Багровый ладан

Всегда, когда мне одиноко, Меня тянет к огню. Почему солнце такое круглое? Почему я не могу быть как все?

Оно хватает меня, а я не пытаюсь спрятаться. Прыгнув, впивается когтями мне прямо в лицо,

И из пепла, всё ещё такой одинокий,

Я поднимаюсь к солнечному свету.

† Rammstein — Hilf Mir

Ему здесь не нравилось. Всё казалось враждебным, неприятным и чуждым. Особенно люди, и даже вот тот усатый придурок-трактирщик.

      — Я заряжу ему по лбу чем-нибудь, — Скарамучча раздражённо пробормотал, складывая руки на груди; раздражение читалось в глазах, — если продолжит пялиться и дальше.       — Нет, — Кадзуха спокойно парировал, умиротворённо попивая свой напиток, слегка ударяя тёмными ноготками по грубо вырезанной кружке. Его взгляд даже не цеплялся за развалившегося за другим столом оборванца, «одаривающего» его своим режущим вниманием уже больше десяти минут.       — Он меня раздражает.       — Наслаждайся моей компанией, — лёгкая улыбка привычно выглянула из-за кружки, Скарамучча успешно учился понимать своего нового спутника, считывая её заранее, — кажется, я всегда раздражал тебя поменьше других? Вот и сосредоточься на мне и только.       — И когда я это говорил, напомни? — Скарамучча хмыкнул, подпирая голову рукой, всё же сосредотачиваясь на расслабленном лице демона, хоть и… смотреть на него без лишних эмоций было тяжко. Красив, гад.       — Меж всем своим прелестнейшим ворчанием и негодованием, — Кадзуха без проблем напомнил, — из раза в раз тянулся ко мне, — его демонические глаза чуть ли не бросали вызов, ярко ухмыляясь, противореча общей сглаженной и невозмутимой мимике, — попрощался со своей старой жизнью, отбросил всё, лишь бы сорваться в странствия со мной. Скажи мне, Скарамучча, — демон слегка прищурился; проявление уже полноценной ухмылки мелькнуло на самых уголках губ, — не ты ли мог выбрать любого другого демона до меня? Из раза в раз к тебе приходили шансы чуть ли не удобным рядом; оставалось лишь выбрать и ухватиться. Но ты этого не сделал. Мне продолжать?       — Я заряжу тебе по лбу, — глаза бывшего священника чуть ли не закатывались, но ему нравилось говорить всё, что вертелось на языке без намёка на благочестивые рамки, — ты можешь просто посидеть в тишине? Или тебе заместо яблочного сока выдали чашку сидра, что ты вдруг стал таким раздражающе болтливым, — ответная ухмылка мелькнула на губах, пальцы били по своим же щекам. — Нравится демонстрировать свою проницательность, лезть, куда тебя не просят, хах? Может, получаешь от этого извращённое эгоцентричное удовольствие?       — Отчасти, — Кадзуха хмыкнул с улыбкой, — но ещё больше мне нравится ловить тебя за твой вёрткий хвост, вынуждая застыть и оголиться. Подлавливать тебя, — нежно-алые глаза заблестели: кровавые искорки поблёскивали на самом их дне, — указывать на истину, вынуждая опустить взгляд к себе же под ноги - сладчайшее удовольствие, моя зависимость. Ты непредсказуем сам для себя, ходячая загадка, а я, — оторвавшись от кружки, он подпёр щёку кулаком, произнося значительно тише, интимнее: — лишь помогаю, маленький лебедь.       Поджав губы, Скарамучча отвёл взгляд, принимаясь пересчитывать высушенные бутоны полевых цветов на соседней бревенчатой стене трактира. Один, два… чёрт, они ведь пришли сюда лишь ради того, чтобы перекусить; точнее накормить его одного. Кадзуха учтиво напомнил об этой очевидно важной потребности, словно заботливая матушка; и как ему хватало эмпатии и понимания держать столько мелочей в голове? Про ночлег, воду, сменную одежду напомнил так же он. Ну что за золотко. Белое золотко, уделяющее внимание тому, что в путь с ним отправился простой смертный.

Это странным образом раздражало и пробивало на эмоции.

      Забавно, но этот кратенький разговор моментально приструнил всю его спесь, а язык сразу же заимел парочку твёрдых костей. В голове Скарамуччи мысленно тут же вывелось и утвердилось: в диалог с этим белым дьяволом в лишний раз лучше не вступать, но и игнорировать его просто невозможно. Досада. Судя по всему безвыходная.

Впрочем, не сам ли виноват?

