Сломанные крылья

Кейн чувствовал себя опустошенным. Не просто усталым, а выжатым досуха. Лживые улыбки Маркуса преследовали его в кошмарных сновидениях. Он случайно проболтался о наличии сестры у Тони, это может плачевно закончиться не только для него, но и для Антеи. Кейн нес тяжесть этой тайны, тяжесть семнадцатилетней лжи, которая постепенно разрушала его изнутри, и так легко раскрыл её одной фразой. Кейн стиснул зубы. Его кулаки сжались так сильно, что побелели костяшки. Он не мог понять, что мучило его больше: то, что он тогда нарушил закон, или то, что так легко проговорился об этом. В горле стоял ком, дышать было тяжело. Маркус нарушил закон Ковчега много лет назад, и теперь каждый его поступок, каждое решение, было попыткой искупить свой грех, но это казалось бесконечным кругом. Он был захвачен между своим долгом и своей совестью. Кейн нуждался в умиротворении, в чем-то настоящем, не связанном с холодным блеском Ковчега и его законов. И единственным местом, где он мог найти такое место это рядом с Антеей. Они давно решили разойтись и никогда не пересекаться. Просто остаться незнакомцами, знающими друг о друге всё. Но сейчас ему хотелось оказаться рядом, даже если с его стороны это будет подозрительно. Маркус не планировал говорить о Тони, о капсуле или о чём-то серьёзном. Он просто хотел увидеть её, почувствовать тепло её присутствия. Антея, со своими мягкими чертами лица и проницательным взглядом, всегда умела успокоить бурю внутри него. Их отношения были давно закончены, но память о них хранила теплоту, которую Кейн отчаянно искал сейчас. Дойдя до её каюты, он несколько минут стоял у двери, сжимая кулаки. Что он скажет ей? Как объяснить свой внезапный визит? В конце концов, он просто постучал в дверь, внутренне надеясь, что у её мужа ночная работа. Антея открыла дверь, на её лице была смесь различных чувств: от удивления до еле заметной радости. У неё были те же внимательные, чуткие глаза, которые он помнил. Они сразу уловили его внутреннее состояние, его подавленность. — Маркус, — прошептала она, приоткрыв дверь пошире. — Что-то случилось? Зачем ты решил прийти? Кейн отрицательно покачал головой, не находя слов. Он просто вошёл внутрь, чувствуя, как в его голове всплывают всевозможные воспоминания. Антея закрыла дверь за ним, слегка приобняв его за плечи, как делала это раньше. В этот момент Стонем увидела не просто Кейна, а того Кейна, который был рядом с ней много лет назад: заботливого, нежного, способного на всё ради её счастья и спокойствия. В этот момент она почувствовала тоску по их тайному роману, по той близости, той нежности, которую они оба потеряли. Иногда, поздними одинокими вечерами, Антея вспоминала их отношения. Но сейчас это было краткое, но очень яркое воспоминание, которое пронзило её на сквозь, сильнее чем когда-либо. Она скучала, безумно. Антея молчала, её взгляд был таким же проницательным, как и прежде, но в нем теперь читалась усталость. Она медленно опустила руки, не отрывая от него глаз. Пройдя внутрь каюты, она присела на кровать, рядом с которой стояла бутылка самогона. Женщина уже давно страдала алкоголизмом. Алкоголь стал её спасением от суровой реальности, которую она уже не могла спокойно пережить. Кейн остановился рядом с дверью полностью ошеломлённый. Его внутренний мир, только что нашедший проблеск спокойствия при виде Антеи, вновь погрузился в вихрь переживаний и неприятного сюрприза. Перед ним предстала картина, резко контрастирующая с идеализированными воспоминаниями. Комната была в беспорядке: вещи разбросаны, одежда валяется на полу, подушки сбиты в бесформенную кучу. На полу стояла почти пустая бутылка самогона, которая была неизвестно каким образом добыта. Рядом валялась рассыпавшаяся пачка таблеток. По телу Маркуса пробежали мурашки. Это не был тот уютный уголок, который он помнил, не то место, где он надеялся найти мир и утешение. Это было разорение, отчаяние, запечатлённые в хаосе комнаты. Он помнил Антею спокойной, собранной, полную желанием жить, и сейчас этот беспорядок резко контрастировал с его воспоминаниями. В его сердце внезапно всколыхнулась легкая вина, не острая, колющая боль, а тупая, ноющая тоска. Кейн подумал, что этот хаос — это прямое следствие его ухода, следствие того, что она осталась одна. Его решение разойтись, которое казалось единственно возможным в то время, теперь предстало перед ним как действие, приведшее к таким последствиям. Джим никогда не был примером идеального мужа, более того, ни он, ни Антея друг друга не любили. А единственный человек, который её искренне любил, ушел, оставил Антею одну с её проблемами. И теперь, глядя на этот беспорядок, Кейн чувствовал себя виноватым. Но несмотря на внезапную вину, на удивление и шок, легкость охватила Маркуса. Рядом с Антеей, даже в этом разрушенном месте, он ощутил умиротворение — слабое, едва уловимое, но всё же присутствующее. Среди хаоса он почувствовал спокойствие, такое же, как и много лет назад. — Осуждаешь? — спросила Антея с лёгкой горечью, замечая взгляд Кейна, направленный на бутылку и таблетки. — Я никогда не смог бы тебя осуждать, — тихо и честно произнес он. Кейн подошел к Антее, осторожно присел рядом на край кровати. Он взял ее руку, холодную и дрожащую, в свою, крепкую и теплую. — Расскажи, — тихо сказал он, его голос был полон сочувствия. — Что случилось? Я здесь, и сейчас я рядом. Его взгляд остановился на ее глазах, где в уголках уже было несколько слезинок, которые она безуспешно пыталась сдержать. Маркус понял, что перед ним не просто разбитая женщина, но и сломанный человек, нуждающийся в помощи и понимании. И он был готов дать ей это, даже если уже было слишком поздно. — Я устала так жить, Маркус, — её взгляд был направлен в пол, — я любила своих детей, но никогда не уделяла им достаточно внимания, — Антея слабо пожала плечами, — только поняла я это слишком поздно, — её взгляд вернулся на мужчину. — Я думала, что любила Джима, когда выходила за него замуж, но ты знаешь, что я перестала к нему что-либо чувствовать после рождения Тони, — она смахнула слезинку, что начала стикать с её глаз. — Наша совместная жизнь сейчас полна ссор, и весь этот бардак это последствия этих ссор. Кейн молчал, позволяя Антее выговориться. Её слова, простые и одновременно полные боли, раскрывали перед ним картину разрушенной жизни, и он чувствовал, как собственная тяжесть на душе усиливается, переплетаясь