова провалиться под землю. Её руки невольно сжимались в кулаки, и ей приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы не сорваться и не накричать на мимо проходящего, который просто случайно попал в её поле зрения. Её собственные мысли жужжали в голове, не давая ей покоя. Блейк всё ещё чувствовала на губах то странное покалывание, отголосок поцелуя с Эффи, и эти ощущения преследовали её повсюду, чтобы она не делала. Ей хотелось просто закричать, чтобы хоть на миг заглушить этот внутренний шум, но она понимала, что это лишь привлечёт ненужное внимание. Октавия бросила взгляд на Грейс, которая скользила между привычно суетящимися обитателями лагеря. Блад с осторожностью обходила стороной то и дело возникавшие небольшие группы людей, ее глаза, полные тревоги и решимости, были прикованы к выходу из лагеря. Но взгляд Грейс был не только тревожным, он был еще и каким-то по-особенному мягким, и это не ускользнуло от внимания Октавии. Она заметила, как Грейс то и дело бросает взгляды в сторону пограничной ограды, словно оценивая ситуацию, выискивая лазейку, и её движения были полны осторожности, но в них чувствовалась непоколебимая целеустремленность. Блейк, скрестив руки на груди, наблюдала за её действиями, стараясь понять, что именно Грейс затевает. Внезапно Блад, убедившись, что рядом никого нет, начала медленно, словно крадучись, двигаться в сторону выхода из лагеря. Она постоянно оглядывалась по сторонам, как будто опасалась чьего-то взгляда, и это лишь усиливало подозрения Октавии. Грейс явно хотела уйти незаметно, но ее поведение было слишком подозрительным, чтобы остаться незамеченным. Блад, оттолкнувшись от ствола дерева, двинулась вслед за Грейс. Она подошла к ней, когда та уже почти достигла границы лагеря, и, застав ее врасплох, резко остановила, положив руку ей на плечо. — Грейс, — позвала Блейк, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и непринужденно, хотя внутри неё кипели тысячи вопросов, — Куда это ты собралась? Блад вздрогнула от неожиданности, словно ее поймали с поличным. Она быстро обернулась, и на ее лице читалось замешательство. Ее глаза, полные тревоги, встретились с пронзительным взглядом Октавии. На мгновение на её лице мелькнула какая-то паника, но она тут же взяла себя в руки, стараясь скрыть истинные намерения. — Я… я просто, — начала она, пытаясь подобрать слова, — Просто хотела прогуляться, немного развеяться. Здесь так душно, мне нужно проветриться. Октавия нахмурилась, не веря ни единому слову. Она знала Грейс, и ее поведение сейчас было слишком неестественным, чтобы в него поверить. Она подняла бровь, скрестив руки на груди, и ее пронзительный взгляд прожигал Блад насквозь, словно пытаясь вытянуть из нее правду. — Правда? — переспросила она, и в ее голосе прозвучало недоверие. — Ты же понимаешь, что я не поверю в эту чушь. Ты собираешься уйти из лагеря, и я хочу знать, куда именно ты направляешься. Грейс вздохнула, понимая, что Блейк ее раскусила. Она опустила плечи, словно сдаваясь, и ее взгляд стал более мягким. Она знала, что не может врать Октавии, особенно после того, как они вместе спасли Линкольна, они вместе пошли на риск, и она не могла просто так вычеркнуть её из этого. — Ладно, — сказала Грейс, ее голос был тихим и задумчивым, — Я собираюсь к Линкольну. Блейк удивленно вскинула бровь, и ее взгляд стал более внимательным. Она на мгновение замолчала, пытаясь переварить услышанное. — Ты серьезно? — спросила Октавия, и ее голос дрогнул от внутреннего напряжения, — Ты понимаешь, чем это может для нас закончиться? Ты же знаешь, что это может быть опасно не только для тебя, но и для него. — Я не могу его просто так бросить, — спокойно ответила Грейс, надеясь, что её собеседница сможет её понять. — Я должна его увидеть, и я уже знаю безопасную дорогу. Октавия понимала Грейс, она знала, что такое не давать покоя своей совести, что такое чувствовать ответственность за других. Она сама не понаслышке знала, что такое чувствовать вину за то, что произошло с Линкольном, и она даже сама хотела убедиться, что с ним все в порядке. Но была и другая причина, по которой она хотела пойти с Грейс. Блейк не могла больше находиться в этом лагере, где каждая секунда напоминала ей о том поцелуе с Эффи. Ей хотелось сбежать от этих мыслей, от этих навязчивых образов, которые преследовали ее повсюду. Ей хотелось просто забыться, и единственным способом, как она считала, было уйти от всего этого, хоть и на время. Октавия посмотрела на Грейс, и в ее глазах можно было прочитать неуверенность, смешанную с надеждой. Она не хотела выглядеть слабой, она не хотела мешать Блад в её жизни, но в то же время, она отчаянно хотела избавиться от той тяжести, которая сковала ее сердце. — Можно мне пойти с тобой? — спросила она, и ее голос был тихим и робким. Грейс удивленно посмотрела на нее, от неожиданности, что Октавия захочет пойти с ней, и на мгновение ее охватило чувство облегчения. Она понимала, что это значит, что Октавия не расскажет об уходах Блад. Но в тоже время, она чувствовала легкое беспокойство, ведь было видно, что Октавия не просто так попросилась пойти с ней, что у нее были и свои причины. — Ты уверена? — спросила Грейс, стараясь скрыть свое волнение, — Ты понимаешь, что я иду не просто, чтобы убедиться, что с ним все в порядке? Октавия кивнула, и ее взгляд стал твердым и решительным. Она не стала озвучивать вслух ту причину, по которой она хотела пойти с Грейс, но Грейс и так все понимала и видела, как Блейк постоянно скитается в разные стороны, пытаясь найти себе место. — Да, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно, — Я хочу пойти с тобой. Блад, пристально посмотрев на Октавию, поняла, что в ее глазах читается не только решимость, но и какая-то глубокая печаль. Она чувствовала, что Блейк чем-то обеспокоена, что ее что-то гложет изнутри, и она, как никто другой, понимала это чувство. Она сама, как и Октавия, хотела забыть все, что происходило в последнее время, она сама хотела забыться и уйти от этой боли, но это невозможно. И еще она знала, что ей нужно увидеть Линкольна, что она не может просто так отпустить его, что он стал для нее чем-то особенным. — Хорошо, — ответила Грейс после недолгой паузы, и на ее губах появилась легкая улыбка, — Тогда пошли. Они обе, бросив последний взгляд на привычно суетящийся лагерь, направились к пограничной ограде. Октавия шла рядом с Грейс, и ее тело, помимо ее воли, все еще реагировало на малейшее напоминание о поцелуе с Эффи. Ей казалось, что она видит ее лицо повсюду, и это ощущение не давало ей покоя. Ее губы невольно подергивались, а ее сердце продолжало биться как бешеное, но она старалась сдерживать эти эмоции, не давая им взять над собой верх. Блейк понимала, что сейчас не время думать о себе, что ей нужно сосредоточиться на прогулке, но, как бы она ни старалась, мысли о Эффи не оставляли ее в покое. Октавия все еще не могла