Сломанные крылья

После напряженного, но продуктивного диалога с Канцлером, Кларк устало потерла виски. Их разговор касался многих вещей, от ресурсов и безопасности до будущих планов, но главным вопросом оставалось состояние общины и готовность людей пережить начало холодов. Гриффин медленно прошла к выходу, когда голос Кейна прервал ее мысли. — Кларк, — он позвал, его тон был спокоен, но с нотками напряжения. — Не могла бы ты, пожалуйста, позвать Эффи? Кларк на мгновение замерла. Она видела, что после их последней беседы с Кейном, Эффи все еще пылала гневом. Идея встречи их двоих вновь казалась опасной, особенно, зная, как состояние Стонем влияет на Беллами, который может совершить любую глупость из-за нее. Но Гриффин также знала Кейна, и знала, что он не сдастся так легко. — Ладно я позову ее, — ответила Кларк, стараясь скрыть сомнения в голосе. Кларк нашла Эффи сидящей рядом с постелью Тони, ее взгляд был устремлен в одну точку. — Эффи, — начала Гриффин, стараясь говорить как можно мягче, — Кейн хотел бы с тобой поговорить. — Опять? — процедила она, ее голос звучал с горечью. — Неужели ему недостаточно было меня выбесить вчера? — вырвались мысли вслух из головы. —Я думаю, он признал свои ошибки, — Кларк пожала. — Признал ошибки? — Стонем фыркнула. — Мне не о чем говорить с этим мужчиной. — Он не отстанет, — Кларк пыталась убедить Эффи, понимая, что это единственный вариант сейчас. — Просто поговори. Эффи отвернулась, но в ее глазах мелькнуло сомнение. Она понимала, что Кларк права. Убегать от этого разговора вечно она не сможет. Кейн был настоящим занудой, но вместе с этим он всегда добивался своей цели. — Только потому, что ты спасла моего брата, я поговорю с ним, — сказала она, ее голос был резким и холодным. — Но, если он скажет хоть одно слово, которое мне не понравится, я закончу этот разговор, и он больше никогда не услышит моего голоса. Гриффин кивнула, понимая, что это лучшее, на что она могла надеяться. Она проводила Эффи к комнате связи, и оставив её одну, решила найти Беллами, дабы вместе с ним отправиться в бункер, о котором ей говорил Джаха. Стонем подошла к радио, ее движения были тяжелыми и медленными, в каждом ее шаге чувствовалась усталость и раздражение. Когда она включила устройство, из динамика сразу же раздался голос Кейна. — Эффи, — начал он, его голос был мягким, но с легкой тревогой, — спасибо, что согласилась поговорить. — Не нужно благодарностей, — перебила она его, ее голос был наполнен неприкрытой неприязнью. — Заканчивай побыстрее, у меня нет на тебя времени. Что ты хотел? — Я знаю, что ты все еще злишься на меня, и я понимаю почему. Но я хотел сказать..., — Маркус вздохнул. Он ожидал такой реакции, но это все равно задевало. — Я хочу извиниться, по-настоящему. Я был не прав, и я сожалею о том, что оставил тебя и твою мать. Ты была права, я предал вас. И я никогда себя не прощу за это. — Зачем ты говоришь мне все это? — спросила Эффи, ее голос звучал глухо, почти безжизненно. — Что ты хочешь услышать? Что я прощу тебя? Нет, Кейн, ты меня не услышишь, я никогда тебя не прощу! — Я и не прошу тебя меня прощать, — ответил Маркус искренним голосом. — Я лишь хочу, чтобы ты знала, что я осознаю, какую боль причинил тебе. И я хочу попытаться все исправить, насколько это возможно. Стонем лишь отвернулась, не желая больше слушать его. Но, несмотря на свою ненависть и обиду, в глубине души она все же слышала нотки искренности в голосе Кейна. Она понимала, что он действительно раскаивается, но она еще не готова была его простить, возможно, никогда и не будет. Голос Кейна, мягкий и полный искреннего сожаления, продолжал литься из динамика, словно лаская уши Эффи, но вместо того, чтобы успокоить её, он лишь разжигал в ней пламя старой обиды. Он пытался достучаться до неё, до её сердца, но его слова мгновенно испарялись, не оставляя и следа. — Я понимаю, что моих слов недостаточно, чтобы исправить все, что произошло, — продолжал Маркус, его голос был полон искреннего сожаления. — Но я хочу, чтобы ты знала, что даже когда я был далеко, я все равно следил за тобой. — И как же тебе это помогло, советник Кейн? — спросила она, намеренно акцентируя его титул, словно это было обзывательство. — Помогло ли это избежать того, что меня посадили? — Эффи хмыкнула, и в ее голосе прозвучала горькая усмешка В глубине ее души это обращение к нему, как к официальному лицу, а не к человеку, которого она когда-то знала, вызывало у нее странное удовлетворение. Словно называя его по титулу, Стонем хотела подчеркнуть пропасть, которая сейчас разделяла их. Кейн замолчал на мгновение, словно от резкого удара. Сердце его сжалось от этих слов. "Советник Кейн..." — это звучало так холодно, так отстраненно, так формально. Он помнил, как она когда-то, маленькой девочкой, называла его просто Маркусом, иногда сокращала его имя до Марка, а ещё реже, в моменты особой близости, и вовсе "папой". И теперь эта дистанция, эта стена, которую она возвела между ними, казалась ему непреодолимой.

***

Эффи, тогда еще совсем кроха, едва достигшая пяти лет, сидела на полу, ее маленькое тельце было собрано и напряжено. Ее волосы, темные и блестящие лежали на её плечах и спине, а на щеках не было ни следа румянца, даже после недавней игры. Она была поглощена своим занятием, но в ее взгляде не было детской наивности, скорее – спокойствие и расчетливость, когда она пыталась собрать из небольших цветных кубиков некую геометрическую фигуру, а не просто башню, как делают другие дети. Маркус, или, как она его тогда называла, Марк, сидел за небольшим столом, расположенным у стены. Его взгляд был полон наблюдательности, когда он следил за Эффи. Он иногда делал какие-то записи в своем датападе, но время от времени отрывался от работы, чтобы взглянуть на девочку, на ее неподвижное лицо и спокойный взгляд, стараясь понять, что скрывается за этой маской безмятежности. Эффи на мгновение замерла, ее губы сжались в тонкую линию. Ее кубики, выстроившись в почти идеальную фигуру, вдруг потеряли равновесие, и конструкция рассыпалась. Она не проявила недовольства, лишь слегка склонила голову набок, словно анализируя произошедшее. Затем ее взгляд скользнул по комнате и, наконец, остановился на Маркусе. — Марк, — позвала она, ее голос был тихим и мелодичным. — Мне нужна твоя помощь. Кейн отложил датапад, отложив свои записи и дела. Его губы растянулись в еле заметной улыбке, понимая, что он в очередной раз попался на крючок маленькой манипуляторши. Он подошел к Эффи, опустившись на колени рядом с ней, но держась на небольшом расстоянии, как будто не решаясь нарушить её личное пространство. — Что такое, маленькая бунтарка? — спросил он, его голос был полон спокойной нежности, зная, что она не терпит излишних проявлений эмоций. — Неужели твои кубики решили сегодня сыграть с тобой в непослушных? Маркус давно называл её именно так, ведь она, даже маленькой, всегда шла против правил, она всегда делала то, что считала правильным, даже если это шло вразрез с мнением окружающих. Эффи Стонем всегда была непокорной и независимой. — Моя конструкция не соответствует задуманной форме, — произнесла она, разглядывая рассыпанные кубики. — Мне нужен кто-то, кто поможет мне построить ее более точно. — Эффи кивнула, слегка наклонив голову. — Тогда давай я тебе помогу, — предложил он, зная, что она не откажется от его помощи. — Я помогу тебе, и мы обязательно построим фигуру, которая будет соответствовать твоим требованиям. — Кейн мягко взял ее руку в свою, изучая ее маленькие пальчики. Глаза Эффи засветились от предвкушения. Она любила, когда Марк был рядом, когда он помогал ей, но при этом не давал ей почувствовать свою слабость. Она чувствовала, что он не смотрит на нее сверху вниз, что он видит в ней не просто ребенка, но и равного себе. Стонем протянула ему кубик, и они принялись за работу, усердно стараясь создать идеальную конструкцию. Маркус внимательно следил за каждым движением Эффи, давая ей советы и указывая на ошибки, но не вмешиваясь в ее замысел. Он говорил тихо и спокойно, стараясь не отвлекать ее от работы, и лишь наблюдал за тем, как она ставит кубиками с завидным умением. Время летело незаметно, когда они работали вместе. В комнате царила тишина, нарушаемая лишь легким шелестом кубиков и редкими фразами. Кейн смотрел на нее и удивлялся, как такая маленькая девочка может быть такой сосредоточенной и целеустремленной. Когда геометрическая фигура была почти достроена, Эффи остановилась, ее взгляд был прикован к последнему кубику, который она держала в руке, словно обдумывала какое-то важное решение. — Он не подходит, — сказала она, ее голос был тихим, но в нем чувствовалась уверенность. — Он нарушает всю композицию. Маркус слегка улыбнулся. Он знал, что она всегда стремится к совершенству, что она не терпит неточностей. Точно так же, как и он сам. — Тогда давай мы его заменим, — сказал он, его голос был полон понимания. — У нас ведь есть еще кубики. — Я думаю, что именно этот кубик подойдет, — произнесла она, указывая на нужный кубик. — Он идеально завершит нашу работу. Кейн взял кубик и поставил его на нужное место. Фигура получилась идеальной, она соответствовала всем требованиям Эффи. Она посмотрела на нее с удовлетворением, затем перевела свой взгляд на Маркуса, и в ее глазах промелькнуло что-то, похожее на благодарность. — Я права, — сказала она, едва заметно улыбнувшись. — Он идеально подходит. Маркус слегка наклонил голову, изучая ее лицо. Он чувствовал, что она не говорит всего, что скрывает свои чувства даже будучи маленькой. Он также понимал, что она играет с ним, что она пользуется им для достижения своих целей. Но он не мог злиться на нее, он был очарован ее таинственностью и ее умом. — Конечно, — сказал он, его голос был тихим и нежным. — Потому что мы работали вместе. Эффи не ответила, а лишь протянула руку и коснулась его щеки своими маленькими пальчиками, но ее прикосновение было столь мимолетным, словно ей надоело играть в эти игры. Она смотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде не было ни любви, ни благодарности, лишь скрытый интерес. Он чувствовал, что она изучает его, словно какой-то подопытный образец. — Я благодарна тебе, Марк, — сказала она, ее голос был тихим и спокойным. — Но теперь мне нужно отдохнуть. Маркус понимал, что ее слова означают конец игры. Он не стал ничего говорить, а лишь слегка кивнул в ответ. Он знал, что она больше не нуждается в нем, что она хочет побыть одна. Он не был для нее объектом любви и нежности, как он сначала думал, он был для нее лишь инструментом для достижения ее собственных целей, но при одновременно с этим и близким человеком, и это понимание вызывало у него некое странное чувство одновременно удивления и тревоги. Позже, когда пришло время ложиться спать, Эффи, уставшая от игр и эмоций, сидела на своей кровати, небрежно держа в руках своего плюшевого жирафа. Кейн, как обычно, пришел ее уложить, как делал всегда, когда на это была возможность. Он присел рядом с ней, поправил ее одеяло и поцеловал ее в лоб. — Спокойной ночи, маленькая бунтарка, — прошептал он, его голос был тихим и ласковым, но с легким оттенком тревоги. — Пусть тебе приснятся самые интересные сны. Эффи кивнула в ответ, ничуть не меняя выражения лица. — Спокойной ночи, Марк, — прошептала она. — Спасибо за помощь. — Тебе спасибо, маленькая бунтарка, — сказал он. — Ты делаешь мою жизнь более занятной, более нужной, и более..., — он сделал паузу, обдумывая свои слова, — более счастливой. Эффи на мгновение задумалась, рассматривая лицо Маркуса. Она не хотела, чтобы он оставался с ней, она хотела побыть одна, чтобы проанализировать свои эмоции и понять свои желания. Она знала, что он все еще к ней привязан, но она так же была привязана к нему, но уже чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Эффи слегка улыбнулась, и в ее взгляде промелькнула какая-то тень, словно она была не совсем довольна своими эмоциями. — Спокойной ночи, папа, — прошептала она, не отрывая от него взгляда. Кейн на мгновение опешил от ее неожиданного обращения. Он понимал, что она продолжает играть с ним, что она получила то, что хотела. Он чувствовал, что она ему не доверяет полноценно, но он не мог ее прогнать, не мог ее отпустить. — Спокойной ночи, моя маленькая бунтарка, — прошептал он, поцеловав ее в лоб вновь. — Я всегда буду рядом. Маркус остался сидеть рядом с ней еще какое-то время, пока ее дыхание не стало ровным и спокойным. Он смотрел на ее мирное лицо и чувствовал, что она совсем не так проста, как кажется, что в ней есть что-то глубокое и загадочное, чего он никогда не сможет до конца понять. Тоже самое есть и в её матери.