      — Надеюсь, ты вдоволь наиграешься с моей душой в конце пути, — Скарамучча бросил, переводя уже холодный взгляд в сторону вовсе не Кадзухи, а мужчины, что пилил их стол которую минуту. Непонятного окраса хмыканье со стороны демона не коснулось его внимания.       Любопытно, почему именно Кадзуха привлёк столь повышенное внимание? Хотя, ответ до безобразия прост, особенно для бывшего Отца, клюнувшего на удочку: он выглядел чертовски необычно, крайне привлекательно, экзотично, возвышенно, и… богато. Ах, так вот оно что. Неужели всё настолько просто и примитивно?       Прищурившись, Скарамучча накрыл свою кружку ладонью, впиваясь в наблюдающего не менее пробирающим взглядом. Боже, догадывался ли он, кто именно смотрел на него в данный момент? Они ушли не так далеко; знающие его церковные последователи и прихожане могли встретиться абсолютно везде.

Скарамучча… занимал крайне высокую и знатную роль; жирные отпечатки власти всё ещё оставались на его шее и пальцах.

      — Скарамучча, — мягкий голос Кадзухи заставил сбиться с наседающего настроя, — он не стоит твоего времени. Я взрослый мальчик, — тихая усмешка вновь пробивала на нежного окраса хмурость, — и в случае чего могу постоять за себя сам.       — Какими-нибудь ужасными методами небось, — бывший Отец проворчал, — я знаю о тебе, демоне, больше, чем ты возможно думаешь.       И Скарамучча не солгал. После встречи с тогда ещё просто белоснежным он погрузился в изучение и литературные скитания, дабы узнать его природу хоть немного лучше, потому что он показался ему… особенным. Возвышенным, нетипичным и властным; явно сошедшим с высокой ступени иерархии. Это было очевидно даже по тому, что у него была полноценная человекообразная оболочка, а не пресловутый «мясной костюм». И многие подобные ему демоны отразили своё влияние на мировой истории; многие оставили на ней свой тёмный отпечаток. И он отчаянно искал любой возможный намёк на необычного беловолосого юношу с алой прядкой в десятках книг, но…       — Так ли ты в этом уверен? Или просто пытаешься задеть меня за живое, — Кадзуха произнёс всё так же расслабленно, с лёгкостью утаивая любое подобие личных чувств, — я не наврежу людям, если они сами того не заслуживают, как ты успел заметить, — демон проницательно утверждал. — Почему? Я хочу, — голос приобрёл более вкрадчивые нотки, — чтобы ты дошёл до этого сам; понял меня и мою природу так же, как я понял твою. Справедливый сентиментальный обмен. Нужда…       Прильнув к своей кружке и вновь отвлёкшись от пассивно-агрессивных гляделок, Скарамучча сделал глоток своего яблочного напитка, чувствуя, как желудок отчаянно сжался от когда-то давящего на него голода. Но это не имело значения, когда Кадзуха говорил: каждое слово вырывалось чуть ли не с корнем, чтобы вследствие разложить и обмусолить его всеми возможными способами; вымолоть в ступке до состояния порошка. В этом и проявлялся весь внутренний конфликт уже бывшего Отца Скарамуччи: что бы демон не говорил, как бы не «раздражал»… он лгал себе в том, что не хотел его слышать и слушать. В сути своей он нуждался в каждом оброненном слоге, как в кислороде. Оживал и цвёл, стоило белоснежному заговорить с ним.        — Во взаимности. Без неё не выстроить каких-либо уз, не так ли, — Кадзуха дополнил, делая такой же маленький глоток, прикрывая глаза.       Уз… Это слово казалось сюрреалистичным, печально далёким. Скарамучча уложил голову на переплетенные между собой пальцы, погружаясь в очередные размышления: он догадывался. Мотивы Кадзухи были ему отдалённо понятны, но он не спешил их озвучивать.       Каждому демону необходимы чужие страдания; необходимо приносить боль, истязать. К этому сводилась суть их мрачный природы, описанной кем только можно, как только можно и где только можно. Об этом знал каждый, даже самый неопытный священник; каждый верный прихожанин. Этим пугали детей и взрослых: демон высосет из тебя всё; переломает подобно сухой хрупкой веточке так, чтобы ты подольше помучился; вырвет позвоночник и раздавит внутренности, наслаждаясь каждым твоим выкриком и слезливой мольбой. Людские мучения и боль напитывают и дурманят их, подобно крепкому вину, отец ему рассказывал. Это тревожная истина, подкреплённая тысячами ужаснейших историй.       И каким бы правильным Кадзуха ни был — его природа всё равно неизменна. Она живёт в нём, Скарамучча знал. И его путь, его выход, возможный побег от неё…       — Думаю, нам уже пора, — и вновь его так грубо прервали; сколько он вообще просидел вот так? — Ситуация доходит до своего пика.       Встав из-за стола и учтиво протянув Скарамучче руку, дабы помочь подняться — в чём необходимости, так-то, не было, но помощь его приняли — Кадзуха накинул на плечи верх своего костюма, позволяя ему свободно объять его на манер накидки. Спокойно направившись к выходу, демон соблюдал идеальный, неторопливый темп, дабы его спутник не отставал; словно бы чувствовал и молча контролировал каждый его шаг…

…Скарамучча в очередной раз задумался, есть ли у того парочка лишних глаз помимо птиц.