с её горем. Изображение идеальной, спокойной, полную силой и сарказмом, Антеи, которую он хранил в памяти, растворялось, уступая место живой, уязвимой женщине, израненной жизнью. Его сердце сжалось. Маркус понимал, что ее алкоголизм — это не просто зависимость, а бегство от невыносимой боли, от чувства вины перед детьми, от разочарования в браке. Он помнил, как ещё в прошлом Антея и Джим не имели никакой любви, а просто уже сохраняли брак ради сына. Кейн осторожно коснулся второе её руки, его жест был нежным и полным глубокого сочувствия. В его взгляде не было осуждения, только глубокое понимание. Он бы просто не смог осуждать женщину, которая всё ещё являлась для него вторым смыслом жить. Маркус почувствовал прилив бессилия, смешанного с острым чувством вины. Его уход, их расставание, усугубили её проблемы. Он понял это не только разумом, но и прочувствовал каждой клеточкой своего тела. Его собственная борьба с тяжелой тайной и чувством вины вдруг показалась неважной по сравнению с тем одиночеством и отчаянием, что окружали Антею. Он понял, что не только вина за нарушенный закон, но и сочувствие к себе теперь кажутся лишними и почти ничтожными. Кейн никогда не простит себе, свой уход, то что оставил её даже без малейшего присмотра. А сейчас у него был шанс помочь. Это было более чем просто помощь — это было его долгом, его последний шанс искупить вину, не только перед Антеей, но и перед самим собой. Маркус, оставив свои размышления и переживания, встал с кровати. Он осмотрел комнату, полную беспорядка, и неожиданно ощутил необходимость что-то изменить, вернуть каюте хоть минимальный, но прежний уют. — Позволь мне немного помочь, — тихо сказал он, обращаясь к Антее. Она подняла на него удивленный взгляд, как будто не понимала, как он может вообще сейчас ей помочь, да и в чем собственно именно. Но в ответ лишь сдержанно кивнула головой. Сначала Кейн подошёл к столу, где валялись бумаги, а на полу рядом пустые бутылки. Он собрал бутылки, стараясь не обращать внимания на навязчивые запахи, которые доносились от их содержания. Упаковав всё в коробку, он почувствовал, как внутри него заново загорается обида за Антею. Он не хотел, чтобы она ассоциировала себя с этим беспорядком, с этими вещественными напоминаниями о её скудной и безрадостной жизни. Руки Маркуса действовали автоматически, пока его взгляд каждый раз возвращался к Стонем. Он склонился над разбросанными таблетками, стараясь сгруппировать их. Каждый раз, натыкаясь на пустые упаковки и обёртки от таблеток, он чувствовал, как его сердце сжимается. Невольно он вспоминал, как Совет выносил приговор Эффи, когда судили Монти Грина, ссылаясь на её частом употреблении травы и различных таблеток вместе с ним. Антея продолжала сидеть на кровати, её глаза следили за его действиями с недоумением и признательностью. Она не могла поверить, что этот человек, когда-то державший её сердце под своим крылом, вновь пришёл в её жизнь, чтобы снова помогать ей в её проблемах, и, возможно, чтобы вновь её любить. Кейн собрал весь мусор и стал складывать его в пакет. Он ловил каждую мелочь взглядом — маленькие тряпочки, бычки от самокрученных сигарет, книги, в которых была вырвана большая часть страниц. Каждая из этих вещей была частью её нынешней жизни. — Зачем ты это делаешь? — наконец спросила она. Её голос был полон удивления, а в глазах мелькало слабое недоверие, но не конкретно к нему, а вообще ко всем. — Потому что это необходимо, — ответил Кейн, не отрываясь от своей работы. — Потому что ты заслуживаешь лучшего. Эта каюта не должна выглядеть так ужасно. Больше он не стал ничего говорить, хоть и слова крутились в его голове. Казалось, в его молчаливом действии находилось больше утешения, чем в любых словах. Убирая, Маркес сам начал чувствовать, как обстановка становится менее удручающей. Скоро комната приобрела немного больше порядка, и с каждым собранным предметом, Кейн ощущал, как между ними вновь начинает возникать связь — связи, которая когда-то приносила им радость. Он не надеялся вернуть прежний роман, даже не думал, но хотел вернуть ей счастье. Во время уборки Маркус столкнулся с затерянным в беспорядке маленьким плюшевым жирафом. Он был обнятый пылью, но при этом всё ещё хранил ту же доброжелательную улыбку, которую он помнил, когда выбирал его среди кучи других игрушек, которые делали для детей, для маленькой Эффи. Жираф возвращал его в те беззаботные дни, когда он играл с Эффи, смеялся и создавал для неё яркие, цветные воспоминания. Она никогда не была любительницей игрушек, часто меняла их, будто не могла долго играть с одной, но жираф был с ней часто. Кейн аккуратно взял жирафа в руки, отряхнув его от пыли. Он почувствовал, как тепло находит путь в его сердце. Вот так, среди всей этой разрухи и боли, такой простой, милый предмет служил напоминанием о любви и счастливых временах. — Эффи, — прошептал Маркус, глядя на игрушку, а на его лице невольно появилась улыбка. — Это жираф, — пробормотал он, повернувшись к Антее, — был её любимым раньше. Антея подошла ближе, и её глаза расширились от удивления, когда она увидела жирафа. На мгновение её лицо засияло слабой радостью от воспоминаний, которые всплыли в её голове. Не дочь по особенному относилась из всех игрушек именно к этому жирафу. — Я совсем забыла о нём, — прошептала Антея, её голос дрожал. — Эффи обожала его. Он всегда был рядом, когда ей была нужна помощь. Кейн помнил, как жираф стал настоящим символом их совместной радости и даже своеобразной семьи. Видя, как её сердце наполняется ностальгией, он решил сделать шаг вперед. Он передал жирафа ей, как истинной хозяйке этого подарка. — Давай поставим его на видное место, — предложил он, — пусть он будет служить и для тебя шагом в новый-прошлый мир. Антея взяла жирафа, её движения были слабыми и неуверенными. Её пальцы нежно обвели вокруг его тела, и она почувствовала, будто Эффи вновь маленькая бегает где-то рядом. — Спасибо, — произнесла она, её взгляд был направлен лишь на эту маленькую игрушку. — Но если это возможно, то можешь ты передать ей жирафа в скай блок? Кейн напрягся, переводя взгляд с Антеи на стену. Он не мог рассказать ей, что Эффи вместе с другими заключёнными отправили на Землю. Не мог сказать ей, что, возможно, её дочь и сын мертвы. Эта правда бы просто её окончательно убила бы. Именно поэтому сейчас Маркус лишь кивнул своей головой, возвращая свой взгляд к жирафу.