понять, что именно ее так цепляет в этом поцелуе, и это непонимание лишь усиливало ее внутреннюю борьбу. Она хотела сбежать от этого, но, как назло, эти мысли продолжали ее преследовать. Сейчас не время, но ей вновь очень захотелось подойти к Эффи, просто посмотреть в ее глаза, просто услышать ее голос. Она понимала, что это неразумно, что это рискованно, но она ничего не могла с собой поделать. Она чувствовала, что эта тяга к Станем становится все сильнее и сильнее, и она боялась, что в один прекрасный день просто не сможет себя сдерживать. И именно поэтому, Блейк так отчаянно хотела уйти из этого лагеря, она хотела убежать от всего этого, хоть и на время, и она хотела убежать от себя самой. Она знала, что это трусливо, что это неправильно, но сейчас это было единственным выходом, как ей казалось. Она не хотела, чтобы Грейс видела ее слабость, она не хотела, чтобы кто-то узнал о ее чувствах. Она боялась, что ее чувства окажутся невзаимными, и она боялась, что эти чувства принесут ей боль. Октавия украдкой посмотрела на Грейс, которая пробиралась между группами. Блад, казалось, ни о чём не думала, кроме своей цели, и ее взгляд был устремлен только вперед, но в то же время, ее глаза горели каким-то особым, романтическим светом, когда она думала о Линкольне. Они достигли пограничной ограды, и Грейс, жестом показала Октавии, чтобы та осталась в тени. Она сама, пригнувшись, медленно подкралась к ограде и, убедившись, что поблизости никого нет, принялась искать лазейку. Она знала, что охрана сегодня ослабла, но она понимала, что все равно нужно быть осторожной. И еще ее мысли были заняты Линкольном, и ее сердце билось с каждым шагом все быстрее и быстрее. Октавия, стоя за спиной Грейс, оглядывалась по сторонам, ее глаза, словно у хищницы, выслеживали малейшую угрозу. Она чувствовала, что в воздухе витает напряжение, и это чувство лишь усиливало ее тревогу. Она сжимала кулаки, и ее тело, словно пружина, готово было в любой момент выстрелить. Она знала, что от ее бдительности зависит их жизнь, и она не намеревалась никого подводить. Ее сердце билось как бешеное, но она старалась сохранять спокойствие, не давая своим эмоциям взять верх. Она чувствовала себя словно на пороховой бочке, и понимала, что малейшая искра может всё взорвать. Но она была готова к этому, она знала, что не подведет Грейс, и она, как всегда, выполнит свою миссию до конца. И еще она чувствовала, что ее разрывает на части, что она хочет быть одновременно и с Грейс, и с Эффи, и что это, скорее всего, невозможно. Грейс, наконец, нашла небольшую брешь в ограде, и, показав Октавии, чтобы та подошла, проскользнула через нее. Октавия, последовав за ней, тоже пролезла через ограду, и они обе оказались за пределами лагеря. Они обе перевели дух, и, оглянувшись назад, увидели, как люди продолжают заниматься своими обычными делами, даже не подозревая, что две девушки сбежали из их лагеря. Грейс, оглянувшись на Октавию, увидела, что та все еще выглядит напряженной. Она знала, что Октавию что-то беспокоит, и она хотела ей помочь. Но также понимала, что сейчас не время для разговоров, что сначала они должны были найти Линкольна, и уже потом разбираться со своими личными проблемами, хотя ей очень хотелось поговорить с ней о том, что она чувствовала к нему, и посмотреть, как Октавия на это отреагирует, но знала, что Блейк и так всё увидит. — Готова? — спросила Блад, и в ее голосе прозвучала забота и какая-то нежность, которые она могла испытывать только к Линкольну, и этот намек не укрылся от внимания Октавии. — Да, — голос Блейк был спокоен. — Пошли. Они двинулись дальше, покидая лагерь, и их путь пролегал через густой лес, который словно живой стеной обступил их со всех сторон. Солнечный свет, пробиваясь сквозь плотные кроны деревьев, окрашивал землю в причудливые оттенки, создавая на ней калейдоскоп из света и тени. Воздух был наполнен ароматами диких трав и цветов, и это благоухание, казалось, проникало в самую душу, на какое-то мгновение отвлекая от тревог и переживаний. Но даже эта красота не могла полностью заглушить то напряжение, которое витало в воздухе, и это напряжение чувствовалось в каждом их шаге, в каждом их взгляде. Грейс шла впереди, ее глаза внимательно следили за каждым движением в лесу. Она старалась не выдавать своего волнения, но внутри нее все трепетало от предвкушения встречи с Линкольном. Вдруг, Блад остановилась, и ее взгляд приковался к деревьям, на которых были белоснежные лилии. Октавия, заметив, как Грейс завороженно смотрит на эти цветы, тоже остановилась, и ее взгляд, полный недоумения, приковался к белым лилиям. Ей показалось, что эти цветы кто-то здесь специально оставил, и судя по всему Грейс это знала и знала, кто именно их оставил. Блад начала ступать по пути этих цветов, которые вели ее вглубь леса. Октавия последовала за ней, надеясь, что её спутница знает дорогу, и они не заблудятся в этом лесу. Они шли по лесу, и белые лилии вели их вперед, указывая путь. Октавия то и дело касалась своих губ, словно вспоминая о том поцелуе с Эффи, и эти мысли жужжали в ее голове, не давая ей покоя. Она старалась сосредоточиться на своем пути, но ее мысли все время возвращались к Эффи, и она чувствовала, что ее внутренний конфликт становится все более острым. Ей казалось, что она разрывается на части. Вскоре, они вышли к небольшой пещере, вход в которую был скрыт за густыми зарослями кустарника. Грейс, остановившись перед пещерой, перевела дыхание, и ее глаза, полные тревоги и предвкушения, обратились к Октавии. — Он там, — прошептала она, и ее голос дрогнул от волнения, — мы там уже виделись. Блад медленно вошла в пещеру. Октавия, не отставая от нее, последовала за ней, и они обе оказались в темном пространстве, где отголоски их шагов, казалось, звучали эхом. Воздух был холодным и влажным, и от этого ощущения мурашки пробежали по их коже, а в нос ударил запах сырой земли и какой-то дикой травы. Они скользили по пещере, пока не достигли ее глубины, где в тусклом свете костра, они увидели Линкольна. Землянин сидел, опершись спиной о стену, его взгляд был прикован к языкам пламени, и его лицо казалось усталым и измученным. Он сразу заметил их появление, и его тело напряглось, словно он ждал нападения. Его глаза, полные тревоги, обратились к Грейс и Октавии, и он словно пытался понять, кто они такие и чего они от него хотят. Но как только он увидел, что с Грейс именно Октавия, а не с кем-то другим, то его тело расслабилось, а в его глазах появилась какая-то тихая радость. Он понимал, что Октавия была скорее другом, чем врагом, и эта мысль успокаивала его. Он уже не раз убеждался в доброте этой девушки, и знал, что ей можно доверять. Грейс, увидев Линкольна, не смогла сдержать своих эмоций, и бросилась к нему, словно не видела его очень долго. Она, на мгновение позабыв о присутствии Октавии, обняла Линкольна, и ее тело содрогнулось от счастья и облегчения. Она