***

— Нет, — ответил он, наконец, его голос был тихим, но твердым, — я не хотел этого. Я пытался сделать все, чтобы этого не случилось. Но тебя бы все равно не казнили бы. После твоего совершеннолетия был бы суд, где тебя бы признали невиновной. Я бы приложил все усилия, чтобы это было именно так. Эффи не могла сдержать презрительной усмешки. В ее глазах стояли слезы, но это были слезы не жалости, а гнева. — Суд? — переспросила она, ее голос был полон недоверия и сарказма. — Ты действительно думаешь, что меня бы оправдали? Ты хоть знаешь, что люди говорят обо мне? Ты знаешь, как смотрят на меня люди? Как они перешептываются за моей спиной? Стонем чувствовала, как ее голос дрожит, как ее слова становятся все более резкими. Она уже не могла контролировать себя, не могла оставаться спокойной и сдержанной. Все ее сдерживаемые эмоции, все ее обиды и разочарования, рвались наружу, как лава из вулкана. — Да, — ответил Кейн, его голос стал еще более тихим, но в нем появилось какое-то непривычное отчаяние. — Я знаю. Но я также знаю, что ты не виновна. И что я должен был быть там. Я должен был защитить тебя, Антею и Тони. Мне очень жаль, что я не смог. В голосе Маркуса прозвучала такая искренняя боль, что Эффи на мгновение даже поверила в его раскаяние. Она почувствовала, как ее гнев немного отступает, как в ее сердце появляется какая-то странная слабость. Но тут же, как будто кто-то щелкнул выключателем, с новой силой вспыхнула обида. Ее руки сжались в кулаки, и все его слова, его извинения, его попытки все объяснить – все это вызывало у нее только раздражение и ярость. Ей не хотелось ничего слушать, не хотелось больше разбираться в его мотивах и чувствах. Все это казалось ей фальшивым и лицемерным, лишь попыткой оправдать себя в ее глазах. Стонем чувствовала, как ее дыхание становится прерывистым, как ее сердце бьется все сильнее и сильнее. Ей хотелось кричать, хотелось вырвать динамик, хотелось разбить все вокруг, лишь бы не слышать этого голоса, лишь бы не чувствовать этой боли. — Замолчи, — прошипела она, ее голос дрожал от гнева и отчаяния. — Замолчи. Я не хочу ничего слышать. Все это ерунда, ты придумываешь себе оправдания. Ты просто лжец, Кейн, ты всегда был лжецом! Она отвернулась от радио, ее рука потянулась к панели управления, и, не задумываясь, не глядя, она резко вырвала какой-то провод. В комнате резко наступила тишина. Радио моментально замолчало. Эффи тяжело дышала, ее грудь вздымалась, словно она только что пробежала длинную дистанцию. Она не могла разобрать, что именно она чувствует – ненависть, обиду, боль, разочарование, или все это вместе. Это был целый ураган чувств, бушующий внутри нее, разрывающий ее на части. После того, как Эффи в спешке покинула комнату связи, она какое-то время бесцельно бродила по лагерю. Каждый ее шаг был тяжелым, каждый вдох болезненным. Она ощущала себя раненным зверем, загнанным в угол, и эта рана, нанесенная ей Кейном, продолжала кровоточить, не давая ей покоя. Она пыталась убежать от своих чувств, от этих болезненных воспоминаний, но они преследовали ее, словно тени, не давая ей ни минуты покоя. Наконец, собрав все силы в кулак, Стонем решила вернуться в палатку, где лежал её брат, ведь там, рядом с ним, она сможет найти хоть какое-то подобие утешения. Она не могла отпустить этого чувства беспомощности и отчаяния, но, хотя бы на время, она могла попытаться отвлечься, сосредоточившись на состоянии Тони. Ткань с лёгкостью отодвинулась в сторону, и Эффи шагнула внутрь. Рядом с кроватью Тони, на кресле, сидела Рейвен. Она смотрела на Тони, не отрывая взгляда, её лицо было серьёзным и сосредоточенным. Сейчас ее силуэт казался еще более хрупким и беззащитным, словно она была последним стражем, охраняющим покой своего друга. Стонем на мгновение остановилась, наблюдая за ней. Она видела, что Рейвен тоже переживала за Тони, и чувствовала благодарность за ее преданность и заботу. Но сейчас она была слишком измотана своими собственными переживаниями, чтобы говорить о связи Рейес и её брата. — Там провод отвалился, — сказала она, ее голос был хриплым и слегка дрожал. Она не смотрела на Рейвен. — Почини, чтобы другие могли поговорить с родителями. В её словах не было ни просьбы, ни приказа. Это были просто констатация факта. В её тоне не было ни намёка на переживания, ни капли сожаления, ни капли злости, как будто она говорила о чём-то совершенно неважном. Рейвен повернула голову и посмотрела на Эффи, ее взгляд был внимательным и проницательным. Она заметила ее бледное лицо, ее дрожащие губы. Рейес не стала ничего спрашивать, не стала пытаться утешить ее или подбодрить. Она понимала, что сейчас Эффи просто хочет, чтобы ее оставили в покое, чтобы ее не трогали, чтобы ее не заставляли чувствовать. Рейвен просто кивнула, подтверждая, что поняла ее. Она знала, что Эффи не в состоянии говорить о том, что ее терзает, хотя сейчас Рейес была готова выслушать её, несмотря на то, что они никогда не были подругами, и что ее слова о сломанном радио – это лишь способ отвлечься от своих собственных переживаний. Она взяла со стола инструмент и, не говоря ни слова, вышла из палаты, чтобы починить радио, понимая, что радио было единственной связью с Ковчегом, и единственной надеждой выжить. Тони, наблюдая за Эффи, медленно приподнялся сразу после того, как Рейвен оставила их наедине. Он хорошо знал свою сестру, он умел читать ее настроение по едва уловимым признакам: по тому, как она хмурила брови, как она отводила взгляд, как она порывисто вздыхала. И сейчас, глядя на нее, он понимал, что она что-то скрывает, что-то ее слишком сильно беспокоит. — Что случилось? — спросил Тони, его голос был тихим, но в нем звучала искренняя забота. Он старался говорить мягко, не показывая боли от недавней раны. — Ты выглядишь так, будто тебя снова хотят посадить в тюрьму. Эффи вздрогнула от его слов, словно очнувшись от забытья. Она не ожидала, что он заметит ее состояние, когда её брат сам страдал от боли. Она подняла голову, посмотрев на Тони, и в ее глазах мелькнула смесь раздражения и усталости. Она понимала, что от него уже ничего не скроешь, и что сейчас ей придется все рассказать, даже если ей этого совсем не хотелось. — Это Кейн, — пробормотала она, ее голос был хриплым и полным нескрываемого раздражения. — Он опять пытается со мной разговаривать. Пытается извиняться, пытается все исправить. Как будто этого недостаточно было в прошлый раз, — пробурчала она себе под нос, почти неслышно. Тони нахмурился. Он ожидал услышать от нее любые имена, но только не это. Он знал, как сильно Эффи ненавидела Кейна, он знал, какую глубокую рану он ей нанес в детстве. И он понимал, что сейчас его попытки наладить отношения, как и прошлые, лишь бередят ее боль, заставляя ее страдать еще больше. Он почувствовал, как в нем вспыхивает гнев на Кейна за то, что он снова причиняет боль его сестре несмотря на то, что именно благодаря Маркусу его сестра сейчас была жива. — И что он говорит на этот раз? — спросил Тони, стараясь сохранить нейтральный тон, но в его голосе проскользнула нотка напряженности. — Да все то же самое, — ответила Эффи, закатив глаза. Ее движения были резкими, словно она пыталась сбросить с себя невидимые оковы, связывающие ее с Кейном. — Говорит, что следил за мной, что сожалеет о прошлом, что хочет все исправить. Как будто это вообще возможно. Как будто он может вернуть время назад, как будто он может исправить все то, что он натворил, — добавила она, ее голос язвительно. Она чувствовала, что ей нужно высказаться, выплеснуть все свое негодование, чтобы хоть немного облегчить свое состояние. Тони на мгновение замолчал, внимательно наблюдая за Эффи. Он изучал каждое ее движение, каждое ее слово, пытаясь разгадать тайну ее страданий. Он понимал, что за ее раздражением и злостью скрывается нечто большее. Он знал, что, несмотря на всю свою ненависть к Кейну, она все еще к нему что-то чувствует, как-никак именно он был постоянно рядом с ней. Стонем знал, что он был для нее не просто предателем, что в прошлом он был для нее кем-то очень важным, и что эта рана, оставленная им, до сих пор кровоточит. — Ты злишься, потому что он тебя достает, или потому что ты не можешь перестать его любить? — спросил он, совсем не скрывая в голосе понимания всей ситуации. Эффи посмотрела на Тони, ее глаза были полны непонимания и раздражения. В ее взгляде мелькнула искра гнева, словно она считала его вопрос глупым и неуместным. — Я злюсь, потому что он предал нас, Тони, — ответила она, ее голос был полон обиды и горечи. — Он оставил нас, когда мы в нем нуждались. А теперь он хочет все забыть, как будто ничего не было. Это несправедливо. Он был единственным человеком из взрослых, которому я когда-либо доверяла, а он просто ушел, не сказав ни слова. Он оставил нас одних, беспомощных, и я никогда его за это не прощу. Тони вздохнул. Он понимал ее боль, он разделял ее гнев. Он знал, что Кейн причинил их семье много страданий, и что Эффи имела полное право ненавидеть его. Но он также понимал, что прошлое нельзя изменить, и что сейчас им нужно смотреть в будущее, нужно учиться жить дальше, несмотря ни на что. — Но ты ведь знаешь, что он не хотел нас оставлять, в особенности не хотел оставлять тебя, — мягко возразил Тони. Он старался говорить спокойно, не провоцируя ее, но он не мог остаться равнодушным к ее страданиям. — Он не раз говорил мне, что сожалеет о своем уходе, что он всегда думал о тебе. Он даже помогал нам издалека, — добавил он, стараясь быть максимально честным. — Он говорил тебе? — переспросила она, совершенно не веря своим ушам. — Ты что, тоже на его стороне? Ты тоже веришь его лжи? Тони усмехнулся, глядя на свою сестру, стараясь подавить улыбку. Он знал, что она так скажет, что она посчитает его предателем за то, что он не разделяет ее ненависть. — Нет, я на твоей стороне, Эффи, — он протянул руку и осторожно взял ее ладонь в свою. — Я понимаю, почему ты злишься. Он действительно поступил с тобой несправедливо. Но я также знаю, что благодаря нему ты сидишь рядом со мной. И что ты, несмотря на всю свою ненависть, все еще к нему что-то чувствуешь. И что эти чувства не дают тебе покоя. Эффи отвернулась от Тони, пытаясь скрыть свое смущение и смятение. Она чувствовала, что ее брат видит ее насквозь, что он точно знает всю правду её эмоций. — Это неправда, — пробормотала она, стараясь звучать, как можно убедительнее. Она старалась убедить не только Тони, но и саму себя в том, что она его ненавидит. — Я его ненавижу. Я не могу его простить. Я хочу, чтобы он исчез из моей жизни навсегда. — Возможно, — согласился Тони, не настаивая на своем. — Но ненависть и любовь часто ходят рука об руку. И иногда бывает трудно понять, где кончается одно и начинается другое. Я не говорю тебе его простить или принять, я не навязываю тебе свое мнение, но я думаю, что тебе нужно понять свои чувства к нему. Тебе нужно посмотреть в свое сердце и честно признаться себе, что ты чувствуешь на самом деле. И только тогда, когда ты это сделаешь, ты сможешь двигаться дальше. Эффи не ответила. Она уставилась в сторону, погрузившись в свои мысли, стараясь скрыть свое смятение, но Тони видел, как ее брови сошлись на переносице, выдавая ее глубокие раздумья. Тони понимал, что его слова заставили ее задуматься, он всегда умел заставлять её думать и мыслить шире, чем ей этого желается. — Просто знай, что чтобы ты ни решила, я всегда буду на твоей стороне, — продолжил Тони, пытаясь вернуть ее внимание. Его голос стал еще мягче, его взгляд был полон поддержки. — И если тебе нужно будет высказаться или просто помолчать, я всегда буду рядом. Я всегда буду с тобой, Эффи, и мы вместе сможем преодолеть любые трудности. — Спасибо, Тони, — прошептала она с благодарностью в голосе. — Я знаю. Я знаю, что могу на тебя рассчитывать. Ты всегда меня поддерживал. Тони улыбнулся в ответ, сжимая ее ладонь. Он знал, что его слова не изменили ее отношения к Кейну и ко всей ситуации, но он надеялся, что они помогут ей разобраться в своих чувствах и принять правильное решение.