***

Очередной вечер, при котором Антея была в каюте своей подруги, которая официально являлась матерью Эффи. Подруга была на смене, поэтому никто бы не смог помешать Кейну побыть рядом с двумя девушками Стонем, что являлись всей его жизнью. Маркус стоял на пороге, не решаясь войти, держа в руках аккуратно завёрнутый в коричневую бумагу пакет. Сегодня он принёс Эффи подарок, попытку сгладить то чувство вины, которое грызло его изнутри все эти годы. Вину, связанную с её существованием. В комнате Эффи сидела на полу, спиной к двери. Её русые волосы, собранные в небрежный хвост, отражали свет с ламп. Она сосредоточенно рисовала абстрактный рисунок, её движения были плавными, точными, лишёнными детской суетливости. Даже в этом возрасте в ней чувствовалась внутренняя сдержанность, присущая ей с самого рождения, какая-то врождённая загадочность. Она не была холодной, скорее сосредоточенной, погруженной в свой собственный мир. Это было что-то больше, чем просто спокойствие. Это была определённая закрытость, нежелание выставлять свои чувства напоказ. И этим она отличалась от всех остальных детей, которые всегда были радостны и наивны. Антея, занятая перебором карточек пациентов, с обычной мягкой улыбкой кивнула Кейну в приветствии. Её взгляд на мгновение задержался на Эффи, наблюдая за занятием своей дочери. Маркус медленно подошёл к Эффи, его шаги были тихими, чтобы не отвлекать её от таких важных дел, как рисование. Он присел на корточки рядом с ней, аккуратно положив пакет на пол. Эффи не повернулась, продолжая рисовать, но Кейн заметил, как её пальцы на мгновение замедлили движения, тем самым давая понять, что она его заметила. Развернув пакет, Кейн достал плюшевого жирафа. Игрушка была небольшой, но мягкой, с длинной шеей, большими, добрыми глазами и нежно-коричневыми пятнами. Маркус хотел подарить Эффи что-то особенное, что-то, что могло бы принести ей радость, хотя бы на некоторое время отвлечь от серьёзной тяжести, которую она уже осознавала даже в таком юном возрасте. Эффи, не отрываясь от своего рисунка и продолжая рисовать его уже рефлекторно, медленно повернула голову. Её взгляд остановился на жирафе, спокойный, не выражающий никаких бурных эмоций. Ни удивления, ни восторга, ни радости, ни любые другие похожие эмоции, которые были бы у любого другого ребёнка. Только внимательное рассматривание. Но Кейн уже хорошо её знал, поэтому с лёгкостью увидел в глубине её глаз нечто незаметное, лёгкое мерцание, нечто похожее на интерес. Это было то небольшое проявление чувств, которые она позволяет себе проявлять и показывать. — Я думаю, он тебе понравился, — тихо сказал Кейн, стараясь не нарушать её сосредоточенность. Эффи медленно протянула руку и взяла жирафа. Её пальцы провели по мягкой шерсти, ощупывая его шею, голову, копыта. Её выражение лица оставалось не читаемым, спокойным, сосредоточенным, но её щеки слегка покраснели и покрылись румянцем. Это было не от смущения, а от того, что она внимательно и вдумчиво испытывала текстуру игрушки, наслаждаясь её мягкостью. Наслаждаясь таким дорогим подарком. Игрушки были редкостью на Ковчеге, так как все силы были направлены на обеспечение жизни и порядка. Мягкие игрушки тем более были ещё большей редкостью, так как их шить было затратно по времени и средствам. Кейн начал рассказывать выдуманную историю про жирафа, придумывая на ходу приключения и подробности. Он говорил спокойным, ровным голосом, следя за реакцией Эффи. Она слушала, не отрывая взгляда от жирафа, иногда кивая головой или издавая тихий, почти неслышный звук согласия. Маркус чувствовал, как она внимательно следит за сюжетом, вникая в каждое слово. В глубине её глаз было что-то похожее на увлечённость, которую она старалась скрыть, хоть уже и не так активно. Когда Маркус закончил рассказ, воцарилась тишина. Эффи положила жирафа рядом с собой и продолжила рисовать, но сейчас её рисунок начал принимать мягкие черты. — Спасибо, — тихо сказала она, её голос был спокойным, равномерным, но в нём было и повышение тона, небольшое изменение в тембре, которое указывает на довольно скрываемое удовлетворение. Этот сдержанный характер делал её ещё более загадочной и притягательной для Кейна. И он, несмотря на свою вину и тайну, чувствовал к ней искреннюю, глубокую привязанность. Эти моменты давали Маркусу понять, что его обман и помощь Антеи в скрытии рождения ребёнка, имели больше положительных сторон, чем отрицательных. Эти моменты заставляли его переставать чувствовать вину. Эта тихая, невыразимая связь между ними была для него важнее любых слов, важнее любых жестов, любых законов Ковчега, которые он вновь был готов нарушить ради одного ребёнка. Это было что-то священное, хрупкое и ценное.