почувствовала, как его руки обнимают ее в ответ, и это прикосновение залечило все ее раны. Линкольн наклонился к ней, и их губы, словно магнит, потянулись друг к другу, сливаясь в нежном и страстном поцелуе. Этот поцелуй, словно признание в любви, был наполнен нежностью, и в нем чувствовалась вся та любовь и благодарность, которую они испытывали друг к другу. Октавия, наблюдая за этой сценой, почувствовала, как ее сердце сжимается от какой-то непонятной боли. Она старалась не показывать своего волнения, но внутри нее все переворачивалось с ног на голову. Она отвернулась от них, стараясь не смотреть на их поцелуй, и ее глаза, полные грусти, обратились к костру. Блейк не могла смотреть на поцелуи, не сейчас, не тогда когда в её памяти сразу же всплывает Эффи. Ей казалось, что мир рушится на ее глазах, и она ничего не может с этим поделать. Когда поцелуй, наконец, закончился, и Грейс, и Линкольн отстранились друг от друга, Октавия постаралась сделать вид, что ничего не заметила. Она повернулась к ним, и на ее губах появилась легкая и непринужденная улыбка, хотя внутри нее кричали воспоминания. — Я, пожалуй, просто посижу тут, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и уверенно, — Я не хочу вам мешать. Мне просто хотелось отдохнуть от лагеря, а тут, в пещере, как-то спокойнее. Блейк не стала уточнять, что хотела отдохнуть не только от лагеря, но и от навязчивых мыслей об Эффи, от той борьбы, которая разрывала ее на части, и от того чувства, что она проигрывает эту борьбу. Она не хотела, чтобы Грейс или Линкольн заметили ее внутреннее смятение, не хотела отвлекать их друг от друга. Октавия, в душе, понимала, что ее слова выглядят несколько фальшиво, но сейчас ей было все равно. — Хорошо, — сказала Блад, и в ее голосе прозвучала грусть и какая-то нежность, которую она испытывала только в присутствии Линкольна. — Ты только скажи, если что-то понадобится. Блейк, отвернувшись от них, подошла к одному из выступов пещеры, и, прислонившись к нему спиной, села на холодный камень. Она старалась не смотреть на Грейс и Линкольна, стараясь не слушать их разговоры, но ее сердце все равно рвалось наружу, требуя внимания и ласки. Она снова почувствовала тот поцелуй с Эффи, и ее губы невольно начали подергиваться. Она сжала кулаки, пытаясь взять себя в руки, но ее мысли вновь и вновь возвращались к Эффи, и она чувствовала, что ее внутренний конфликт становится все более острым. Октавия опустила голову, и ее глаза обратились к пламени костра. Она смотрела на огонь, и ей казалось, что в его отблесках она видит лицо Эффи, ее глаза, ее губы, ее улыбку. Она хотела просто забыть ее, она хотела, чтобы эта боль закончилась, но она ничего не могла с собой поделать, ее чувства к Эффи были сильнее ее разума. И еще она боялась, что эти чувства никому не нужны, что никто не полюбит ее так, как она бы этого хотела. Линкольн и Грейс, погрузившись в свой собственный мир, обнимались и целовались, словно мир вокруг перестал существовать. Их поцелуи были полны нежности, страсти и какой-то трогательной благодарности, словно они боялись, что этот момент закончится. Они касались друг друга, стараясь запомнить каждое прикосновение, каждое ощущение, и в их глазах читалась такая любовь и преданность, что казалось, будто они созданы друг для друга. Они то отстранялись, чтобы посмотреть друг другу в глаза, то снова прижимались друг к другу, стараясь удержать этот момент как можно дольше. Их тела притягивались друг к другу, и казалось, что между ними нет никаких границ. Время, казалось, остановилось, и для них существовали только они двое, и тот огонь, который пылал между ними. Они рассказывали друг другу о своих чувствах, о своих страхах, о своих надеждах, и каждый их разговор, как будто, сближал их еще больше. Они наслаждались друг другом, как будто это был их последний день, и они не хотели тратить его впустую. Они обнимались, они целовались, и в их поцелуях звучала такая любовь и страсть, что Октавия, наблюдающая за ними издалека, чувствовала, как ее сердце сжимается от какой-то непонятной боли, и эта боль прожигала ее насквозь. Октавия, наблюдая за ними, чувствовала себя словно ненужной тенью, которая наблюдает за чужим счастьем. Она сидела, прислонившись к холодной стене пещеры, и ее взгляд, полный грусти и отчаяния, был прикован к огню костра. Она снова и снова вспоминала тот поцелуй с Эффи. Она не могла понять, почему это прикосновение так сильно ее мучает, почему она не может его забыть, и почему она так сильно хочет к Эффи, хотя понимала, что это неправильно. Ее губы невольно подергивались, и она чувствовала, как ее тело пронзает легкий озноб. Блейк понимала, что сейчас не время думать о себе, что она должна быть сильной, но ее мысли все равно возвращались к той, которая покорила ее сердце. Она сжала кулаки, пытаясь взять себя в руки, но все ее попытки оказывались тщетными, и боль и ревность продолжали терзать ее душу. Октавия старалась отвлечься, но ничто не помогало, и тогда она поняла, что она должна сделать что-то, что поможет ей забыться, что поможет ей хоть на время отвлечься от своих мучительных мыслей. И тут, в ее голове возникла одна идея. Блейк встала с камня, и ее глаза обратились к Линкольну и Грейс, которые все еще обнимались. Она подошла к ним, и ее шаги, несмотря на ее попытки их сдерживать, звучали твердо и уверенно. — Линкольн, — сказала она, и ее голос был тихим, но твердым, — Я хочу, чтобы ты научил меня драться. Линкольн и Грейс, оторвавшись друг от друга, удивленно посмотрели на нее. Они оба понимали, что Октавия что-то скрывает, что ее просьба была вызвана чем-то большим, чем простое желание научиться защищать себя. Но в тоже время, они понимали, что сейчас не время для вопросов, что Октавии сейчас нужна их помощь, и они должны были ей помочь. — Зачем тебе это? — спросил Линкольн, голосом полным недоумения. Октавия пожала плечами, и на ее губах появилась слабая и натянутая улыбка. Она не хотела им ничего объяснять, она просто хотела, чтобы Линкольн помог ей отвлечься от ее мыслей. — Просто хочу научиться защищаться, с учётом всей сложившейся ситуации, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно, — Думаю, что это поможет мне отвлечься от моих мыслей. Блейк опять не стала уточнять, что хочет отвлечься не от любых мыслей, а от тех, которые преследовали ее повсюду, от тех, которые не давали ей покоя, и от которых она хотела сбежать, но понимала, что это невозможно. Она хотела, чтобы они просто помогли ей, и она надеялась, что они не будут задавать ей лишних вопросов. Линкольн, посмотрев на Грейс, понял, что они оба согласны помочь Октавии. Он видел, как она страдает, и он понимал, что не может просто так остаться в стороне. Линкольн понимал, что, возможно, это было глупое решение, тренировать своего возможного в будущем врага, но он также понимал, что это было единственное, что он мог сейчас сделать для нее. — Хорошо, — сказал