***

— Пайк на связи, — произнес мужчина, чей голос был резким и властным, выдавая его напряжение. Он не любил беспокойства, предпочитая действовать четко и по плану, и этот разговор с Грейс нарушал его привычный порядок вещей. Но в глубине души, он ждал этого звонка, надеясь получить подтверждение, что с его дочерью все в порядке. Из динамика, после короткой паузы, раздался мягкий и мелодичный голос Грейс. — Папа, это я, — произнесла она, ее голос был теплым и заботливым, но в нем чувствовалась сдержанность, словно она старалась не выдать своих истинных эмоций. — Как ты? Чарльз на мгновение прикрыл глаза, стараясь успокоить свое сердце. Он знал, что этот звонок будет непростым, что Грейс не будет молчать, что она выскажет свое мнение, которое всегда отличалось от его. Но он все равно хотел услышать ее голос, хотел почувствовать, что она рядом, даже если они находились так далеко друг от друга. — Я в порядке, Грейс, — ответил он, стараясь скрыть свое напряжение. — Отчеты показывают, что все в порядке. Как ты там? Как жизнь на Земле? Как идут дела с землянами? — Кларк уже успела рассказать Совету про вражду заключённых и жителей Земли, и это совсем не нравилось мужчине. Грейс вздохнула, и Пайк почувствовал, как в его сердце кольнула тревога. Он знал, что она всегда что-то скрывает, что она никогда не говорит всего, что думает. Он привык к тому, что она его критикует, что она всегда не согласна с ним, но он также знал, что она любит его, и что эта любовь — единственное, что связывает их. — Жизнь, как жизнь, — ответила Блад, пожав плечами. — Но я думаю, что земляне не враги нам, если мы попытаемся с ними договориться. Я чувствую, что они не такие опасные, какими все их себе представляют. Чарльз нахмурился, его глаза сузились. В его груди закипает гнев. Его дочь всегда была слишком доброй, этим она была в его жену, её мать, но эта же доброта и погубила её. — Опасные, Грейс, — четко произнес он, не желая, чтобы с ним спорилт. — Они опасны, и я это чувствую. Ты должна быть осторожной, ты не должна им доверять. Грейс замолчала на мгновение, сдерживая свой гнев. Она не понимала, откуда у отца такая ненависть к землянам, почему он не хочет их понять, почему он так предвзят к ним, ведь он даже и не видел их, а лишь судит по тем рассказам, которые дала Совету Кларк. — Но, — Блад попыталась возразить. — Я не понимаю, почему ты так относишься к людям, которых даже не видел в глаза. А я видела одного из них, и он не такой, каким ты можешь его себе представить. Пайк промолчал, его челюсть сжалась. Он не мог допустить, чтобы его дочь пошла на поводу своей детской наивности и своей веры в мир во всём мире. — Грейс, ты должна понимать, что они опасны, — его голос был твердым и бескомпромиссным. — Я чувствую это. И я хочу, чтобы ты держалась подальше от них. Блад снова вздохнула, ее сердце наполнилось обидой. Ее отец не хочет ее слышать, он зациклен на своих убеждениях. Она не могла понять, почему он не хочет ее слушать, почему он не хочет поверить в то, что она говорит. — Чарльз Пайк, — Грейс попыталась сделать свой голос максимально серьёзным, чтобы у её отца не было желания с ней поспорить. — Ты даже не знаешь их. Ты просто навешиваешь на них ярлыки, основываясь на своих предубеждениях. Ты вмешиваешься, не зная всей картины, ты пытаешься контролировать ситуацию, не понимая ее. Чарльз почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Он не любил, когда его дочь его критиковала, особенно когда дело касалось его убеждений. Он всегда считал, что он знает лучше, и сейчас он не собирался менять своего мнения. Она прожила намного меньше, чем он, и была обязана прислушиваться ко всем его словам. — Ты должна доверять мне, дочь, — он сделал акцент на своём обращении, дабы Грейс вспомнила, с кем она говорит. — Я делаю это для твоего блага. Я хочу защитить тебя от опасности. Блад горько усмехнулась, зная, что его слова – это лишь очередная попытка оправдать свою жестокость. Она помнила его приказы, она знала его решения, и она не могла ему доверять. Он не понимает того, что происходит на Земле, он просто застрял в своих предрассудках, и она не могла молчать. — Папа, — она ровно так же, как и он, сделала акцент на обращение к нему. — Я знаю, что ты хочешь защитить меня, но ты делаешь это неправильно. Ты не понимаешь, что твои действия могут привести к еще большей трагедии. Ты пытаешься контролировать то, чего не понимаешь. Пайк на мгновение замолчал, сдерживая свой гнев. Он терял контроль, его дочь больше не слушает его, она отворачивается от него. Он хотел что-то сделать, чтобы вернуть ее доверие, ведь Грейс единственная, кто у него осталась, но он не знал что. — Ты должна быть осторожной, Грейс, — уже смиренно и спокойно произнес Чарльз. — Я волнуюсь за тебя. Грейс знала, что отец любит ее, что он беспокоится о ней, но она не могла принять его жестокие методы. И самое ужасное, она не могла ему рассказать, что она уже привязалась к одному из тех землян, которые теперь сидел в плену. Отец не простит ей этого, просто считая её глупой девчонкой. — Я знаю, — поскорее желая закончить разговор, выдавила из себя Блад. Пайк вздохнул, понимая, что они снова зашли в тупик, что их спор никогда не закончится. Казалось, что после смерти жены, Чарльз окончательно потерял связь со своей дочерью. — Береги себя, — сказал он, его голос стал более мягким. — Я люблю тебя. Она знала, что он любит ее по-своему, но она не могла принять его отцовскую любовь, когда он постоянно упрекал её в любом из её выборов. Она посмотрела на радио, и её глаза наполнились печалью. — Я хотела поменять фамилию матери на твою, если меня отпустят из тюрьмы после совершеннолетия, — Грейс очень давно хотела ему в этом признаться, но не могла найти нужного времени, а сейчас было именно то, что нужно. — Но я рада, что меня отправили на Землю с фамилией матери. И сейчас я окончательно убедилась, что я не хочу иметь твою фамилию. Она не стала ждать ответа, не стала ничего объяснять, словно эти слова были всем, что она хотела сказать. Она опустила передатчик и, не сказав больше ни слова, резко развернулась и вышла из палатки, где находилась радиостанция. Пайк остался один, сжимая в руке микрофон. Его сердце сжалось от боли, а в груди разливался холод. Слова Грейс ранили. Он даже не знал, как он мог довести ее до такого, как он мог так сильно ее разочаровать. Он делал всё для её будущего. Возможно, иногда он был груб и жесток, но ведь это ничего не значило. Когда Чарльз клал микрофон на место, его рука начала дрожать.