***

Антея, успокоившись, взяла жирафа в руки. Её пальцы, тонкие и изящные, едва касались мягкой шерсти игрушки. Она медленно провела большим пальцем по небольшому шву, которым Стонем зашивала дырку, и на мгновение её лицо осветилось едва уловимой улыбкой. Улыбка быстро исчезла, сменившись привычным выражением усталости и глубокой печали. Она опустила жирафа на колени, и её взгляд устремился в пустоту, ища ответы на вопросы, которые мучили её уже много лет. Антея уже много лет не думала о Маркусе, но сейчас он вновь появился в её жизни, и она даже не знала, что думать. В тишине комнаты слышно было лишь её тихое, но глубокое дыхание. Кейн наблюдал за ней, его сердце предательски забилось с новой силой. Чтобы он себе не говорил, как бы он себя не уговаривал, его сердце всегда будет тянуться лишь к одной единственной женщине. Она была как тонкий ледяной кристалл, красивый и хрупкий, но с внутренней силой. А потоки воспоминаний, вызыванные её грустным взглядом, уже начинали пробиваться в его голову. Маркус вспомнил её слова, произнесенные еще в начале их разговора: "Мы не можем так продолжать. Это слишком опасно". Эти слова прозвучали в его памяти с резкой ясностью, заставляя вновь прочувствовать все эти отрицательные и болезненные эмоции.

***

Кейн стоял, прижавшись спиной к холодной, гладкой поверхности металлической стены каюты. Холод проникал сквозь ткань его одежды, достигая самой глубины его существа, отражая ледяной ужас, сжимающий его сердце. Он чувствовал давление неизбежности, тяжёлый, душный воздух, пропитанный тревогой и предчувствием неизбежного расставания. Это был не просто разговор, это был приговор, который, с лёгкостью испортит его жизнь. Марекс знал, что этот разговор поставит точку в их тайных отношениях, отношениях, которые подарили ему самое ценное — его Эффи, девочку, которую он считал своей названной дочерью, но одновременно с этим навсегда оставили в его душе глубокий шрам. Антея сидела на краю дивана, её плечи были опущены, под тяжестью невидимого бремени. Её тонкая фигура казалась ещё более хрупкой на фоне безличных, стерильно чистых стен каюты. Каждая линия её лица казалась высеченной горем и усталостью, её глаза были тусклыми, без каких-либо масок счастья. Джим, её муж, спал в их общей каюте, не подозревая о том какие эмоции и мысли мучают его жену. Стонем прикоснулась к цепочке с кулоном на шее, кулоном, который подарил ей Маркус на следующий день после рождения Эффи. Её пальцы замерли на несколько секунд, затем медленно спустились вдоль цепочки, словно она прощалась с чем-то очень дорогим и непоправимо утерянным. Она вспомнила день, когда он подарил ей этот кулон. Это был самый сложный и самый счастливый день в её жизни. Ей пришлось отдать свою дочь подруге, но за то это гарантировало ей жизнь, а ещё парень, которого она любила пообещал быть рядом всегда. А сейчас остались только тени того счастья, призраки прошлого, которые давили на неё с новой силой. Антея глубоко вздохнула, и Кейн увидел в её глазах отчаяние и боль. Она знала, что их тайная связь не может продолжаться. Это было слишком опасно для всех них, слишком рискованно. Она понимала, что рискует потерять все, что у нее есть, — семью, дом, спокойную жизнь. А он мог бы потерять возможность на счастливую и успешную жизнь. —Ты знаешь, Кейн, — её голос был едва слышен, она боялась нарушить хрупкую идиллию, которая и так будет нарушена, — в будущем тебе отведена важная роль. Тебе предстоит занять место в Совете. Это огромная ответственность, огромная власть. Стонем остановилась, пытаясь подобрать правильные и нужные слова, и Кейн почувствовал, как в его сердце сжалось. Он понимал, куда она клонит. — А я, — продолжила Антея, еле сдерживая слезы, давящие на её глаза, — я буду тебе мешать. Я и Эффи. Мы будем тяжелым грузом, который будет тянуть тебя вниз. Ты не сможешь нести эту ответственность, если будешь связан с нами. Ты будешь вынужден выбирать между долгом и любовью. А я знаю, что именно ты выберешь. Земля ушла из-под ног. Головокружение сжало виски, дыхание сбилось, в ушах зашумело. Кейн вцепился в что-то неуловимое, в призрачный остаток надежды, но она рассыпалась как песок в кулаке. Грудь сжимала невыносимая боль, каждая клеточка тела протестовала. Видение будущего растворилось, оставив после себя лишь пустоту и горькое понимание. — Я готов всё бросить, — выдохнул Кейн, его голос дрожал, но одновременно с этим выражал всю его серьёзность. — Всё. Совет, моё место всё, лишь бы быть с вами. С вами двумя. Антея покачала головой, её движения были медленными и печальными. Её глаза были заполнены слезами, но в них не было сомнения. Она уже приняла решение и не собиралась его менять. — Нет, Кейн, — прошептала она, её голос был почти неслышен. Стонем глубоко в душе понимала, что для Маркуса нужен более серьёзный аргумент, чем просто ее пожелания. — Я люблю Джима. Может я и поздно это поняла, но мне не хочется его терять, — её голос дрогнул из-за лжи, но она пыталась держаться. Эти слова прозвучали как приговор, как окончательное решение, которое не подлежало обжалованию. Они были не просто констатацией факта, а показателем беспомощности Кейна перед лицом непреодолимых обстоятельств. В них скрывалась вся глубина её отчаяния, её попытки сделать звучание этих слов искренними, только усугубляли её состояние. Маркус подошел к ней, его шаги были медленными, тяжелыми, ноги не хотели его слушаться. Он опустился на колени перед ней, его рука коснулась её руки, он сцепил их пальцы вместе, не желая её отпускать. Кейн почувствовал дрожь, которая окутывала всё тело Антем. — Я понимаю это, — прошептал он, несмотря на то, что ничерта не понимает, как Антея может сейчас так спокойно говорить о своей любви к Джиму. — Но как мне быть без тебя? Без Эффи? Антея крепко сжала его пальцы. — Я люблю Джима, — повторила она твердо, но её голос сдал, выдавая глубину её страданий. — Я знаю, как тебе больно, Маркус, — её голос был твёрд и полон решимости. — Но это необходимо. Это единственный выход, чтобы сохранить то, что осталось. Я не могу позволить себе разрушить все, что у меня есть ради мимолетного счастья. Джим — мой муж, отец моих детей. Я должна сохранить нашу семью, ради Тони. Если Эффи сейчас с нами не живёт, то он да, и я не хочу портить ему детство. В этот момент Кейн понял, что надежда умерла. Антея любила Джима. Не так, как она любила его, но любовь была, а ещё была уже построенная семья. И он не мог помешать этому. Не мог отобрать у нее то, что было для нее важнее всего на свете. Маркус не мог сломать её жизнь, даже если это означало сломать свою собственную. Он понял, что их расставание — это не просто окончание их романа, а окончание целой эпохи в его жизни. Окончание того хрупкого счастья, которое они делили между собой, того счастья, которое окрыляло его. Кейн отпустил её руку, медленно, не желая этого делать, не желая её отпускать, но он знал, что должен это сделать. Он ушел, оставляя в каюте тишину, прерываемую лишь тихим гулом корабля и его собственным разбитым сердцем. И в его сердце осталось только горькое ощущение потери и огромной, неизбывной любви, любви, которую он потерял навсегда. Любовь, которая окрыляла его изначально, а сейчас убивала.

