Связь

      — Сколько ты здесь пробудешь? — спросила я, глядя отцу в глаза. Впервые я видела его таким: изможденным, с проблесками седины в еще густых волосах, морщинистым и бледным. Мой отец немолод. Уже давно он не был таким. Но Акихиро казался настолько бодрым и ярким человеком, что я позабыла об этом.       Но сейчас, находясь в больнице, он мутным взглядом смотрел в нашу с Минами сторону, непонятно даже, на кого именно, и иногда делал особенно резкие вдохи.       — Недолго... — прокряхтел отец, попытавшись улыбнуться. — Я у тебя сильный, сама знаешь. Да и на Мину-тян тебя оставлять негоже...       — Что с тобой произошло? — вновь задала вопрос я, чувствуя, как по щеке течет слеза. Беда пришла откуда не ждали. В последнее время я совсем от него отдалилась, что даже не заметила, как он болеет!       — Ничего нового... Меня ж с того света тогда достали. Без последствий такое не проходит. От судьбы не убежишь, — проговорил он печальным тоном. — Но я попытаюсь, — было видно, что он пытался нас утешить, но его усилия оказались совершенно напрасны.       — Хиро, не заставляй себя. Тебе нужен покой. Все образумится. Мы тебя поддержим, да, Ацуко? — мама посмотрела на меня, растянув губы в отчаянной улыбке. Заглянув в ее глаза, я вздрогнула. Меня встретил совершенно пустой взгляд человека, который ни на что не надеется.       Такой же, какой я видела много лет назад, глядя в зеркало.       Мои руки задрожали, а в горле встал ком. Я кивнула, давясь подступающими слезами. Ей, заботящейся об отце столько времени, известно гораздо больше, чем мне. Минами всегда о нас пеклась. Она жила ради нас. Зарабатывала деньги на лечение и хорошую жизнь, поддерживала, каждый раз переживала, если был намек на что-то плохое...       Когда она увидела последствия тесного контакта с Цукасой она была готова рвануть на другой край света, лишь бы этого не повторилось. Когда я заикнулась о чем-то, что намекало бы на "возвращение психических расстройств", она была готова упечь меня в больницу. В тот раз она почти все потеряла и с тех пор боялась лишиться всего, что имеет.       Сегодняшний день — худший в ее жизни.       — Я тебя очень люблю. Каким бы ты ни был. Я влюбилась в тебя не потому, что ты был успешен. Я не считала тебя обузой после того, как произошла авария. Я... Я всегда тебя любила за то, какой ты есть... — мама клялась в любви отцу. И кто знает, удастся ли ей сказать эти слова еще раз.       Они были той самой парой, которая до последнего любила друг друга. Всегда поддерживали связь, общались между собой. Их огонек один из немногих, что не потух даже спустя долгие годы. Родители почти никогда не ругались, а если и случались разногласия, то они старались разрешить их мирно.       — Спасибо за детство, которое ты мне подарил, — пробормотала я, чувствуя, как силы покидают меня. Словно из меня выжали все соки. Давно мне не было так плохо. Мне хотелось вообще забыть это чувство.       Но Акихиро уже не ответил. Он закрыл глаза и больше их не открыл. Сердце его окончательно перестало биться, а аппарат жизнеобеспечения завопил, показывая прямую линию.       — Они сказали, что после операции он не проживет и десяти лет. Что это слишком рискованно... — вдруг произнесла мама, все еще держа его за руку. Я чувствовала, что еще немного и мы пропадем. Но Минами пока могла говорить. — Твой отец продержался дольше, чем должен был. Мы вытащили его с того света. Понимаешь... Редкая форма заражения вкупе с осложнениями.       Из ее глаз полились слезы.       — Иногда мне снилось, что моя Ацуко умерла, — внезапно призналась Минами, отчего внутри у меня все похолодело. Я посмотрела на нее затравленным взглядом, ожидая дальнейших слов. Она словно не видела меня. Говорила куда-то в пустоту. — В тот день я почему-то знала, что она не могла выжить. Я всю ночь сидела у твоей кровати. Но увидев твой взгляд, я осознала, что ты меня совсем не помнишь. Ты не помнила ни своего дома, ни любимых игрушек и... сильно изменилась. Мне казалось, мою любимую дочь подменили. Однажды я даже сказала врачам, они решили проверить мое психическое здоровье... Но я здорова.       Нет. Мам, ты не здорова. Не была такой со времен аварии.       Мне очень хотелось высказать эти слова, но я придержала язык за зубами. Нет никакого смысла выражать свое мнение. Ведь она права. Я наивно думала, что такие перемены останутся незамеченными, но, видимо, зря. Ничего не проходит бесследно. Моя полная отгороженность от прошлой себя хоть и была обоснована врачами, но стала настолько ощутимой, что мама пришла к подобным мыслям, что лишь укрепляло ее тревожное состояние.       — С тех пор я словно живу с другим человеком. Когда мы тогда вернулись домой, ты стала замкнутой, недоверчивой, начала бояться людей и ошибок. Совсем перестала понимать себя и свои желания. Скованность чувствовалась во всем. Тебя совсем не интересовали сверстники. Ты много училась, и откуда-то много знала. Ты почти никогда не прикасалась к тем вещам, которые очень любила. Даже привычки в речи, в жестах... Бесследно пропали. Понимаешь, кроме внешности в тебе не осталось ничего от моей Ацуко. Она тоже была тихой и не имела друзей, но она никогда не казалась настолько сообразительной в столь юном возрасте и оставалась очень открытой и наивной. Это были издержки характера, детства. После катастрофы... ты превратилась в покореженный ком боли и страданий, которые могли нанести лишь тяжелые травмы. Словно твою личность до этого пропустили через мясорубку... Я не понимала, что с тобой. Что со мной. Почему я так думала и продолжаю думать...       Внезапно, она засмеялась. Таким неестественным, истерическим смехом, что меня пробрала дрожь. Я почувствовала, как меня охватывает ужас. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Никогда. Минами всегда скрывала, что у нее на душе, насколько могла. И я знала о ее заскоках, но никогда не думала, что все может зайти настолько далеко. От этого сердце заболело пуще прежнего.       А мама все не замолкала.       — Это так странно. Ты все забыла, у тебя было жутчайшее ПТСР, сложные операции и другие психические и физические отклонения. Ты не могла даже понимать нашу речь, с тобой разговаривали как с младенцами. Врачи думали, что ты уже никогда не сможешь реабилитироваться в полной мере и я смирилась с этим. С тем, что мне придется тащить на себе двух инвалидов собственными силами, — голос сорвался. Она замолчала на несколько спасительных минут, давая мне возможность отдышаться, потому как во время ее монолога я и этого не делала. — Но ты неожиданно поправилась. Стоило последствиям операций сойти на нет, ты стала практически гением. Но психически... Знаешь, я привыкла. Полюбила новую тебя и воспитала. Я думала, что смирилась с тем, что ничего не вернешь, но ошибалась. Столкнувшись с тем случаем, когда на тебе появились те страшные отметины, я внезапно поняла, что моя Ацуко сказала бы мне. Она бы не стала скрывать такое. Она бы... Доверилась собственной матери.       У меня не было слов. Мне нечего было ей сказать. Вообще ничего. Я любила Минами. Я считала ее матерью, пусть и мысленно все еще иногда обращаюсь к ней по имени. Она мне стала очень близким человеком. Эти, совершенно правдивые слова, высказанные в порыве отчаяния, рассекали мое сердце на мельчайшие кусочки, и без того кровоточащее из всех щелей.       — Сны и мысли преследуют меня. Хиро... должен был умереть раньше. Его состояние из-за смерти нашей любимой дочери сильно ухудшилось и он не смог. А я пошла вслед за ним, не выдержав отчаяния. У меня ведь больше никого нет. Все мои родственники умерли, я уже много лет не могу навестить могилу собственной матери. А у Хиро не было никого еще до меня. Всего он добивался исключительно сам. Наша семья должна была пропасть бесследно много лет назад. Но ты почему-то выжила. Выжила. Почему? Ацуко, почему ты жива? — холодок мурашками прокатился по моей коже. Слова срывались с губ Минами с оглушительной верой в них. Было видно, что она думала над этим долгое время. Запихивала мысли в углы и карманы мозга, докуда только могла дотянуться, но они снова и снова проникали в разум, душили, прорастая из самых глубин ее сути.       — Прости.       Единственное, что смогла сказать, после того как искусала губы до крови, а на ладонях остались болезненные отметины от ногтей. Она сломалась. В совершенно бессмысленном, отчаянном взоре матери не виделось ни капли просветления. Утонув в собственном горе, она впала в такое состояние, на которое даже смотреть было страшно.       Казалось, что лапки смерти окутывают само ее существование, тянут на дно. Они имели особенный запах: пепла и жженого бензина со странным привкусом мелкой костяной крошки, осевшего на языке. Почему-то я была уверена, что именно так пахнет смерть.       Очень скоро сбежались медики. Состояние Минами признали невменяемым. Она все не замолкала, но ее слова все дальше и дальше отходили от реальности, в конце концов перерастая в откровенный бред. Убиваясь и коря себя, ненавидя все, и при этом пытаясь найти в себе капельку сил... Она все больше вязла в собственном болоте. Пока ее уводили, я все больше понимала, насколько на самом деле я бессильна, когда дело касается действительно серьезных вещей.       Что я смогла сделать? Прибежать? Все? Я даже не поговорила с отцом на прощание... Я ничего не сделала.       — Соболезную вашей утрате, — кивнула медсестра с печальным видом. — Как вы себя чувствуете?       — Ужасно, — одними губами промямлила я, пытаясь отойти от шока. — Куда повели мою мать? — спросила я, собирая в себе последние силы. В это же время моего отца переложили на каталку и куда-то увезли другие медработники.       