***

Выйдя из палатки, Эффи увидела Беллами, который стоял возле стола с припасами. Он методично складывал мясо, бабы, ягоды и какие-то другие припасы в свой рюкзак. Стонем заметила, что он не смотрит по сторонам, что он словно отгородился от всего мира, ушел в себя. Она видела, как его плечи слегка дрожат, и понимала, что его что-то беспокоит, что-то глубоко тревожит. Хоть Эффи и отгородилась от всего лагеря из-за раны Тони, она не могла избежать своего любопытства, которое подталкивало её разузнать, что происходит. Стонем подошла к нему медленно, стараясь не привлекать его внимания. Она остановилась в нескольких шагах от него и, наблюдая за его сосредоточенным лицом, чувствовала нагнетающую обстановку вокруг. — Что ты делаешь? — спросила она, оставаясь в своей не особо тактичной манере. Беллами резко вздрогнул, не ожидая, что к нему кто-то подойдет. Он оторвался от своих занятий и повернулся к Эффи, его глаза были полны удивления и смятения. Он не ожидал ее здесь увидеть, кого-угодно, но точно не ее. — Собираю припасы, — он старался говорить как можно спокойнее, как можно безразличнее, но в его голосе все равно проскальзывала какая-то тревога, какое-то беспокойство. — Зачем? — спросила Эффи, чуть склонив голову в бок, тем самым показывая свой интерес ко всей ситуации. — Кларк попросила пойти с ней, поискать припасы в каком-то бункере, — ответил Беллами, отводя взгляд. Он не мог смотреть ей в глаза, не хотел, чтобы она увидела, что он что-то от неё скрывает. —Еды как-то слишком для одного дня, не находишь? — на губах Стонем появилась слабая усмешка, а голос стал чуть более настойчивым, но она знала, что этого хватит. — И я не собираюсь возвращаться, — произнёс Блейк, сам не понимая почему решил раскрыть свой план. Возможно, потому что это просто Эффи, от которой он не мог и не хотел ничего скрывать. — Ты собираешься оставить Окти без присмотра? — Эффи не смогла скрыть своего удивления. Блейк всегда отчаянно пытался уберечь свою сестру, а сейчас готов оставить её одну? Что-то в её голове не сходится. Между ними что-то произошло, когда Тони принесли раненого, и она не знает, что именно. — Октавия меня ненавидит, — его голос звучал со всей болью и отчаянием, которое он только мог испытывать. — Я причинил ей слишком много боли, и я не заслуживаю ее прощения. — Но ты должен спокойно с ней поговорить, — резко настаивала Стонем, делая вид, что он не может просто так все бросить. Ей был нужен Беллами у власти, для её собственного комфорта. Ей не нужны были перемены. Октавия, скрестив руки на груди, стояла у челнока и исподтишка наблюдала за Эффи и своим братом. Её взгляд то и дело перескакивал с него на нее, но все же дольше задерживался на Эффи. Октавия не слышала, о чем именно они говорят, но какое-то незримое влечение заставляло ее оставаться на месте. — Даже сейчас Октавия стоит и наблюдает за тобой, — с усмешкой на лице, Эффи перевела свой взгляд со старшего Блейка на младшую. — Не думаю, что её мысли в мою сторону сейчас положительны, — Беллами даже не повернулся в сторону Октавии, которая, замечая взгляд Эффи на себе, быстро скрылась в челноке, чувствуя себя застуканной. — Я думаю, что лучше нам больше не видеться. Так будет лучше для всех. Эффи подошла к нему еще ближе, пока между ними не осталось совсем небольшое расстояние. Она смотрела ему прямо в глаза, не скрывая хитрости в своем взгляде. Она чувствовала его боль, она чувствовала его разочарование. Он даже не пытался скрыть от неё свои истинные эмоции, будто бы верил ей безоговорочно. — Ты ведь не хочешь уходить, Беллами, — сказала она, ее голос был тихим и уверенным. Она знала, что он не хочет бросать все, что он просто боится. — Ты просто боишься. Беллами замолчал, отвернувшись, словно от пощечины. Его руки продолжали перебирать припасы, но Эффи видела, как дрожат его плечи, как с каждой секундой они опускаются все ниже и ниже. Её слова попали точно в цель, пронзив его насквозь. — Да, — пробормотал он, его голос был почти неслышным. — Я боюсь. Эффи подошла ближе и, словно случайно, коснулась его руки. Её прикосновение было обманчиво легким, нежным, словно дуновение ветра, но она чувствовала, как его мышцы напрягаются, как тело замирает в ожидании. Он был так уязвим в своей нужде внимания, и она с садистским удовольствием этим пользовалась. Именно сейчас, после разговора с Кейном и Тони, ей нужно было вернуться в своё прежнее сильное состояние, а чужая безумная любовь в этом прекрасно ей помогала. Беллами резко повернулся, его глаза горели тусклым пламенем надежды, смешанным со всё той же болезненной привязанностью. Он смотрел на Эффи, и она видела нечто большее, чем просто благодарность. Она видела в нем преданность, почти обожание, ту теплоту, которой он пытался согреть своё израненное сердце. Блейк смотрел на неё как на свет в конце тоннеля, не понимая, что она - лишь призрачная иллюзия. — Ты ведь не осудишь меня, Эффи? — прошептал он, его голос дрожал от неуверенности, но он всё ещё тянулся к ней, надеясь стать ближе. — Нет, — равнодушно пожала плечами Эффи. Она никогда не осуждала людей, каждый был волен творить свою глупость. Беллами с трудом вдохнул и выдохнул, пытаясь сбросить с себя бремя сомнений. Его взгляд снова встретился с её, и в его глазах плескалось безграничное доверие. Он словно раскрывал перед ней свою душу, не понимая, что она не собирается беречь её. Он был готов обнажить все свои недостатки, лишь бы получить ее расположение. Блейк не отрывал от нее взгляда, словно искал в ней ответ на мучающие его вопросы, утешение от терзающих его сомнений, дом, где он мог бы укрыться. Он чувствовал рядом с ней покой, будто наконец-то нашел того, кому можно было довериться. Его чувства делали его дураком, а он просто этого не понимал. Эффи снисходительно улыбнулась и едва коснулась его щеки кончиками пальцев. Её прикосновение было обманчиво легким, но всё тело Беллами отозвалось на это прикосновение. Она понимала, что он чувствует - жажду близости, надежду на взаимность. Стонем чувствовала, как между ними натягивается невидимая нить, которой она могла управлять по своему усмотрению. Она хотела, чтобы он почувствовал эту иллюзию связи. Беллами нерешительно шагнул вперед и, едва склонив голову, коснулся её губ. Поцелуй был лёгким и трепетным, словно первое касание, которое он ждал так долго. Он коснулся лишь уголка ее губ, боялся сломать хрупкое равновесие, которое существовало лишь в его сознании. И этот поцелуй оставил на губах Эффи странную смесь удивления и неприятного удовлетворения. Она не ждала этого, но в то же время это было частью того, что сейчас ей было просто необходимо. Стонем теряла контроль над собой, поэтому держать под контролем кого-то другого было ещё приятнее. Беллами отстранился, его лицо пылало от смущения. Он смотрел на Эффи, и в его глазах она видела мольбу и надежду. Он боялся её реакции, но жаждал ее одобрения, как наркоман очередной дозы. — Прости, — прошептал Блейк голосом полным извинения. — Я не должен был этого делать. Эффи промолчала, наблюдая за его страданиями с холодным интересом. Она не знала, как вести эту игру дальше. Она не хотела отталкивать его, потому что он был так полезен, но и не собиралась давать ему ложные надежды. Она играла с ним, как охотник с жертвой, и наслаждалась каждым моментом происходящего. Стонем понимала, что Блейк не видит ее настоящей, не понимает, как легко ей дался этот поцелуй, и от этой мысли ей становилось ещё более противно. Но при этом её забавляла чужая боль, глупость, чужие чувства. Эффи ответила ему зеркальной улыбкой и взглянула ему прямо в глаза, показывая, что между ними всё только начинается.