***

Кейн медленно шёл по пыльному коридору, его взгляд скользил по мимо проходящим жителям, которые не шибко понимали, что сейчас происходит и почему воздуха становится всё меньше. Воздух был сухим, разряженным, будто его, наоборот, медленно выкачивали из лёгких. На Ковчеге становилось всё труднее дышать, не только из-за нехватки кислорода, но и из-за давящей атмосферы страха и неизвестности будущего. Экономия ресурсов достигла критической точки. И это ощущалось в каждом шелесте вентиляторов, в каждом приглушенном звуке шагов, в каждом взгляде прохожих. Каждый встречный казался ему немного бледнее, немного тоньше, чем прежде, – следствие нынешнего дефицита кислорода. Он остановился у двери комнаты охраны. Внутри стоял Джеймс Кук в форме охранника и с самодовольной ухмылкой на лице. Маркус знал, что Кука отстранили от работы, а если быть точнее, то он сам его отстранил за поцелуй с заключённой, которую он охранял – Эффи. Это было не только серьёзное нарушение дисциплины, но и для Кейна личной обидой. Маркус зашёл внутрь, желая узнать, что здесь происходит. Кук смотрелся в зеркало, с явным ощущением превосходства. На столе лежала распечатка с графиками уровня кислорода, на котором кривая неуклонно ползла вниз. — Они вернули меня, — сказал Кук, заранее предугадывая вопрос Советника. Нехватка кислорода, сказывается и Старикам тяжело работать, когда кислород урезан. Дышать сложно. Вот и пытаются заменить стариков на молодняк, — он повернул голову к Кейну. — Даже мне предложили вернуться, несмотря на то, как ты яро пытался меня уволить. Слова Кука заставили Маркуса полноценно окунуться в тот спектр эмоций, которые он ощущал тогда. Гнев, горячий и яростный, вспыхнул в нём, ровно как в тот момент. Как он посмел? Вернуться сюда, с этой самодовольной ухмылкой, после всего? После поцелуя с Эффи, после такого серьёзного дисциплинарного нарушения. Кейн стиснул кулаки, костяшки побелели. Ненависть к Куку была острой, жгучей, пронизывала его насквозь, этот парень слишком наглый и слишком самовлюблённый, он не пара для Эффи. Но гнев быстро сменился более глубоким чувством — тяжелой виной. Да, он злился на Кука, но в глубине души его грызла собственная неспособность защитить Эффи. Они не виделись столько времени, их связи уже не было, но он мысленно продолжал считать её своей названной дочерью. И он не смог предотвратить её попадание в тюрьму. Маркус не смог убедить Совет в её невиновности, но самое главное, он даже не знал, что Эффи курит траву до момента её обвинения. — Кстати, Канцлер сказал передать тебе, что он отпустил доктора Гриффин, — Джеймс задержал взгляд на Советнике на несколько секунд. — У многих.. Лёгочная токсичность? — он задумался. — Хуй знает, не вслушивался. Короче, вот из-за этого нельзя обойтись без Эбигейл.