он, и его голос стал более спокойным и уверенным, — Я научу тебя драться. Но ты должна пообещать мне, что будешь осторожна. Октавия кивнула, и ее глаза, полные благодарности, обратились к Линкольну. Грейс, посмотрев на Октавию, тоже кивнула, и ее глаза были полны понимания и заботы. Она тоже хотела помочь ей, и она была готова поддержать свою подругу в таком решении, хоть и понимала, что оно было не лучшим. Но Блад знала, что сейчас Октавии нужно что-то, что поможет ей отвлечься от ее мучительных мыслей, и она надеялась, что это поможет. — Тогда начнем, — привлёк обратно к себе внимание Линкольн. Линкольн показал Октавии несколько базовых приемов, как ставить блок, как наносить удары, как двигаться. Блейк, внимательно слушала и запоминала каждое его слово. Она старалась полностью сосредоточиться на тренировке, стараясь отвлечься от своих мыслей. Она понимала, что сейчас не время думать о себе, что сейчас ей нужно стать сильнее, что ей нужно научиться защищаться. Но как бы она ни старалась, ее мысли все время возвращались к Эффи, и она чувствовала, что это стало для нее какой-то навязчивой идеей, от которой она никак не может избавиться.

***

Октавия, с тяжелым сердцем и еще более тяжелыми ногами, попрощалась с Линкольном и Грейс, оставив их наедине. Она понимала, что они сейчас нуждаются друг в друге, что им нужно время, чтобы побыть вместе, и что она не должна им мешать. Тренировка с Линкольном действительно помогла ей на время отвлечься от своих мучительных мыслей. Его приемы были жесткими и требовательными, и Блейк, стараясь не отставать от него, вкладывала в каждый удар, в каждое движение всю свою энергию. Она чувствовала, как ее мышцы напрягаются, как ее тело горит от усталости, и это чувство было, как ни странно, каким-то приятным. Эта физическая боль, она казалась ей более реальной, более понятной, чем та боль, которую она испытывала в своем сердце. Октавия поняла, что, когда она была занята тренировкой, она не думала о Эффи, что она забыла про этот поцелуй, и что на какое-то время она смогла избавиться от своих мучений. Но, как только Блейк вышла из пещеры, и бледный свет луны осветил её лицо, все ее мысли вернулись. Она почувствовала, как ее сердце сжимается, как ее губы начинают подергиваться, и как ее тело вновь пронзает легкий озноб. Октавия покинула лес, и ее шаги были тихими и медленными. Она почувствовала, как ее ноги дрожат от усталости, но она старалась не обращать на это внимания. Октавия понимала, что сейчас не время думать о себе, что сейчас ей нужно вернуться в лагерь и нормально отдохнуть. Но, как бы она ни старалась, ее мысли вновь все время возвращались к Эффи, и она чувствовала, что ее внутренняя борьба становится все более невыносимой. Она опять почувствовала тот поцелуй, то прикосновение ее губ, и она снова ощутила тот невыносимый импульс, который звал ее к Эффи. Блейк вернулась в лагерь, неся в себе тягость молчания и невысказанных слов, но также и приятную боль в мышцах. Время, прошедшее после разговора с Тони, тянулось с мучительной медлительностью. Она дала Эффи пространство, как и было велено, но это стало для неё, как ношение старой, тесной обуви – каждый шаг причинял дискомфорт, каждое движение отзывалось болью. Она почти не видела Эффи, и от этого желание увидеть её становилось еще невыносимее. Она старалась отводить взгляд, не пересекаться с ней, но каждый раз, когда она замечала её силуэт где-то в лагере, сердце начинало биться всё сильнее. И сейчас, увидев Эффи на краю лагеря, сидящую в одиночестве, и наблюдая за тем, как дым от сигареты поднимается в ночное небо, сердце Октавии болезненно сжалось. В этом дыме она увидела нечто большее, чем просто табак, – в нём отражалась её собственная мука, её зависимость от желания быть рядом с Эффи, её отчаянное стремление вернуть ту близость, которую она сама же и разрушила. Блейк медленно подошла ближе и остановилась в нескольких шагах от Стонем. Та, казалось, не замечала её приближения, даже не повернула головы. Она продолжала смотреть в темноту, словно там искала ответы на свои мучительные вопросы. — Я могу уйти, если ты хочешь, — проговорила Блейк, стараясь, чтобы её голос звучал как можно ровнее, но внутри неё всё дрожало, словно от внутреннего напряжения. — Если я тебе мешаю, я сразу же уйду. Но ответа не последовало. Эффи продолжала молчать, и это молчание, казалось, давило на Октавию. Она опустилась на траву рядом, стараясь сохранить дистанцию, но при этом, оставаясь в пределах досягаемости. Блейк смотрела на тлеющий кончик сигареты, и её резко потянуло к нему, словно это была единственная соломинка, за которую можно было ухватиться, единственное спасение от тоски, которая сжимала её сердце. Внезапно, словно повинуясь непонятному внутреннему импульсу, Октавия протянула руку к сигарете, которую держала Эффи. Это было не запланировано, а скорее спонтанно, и даже дико для неё самой. Она никогда не курила, запах травы всегда вызывал в ней скорее отвращение, чем желание. Но сейчас, когда она была так близко к Эффи, когда она всем своим нутром чувствовала пропасть между ними, она хотела этого. Хотела разделить эту горечь, хотела разделить этот яд, хотела почувствовать то же самое, что чувствовала Стонем, надеясь, что хотя бы это уберёт пропасть между ними. Эффи отдёрнула руку с такой силой, словно её обожгло, не давая Блейк даже коснуться сигареты. Её глаза вспыхнули в темноте, и в этом взгляде Октавия увидела не гнев, а что-то ещё, что-то большее, что-то похожее на отчаяние. — Нет, — резко сказала Стонем, её голос прозвучал хрипло, и в нём чувствовалась нестерпимая боль. — Не дам. Октавия удивлённо нахмурилась. Она совершенно не ожидала такой реакции. Она уже мысленно почувствовала вкус трачя на губах, она уже почти почувствовала, как этот неприятный дым наполняет её лёгкие, и теперь, когда всё это оборвалось, внутри неё поднималась волна раздражения. — Почему? — спросила Блейк, её голос дрогнул от внутреннего напряжения. — Что изменилось? Она не понимала. Почему Эффи, которая сама курила, не давала ей этого? Почему она вдруг решила, что она лучше, или может, наоборот, хуже? Октавия вспомнила тот день, когда они только познакомились. Стонем тогда без колебаний предложила ей сигарету, словно это было нечто само собой разумеющееся. Она тогда сказала, что если Октавия захочет, то сможет её взять. И сейчас, когда Октавия наконец-то этого захотела, Эффи вдруг резко изменила свое решение, и в этом решении было нечто большее, чем просто отказ. Стонем посмотрела на Блейк так, словно увидела в ней своё отражение, но такое, которое она хотела бы уничтожить. Она смотрела на неё с какой-то болью, с какой-то печалью, с каким-то отчаянным желанием защитить её от того же, что губило её саму. — Многое поменялось, — холодно и отстранённо ответила Эффи. Стонем резко затянулась сигаретой, и дым вырвался из её губ, словно она хотела с его помощью