***

Грейс сидела, сжавшись в углу первого этажа челнока, словно пытаясь раствориться в тени. Разговоры с отцом всегда оставляли после себя ощущение выжженности, словно ее слова и эмоции были с силой вырваны из нее, не оставив ничего, кроме горького послевкусия. Пайк, в своем вечном стремлении к контролю, никогда не понимал ее по-настоящему. Он лишь делал вид, что слушает, кивая головой и поддакивая, но на самом деле, его интересовало лишь то, чтобы она следовала его указаниям, шла по протоптанной им дорожке, даже если эта дорожка вела в пропасть. Он видел в ней не личность, а лишь продолжение самого себя, инструмент для достижения своих целей. Блад подняла взгляд на глухой металлический люк, отделяющий ее от пленного землянина, и невольно вздохнула. Беллами ушел вместе с Кларк, оставив Миллера следить за челноком, и Грейс понимала, что это ее шанс. Когда Миллера в очередной раз позовут поговорить с родителями погибших, она сможет незаметно проскользнуть наверх и проведать землянина. Она не могла до конца понять, почему её так сильно тянет к нему, почему её сердце, вопреки здравому смыслу, стремится к нему. Но сейчас она даже не пыталась противиться этому странному, необъяснимому притяжению. Возможно, это было вызвано жалостью, возможно любопытством, а возможно и чем-то большим, чем она пока не могла осознать. Она знала лишь одно, что не сможет просто так оставить его в беде, что ее сердце не позволит ей равнодушно отвернуться. Внутрь челнока, нарушив тишину своим внезапным появлением, зашел парень, и, не глядя по сторонам, направился к лестнице. Он постучал по люку, привлекая внимание Миллера, который, наверняка, скучал наверху, сидя в одиночестве и перебирая в голове свою ненависть к пленнику. — Тебя ждут родители Ромы, — громко проговорил он. Через несколько томительных секунд, Миллер спустился по лестнице. Он даже не взглянул в сторону Грейс, укрывшейся в тени, и ее фигуру почти не было видно в тусклом свете. Он просто прошел мимо, полностью погруженный в свои мысли, не замечая ничего вокруг. Его взгляд был направлен вперед, а плечи напряжены, рассказывать родителям о смерти их детей было далеко не простой задачей. Вместе с другим парнем, который ждал его снаружи, Миллер вышел из челнока, направившись в палатку, где сейчас размещалась временная радиостанция. Грейс, едва убедившись, что Миллер покинул челнок, бросилась к лестнице. Ее движения были быстрыми и решительными, ведь она понимала, что Миллер может вернуться в любую минуту. Каждый ее шаг был продиктован неотложным желанием поскорее оказаться рядом с землянином, оказать ему хоть какую-то помощь, пусть даже самую незначительную. Она поднялась по ступенькам, чувствуя, как ее сердце бешено колотится в груди, но останавливаться она не собиралась. Наконец, она дотянулась до холодного металла люка, отбросив его в сторону и впустив в себя холодный и затхлый воздух верхнего этажа челнока. Перед ней предстала ужасная картина. Землянин, так же, как и прежде, был весь в засохшей крови, местами темной и густой, местами красноватой, и от его ран исходил затхлый запах, от которого у Блад защемило в груди. Его руки, туго перевязанные грубыми веревками, были, как и раньше натянуты в стороны, и его тело едва ли могло двигаться. Никому не было дела до его ран, они просто держали его привязанным, словно животное. Грейс глубоко вдохнула, стараясь совладать с волной возмущения и жалости, захлестнувшей ее. — Привет, — произнесла она, стараясь скрыть тревогу в голосе. На ее губах появилась слабая, но искренняя улыбка, в надежде, что она хоть как-то сможет его ободрить. — У нас немного времени, но я постараюсь успеть, — добавила она, смотря на него своими полными сочувствия глазами. Блад знала, что никто не заботился о его пропитании, что его просто морят голодом и жаждой. Хоть еды она и не могла ему сейчас принести, она хотя бы постарается напоить его. Она достала тканевую самодельную бутылку из своей сумки, и, не говоря ни слова, с осторожностью протянула ее к его сухим, потрескавшимся губам. Грейс, внимательно следя за его состоянием, медленно поднимала бутылку выше, позволяя пленнику делать спокойные и размеренные глотки, чтобы он не захлебнулся. — Прости, что не могла прийти к тебе ранее, — произнесла она, мягким голосом, стараясь не причинить ему еще большего дискомфорта. Она осторожно вытерла тыльной стороной ладони лишнюю воду с его губ, ощущая теплоту его кожи, а ее сердце болезненно сжалось. — Ты постоянно был под стражей, и к тебе даже ночью было не пробраться, — на ее лице появилась слабая и грустная улыбка, когда она вспомнила, как этой ночью пыталась пробраться, а Миллер ее выгонял, называя её безумной и приказывая ей идти спать. — Я пыталась, честно, — прошептала она, словно оправдывалась за свою неспособность помочь ему раньше. Землянин слабо усмехнулся, его губы едва заметно дернулись. Он слышал странные звуки и приглушенные разговоры ночью, и теперь, глядя на Грейс, понимал, откуда они были. Он не знал, зачем она это делает, но, глядя на ее сочувствующее лицо, чувствовал, как внутри него зарождается слабое, но живое чувство благодарности. — Ты же меня понимаешь? — прошептала Грейс, ее голос был тихим и дрожал от внутреннего волнения. Хоть она и задала этот вопрос, но он был риторическим, ведь она знала на него ответ. Грейс, не дожидаясь ответа, подошла к грязному ведру с водой, стоявшему в углу, и взяла в руки грубую тряпку, лежавшую рядом. Это все осталось еще со вчерашнего дня, когда она вместо Кларк, промывала раны землянина, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Сейчас она хотела вновь это сделать, чтобы ему было хоть немного легче, чтобы она могла хоть как-то облегчить его боль, которую ему приходилось здесь терпеть. Блад намочила тряпку в холодной воде, и медленно, с предельной осторожностью, начала водить ею по всем ранам, что были на измученном теле пленника. Ее взгляд метался, то к багровым ранам, то к его глазам. Иногда, невольно, ее свободная рука тянулась к его телу, желая прикоснуться к нему, ощутить теплоту его кожи, но она быстро одергивала ее, стараясь не напугать его своим внезапным порывом. — Меня зовут Линкольн, — прошептал землянин, его голос был слабым и хриплым, когда Грейс начала промывать раны на его лице, стараясь не причинить ему еще большей боли. Блад, от неожиданности, застыла на несколько секунд, ее рука замерла над его щекой. Она не ожидала, что он сейчас заговорит с ней, что он доверит ей свое имя, ведь она была для него чужой, представителем людей, которые принесли ему столько страданий. Но вместе с тем, в ее груди зародилось теплое чувство, как будто она сделала шаг на пути к его доверию. — Я Грейс, — ответила она, стараясь скрыть дрожь в голосе, она посмотрела ему прямо в глаза, в которых она пыталась найти хоть малейший отголосок надежды, и в ее голосе можно было услышать слабую надежду на то, что между ними завяжется разговор, что она сможет хоть немного сблизиться с ним, понять его. Грейс смотрела на Линкольна, но тот ничего больше не сказал, словно он передумал говорить с ней. — И это всё? — нарушила она молчание, не сводя с него своего взгляда. — Больше ничего не скажешь? — Нам опасно разговаривать, — прошептал он, его голос был полон боли, которую он не мог скрыть. — Но, если это опасно, почему ты сказал мне свое имя? — в голосе Блад было открытое недоумение, она не понимала его поступка. — Чтобы ты помнила меня, когда я умру, — его глаза были еле открытыми, полными тоски и отчаяния, но он, как ни в чём не бывало, пытался сохранить зрительный контакт с Грейс, пытаясь запечатлеть в памяти ее образ. — Ты не умрешь, — запротестовала Грейс, ее голос был полным отчаяния, словно она пыталась убедить не только Линкольна, но и саму себя. — Не говори так, — прошептала она, чувствуя, как эти слова вызвали внутри нее страх. — Грейс, конец всегда один, — он не хотел, чтобы она давала ему лишние надежды, ведь надежда — это самое страшное, что могло сейчас быть, ведь, если надеяться, то можно получить еще большее разочарование. Он понимал, что для него нет спасения, что все его страдания и мучения скоро закончатся, и он не хотел тратить свои силы на бесполезную борьбу, в которой он уже проиграл. Грейс хотела что-то сказать, хотела возразить его словам, хотела убедить его в том, что он не умрет, что она сделает все возможное, чтобы спасти его, что она не позволит ему сдаться, но тут ее взгляд упал на люк, который вдруг стал открываться. Из проема показалась знакомая фигура, Миллер, с его вечно недовольным лицом. Его взгляд сразу же упал на Грейс, которая замерла на месте. Она поняла, что ее время вышло, что ей пора уходить. — Что ты здесь делаешь, Грейс? — его брови были сдвинуты, а губы сжаты в тонкую линию. — Уходи отсюда, — приказал Миллер. Грейс, в последний раз, бросила взгляд на Линкольна, пытаясь показать ему всем своим видом, что ей жаль покидать его так рано. Но после через внутреннюю силу, она все же спустилась вниз.