Акихиро действительно не задержался в палате, и вряд-ли надолго задержится в больнице.       — Видите ли, у нее... Определенные психические проблемы, о которых мы не можем сказать. Они прогрессировали. У нас есть разрешение на принудительную госпитализацию.       — Она моя мама! — истерически прикрикнула я. Но девушка лишь сделала жалостливое лицо. — Я должна знать! На моих глазах..! В вас совсем нет сострадания!? — я сама не понимала, что говорила. Совершенно обессиленная, я толком не имела сил хотя бы на скандал. Пару криков — мой предел.       — Я не могу разглашать личных данных. У нас такая политика конфиденциальности, дополнительно, ваша мать попросила ограничить всем родственникам и друзьям кроме мужа доступ к данной информации.       После этого сдержанного ответа я молча села на уже освободившуюся, еще теплую койку. Щеки уже жгло от слез. Лицо наверняка сильно опухло, но мне было абсолютно плевать.       — Есть ли у вас какие-нибудь другие родственники? — вдруг поинтересовалась девушка. Ее голос звучал словно сквозь вату. Не хотелось ни о чем с ней говорить. Ничего не хотелось. Не дождавшись ответа, она осторожно продолжила:       — Если их нет, то нам придется отправить вас в детский дом, пока ваша мама вновь не сможет исполнять свои обязанности. В таком состоянии она не способна это делать.       Лишь тогда я соизволила найти в себе силы открыть рот.       — Сколько потребуется времени на ее восстановление?       В этот момент мне было даже плевать, куда меня отправят. Вся жизнь разом почернела. Рассыпалась, как карточный домик. И ничего уже с этим не поделать. Ничего не вернуть. Никогда.       — От недели до нескольких месяцев. Мы не можем дать точного ответа, — покачала головой она.       Правда в том, что они ничего не могут. Совсем. Они не смогли спасти Акихиро, понятия не имеют, что происходят с Минами. Меня хотят отправить в детский дом из которого, по слухам, почти невозможно выбраться.       Работница клиники не прерывала моих молчаливых раздумий. Я же, даже не пыталась анализировать что-либо. Зачем? Какой в этом смысл? Прервал эту мрачную тишину скрип двери. Я медленно оглянулась, непонятно кого ожидая там увидеть. Воскресшего отца? Здоровую мать? Обоих, с улыбками на лице рассказывающих, что все это очень несмешная шутка?       — Здравствуйте, — поприветствовал представительницу медперсонала до боли знакомый мужчина, растянув губы в лукавой полуулыбке. Я почему-то не удивилась, хотя этого человека в последнюю очередь ожидала сегодня встретить. — Мы можем взять девочку на время, пока ее мать не придет в норму, — щедро предложил он, придя ровно в тот момент, когда это было действительно необходимо.       — А вы ей кто? — поинтересовалась она, удивленно посмотрев на мужчину. За ним стоял еще один не менее знакомый силуэт.       — Дальние родственники, — покачал головой Хикэру, не став однозначно описывать насколько сомнительно наше родство. — Мы договоримся с Ивасаки-сан о временном проживании ее дочери в нашем доме, а также уладим все бюрократические вопросы.       Глава клана, с которым я говорила не более полутора часа назад, теперь преспокойно стоял передо мной, совершенно собранный и деловитый. А за ним мрачной статуей самому себе стоял Тэру.       Я смотрела на Хикэру и не могла поверить в то, что он говорит.       — Клан всегда заботится о своих людях, — былое высокомерие и холод вновь проявились в тоне Минамото, пояснившего причины своих действий, стоило девушке куда-то уйти.       Неужели он показывает, что с моей стороны не только обязательства, но и поддержка? В какой-то степени это даже выгодно. Обучение, доступ к материалам, помощь... Но сейчас это все так не важно.       Мерзко. Мне стало невыносимо находиться рядом с этим человеком, что думает лишь своими закостенелыми понятиями, не пытаясь даже попытаться понять такие качества как "добросердечность" и "милосердие". С самого первого момента стало понятно, что Хикэру Минамото руководствуется лишь собственной выгодой. И сейчас он вербует меня. Связывает долгом, который я буду обязана вернуть. Ему, его сыну. Кому-нибудь еще. Этот человек, что-то во мне разглядев, вцепился в меня клешнями и теперь вряд-ли отпустит. И требования его будут высоки.       Остальную часть дня я почти не помню. Кажется, девушка вновь вернулась, увела куда-то Хикэру, потом он тоже вернулся и меня забрали. Я совсем не смотрела по сторонам. После поместили в машину и довезли до дома, где выделили мне полноценную комнату, в которую я завалилась совершенно обессиленная. Я лежала на полу. Не переоделась. Ничего не сделала. Как прошла через порог, услышала хлопок двери за спиной и легла на пол, не в силах даже пошевелиться.       Захотелось умереть.