оттолкнуть Октавию, как можно дальше от себя. Эффи не смотрела на Блейк, но её тело, каждое её движение, кричало о нежелании видеть Октавию такой, какой она видела себя сама. Стонем вновь затянулась, и её плечи содрогнулись от кашля, который лишь изредка вырывался из её груди, как бы напоминая о последствиях. Она сжала губы в тонкую полоску, пытаясь сдержать весь наплыв своих эмоций. Октавия молчала, боясь начать диалог, боясь нарушить эту хрупкую тишину, которая окутала их. Ей казалось, что любое её слово, любое её движение может разрушить этот шаткий баланс, который возник между ними. Она не хотела спугнуть Эффи, не хотела снова увидеть в её глазах тот холод и отчуждение, от которых у неё сжималось сердце. Стонем, казалось, и сама не стремилась к разговору. Она отвернулась от Блейк, словно пыталась спрятаться от неё, но Октавия чувствовала, что этот жест был направлен не только на нее. Эффи пряталась от самой себя, от своих демонов, от своей боли. Но, несмотря на это молчание, Блейк не могла оставаться на месте. Она, словно ведомая какой-то невидимой силой, медленно начала двигаться ближе к Стонем. Она не понимала, почему она это делает, она просто чувствовала, что должна быть рядом, что должна сократить это расстояние, которое, казалось, разделяло их не только физически, но и эмоционально. Октавия медленно переставляла ноги, стараясь не производить лишнего шума. Она не знала, чего она хочет добиться, но она знала, что должна быть ближе, что должна почувствовать тепло её тела, почувствовать её дыхание. Блейк медленно сокращала расстояние между ними. С каждым её движением, её сердце билось всё сильнее. Она боялась, что Эффи снова оттолкнёт её, боялась. Стонем, казалось, не замечала её приближения, но Блейк чувствовала, что она всё видит, что она всё чувствует, что она просто не хочет показывать этого. Эффи продолжала курить, сжимая сигарету в руке. Октавия остановилась, когда между ними оставалось всего несколько сантиметров. Она чувствовала тепло, исходящее от тела Эффи, чувствовала запах травы, чувствовала её дыхание, и всё это смешивалось в какой-то странной, пугающей симфонии. Она знала, что сейчас ей нужно будет сказать что-то, сделать что-то, но она не знала, что именно. Блейк просто ждала. Ждала, когда Эффи поднимет на неё глаза, когда Эффи нарушит эту тишину, когда Эффи решится снова впустить её в свой мир. Октавия замерла, находясь всего в нескольких сантиметрах от Эффи, и тяжесть дня, до этого казавшаяся какой-то фоновой помехой, вдруг навалилась на неё всей своей тяжестью. Она чувствовала, как усталость сковывает её тело, как веки становятся всё тяжелее, и как её разум постепенно погружается в туман. Блейк была измотана физически и эмоционально, и ей ужасно хотелось спать. Хотелось просто упасть на землю и забыться, но она не могла себе этого позволить. Октавия пыталась держать глаза открытыми, но веки предательски слипались, и ей приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы не уснуть прямо здесь. Но даже, несмотря на усталость, Блейк не могла уйти. Она не могла оставить Эффи одну, даже если та этого и хотела. Раньше, когда они были близки, они всегда уходили вместе. Они сидели вот так, на краю лагеря, до тех пор, пока последний клочок дыма не выходил из рта Эффи. Они смотрели на звёзды, разговаривали или просто молчали, наслаждаясь тишиной и компанией друг друга. И когда они, наконец, чувствовали, что пора идти спать, они вставали и одновременно направлялись к своим палаткам. Это был их маленький ритуал, и сейчас, когда этот ритуал был нарушен, Октавия чувствовала, как внутри неё что-то ломается. Она просто не могла уйти раньше Эффи, не могла оставить её здесь, в одиночестве, не могла предать ту близость, которая когда-то их связывала. Блейк боролась с усталостью, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми. Она смотрела на Эффи, на её неподвижную фигуру, на тлеющий кончик сигареты, и это, казалось, было единственным, что удерживало её от провала в сон. Октавия просто ждала, и в этой ожидании, она чувствовала и усталость, и надежду, и страх, и всё это смешивалось в какой-то странный, болезненный коктейль. Её мысли начали путаться, а сознание начало терять свой курс. Она чувствовала, как веки становятся всё тяжелее, как её тело расслабляется, и как её разум постепенно погружается в сон. Блейк балансировала на грани сна и яви, её сознание блуждало в полумраке, где реальность смешивалась с образами, рожденными усталостью. Она чувствовала, как её тело становится всё тяжелее, как веки предательски слипаются, и как её разум постепенно погружается в мягкий, обволакивающий туман. И вдруг, сквозь пелену усталости, Октавия услышала голос Эффи. Голос был тихим, хриплым, но он прозвучал так отчётливо, словно он был обращен прямо к её подсознанию, вырывая её из дремоты. — Иди спать, — сказала Эффи, и в её голосе не было ни раздражения, ни отчуждения. Он был спокойным и даже на удивление заботливым. От этих слов сердце Блейк пропустило удар, а затем начало биться с удвоенной силой. Она открыла глаза, стараясь сфокусировать взгляд на Эффи, и увидела, как та всё так же смотрит в темноту, не поворачивая к ней головы. Но Октавия услышала эти слова, и это было как глоток свежего воздуха. И в этот момент, на её губах появилась улыбка. Тихая, едва заметная, но в ней было столько тепла, столько облегчения, столько надежды, сколько она ещё никогда не испытывала. Блейк вспомнила, как раньше, когда они были близки, когда Эффи видела, что Октавия устала, она всегда отправляла её спать. Она говорила ей это с той же интонацией, с той же заботой в голосе, и Октавия знала, что Стонем искренне беспокоилась о ней даже сейчас. Блейк почувствовала, как что-то внутри неё оттаивает. Она поняла, что Эффи, несмотря на всё, что произошло, всё ещё помнит о ней, что она всё ещё заботится о ней, пусть и на свой собственный, своеобразный манер. — Ты всегда меня отправляла спать, — тихо произнесла Октавия, и её голос слегка дрогнул, но в нём не было ни грусти, ни упрёка. Была только нежность и какая-то странная, тихая радость. Она не ждала ответа, она просто хотела сказать это, хотела поделиться этой мыслью с Эффи, хотела, чтобы та знала, что она всё ещё помнит, что она всё ещё ценит их прошлое. Сейчас, когда улыбка освещала её лицо, Блейк уже не чувствовала такой усталости, такой безысходности, которая терзала её на протяжении всего дня. Она чувствовала, как её сердце вновь начинает биться в правильном ритме, как её душа наполняется надеждой, и как её сознание постепенно возвращается к реальности. Октавия, всё ещё сидя рядом с Эффи, уже не была той измотанной и потерянной девушкой, которой была до этого. Сейчас, она вновь почувствовала себя живой, вновь почувствовала себя нужной, и всё это благодаря всего лишь одной фразе, всего лишь одному намёку на заботу, всего лишь двум словам — "иди спать". Они снова погрузились в молчание, но