***

Эффи, оставив Тони и Рейвен одних в палатке, вышла в лагерь. Брат не хотел, чтобы она тратила время, сидя рядом с ним, как нянька, поэтому каждый раз, когда она заходила, выгонял ее. Взгляд Стонем, почти непроизвольно, сам собой нашел Монти и Джаспера, которые, по своему обыкновению, сидели рядышком, и на губах Эффи появилась едва заметная, но теплая улыбка. Монти с удивительной ловкостью перебирал бобы, его пальцы двигались быстро и легко, ведь он уже привык к этой довольно легкой работе. В его движениях была какая-то особая, почти театральная небрежность, словно он одновременно выполнял работу и развлекал себя. Джаспер же, напротив, сидел, чуть подавшись вперед, его брови были нахмурены, а взгляд сосредоточенно уперся в миску с бобами, желая придумать, как быстрее от них избавиться, и уже пойти отдыхать. Их разница всегда забавляла Эффи: они были как две противоположности, идеально дополнявшие друг друга. Заметив ее приближение, Монти тут же поднял голову, и его лицо осветилось широкой, дружелюбной улыбкой. — О, Эффи решила почтить нас своим присутствием, — его голос, как всегда, звучал по-доброму, с легким поддразниванием, словно они не виделись целую вечность. — Неужели ты заскучала по нашим остроумным беседам, или просто решила, что без нас тут совсем умрешь от тоски? Эффи закатила глаза на его театральность, но не смогла скрыть легкой улыбки. Она бесцеремонно присела рядом с ними, протянув руку и поддев несколько крупных бобов из миски. — Просто решила проверить, не уморили ли вы тут себя скукой, — произнесла она с нарочитой небрежностью, отправляя бобы в рот. Их вкус был сладким и терпким одновременно. – Или вы уже все самое вкусное попрятали от меня в своих закромах, как обычно? — Ну, конечно, — Монти сделал притворную мину оскорбления, словно Эффи наступила ему на больное место, — мы же тут голодаем, питаемся кореньями и гнилыми ягодами, а ты там где-то прохлаждаешься, в своей одинокой тишине. Джаспер, вон, как хомяк, уже все приличные бобы прибрал к рукам. Джаспер поднял на Эффи взгляд, в котором не было ни капли раздражения, лишь легкая усталость, смешанная с ироничной усмешкой. — Я ничего не ел, — возразил он спокойным тоном, в котором звучал слабый смешок, — это ты тут все бобы таскаешь, еще до того, как мы успели их разобрать. — Это я таскаю? — Грин вскинул брови в фальшивом удивлении. – Да ты, как крот, по ночам все запасы из-под земли вырываешь! Эффи тихо рассмеялась, слушая их привычную перепалку. В их шутках не было злого умысла, скорее, это был их способ общаться, их особый язык, который понимали только они втроем. Она вновь протянула руку к миске, взяла горсть темно-коричневых бобов и нарочито громко захрустела ими, глядя на Джаспера. Ей нравилось наблюдать за их реакцией, дразнить их, но в этом не было никакой агрессии, лишь игривость и любовь. — Ладно, хватит, — сказала она, жуя бобы, — ваша жратва все равно так себе, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Монти, засмеявшись, прикрыл рот ладонью, словно не желая показать, насколько ее шутка его позабавила. Джаспер лишь вздохнул, но на его губах Эффи заметила легкую, едва заметную улыбку, которая грела ее сердце. — Ну, коли уж на то пошло, — Грин пододвинул миску с ягодами ближе к ней, — давай, наедайся. Может, хоть какая-то польза от тебя будет, а то только и делаешь, что пропадаешь, то с Октавией, то с Беллами. — Ага, – с легкой усмешкой согласился Джордан, — что не пытаемся тебя найти, то ты постоянно где-то с ними. Эффи, усмехнувшись их шуткам, снова взяла горсть бобов, ее глаза искрились неподдельным весельем. — А что, я когда-то была бесполезной? – спросила она, притворно надув губы, – и вообще, я же постоянно занята важными делами. — Опять кого-то спасала от самой себя? — Монти усмехнулся, глядя на нее с искренним, почти детским любопытством. — Пыталась отговорить одного дурака от очередных глупостей, – ответила Стонем, пожав плечами, — но, как обычно, мои усилия оказались напрасными. Меня никто не хочет слушать. — Неужели так переживаешь за него? — с легкой иронией спросил Монти, подавшись к ней ближе с дружелюбной, почти теплой улыбкой. — Да нет, — отмахнулась Эффи. — Он просто совсем не соображает, вот и всё. — Ты не про Беллами, случайно? – спросил Джаспер, в его голосе прозвучало легкое беспокойство. — Он какой-то потерянный совсем в последнее время. Эффи на мгновение замолчала, переставая жевать. Она не ожидала, что они вообще что-то заметят. Ей хотелось защитить их от своих мрачных мыслей, и тем более от своих грязных дел. — А что с ним? — спросила она, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучало ни капли тревоги. — Да ходит какой-то сам не свой, — Монти пожал плечами, отвечая за Джаспера, — и все время о тебе говорит. Стонем закатила глаза, словно раздраженная, ей не хотелось сейчас слушать про Блейка, не тогда, когда она полностью успокоилась и хотела просто отдохнуть от всего. — Ну, значит, у него просто плохое настроение, – она пожала плечами, стараясь придать своему голосу небрежности. — Бывает. — Бывает, — Монти обменялся с Джаспером понимающим взглядом, в котором было что-то теплое и искреннее. – Особенно после разговоров с тобой. — У вас слишком больное воображение, — Эффи резко встала на ноги, отряхивая штаны. — Мне нужно прогуляться, а то от вашей болтовни голова кругом идет. — Как обычно, — Джаспер улыбнулся, и эта улыбка была как обычно искренней. — Смотри, не заблудись, а то еще придется тебя по лесам искать. — Не обещаю, — она слабо усмехнулась, — тебе все равно скучно перебирать эти бобы, может хоть развеселишься, пока меня искать будешь.

***

Рейвен сидела на земле рядом с лежащим Тони. Спина ее оставалась прямой, как всегда, но в глазах, если присмотреться, можно было заметить отголоски усталости. Она небрежно вертела в руках какой-то провод, ее пальцы машинально ощупывали его гладкую поверхность, словно пытаясь найти в нем утешение. Ее взгляд то и дело скользил к Тони, но она, как назло, не находила в себе смелости заговорить первой. После всего, что произошло после того, как она так отчаянно боролась за его жизнь, ей вдруг стало неловко. Она не знала, как правильно начать разговор, какие слова подобрать, чтобы не спугнуть хрупкую тишину, которая воцарилась между ними. Тони молчал, погруженный в свои мысли, а Рейвен чувствовала, как напряжение в воздухе с каждой секундой становится все более осязаемым, более невыносимым. Ей хотелось что-то сказать, как-то развеять эту гнетущую атмосферу, но слова застревали у нее в горле, словно ком, который она не могла ни проглотить, ни выплюнуть. Она не понимала, почему так нервничает, обычно ей было все равно. В конце концов, Стонем, словно почувствовав ее неловкость, медленно повернул голову в ее сторону. Его глаза, обычно полные озорных искорок, сейчас были тусклыми, но в них, как проблеск надежды, мелькнула слабая, едва заметная улыбка. — Ты все еще здесь, птенчик? — его голос был хриплым, тихим, но в нем звучала привычная насмешка, та самая, которая раньше вызывала у Рейес приступы раздражения, а теперь вызывала лишь тепло в груди. Она подняла на него взгляд, и на ее лице появилась легкая улыбка. — А ты все еще жив, придурок? — ответила она, и ее тон, хотя и был саркастичным, но в нем чувствовалась нежность, которая сама ее удивила. Она не ожидала услышать от него этот голос, она так боялась, что больше никогда его не услышит. Ей все еще было сложно поверить, что он действительно выжил. Тони слабо хмыкнул, его взгляд смягчился, а на губах снова промелькнула та самая, привычная усмешка, которая раньше ее так бесила, а сейчас, наоборот, грела ее сердце. — Как видишь, — он слабо качнул головой в сторону, — этот старый хрен еще не готов отправиться на покой. Все еще недостаточно достал тебя. Рейвен, услышав это, невольно улыбнулась. Она всегда удивлялась его умению находить юмор в любой ситуации, даже когда он был так близок к смерти. Его цинизм, его наглость, его вечное подшучивание — все это, оказывается, она ценила гораздо больше, чем могла себе представить. — Знаешь, — она вздохнула, глядя ему прямо в глаза, — когда ты был без сознания, у меня было такое ощущение, что я бессильна. Тони, услышав это, слегка нахмурился, его улыбка исчезла, и в его глазах заблестело что-то похожее на искреннее любопытство, смешанное с тревогой. — Бессильна? — произнес он, с трудом поднимая руку и нежно касаясь ее волос, его пальцы слегка дрожали, — это на тебя не похоже, птенчик. Рейес, ощутив тепло его руки на своей голове, невольно прикрыла глаза. Его прикосновение было таким спокойным, таким родным, что ей захотелось просто остаться в этом моменте навсегда. Но она, словно очнувшись, открыла глаза и вздохнула, посмотрев на друга, ища в его глазах хоть немного понимания. — Я просто... — она на секунду замялась, стараясь подобрать правильные слова, — я так испугалась. И я чувствовала, что у меня нет выхода. Я не знала, что делать. Стонем молчал, его рука все еще была на ее голове, а глаза смотрели с неподдельным участием. Он молчал, давая ей время собраться с мыслями, давая ей возможность выговориться. Он знал, что Рейвен не любит открывать свои чувства, и сейчас, когда она решилась на это, он не хотел ничего испортить. — Я знаю, что это глупо, — Рейес опустила взгляд, ее голос звучал тихо, почти как шепот, — но я ничего не могла с собой поделать. Этот страх, он меня просто парализовал. Я никогда раньше такого не чувствовала. Тони осторожно поднес свою руку к ее щеке, его пальцы нежно коснулись ее кожи. Рейвен подняла на него взгляд, и на ее глаза навернулись слезы, которые она тут же поспешила вытереть, стараясь скрыть свою слабость, свою уязвимость. — Птенчик, — произнес Стонем, его голос стал более мягким, более тихим, даже непривычным для нее, — я понимаю. Ты просто испугалась. И это нормально. Я тоже испугался. Поверь, я был уверен, что я уже не вернусь. Рейес, услышав его слова, ощутила, как внутри нее что-то оттаивает, как лед, сковавший ее сердце, начинает таять под теплом его голоса. Она понимала, что он не просто говорит, он действительно понимает ее, понимает ее страхи, ее отчаяние. И это понимание было для нее сейчас важнее всего. — Я, — она глубоко вдохнула, стараясь вернуть спокойствие своему голосу, — я просто не хотела тебя потерять. Ты мой друг, Тони. И... — она снова замолчала, стараясь подобрать нужные слова, и тут, как будто, что-то щелкнуло в ее голове. Ее охватило осознание того, что она только что сказала вслух, и ее щеки порозовели. Она отвернулась от Тони, стараясь скрыть свое смущение. Стонем, заметив ее реакцию, слабо усмехнулся. Он знал, как сложно ей было признать, что он для нее не просто раздражающий придурок, а кто-то более важный. Он не стал торопить ее, не стал давить на нее, он просто ждал, давая ей время собраться с мыслями, успокоиться. Он знал, что за ее колючим характером скрывается доброе сердце, и он не боялся его. — Знаешь, — он нежно коснулся ее руки, лежащей на кровати, — если бы ты меня потеряла, я бы обязательно вернулся. Просто чтобы снова тебя достать. Рейвен слабо улыбнулась, услышав его шутку. Она снова посмотрела на него, и на ее губах заиграла легкая, едва заметная улыбка. — Да уж, — она вздохнула, — это было бы в твоем стиле. Наверное, я бы тебя за это прибила. — А я бы тебе сказал, что ты просто очень по мне скучала, — ответил Тони, и его глаза снова заблестели привычной насмешкой, которая больше не раздражала ее. Рейвен, не сдержав улыбки, легонько ткнула его кулаком в плечо, и Тони, на этот раз, не удержался и залился тихим, но довольным смехом. Она невольно подхватила его смех, и по палате разлился теплый и приятный звук. В воздухе больше не было напряжения, лишь легкое чувство облегчения и близости. — Серьезно, птенчик, — сказал Тони, отдышавшись от смеха, — спасибо. Спасибо, что помогла меня спасти. Рейес, не ожидая от него таких слов, смутилась, ее щеки снова порозовели. Она всегда старалась избегать подобных признаний, но сейчас она поняла, что они тоже важны, что они тоже нужны, особенно между друзьями, между людьми, которые так много значат друг для друга. — Не за что, — она вздохнула, глядя ему в глаза, — ты мой друг, Тони. Я бы никогда тебя не бросила. Тони, услышав это, медленно протянул свою руку к ее и крепко сжал ее. Рейвен, в свою очередь, тоже сжала его руку, и в этот момент между ними промелькнула какая-то невидимая связь, которая сделала их еще ближе, еще роднее. — Знаешь, птенчик, — произнес Стонем, глядя ей прямо в глаза, — я рад, что ты есть в моей жизни. Ты самый назойливый и раздражающий человек, которого я знаю, но я рад, что ты есть. Рейес, услышав это, почувствовала, как ее сердце наполняется теплом. Она отвернулась, стараясь скрыть свое смущение, но ее губы тронула легкая, искренняя улыбка, которая говорила сама за себя. Она понимала, что Тони, как всегда, не смог до конца выразить свои чувства, но ей и так все было понятно, все было ясно. Раньше ее раздражало это прозвище, раньше ей казалось, что он нарочно пытается ее задеть, а сейчас она понимала, что он никогда не хотел ее обидеть, что это его способ выразить свою дружбу. — Ты тоже, Тони, — прошептала она, глядя в окно, ее голос дрожал, но в нем читалась искренность, — ты тоже. И в этот момент молчание снова воцарилось в палате, но это молчание было уже другим. Это было молчание понимания, молчание близости, молчание двух друзей, которые прошли через огонь и воду и стали еще ближе, чем прежде.