***

Антея ловко маневрировала между пациентами, переходя от одного к другому, её движения были отточены и точны, несмотря на усталость, тянущуюся из глубины души. Она умело проверяла анализы, шептала успокаивающие слова пациентам, хрипящим от нехватки кислорода. Сегодняшний день был адом – медпункт переполнен, воздух тяжелый, насыщенный запахами лекарств и паники. Но Стонем была здесь. Как всегда, когда не хватало рук. Когда её просили. Сама она давно не испытывала ни малейшего желания работать в медпункте. Раньше это приносило ей удовлетворение, ощущение важности своей работы. Сейчас же это было лишь тяжким долгом, обязанностью, которую она выполняла изредка, и то по просьбе Совета, а не из-за своего собственного желания. Рутина притупила былую заинтересованность, превратив сложную медицинскую работу в механическое выполнение действий. Она делала это только в случаях абсолютной необходимости, когда количество пациентов превышало все допустимые нормы. Когда без её помощи было не обойтись. Стонем работала только из-за просьбы других, а еще это хоть немного, но помогало ей отвлечься от рутины, однако в глубине души она мечтала о тишине и покое. Её сосредоточенность было лишь маской, прикрывающей усталость и разочарование. — Антея, можешь заместо меня продолжить осмотр девочки? — попросила Эбигейл, её голос едва пробиваясь сквозь гул аппаратов и кашель пациентов. Девочка лет девяти сидела на кушетке. На её лице играла наивно-беззаботная улыбка — яркий, хрупкий цветок на фоне умирающего мира. Нехватка кислорода более всего сказывалась на самых слабых: детях и стариках, их организм был не в состоянии так же эффективно бороться с удушьем, как организм взрослого, крепкого человека. Антея, сменив Гриффин, присела рядом с девочкой. В руках она держала небольшой фонарик, планшет с записями и пластиковую лопатку, которую сразу же подала малышке. Из записей Антея узнала имя девочки: Риз Лемкин. — Ну что, Риз? Посмотрим теперь второй глазик? — прошептала Антея спокойным, ласковым голосом, стараясь успокоить ребёнка и не вызвать лишнего беспокойства. Риз взяла лопатку и приложила ее к одному из своих глаз. Антея тем временем показывала на планшете разнообразные фигуры, следя за реакцией девочки. — Темнота, — проговорила Риз, спокойно пожав плечами. Её спокойствие было ошеломляющим — девочка ещё не понимала всей серьёзности своей проблемы, не осознавала, насколько опасно для её молодого организма такое ухудшение зрения. — Скажи, как только что-нибудь увидишь, — Антея включила фонарик, направляя его тонкий луч на незрячий глаз Лемкин. — А вы уже начали? — спросила девочка, её голос был настолько спокоен и невинен, что это вызывало у Антеи волну горькой тревоги, она любила детей, хоть и не смогла сохранить теплые отношения со своими. — Мы закончили, — Стонем провела рукой по плечу Риз, тем самым успокаивая ее. Девочка подбежала к отцу, который в свою очередь уже собирался задать множества вопросов по поводу состояния своей дочери. Антея записала результаты обследования в планшет и обратилась к Тору, отцу девочки. — Если у вас есть вопросы, лучше задать их доктору Гриффин, — сказала она, предвосхищая его волнение. — Я давно не вела приём, сейчас только помогаю. Тор кивнул, его взгляд оставался прикован к дочери. Он понимал, что женщина права: подробности лучше узнать у опытного специалиста. Но не спокойство всё равно грызло его изнутри. Он погладил Риз по голове, его рука дрожала от напряжения и тревоги. Антея наблюдала за ними, её лицо выражение лица было спокойным, но в глубине её глаз скрывалось сочувствие. Она понимала отца, знала, что чувствует он сейчас. Это было чувство беспомощности перед лицом болезни, ужас перед неизвестностью. Стонем тихо покинула приемную, оставив отца и дочь наедине с их бедой. Она почувствовала прилив усталости, словно вся тяжесть этого дня навалилась на неё одновременно. Она хотела просто уйти, исчезнуть, оставить всё это позади, но не сможет этого сделать. Завтра опять будут пациенты, опять будет нехватка кислорода, опять будут лица, искажённые страданием. И она будет здесь, в своём белом халате, готовая помочь, хотя и сама давно уже не верила в свою способность по-настоящему кому-нибудь помочь.

***

Внезапно, на всех экранах Ковчега, словно по единому сигналу, заиграло видео. Вся жизнь на борту замерла. Все взгляды приковались к мерцающему изображению. — Жители Ковчега, сегодня я поговорю с нами о нашем будущем, — На экране был Джейк Гриффин, инженер-эколог, приговорённый к казни много лет назад. Его неожиданное появление вызвало шок и немое изумление. Люди, забыв о своих делах, застыли, прислушиваясь к каждому слову. Его лицо, освещённое холодным светом экрана, выражало серьёзность и тревогу. — Я должен сообщить вам нечто очень серьезное, — люди переглядывались между собой, пытаясь понять, что сейчас происходит, но никто не смел произнести ни слова. — Ковчег гибнет, этот космический корабль, который стал нашим домом. Наше время уходит, и это неоспоримая реальность. Но мы поклялись жизнью сделать все, чтобы человечество не разделило эту судьбу. Теперь, пока еще есть время, мы должны объединиться и начать бороться вместе. Я верю, что в этой борьбе проявятся наши лучшие качества. Запись прервалась резко, сменившись другим изображением. На экране появилась Эбигейл Гриффин, вдова казнённого инженера и главный доктор Ковчега. — Моего мужа казнили из-за того, что он хотел предупредить вас. Через двенадцать часов триста двадцать человек будет убито в семнадцатом отсеке, чтобы снизить потребление кислорода, если мы ничего не сделаем, — ее голос был быстрым, она пыталась сказать все это до того, как в кабинет вломиться охрана. — Будущие не принадлежит ни Канцлеру, ни Совету. Оно принадлежит всем нам. — С этим последним выкриком изображение потухло, оставив после себя лишь мерцание экрана и глубокую, леденящую тишину. Тишина, наступившая после резкого обрыва трансляции, была тяжелее любого шума. Она давила, сжимала груди, заставляя сердца бить быстрее. Люди стояли неподвижно, лицо каждого было выражением шока и недоверия. Некоторые прижимали руки к ртам, словно пытаясь удержать крик, другие медленно опускались на колени, поражённые услышанным. Дети вцеплялись в руки родителей, их глаза были широко распахнуты от ужаса. В воздухе витал запах страха, смешанный с ещё более удушливым запахом нехватки кислорода. Кто-то в отчаянии схватился за голову, кто-то закрыл лицо руками. Пара людей с безжизненными глазами медленно повернулись и пошли в разные стороны. В этих действиях было лишь опустошение и полное отсутствие надежды. На лицах отразилась бесконечная цепь эмоций, переплетающихся друг с другом: ужас, гневно, отчаяние, и скрытая где-то глубоко надежда, что всё ещё можно изменить. Но эта надежда была слабой, как последний огонёк в темноте. Антея прислонилась спиной к холодной стене коридора, ноги подкосились, и она медленно опустилась на пол. Сообщение Эбигейл пронзило её насквозь, вызвав не просто страх, но и леденящий ужас. Она сидела с закрытыми глазами, голову сжимая руками, пытаясь переварить услышанное. Три ста двадцать человек… Это было не просто число, это была статистика, которая не имела никакого значения по сравнению с её собственными детьми. А что будет с ними? В особенности, что будет с Эффи, которая сейчас была всего лишь заключенной. Никто не знал кого именно Совет выберет в качестве жертв, поэтому нельзя было не подумать, что Советники захотят избавиться от малолетних преступников таким способом. Но ещё сильнее страха было чувство обманутости. Кейн. Его ночной визит, его молчание, его нежные прикосновения — всё это теперь казалось издевательством. Почему он ничего не сказал? Почему она узнала об этом из видеообращения, а не от него? Это непонимание усиливало её ужас, заставляя чувствовать себя полностью беспомощной и брошенной. Стонем всегда верила, что ему можно доверять, даже несмотря на их расставание много лет назад. Антея не могла подумать, что Маркус даже не попытается ее предупредить. Сейчас это казалось смешным.