это молчание уже не казалось таким гнетущим, как раньше. Оно было наполнено каким-то странным, тихим пониманием. Октавия чувствовала себя более спокойно, более уверенно, но она всё ещё боролась с навалившейся на неё усталостью. И вдруг, словно прочитав её мысли, Эффи снова нарушила молчание, и её голос прозвучал всё так же тихо, но на этот раз в нём появилась какая-то усталость, какое-то обречение. — Не жди меня, — произнесла Стонем, и Октавия почувствовала, как её сердце пронзает какая-то непонятная грусть. — Я тут ещё долго просижу. Блейк посмотрела на Эффи, на её неподвижную фигуру, на тлеющий кончик сигареты, и почувствовала, как внутри неё растёт какое-то непонятное, но такое сильное упрямство. Она пожала плечами, словно говоря: «Ну и что?», и её губы тронула лёгкая, но уверенная улыбка. Она не произнесла ни слова, она просто пожала плечами, давая понять, что не собирается уходить, что она останется здесь, рядом со Стонем, даже если та этого и не хочет. Она не могла объяснить своего поступка, она просто чувствовала, что так будет правильно, что так она должна поступить. Блейк устала от того, что она всегда отступала, всегда подчинялась, всегда шла на поводу у своих страхов. Она поняла, что сейчас, в этот самый момент, она должна поступить так, как ей велит сердце, даже если это будет неправильно, даже если это будет нелогично, даже если это будет больно. Но физическая усталость, накрывала Октавию с головой, постепенно погружая её в дремоту. Её веки становились всё тяжелее, а мысли всё более путаными. Она боролась с этим, но силы её покидали. Её разум погружался в туман, и она уже не могла сопротивляться этому нахлынувшему на неё сну. И вот, сама того не замечая, Блейк уснула. Её голова медленно склонилась набок и мягко, почти невесомо, опустилась на плечо Эффи. Она не контролировала это движение, она просто поддалась усталости, поддалась своему телу, поддалась той близости, которая всё ещё существовала между ней и Стонем. Эффи, почувствовав мягкое прикосновение к своему плечу, слегка вздрогнула. Она медленно повернула голову, и увидела, как голова Октавии безвольно покоится на её плече. Её лицо было спокойным, а дыхание ровным, и в этот момент Эффи почувствовала какой-то странный, непривычный прилив нежности. Стонем медленно потушила сигарету, прижимая её тлеющий кончик к земле. Она осторожно подвинулась, так, чтобы Октавии было удобнее спать. Эффи немного выпрямила спину, и подвинула своё плечо таким образом, чтобы голова Блейк не соскользнула, и при этом, чтобы той было максимально комфортно. Эффи, борясь с нарастающим смятением чувств, ощущала, как внутри неё разгорается пожар, который она отчаянно пыталась потушить. Она смотрела на спящую Октавию, и её сердце трепыхалось в груди, стремясь вырваться на свободу. Её глаза постоянно возвращались к лицу Октавии, и она, словно зачарованная, не могла отвести от неё взгляда. Она понимала, что то, что происходит с ней, было неправильным, опасным, что она не должна позволять себе влюбляться в Октавию. Но эти чувства распространялись с невероятной скоростью, поглощая её разум и сердце. Она ощущала, как её решимость тает, как её защиты рушатся, и как она всё больше и больше погружается в эту пучину, откуда уже нет возврата. Она понимала, что должна остановиться, что должна прекратить это безумие, пока оно не поглотило её окончательно. Она решила аккуратно встать, чтобы не разбудить Октавию, и уйти. Она думала, что, чем дальше она будет от неё, тем больше шансов у неё будет, удержать себя на краю этой пропасти. Она медленно начала двигаться, стараясь не производить лишнего шума. — Эффи… не уходи, — прошептала Октавия во сне, и её голос звучал так беспомощно, так умоляюще, что сердце Эффи болезненно сжалось. И, словно в подтверждение этих слов, Октавия во сне сжала её руку, её пальцы сомкнулись на запястье Эффи, пытаясь удержать её, словно боясь потерять её навсегда. Для Стонем это было неожиданно, и от этого неожиданного прикосновения, и от этих слов, по её телу пробежал электрический ток, от которого всё внутри неё перевернулось. Она замерла, словно парализованная, её сердце забилось с бешеной скоростью, и её разум, пытаясь убежать от нахлынувших эмоций, на мгновение затих. Эффи смотрела на спящую Октавию, и её глаза наполнились какой-то непонятной болью, и отчаянием. Она слышала её слова, чувствовала её прикосновение, и понимала, что эти слова, и это прикосновение были обращены именно к ней. Она понимала, что она нужна Октавии, что Октавия боится её потерять, что Октавия чувствует то же, что и она сама. Стонем понимала, что, оставаясь, она только больше всё рушит, что она только всё усложняет, что она только всё запутывает. Но она не могла уйти. Она не могла оставить Октавию одну, не могла отдернуть свою руку от нее. И, несмотря на всё, что Эффи знала, несмотря на все её страхи, несмотря на все её доводы разума, она осталась. Она медленно опустилась обратно, позволяя Блейк продолжать спать на её плече. Внутри Эффи бушевал ураган мыслей и чувств, который разрывал её на части. Она понимала, что должна была уйти, должна была сбежать от Октавии, пока не стало слишком поздно. Она понимала, что чем дольше она остаётся, тем больше она влюбляется, тем больше она привязывается, тем больше боли она в итоге причинит и себе, и Октавии. Стонем знала, что она не сможет дать Октавии той любви, которую та заслуживает. Она знала, что она только будет тянуть её вниз. Но, несмотря на все эти рациональные доводы, она не могла уйти. Она не могла отпустить руку Октавии, не могла оставить её в одиночестве Она боролась сама с собой, с двумя противоположными силами, которые разрывали её на части. Она хотела быть сильной, она хотела быть разумной, но её сердце хотело другого. Оно хотело любви, оно хотело близости, оно хотело Октавию. И эта борьба была такой мучительной, такой болезненной, такой изматывающей, что казалось, она могла свести её с ума. Эффи то смотрела на спящую Октавию с какой-то непонятной нежностью, то отдергивала себя от этого, словно совершила что-то постыдное. Она то хотела уйти, то хотела остаться. Она то хотела любить, то хотела ненавидеть. Комок в горле Стонем стал невыносимым. Она сидела неподвижно, и её рука, крепко сжатая рукой спящей Блейк, казалась ей словно якорь, который удерживал её в настоящем, в этом болезненном моменте, где прошлое смешалось с будущим, а настоящее было наполнено болью и безысходностью. Эффи смотрела на спящую Октавию, и в её глазах промелькнуло какое-то непонятное чувство, похожее на тоску и отчаяние. Она видела в этом спящем лице нечто хрупкое, нечто уязвимое, и это напоминало ей о том, что она уже когда-то потеряла, о том, кого она когда-то так сильно любила. Внезапно прошлое нахлынуло на неё, и она погрузилась в водоворот воспоминаний, в мир, где всё ещё было хорошо, в мир, где Фредди был жив, и где её сердце было наполнено светом и радостью.