***

Мир расплывался, превращаясь в пульсирующий, дышащий кошмар. Эффи зажмурилась, сдавленно застонав, но мерцающие, почти осязаемые образы не исчезали, а, наоборот, наваливались с новой силой, разрывая завесу реальности на клочья. И среди этого вихря, из хаоса света и теней, проступал он. Фредди. Его улыбка, когда-то озарявшая её жизнь мягким светом, теперь казалась неестественно яркой, выжженной, как солнечный удар. Она сияла, сверкала изнутри, и в этом блеске скрывалась леденящая душу пустота. Эффи знала, проклинала себя за это знание, что это всего лишь галлюцинация, причудливый мираж, рожденный ядовитыми бобами. Что Фредди давно умер, став лишь болью, призраком, обитающим в её памяти. Но в этом искаженном мире, сработанном из боли и яда, физика теряла свой смысл. Смерть была лишь незначительной царапиной на поверхности реальности. Фредди был здесь, рядом, и это приносило ей ужасное, тягучее удовольствие, смешанное с отчаянием. — Фредди… — прошептала Стонем, голос раскололся, превратившись в хрип, застрявший где-то в глубине горла. Слова рвались из груди с отчаянным рыданием, неслышным для мира, но отчётливо слышимым ей самой. Она протянула к нему руку, попытка дотянуться до недостижимого, безнадёжная мольба о прикосновении, к которому она всегда стремилась. — Я так скучала по тебе. Фредди улыбнулся, его губы двинулись в медленной, нереальной улыбке. Его глаза, когда-то глубокие и тёмные, теперь сияли неземным, искусственным светом, словно две зловещие звезды, застрявшие на темном небе. Он положил руку на её щеку, и холод его прикосновения, абсолютно лишенный тепла, пронзил Эффи до самой души. — Эффи, ты снова пытаешься убежать от своих чувств, правда? — прошептал он, его голос был нежным, но в нём слышна была резкая нота укоризны. — Ты так же делала и со мной. Ты всегда боялась настоящих чувств, спрятав их глубоко в себе. Его слова, пронзительные, которые попали ровно в цель, ранили её сильнее любого физического удара. Он видел её насквозь, знал каждую тайну, каждую скрытую рану. И это было ужасно. — Нет, — прошептала Эффи, её голос слабый, почти неслышный. Она хотела отрицать, защищаться, но слова застревали в горле, растворяясь в горьком привкусе отчаяния. Стонем хотела прижаться к нему, исчезнуть в его объятиях, забыть на миг о своей боли, о своём одиночестве. Но страх был сильнее. Страх потерять даже это призрачное присутствие, которое уже становилось частью её жизни, пусть и горькой, и невозможной. — Эта девушка, — голос Фредди зазвучал немного резче, — Октавия. Она тебе нравится. Слова ударили Эффи с силой молотковой атаки, сбивая с ног. Она знала, что он прав. Знала это глубоко внутри, но отказывалась признаться себе в этом. Октавия, с её ярким смехом, с её радостью жизни, была полной противоположностью мрачной и неуютной реальности, которая окутывала Эффи с тех пор, как умер Фредди. Она была счастьем, которое казалось достижимым, но страх перед новой болью сдерживал её. Она почувствовала, как холод Фредди проникает в её кости. Мир вокруг неё становился ещё более нечётким, нестабильным, сотканным из хаоса и боли. Но в этой темноте, среди этих изменчивых теней, она ощущала ещё более сильное чувство к Фредди, чувство нежности, которое уже давно было забыто. Лицо Фредди, ещё недавно искажённое нежным, но искусственным светом, вдруг потемнело. Глаза, бывшие ранее подобием небесных звёзд, вспыхнули яростным, обжигающим пламенем. Улыбка, ещё недавно такая болезненно-нежная, сменилась гримасой презрения. Он перестал быть призрачным утешением, превратившись в воплощение её самых глубоких страхов. — Ты… — прошипел Фредди, его голос больше не был бархатным, он стал резким, как скрежет металла, пронзающим уши и терзающим барабанные перепонки. — Ты слабачка, Эффи! Ты жалка! Ты постоянно прячешься, боишься взглянуть правде в глаза! Слова вонзались в её сознание, разрывая хрупкую ткань её надежд. Эффи отшатнулась, её тело содрогнулось от боли. Этот Фредди, её Фредди, который всегда был мягким и понимающим, вдруг превратился в жестокого палача, готового разорвать её душу на части. — Ты трусишь! — продолжал он, его голос повышался, превращаясь в злой рык. — Ты боишься признаться себе, что чувствуешь к ней что-то! Ты думаешь, что таким образом сможешь сохранить свою силу? Или пытаешься почтить меня таким образом? Ты ошибаешься, Эффи, ты очень сильно ошибаешься! Он шагнул к ней, и Эффи отшатнулась, её тело дрожало от ужаса. Холод его прикосновений теперь казался леденящим не только её кожу, но и саму душу. Он словно вытягивал из неё жизнь, оставляя лишь пустую, зияющую рану. — Ты пряталась от своих чувств, когда я был жив, — его голос был полон презрения, — и ты продолжаешь это делать сейчас. Ты никогда не научишься любить по-настоящему, Эффи, потому что ты слишком слаба! Ты вечно будешь бегать от своего счастья, от своей жизни! Слёзы, которые она так старалась сдержать, теперь хлынули, обжигая щеки. Это были не просто слёзы горя, это были слёзы стыда, слёзы признания своей слабости. Фредди был прав. Она всегда бежала от своих чувств, пряталась за стенами цинизма и безразличия, боясь снова обжечься, боясь снова потерять. И боясь быть слабой и уязвимой. — Октавия… — выплюнул он это имя с таким отвращением, словно это было ругательство. — Она яркая, живая, она способна на любовь, которую ты так боишься. Ты думаешь, что если будешь бежать от своих чувств, то тебе будет лучше? Это жалкая ложь, Эффи! Ты держишься за воспоминания обо мне, запирая меня в своей боли, в своём страхе только для того, чтобы не полюбить вновь! — он орал, во всё горло, будто хотел добить её. Фредди ткнул её пальцем в грудь, и Стонем почувствовала, как от этого прикосновения ломаются её рёбра, трескаются кости. Она закричала, но крик застрял в горле, превратившись в тихий, сдавленный стон. — Ты думаешь, я хочу, чтобы ты жила в тени моей смерти? Ты думаешь, я рад видеть тебя такой? — его голос был наполнен яростью, граничащей с бешенством. — Ты должна жить, Эффи! Ты должна любить! Ты должна быть счастлива! Но ты слишком труслива, чтобы это сделать! Он схватил её за плечи, и Эффи почувствовала, как его пальцы сжимаются с такой силой, что, казалось, они пронзят её плоть. Она задохнулась от ужаса, её сердце бешено колотилось в груди, готовое вырваться наружу. — Ты причиняешь боль абсолютно всем, кто тобой дорожит! — прорычал он, его лицо было искажено яростью. — Ты боишься своей боли, поэтому страдают все вокруг тебя! Ты думаешь, что пусть страдают другие, но главное, чтобы не ты? Фредди тряхнул её, и Стонем почувствовала, как её голова мотается из стороны в сторону. Мир вокруг неё качался и искажался, и она чувствовала, как её разум, и без того шаткий, окончательно теряет связь с реальностью. — Ты слабачка, Эффи! — повторил он, словно желая, чтобы эти слова въелись в её разум, и его слова действительно вонзились в её сердце. — Ты ни на что не годна! Ты не достойна любви! Ты не достойна жизни! Фредди отпустил её, и Эффи упала на колени, раздавленная его словами, растоптанная его гневом. Слёзы больше не текли, они превратились в горький ком в её горле. Она ощущала себя пустой, никчемной, абсолютно разбитой. Мир вокруг неё продолжал кружиться. Её голова гудела, в ушах звенело, и она чувствовала, как её сознание ускользает, унося за собой последние остатки рациональности. Но даже в этом хаосе, слова Фредди продолжали эхом отдаваться в её разуме, словно проклятие, выжженное на её душе. И вдруг тишина. Не резкая, оглушительная, а тягучая, вязкая. Исчезла давящая тяжесть его присутствия, исчезла обжигающая ярость его взгляда, исчезла даже ледяная хватка его прикосновений. Он просто исчез. Словно его и не было никогда. Один момент Фредди был здесь, рядом, разрывая её на части своим гневом, а в следующий – пустота. Только гулкая, звенящая пустота. Не та пустота одиночества, которую она привыкла ощущать, и которая ей нравилась, а какая-то другая, более глубокая и всепоглощающая. Эффи медленно подняла голову. Она по-прежнему сидела на коленях, её тело дрожало, но теперь уже не от страха, а от леденящего холода. Холода, который проник в неё изнутри, лишив её всякого тепла, всякой надежды. Стонем огляделась. Галлюцинации исчезли. Но остатки этого кошмара, лежали на её душе, придавливая её к земле, лишая сил и воли. Вокруг не было ничего, никаких призраков, никаких проклятий, только гнетущая реальность, которая навалилась на неё всей своей тяжестью. Эффи медленно поднялась, её ноги подкашивались, словно пьяные, и с трудом удерживали её тело. Пустота. Это было единственное, что она чувствовала. Пустота, которая заполняла её полностью, проникая в каждую клетку её тела, в каждую мысль её сознания. Пустота после ярости Фредди, пустота после его упрёков, пустота после его исчезновения. Словно её сердце вырвали из груди, оставив только зияющую дыру. Она не чувствовала ни гнева, ни горя, ни отчаяния. Только это бездонное, всепоглощающее ничто. Словно она сама стала призраком, блуждающим в этом мире, не находя ни тепла, ни утешения. Стонем провела рукой по лицу, пытаясь стереть слёзы, которые уже давно высохли, оставив на её щеках соленые следы. Но она больше не могла плакать. Слёзы, словно иссякли, вместе с остатками её сил и эмоций. Она просто смотрела прямо, ничего не видя, ничего не чувствуя. И теперь, когда Фредди исчез, когда её