Один час - и я рядом

1980 год Тёплая летняя погода, время, когда всё вокруг цветет и жизнь наполняется другими красками. В лагерь «Буревестник» собираются дети разных возрастов, они радуются и держат огромную надежду в сердце, что именно этим летом судьба сведет их с новыми лицами, подарит им незабываемые впечатления и даст возможность вдохнуть полной грудью. А я с высокой температурой и невыносимой головной болью нахожусь в кровати. Во время болезни мама отказалась от моей поездки в лагерь, даже не спросив мнения у своей дочери, которая так же как и все хотела выбраться на природу. Но, будучи в обессиленном состоянии, я не могла возражать, не могла думать о чем-либо или вступать в конфликты. Судьба тоже меня не оставила. Она уложила меня в постель на несколько дней, да так, что даже после выздоровления ноги не могли держать моё исхудавшее тело. Противно глядеть в зеркало после болезни, когда ты замечаешь, что блеск в темно-голубых глазах исчез без твоего же ведома, и ты понятия не имеешь, вернется ли он обратно. А может быть, его никогда и не было? Еще противнее осознавать, что твоё лето вновь протянется вдали от людей и ни один человек не сопроводит тебя до калитки лагеря с вопросом: «Мы встретимся следующим летом?» Но судьба и здесь постаралась. За всё время, проведенное дома, без друзей или даже знакомых, она заставила меня пристраститься к одиночеству. Мама часто спрашивала, почему я никогда не общаюсь с кем-либо, ругала меня за то, что постоянно так отстраняюсь от людей при первой возможности познакомиться. Улыбка, за которой скрывается незаметная печаль, окрашивает моё лицо, и я могу ответить лишь одно: «Мам, мне и так хорошо». 1981 год Через год после прошедшей смены в «Буревестнике» я вынуждена была наконец посетить его. Так или иначе, мне было не избежать встречи с «зловещим» лагерем, о котором слухи расползлись быстрее, чем за день. Но не только любопытство или любовь ко всему мистическому тянули меня туда. Я сама хотела как можно скорее уйти из дома. У моей мамы было слабое и больное сердце. Из мужских рук в нашем доме были только руки отчима. Папу я потеряла, когда была трехлетним ребенком. Во время одного из конфликтов он был очень разгорячен ситуацией, вспыльчивый характер дал о себе знать и выпроводил его на улицу. После чего папу я больше никогда не видела. Мама частенько говорила своим знакомым, что характер её дочери так же скверен, как и у её пропавшего мужа. В начале весны 81 года я спешила домой, чтобы наконец принести все нужные купленные лекарства для мамы. Но стоило мне только увидеть машину скорой помощи перед парадной, в которую нужно было войти мне, я ускорила темп ходьбы. Я вбежала в подъезд и начала в спешке подниматься, озираясь по сторонам и пытаясь найти открытую квартиру. Я изо всех сил хотела надеяться, что эта квартира не будет моей. Надежда меня подвела. Поднявшись на первый этаж, я сразу увидела спины врачей в белых халатах. С затуманенным рассудком я зашла в квартиру и почувствовала холодную ладонь на своем плече. Меня придерживали, хотели отвести от гостиной, но не смогли. Я остановилась у стены и безысходно оперлась о неё спиной. На широком диване с закрытыми глазами и опрокинутой к полу рукой лежала моя мама. В её руке была пачка таблеток. И эта пачка была пуста. Отчим сидел рядом с ней, и слёзы на его бледных щеках могли бы передаться мне. Однако я стояла как вкопанная и слушала лишь биение своего сердца, которое постепенно оглушало меня. Что бы ни пытались донести до меня врачи, я могла разобрать лишь два слова: «Инфаркт». «Умерла». После смерти мамы отчим почти не разговаривал со мной. Я видела, как он страдал, и мое несчастное сердце страдало вместе с ним. Только вот я плакать не умела. Хотела, много раз за месяц перед поездкой в лагерь хотела, но слёзы не шли. Они на сердце засохли, а я больше и не знала, что может их вызвать. Без слез сложнее, без слез душа на кусочки тихо разрывается. Отчим вел себя так, будто в смерти его жены только дочь виновата. Он вселял в меня чувство, которое обжигает изнутри, и тогда я начала думать, что медленный темп моей ходьбы - причина смерти единственного близкого человека. И от этого становилось мерзко. Всегда, когда я пыталась поговорить с отчимом, он отмахивался от меня. Он не хотел более поднимать эту тему, не хотел также и меня испытывать. О каких пытках идет речь? Одна и единственная пытка - вина, повешенная на меня за уход любимого мне же человека. К концу мая месяца, когда погода вовсе не хотела улучшаться и быть такой, как год назад, отчим собрал мои вещи и сказал, что для меня пришло время ехать в «Буревестник». Я должна была остаться на некоторое время у одной женщины, которую уже несколько лет как не посещала. Как довольно смышленый ребёнок, я поняла, что он хочет всего лишь от меня избавиться. Отчим никогда не питал огромной любви ко мне, а мне только в радость было покинуть дом, в котором не осталось никого и ничего родного. Он даже не побоялся отправлять меня туда, несмотря на захватывающие дух слухи про лагерь. Однако никого это не волновало. Даже меня. Поэтому навестить Бабу Нюру, дальнюю родственницу моей матери, - эта цель была главной для меня в начале июня 1981 года, на момент которого мне было 14 лет.