***

Перед массивными, герметически закрытыми дверями главного зала Ковчега образовался плотный островок людей. Четыреста человек. Не было ни криков, ни рыданий, только гулкое молчание, пронизанное напряжением, которое можно было ощутить физически. Воздух сгустился от страха, от осознания неизбежности, от тяжести предстоящего выбора. Лица, освещенные холодным светом аварийных ламп, были бледны, сжаты, выражая целую гамму невысказанных эмоций – отчаяние, решимость, беспомощность, приглушенный ужас. В этой толпе, спрятавшись в тени, стояла Антея. Она прислонилась к холодному металлу стены, плечи её были опущены, руки сжаты в кулаки. Лицо было бледным, лишенным жизни, но в глубине глаз таилась невыносимая боль. Это был не просто страх, это было отчаяние, рожденное годами серой, однообразной жизни, жизни, в которой она постоянно занята своими проблемами, но никогда не делала чего-то ради своих детей, чего-то, что могло бы изменить их судьбу и помочь им жить. Теперь же, впервые, она видит шанс на истинное спасение, на тот подвиг, который мог бы определить их будущее. Стонем не глядела на двери главного зала, она смотрела внутрь себя, видя в своей голове лица Тони и Эффи. Вокруг неё стояли другие люди, объединённые единой целью. Здесь не было сомнений, не было колебаний. Их лица выражали не отчаяние, а спокойную, несломимую решимость. Четыреста историй, четыреста сердец, бьющихся в унисон, как единый механизм, настроенный на жертву. Каждый из них принял свое решение окончательно и безвозвратно, без единого мгновения сомнения. Это была не паника, это была целенаправленная готовность к самопожертвованию. Четыреста жизней, готовых угаснуть, чтобы зажечь пламя надежды для будущего их детей или других близких, не рассчитывая на чудо, а действуя решительно и целенаправленно. Впереди всех стоял Тор. Его лицо, бледное и сосредоточенное, выражало не только решимость, но и глубокую скорбь. Он держал себя прямо, плечи его были расправлены, будто он несёт не бремя отчаяния, а тяжёлый, но священный долг. Его взгляд был устремлён на запертые двери главного зала, но в глубине его души жили образы дочери, её наивной улыбки, её болезни, которая отнимала у нее зрение с каждым днем все больше. Лемкин пришёл сюда не только как один из четырёхсот, он пришёл как отец, который готов пожертвовать всем, чтобы его ребёнок мог увидеть светлое будущее, будущее, за которое он готов отдать свою жизнь. Внезапно, массивные двери главного зала медленно отодвинулись, пропуская Тора внутрь. Четыреста человек замерли, наблюдая за ним. Никто не произнёс ни слова, но в их взглядах была смесь надежды и тревоги. Тор остановился у порога, повернулся к толпе, и его взгляд обвёл каждого. Это было молчаливое прощание, молчаливое благословение. Затем он медленно вошёл в зал, оставляя за собой четырёхсот человек, которое ожидали вердикта. Хоть дверь и осталась открыта, но никто не пошел следом. Они не хотели агрессии, они все просто хотели помочь Ковчегу спастись. — Эй, док, я видел Ваше обращение, — обратился Лемкин к Эбигейл, которая подошла к нему в сопровождении Джахи и Кейна. — Простите, что только сейчас сказала, — её голос был ровен, но в нём слышалась усталость и горькая истина безысходности. — Какая разница, когда, — Тор покачал головой, отмахиваясь от мелочей. Его взгляд был решителен, спокоен и не содержал ни капли сомнения, — это неважно. Я пришел вызваться добровольцем, — мужчина положил на стол карту идентификации, чётко и твердо продемонстрировав своё решение. — Добровольцем? Куда? — Канцлер с непониманием посмотрел на собеседника. — В семнадцатый отсек, сэр, — спокойно ответил он. Кейн стоял рядом с Канцлером, наблюдая за Тор Лемкиным, но его взгляд постоянно возвращался к толпе, словно ища кого-то конкретного. И он увидел её. Антею. Она стояла несколько отдельно, в тени, но её фигура была явно видима для него даже с этого расстояния. Её лицо было бледным, но выражение его было спокойным, решительным. Кейн понял, что она приняла решение, так же, как и Тор. Она тоже собиралась стать добровольцем, отдать свою жизнь ради спасения других, но главное — ради своих детей. Маркус не мог позволить ей сделать это, ни тогда, когда ее жертва уже никак не поможет ее детям. — Прошу прощения, я скоро вернусь, — быстро проговорил Кейн Джахе и пошел к выходу. Маркус резко отошёл от Канцлера, оставляя его в недоумении. Его движения были быстрыми, решительными. Он прошёл сквозь толпу, не обращая ни малейшего внимания на людей. Его взгляд был сосредоточен, направлен на одну единственную цель — Антею. Достигнув её, он лёгким движением взял её за руку, не сжимая слишком сильно, и мягко, но настойчиво, повёл её в сторону, отделяя от остальной толпы. Антея не сопротивлялась, но шла рядом с ним, её шаги были спокойными и равномерными, а взгляд, устремлённый на Кейна, был пронзён холодной обидой из-за его поступка. Они остановились в уединённом месте, где не было никого, кроме них двоих. Его цель была ясна: он хотел отговорить Антею от этого шага. Не от самопожертвования как такового, но от этого конкретного, бесполезного выбора. Его рука, держащая её запястье, сжала её пальцы немного сильнее, словно в этом прикосновении заключалась вся его мольба. Кейн хотел защитить её, уберечь от этого безрассудства, который не помог бы ее детям. — Антея, пожалуйста, — в его голосе была самая настоящая мольба, — не надо. Стонем медленно повернулась к Кейну, её взгляд был пронзительным, полным невысказанной боли и глубокого