проклинающая галлюцинация исчезла, она осознала, насколько сильно она привыкла к нему, даже за такой короткий срок. И даже к боли, которую он ей причинял. Его гнев, его упрёки, даже его жестокость — всё это было хоть каким-то подобием жизни. А сейчас? Только холодная, бездонная пустота. Теперь даже боль от его потери казалась чем-то желанным, чем-то, что могло бы её вернуть к жизни. Но даже эта боль ускользнула, оставив лишь это давящее ничто. Мир вокруг неё казался серым, бесцветным, и даже лучи солнца, падающие на нее, не могли ее осветить. Эффи была мертва, внутри себя, и эта смерть была гораздо страшнее, чем та, которая забрала Фредди. Она была мертва, но продолжала жить. И это было самым жестоким наказанием из всех возможных. Эффи медленно бродила по лагерю. Её движения были лишены какой-либо грации или цели, она просто двигалась, повинуясь импульсам, которые, казалось, приходили из другого мира. Её ноги, словно чужие, заплетались, но она продолжала идти, ведомая невидимой силой, которая тянула её вперёд, в пустоту. Мир вокруг неё был нечётким, размытым. Она не видела ничего конкретного, только расплывчатые пятна света и тени, которые танцевали перед её глазами, не принося ни ясности, ни смысла. Звуки доносились до неё словно сквозь толщу воды, заглушенные и искажённые, и она чувствовала себя отстранённой от всего, что её окружало. Её сознание, словно разбитое зеркало, отражало лишь осколки мыслей и воспоминаний, не складывающихся в целостную картину. Ярость Фредди, его упрёки, его презрение – всё это продолжало эхом отдаваться в её голове, разрывая её душу на части. Но даже эта боль уже не приносила облегчения, она стала частью общей пустоты, которая поглощала её изнутри. Эффи врезалась в Октавию, её тело содрогнулось, как от электрического разряда, и только тогда её взгляд сфокусировался. Перед ней стояла Октавия, её лицо выражало всю гамму эмоций: испуг, тревогу, беспокойство, но прежде всего – глубокое сострадание. Глаза Октавии были полны тревоги и какой-то болезненной нежности. Они смотрели на Эффи с такой пронзительной заботой, словно пытались заглянуть в самую глубь её души, чтобы найти там хоть какой-то признак жизни. В её взгляде не было осуждения, не было страха, только искренняя, почти материнская тревога за то, что случилось с Эффи. — Эффи! — воскликнула Октавия. — Что с тобой случилось? Ты ходишь, как тень, я несколько раз звала тебя, но ты не слышала. Эффи не ответила. Она просто смотрела на Октавию, словно видела её впервые, не понимая, кто она, что она здесь делает. В её взгляде не было ни радости, ни грусти, только зияющая, ледяная пустота, которая словно парализовало Блейк. Это было не человеческое лицо, а маска, за которой скрывался бездонный океан боли. Октавия протянула руку, её пальцы дрожали, и она осторожно попыталась дотронуться до руки Стонем, словно боялась её спугнуть. Но Эффи резко отпрянула, словно она попыталась сбежать от чего-то невидимого, но неотвратимого. — Эффи, — снова сказала Октавия, её голос стал более мягким, — пожалуйста, скажи что-нибудь. Что с тобой? Я так переживаю, я не могу тебя такой видеть. — Ударь меня, — прошептала Стонем, её голос был хриплым и тихим. Слова едва ли можно было расслышать, но в этом шёпоте звучало отчаяние, такое глубокое и пронзительное, что Октавии стало жутко. Блейк замерла, словно поражённая. Её глаза расширились от удивления, она не могла поверить своим ушам. Это была не просьба, не требование, а странное, пугающее признание. — Что? — прошептала Октавия, надеясь, что ей просто послышалось. — Лишь раз, — повторила Эффи, её голос звучал чуть более отчётливо, но по-прежнему безжизненно. — Я хочу что-то почувствовать. Ударь меня. Это было не простое желание физической боли, а скорее отчаянный призыв к жизни. Она хотела ощутить хоть что-то, любое прикосновение, любое действие, которое вырвало бы её из этого плена пустоты. Она словно пыталась проверить, существует ли она ещё, способна ли она ещё чувствовать, пусть даже это будет боль. — Ударь меня, — повторила Эффи снова, её голос был похож на звук разбивающегося стекла. — Пожалуйста… В этом "пожалуйста" было столько боли и отчаяния, что у Октавии сердце сжалось от жалости. Она видела, что Стонем уже давно балансирует на грани, что ещё одно слово, ещё одно действие может её окончательно сломать. Но как можно было ударить её, как можно было причинить ей ещё больше боли, когда она и так страдала? И даже если бы не это, то Блейк просто бы никогда сама не смогла поднять руку на Эффи, ни при каких обстоятельствах. Октавия стояла, как парализованная, не в силах пошевелиться, не в силах найти слов. Она открывала рот, пытаясь сказать что-то успокаивающее, что-то утешительное, но все слова, которые вертелись у неё на языке, казались пустыми и бессмысленными перед лицом такого отчаяния. Она понимала, что никакие обычные фразы не смогут помочь Эффи, что она нуждается в чём-то более глубоком, в чём-то настоящем. И тогда, внезапно, словно повинуясь инстинкту, Октавия сделала то, что не могла объяснить сама себе. Это было спонтанное, импульсивное действие, продиктованное не разумом, а сердцем и всеми её чувствами. Она нежно и осторожно притянула Эффи к себе. И, не говоря ни слова, нежно прижалась губами к губам Стонем. Это был не страстный поцелуй, не тот, которым целуются обычные парочки, а скорее робкий и трепетный. Она лишь слегка касалась губ Эффи, пытаясь передать ей тепло своего сердца, тепло своей любви, которую она так долго боялась показать. Она прижимала Эффи к себе, стараясь укрыть от боли, от отчаяния, от всего того ужаса, который пожирал её душу изнутри. Поцелуй был наполнен нежностью, состраданием и отчаянной надеждой. Надеждой на то, что это прикосновение сможет хоть на миг прогнать мрак, который окутал Эффи, и вернуть ей хоть немного света. Октавия не знала, сработает ли это, но она должна была что-то сделать. Она должна была попытаться прорваться сквозь ледяную броню Эффи и вернуть её к жизни, хотя бы на мгновение. Её губы были тёплыми и мягкими, а прикосновение было таким нежным, что казалось, будто это сон. Она чувствовала, как губы Эффи дрожат под её поцелуем, как её тело напряжено. И в этот момент она поняла, что она не может больше сдерживать и скрывать все свои чувства, которые она испытывала к Стонем. Поцелуй длился, казалось, целую вечность, и в то же время пролетел, как миг. Когда Октавия отстранилась, она почувствовала легкое головокружение. Губы всё ещё покалывало от легкого напряжения, а сердце бешено колотилось в груди, словно пыталось вырваться наружу. Она увидела в глазах Эффи нечто, похожее на удивление, но мгновение спустя это выражение сменилось привычной маской безразличия. Обе девушки отступили на шаг, словно испугавшись близости, которая только что возникла между ними. Воздух вокруг них, казалось, загустел, наполнившись невысказанными словами и напряжением. В этом внезапном отдалении чувствовалось облегчение, как будто только что они удержались на краю пропасти. Но это облегчение было смешано с тревогой и неловкостью. Октавия испугалась. Она только что открыла свое сердце, обнажила свои чувства, и теперь она боялась реакции Эффи. Боялась, что Стонем отвергнет ее, что ее импульсивный порыв только усугубит ситуацию, еще больше оттолкнув её подругу. В её сердце боролись надежда и страх, не давая ей покоя. Блейк ждала, что Эффи скажет или сделает что-нибудь, что показало бы её реакцию. Но она ничего не говорила. Она просто смотрела. Эффи, в свою очередь, тоже испугалась. Она, которая так долго старалась контролировать свои эмоции, только что позволила себе почувствовать что-то, кроме ледяной пустоты. Поцелуй Октавии был как вспышка света в темной комнате, но этот свет был пугающим, потому что обнажал ее уязвимость. Стонем боялась этих чувств, которые вырвались в ней наружу, боялась того, что они могут означать, и к чему могут привести. В этом поцелуе она увидела угрозу для того контроля, которого она так долго добивалась. Эффи отвернулась от Октавии, отчаянно пытаясь подавить эмоции, которые грозили захлестнуть ее. Она не могла сдержать легкой дрожи, которая проходила по всему ее телу, и это еще больше её раздражало. Ей нужно было бежать, убежать от этих чувств, от Блейк, от самой себя. — Мне нужно к брату, — пробормотала Стонем, её голос был хриплым и непривычно тихим. Она даже не посмотрела на Октавию, её взгляд был прикован к земле. Слова были пустыми, бессмысленными оправданиями, но они дали ей возможность сбежать. Не дожидаясь ответа, Эффи резко развернулась и, не оглядываясь, направилась прочь от Октавии, от того места, где ее поцеловали, от того места, где на мгновение она вновь почувствовала себя живой. Она шла быстро, почти бежала, пытаясь как можно скорее укрыться от того, что только что произошло, и от самой себя. Ее ноги несли ее прочь, в сторону палатки Тони, надеясь, что рядом с ним она сможет восстановить хоть какой-то порядок в своем внутреннем хаосе. Блейк осталась стоять на месте, наблюдая за удаляющейся фигурой Стонем. Она видела ее напряженную спину, слышала ее торопливые шаги, и в ее сердце нарастала грусть и разочарование. Она понимала, что ее порыв не принес желаемого результата, что она только усугубила положение, испугав Эффи и, возможно, еще больше отдалив ее от себя. Но, несмотря на это, она не жалела о своем поступке.