***

Коридоры Ковчега, с их монотонным гулом и холодным металлическим блеском, казались бесконечными лабиринтами, но для Эффи существовало одно место, которое было для неё убежищем, маленьким островком свободы в этом мире, полном ограничений и правил. И это место была каюта Фредди. Она была маленькой, тесной и по-своему уютной, с небольшим окном, через которое виднелся клочок неба и мерцающие звёзды. Здесь, среди старых книг, потрепанных чертежей и разбросанных повсюду инструментов, Стонем чувствовала себя в безопасности. Здесь она могла быть собой, без масок, без притворства, без постоянного контроля. Здесь она могла просто дышать, просто жить, просто любить. В этот вечер, каюта Фредди была наполнена клубами табачного дыма и тихим, приглушенным смехом. Эффи, удобно устроившись на старом, потрёпанном кресле, наблюдала за Фредди, который, сидя на кровати, увлечённо рассказывал ей какую-то историю, активно жестикулируя руками. Он был таким живым, таким энергичным, таким настоящим, что Эффи не могла на него налюбоваться. Она любила его таким. Любила его смех, его горящие глаза, его небрежные движения. Она любила то, как он умел придумывать небылицы, которые звучали так правдоподобно, что ей самой начиналось казаться, что она действительно видела то, о чём он говорил. Она любила всё в нём, от кончиков его пальцев до кончиков его волос, и каждый раз, когда она смотрела на него, её сердце наполнялось теплом и любовью. — И вот, представь себе, — говорил Фредди, его глаза горели озорным огоньком, — этот бешеный кролик, с глазами, как фонари, начинает гоняться за котом, который размером с дирижабль! Стонем рассмеялась, и её смех заполнил каюту. Она любила его чувство юмора, его умение разрядить обстановку, его способность видеть прекрасное в самых обыденных вещах. — Ты снова выдумываешь, — сказала Эффи, улыбаясь, и протянула руку, чтобы взять сигарету, которую Фредди оставил на небольшом столике. — Ну, может быть, чуть-чуть, — ответил Фредди, подмигнув ей, и затянулся своей сигаретой. — Но согласись, что кролик-мутант, гоняющийся за котом-гигантом, это довольно правдоподобно? — Наверное, — ответила Эффи, и, прикурив сигарету, сделала глубокую затяжку, наслаждаясь терпким вкусом травы. Стонем любила эти моменты, когда они могли просто сидеть вместе, курить, разговаривать ни о чём и обо всём сразу. Они сидели в тишине, наблюдая за тем, как клубы дыма поднимаются к потолку. Фредди наблюдал за ней, с таким восхищением, словно она была самым прекрасным созданием в этом скучном космосе, и от этого взгляда у Эффи внутри всё таяло. Она понимала, что он любил её, любил её такой, какой она была, со всеми её странностями, со всеми её недостатками, со всеми её достоинствами. — Знаешь, — сказал Фредди, нарушая тишину, — иногда мне кажется, что ты это не ты, а какое-то волшебство. — Волшебство? — переспросила Эффи, и её губы тронула улыбка. — Ты снова придумываешь. — Нет, — ответил Фредди, его голос стал мягким и серьёзным, — я говорю правду. Ты для меня, как сказка. Ты делаешь мой мир ярче, ты делаешь мою жизнь интереснее, и ты делаешь меня счастливым. Он подошёл к ней, и нежно взял её лицо в свои руки, его взгляд пронзал её до глубины души, и от этого взгляда у Эффи по телу пробежала дрожь. — Я так сильно тебя люблю, — прошептал Фредди, и его губы накрыли её губы, в нежном, страстном поцелуе. Это был поцелуй двух душ, которые, наконец, нашли друг друга, в этом тесном, и иногда, очень жестоком мире. Это был поцелуй, наполненный любовью, нежностью, страстью, и всеми теми чувствами, которые они так бережно хранили в своих сердцах. Они целовались долго, и их поцелуи были словно язык, который рассказывал им историю их любви. И в каждом поцелуе была целая вселенная, целая жизнь, и вся та бесконечная любовь, которую они так сильно хотели отдать друг другу. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, их дыхание было сбито, а в глазах горел огонь. Они смотрели друг на друга, с какой-то странной, непонятной нежностью, и от этих взглядов, у них внутри всё таяло. — Я тоже тебя люблю, — сказала Эффи, и её голос был тихим и хриплым от волнения. — Больше, чем что-либо на этом свете.