разочарования. Его слова, прошептанные с такой болью, пробили всю ее решительность, весь ее настрой. Она видела в его глазах отчаяние, видела его вину, и это вызвало в ней смесь гневной ярости и горькой иронии. Как он смеет просить её остановиться сейчас, когда он сам же ничего ей не сказал? — Маркус, — прошептала Антея, голос её дрожал, — я это делаю ни ради тебя, ни ради остальных жителей Ковчега, — она опустила голову вниз. — Я хочу это сделать ради своих детей. Я хочу сделать для них хоть что-то хорошее. Слова Антеи ударили Маркуса под дых. Он знал, что она делает это ради детей, но признание этого факта вызвало в нём приступ беспомощности и острой, невыносимой боли. Он видел её слезы, слыхал дрожь в её голосе, чувствовал её отчаяние, и всё это разрывало его на части. Но Кейн знал правду, ужасную, невыносимую правду, которую не смог сказать ей еще той ночью. Тони и Эффи уже ничем нельзя помочь. Маркус не знал живы они или мертвы, но в обоих случаях, Антея бы не смогла им помочь. И теперь, слушая её слова, осознавал весь масштаб своей вины. Кейн хотел обнять её, прижать к себе и успокоить, как делал это всегда много лет назад, но сейчас не имел на это права. Он понимал, что должен сказать ей ужасную правду, которая лишит её последней надежды. Но он не мог. Не сейчас. Ему нужно было собраться с силами. Маркус вдохнул глубоко, стараясь успокоить дрожащие руки, стараясь придать лицу невозмутимое выражение. Он закрыл глаза на мгновение, представляя себе их лица, в особенности лицо Эффи, причем в малом возрасте, когда он пытался проводить с ней все свое свободное время. Боль сжала его грудь, заставила задыхаться, но он держался, с напряжением сдерживая слёзы. Кейн должен был быть сильным, не только для себя, но и для неё. Антея заслуживает знать правду, какой бы горькой она не была. — Мы отправили более недели назад сотню заключенных на Землю, а в их числе была Эффи, — эти слова сложно давались Маркусу, так как они приносили боль и ему самому. —А Тони вместе с еще одним механиком отправился на Землю следом, так как они были уверены, что заключенные живы, — он сделал паузу. — Ни с кем из них нет связи. Мир вокруг Антеи поплыл, закружился в вихре ужаса и беспомощности. Бледность её лица была мертвенной, губы сжаты до крови, а в глазах застыл не просто ужас, а глубокая, пронзительная боль. Эффи… Тони… мысль о них пронзала её насквозь. Она представляла их одиночество, их беспомощность перед лицом неизвестности, и это вызывало в ней приступ паники, удушья. Вина давила на нее сильнее, чем когда-либо. Стонем винила себя. Винила за то, что позволила Эффи попасть в тюрьму, за то, что не смогла предотвратить это. Винила за то, что не сделала ничего, чтобы узнать о намерениях Тони, когда тот постоянно пропадал на работе. Каждый её вдох становился более тяжёлым, словно воздуха становилось всё меньше и меньше. Она пыталась спрятаться от этой боли, от этого ощущения беспомощности, но ужас за судьбу Эффи и Тони сжимал её в своих железных лапах. Слезы хлынули из глаз Антеи, смывая маску спокойствия, которую она так старательно поддерживала. Её надежда рухнула, оставляя после себя только пустоту и невыразимую боль потери. Но через минуту слезы сменились жестоким, сжигающим гневом. Гневом на Маркуса. Гневом, который с ужасающей силой пронзил её насквозь, словно раскалённый металл. Как он мог? Как он мог молчать? Как он мог не предупредить её? Кейн знал. Она была уверена, что он знал вче с самого начала. И он молчал. Он не смог предотвратить попадение Эффи с остальными заключёнными на Землю, наверняка, он даже не пытался. Этот гнев, этот огненный шторм смешался с её и так невыносимой болью. Антея не кричала, не рыдала, а в приступе бессильного отчаяния набросилась на Кейна, нанося удар за ударом в его грудь. Слабые, но пронзительные удары кулаков, словно безмолвные укоры, заставляли дрожать его тело. Каждое прикосновение было заряжено невыразимой болью, отчаянием, и сжигающим чувством предательства. Это было не просто насилие, это был выплеск всей её боли, всего её отчаяния, всего её бессилия. Стонем била его не от злости, а от боли, от ужаса, от невыносимого чувства потери и предательства. Маркус стоял неподвижно, принимая эти удары, как заслуженное наказание, понимая всю глубину её отчаяния, всю безысходность её боли. Это было не просто физическое насилие, это было безмолвное восклицание души, которое не нашло другого выхода, кроме как выплеснуться в этом отчаянном, бессильном гневе. Наконец, истощённая приступом ярости, Антея опустилась на пол, её тело тряслось от рыданий, голову сжимая руками. Кейн присел рядом, осторожно прикоснувшись к её плечу. Он не пытался её успокоить, он просто был рядом, разделяя её боль, её отчаяние, её гнев, её вину. В глубине души он понимал, что она права, что он поступил подло, скрывая правду от неё. Он заслужил её гнев. Постепенно, приступы отчаяния сменились глубокой, застывшей болью. — Я не пойду со всеми остальными в семнадцатый отсек, — Антея отказалась от своей идеи стать добровольцем, ведь теперь для неё это не имела ни какого смысла. Стонем встала, выпрямилась, её фигура была стройной, крепкой, не сломленной, с новой маской, надетой на всю её сущность. Она не пошла в толпу, не стала добровольцем. Не сейчас. Но глубоко внутри её сердца горела неугасимая обида на Маркуса, на его молчание, на его предательство. Это чувство, как осколок разбитого зеркала, будет долго резать её душу, напоминая о том, что когда-то близкий для неё человек её предал.