***

Слёзы, пролитые Эффи, оставили на её щеках мокрые дорожки, словно напоминание о пережитой боли. Воспоминания о Фредди, такие яркие и живые, словно только что случившиеся, медленно отступали, оставляя за собой горькое послевкусие утраты и тоски. Она снова вернулась в настоящее, и её взгляд вновь упал на спящую Октавию, которая всё ещё покоилась на её плече. Стонем понимала, что если она позволит себе влюбиться в Октавию, то она снова откроется, снова станет уязвимой, снова переживёт ту боль, которую она уже когда-то пережила. Она не могла этого допустить, она не могла снова позволить себе влюбиться, она не могла снова позволить себе потерять. Она просто не выдержит этого снова. Эффи знала, что любовь была для неё словно проклятие, которое приносит ей только боль и страдания. Она понимала, что она не создана для этого чувства, что она не достойна его, и что она должна от него отказаться, пока не стало слишком поздно. «Я не могу влюбиться в неё, — думала она, и её сердце сжималось от боли. — Я не могу позволить этому случиться. Я не переживу это ещё раз». Стонем ощущала, как её страх перед своими чувствами сжимает её изнутри. Она боялась боли, она боялась потери, она боялась того, что любовь снова убьёт её. Она боялась того, что она снова потеряет себя в другом человеке, что она снова станет зависимой. Она не хотела повторения тех ошибок, которые она уже когда-то совершила. Она не хотела снова открываться, не хотела снова становиться уязвимой, не хотела снова переживать ту боль, которая навсегда оставила след на её сердце. Эффи смотрела на спящую Октавию, и понимала, что она должна уйти, должна оттолкнуть её, должна разорвать эту связь, пока она не успела окрепнуть. Она должна сделать это, ради себя, ради своего собственного спасения, чтобы не дать этой любви полностью уничтожить её, чтобы не дать ей поглотить себя, чтобы не дать ей превратить себя в тень самой себя. Именно в этот момент, когда Стонем уже почти решилась встать и отстраниться от Блейк, случилось неожиданное. Октавия, словно подчиняясь какому-то внутреннему инстинкту, во сне начала прижиматься всё ближе к Эффи. Её голова, которая до этого покоилась на её плече, медленно скользнула вниз, и её щека уткнулась в шею Эффи. Она обняла её, пусть и во сне, и этот объятие было таким отчаянным, таким полным тоски и надежды, что Эффи невольно затаила дыхание. Стонем чувствовала тепло её тела, чувствовала её ровное дыхание, чувствовала её прикосновение, и всё это, казалось, сводило её с ума. Она хотела оттолкнуть Блейк, хотела сбросить с себя это бремя, но какая-то неведомая сила удерживала её на месте. Октавия, словно боялась потерять её, словно чувствовала, что Эффи собирается уйти, начала крепче обнимать её, её пальцы, которые до этого лежали на её запястье, сжали её руку с такой силой, словно пытались удержать её, словно боялись, что она раствориться в воздухе. И в этом объятии, в этом прикосновении, в этом бессознательном страхе, Эффи увидела себя. Она увидела свою собственную боль, свою собственную тоску, свой собственный страх потерять любовь, и это видение разорвало на части тот ледяной щит, которым она так тщательно себя защищала. Стонем понимала, что с каждым движением Блейк, с каждым её вздохом, с каждой секундой, она всё глубже погружается в эту пучину чувств, откуда уже нет возврата. Она понимала, что её попытки сбежать были напрасными, что её попытки защититься от любви были обречены на провал. И вот, когда Октавия во сне прижалась к ней ещё ближе, Эффи почувствовала, как её маска окончательно спадает, как её защита рушится, как её страх уступает место чему-то большему, чему-то более сильному, чему-то, что она не могла контролировать, не могла отрицать, не могла игнорировать. И этим чем-то была любовь. Стонем не хотела этого, она не позволяла себе этого, но любовь тянула её к Октавии, не давая ей шанса на спасение. И в этом объятии, в этом прикосновении, в этом бессознательном страхе, Эффи почувствовала то, чего она так боялась — она почувствовала, что она уже влюбилась. И эта любовь, словно яд, распространялась по её венам, отравляя её разум, и наполняя её сердце одновременно и болью, и удовольствием. И с этим чувством, она осталась сидеть там, боясь даже пошевелиться, понимая, что она уже бессильна, и что от судьбы не убежишь. Но, как это часто бывает, когда меньше всего этого ждёшь, реальность врывается в мир грёз, грубо обрывая цепь размышлений. В этот момент, из-за деревьев вышел Беллами. Эффи наблюдала за тем, как он медленно приближается. Беллами, увидев Эффи и Октавию вместе, не казался удивлённым. Он знал, что они раньше часто сидели так ночами, разговаривая или просто молча наблюдая за звёздами. Он считал их просто хорошими подругами, и, видимо, даже не подозревал о том, что на самом деле творилось между ними. — Эффи? — спросил Блейк, подходя ближе, и в его голосе не было ни удивления, ни раздражения. — Что вы тут делаете? Стонем посмотрела на него, и в её глазах не было ничего, кроме усталости и какого-то странного, почти отчаянного смирения. Она понимала, что ей сейчас придётся что-то придумать, что-то сказать, чтобы скрыть свою истинную боль и свои истинные чувства. — Она просто очень устала, — ответила Эффи, стараясь, чтобы её голос звучал как можно спокойнее, хотя внутри у неё всё дрожало. — Мы сидели тут, разговаривали, и она просто уснула. Беллами посмотрел на спящую Октавию, и его губы тронула лёгкая улыбка. Он всегда был очень заботливым братом, и всегда беспокоился о своей сестре. — Ну, так не оставлять же её тут, — сказал Беллами, и его голос был наполнен теплом. — Пойдём, я отнесу её к себе в палатку. Эффи кивнула, чувствуя, как внутри неё что-то ломается. Она понимала, что это её шанс уйти, её шанс вырваться из этой опасной близости, но она всё ещё не могла заставить себя пошевелиться. Беллами осторожно подошёл и аккуратно подхватил сестру на руки, стараясь не разбудить её. — Пойдём? — спросил Блейк, посмотрев на Стонем, и в его глазах промелькнуло какое-то непонятное ожидание. Эффи кивнула, и, наконец, высвободив свою руку из объятий Октавии, медленно встала. Она ощущала какое-то странное чувство опустошения, словно она что-то потеряла, словно она что-то упустила. Она посмотрела на Беллами, и увидела в его глазах надежду, ожидание, и этот взгляд напомнил ей о её собственной лжи, о её собственной слабости, о её собственной боли. Она понимала, что Беллами хотел поговорить с ней, хотел выяснить, что происходит между ними, хотел разобраться в своих чувствах, но она не могла ему этого позволить. Стонем не могла говорить о своих чувствах, не могла признаться в том, что она на самом деле чувствует к Октавии, не могла признаться в том, что она использовала его, чтобы попытаться забыть свою любовь, которая с каждым днём становилась только сильнее. Эффи быстро наклонилась и поцеловала Беллами в щёку, и это был нежный, но холодный поцелуй, поцелуй, который ничего не значил. — Сейчас не время, — тихо сказала Эффи, стараясь, чтобы её голос звучал как можно ровнее. — Поговорим потом. Стонем отвернулась, не дожидаясь ответа, и пошла вслед за Беллами, чувствуя, как её сердце разрывается на мелкие кусочки. Она понимала, что она разрушает всё, что она причиняет боль не только себе, но и тем, кто ее любит, но она ничего не могла с этим поделать. В этом была вся она, Эффи просто не умела жить по-другому, а возможно, даже не хотела пробовать другую жизнь.