      Проигнорировав звонкий, чуть ли не сигнальный свист за спиной, и выйдя на улицу, оба вдохнули прохладного свежего воздуха, испытывая явное облегчение. В момент ничто не могло сравниться с прохладным ветром по притягательности; после удушающего запаха алкоголя и горящего на углях долгими часами жира — особенно.       — Надеюсь, ты привыкаешь к этому чувству, — Кадзуха оборвал тишину и акт маленькой обоюдной медитации, — свежий воздух прекрасен, не так ли? Необходим, чтобы жить; дышать ладаном вечно невозможно.       Лишь сухо кивнув, не желая подтверждать уже очевидный факт устно, Скарамучча принялся оглядываться, так же молча подгоняя своего спутника, так и говоря всем своим взвинченным языком тела: «ну давай уже, идём дальше, почти ночь на дворе». Раздавшийся за его спиной дверной скрип остался где-то на фоне, лишённым внимания, а зря.       — Мм, ну вот, — явно разочарованный вздох демона послышался позади, вынуждая бывшего Отца обернуться с неозвученным вопросом.       Стоило взгляду соприкоснуться с тем самым «грозным» наблюдателем, Скарамучча хмуро приподнял одну бровь, так и желая спросить: «ну и чего ты снова уставился», вплетая между строк какой-нибудь колкий намёк на возможное стремление к мужеложству, но вышедшие к ним с разных сторон мужчины покрупнее, судя по всему явно караулящие поодаль, заставили его мысли тут же заглохнуть. Так, а вот это уже любопытно, но по-плохому.

Они выглядели недружелюбно, крупно и… обеспеченно. Не просто так; очевидно наживаясь на всяких гостях. Ах, так вот почему трактирщик ему изначально не понравился.

      — Из-за внешнего вида, серьёзно? — Скарамучча спросил, не сдержавшись. Руки крепко сложились на груди, но сам он был готов в любой момент вырвать доску из хлипкого на вид забора рядом, дабы зарядить ей кому-нибудь по лбу. — Ты можешь хоть иногда одеваться попроще, боже, — он обратился уже к Кадзухе, что умиротворённо, с лёгким интересом рассматривал внезапно почтивших их гостей.       — О, нет-нет. Ожидаемо, но это не из-за одежды, — обернувшись, демон поспешил вежливо пояснить, — не из-за возможного богатства с собой, дело во мне. Подумай ради меня, Скарамучча: часто ли ты видел в своём окружении подобных мне внешне? Я хорошо тебе запомнился после нашей первой встречи, м?

Так, вот второй вопрос был явно личным. Обойдётся без ответа.

      Да, Кадзуха ему прекрасно запомнился: его черты были уникальными. В момент его визита в церковь мало кто смог отвести от него взгляд, потому что он цеплял собой, подобно ходячему, но красивому и мягкому искушению. Но зачем…? А. Вот и ответ на заданный вопрос, Скарамучча понял: именно в ней и таилась вся проблема. На рынке за него дадут хорошие, нет, очень хорошие деньги: белоснежный был на манер диковинки, редчайшего товара, и прибрали бы его к себе с удовольствием. И кто здесь ещё жестокое и дикое создание, если не его же сородичи?       Заметив малейшие шевеления и явное нежелание их слушать вместе с какими-то противными переговорами, Кадзуха сделал шаг в сторону Скарамуччи, учтиво закрывая его собой. Рука улеглась на бок; лёгкий блеск в нежно-алых глазах не сулил ничего хорошего.       — Хах, — Скарамучча усмехнулся, не сдерживаясь, — хорошо, я перефразирую: ты не мог себе выбрать облик попроще?       Заметив, как один из самых крупных мужчин метнулся в сторону Кадзухи, бывший Отец тут же замолк, укладывая пальцы на доску позади, вот-вот готовясь выдирать её с корнем, больше всего на свете боясь возможной кровавой бойни, но…       Невозмутимо усмехнувшись, Кадзуха вырвал из воздуха тёмные на вид ножны одним ловким движением, тут же ударяя их явно тяжёлым содержимым нападающему в область солнечного сплетения, даже не обнажая меча. С болезненным стоном мужчина отпрянул назад, недоумённо всматриваясь в хрупкого на вид беловолосого юношу, что терпеливо ждал дальнейшего шага от кого угодно, не желая нападать первым. Лёгкий пар исходил от кожи ножен, растворяясь в прохладном осеннем воздухе, словно вытащили его… из места явно до чёртиков горячего. Скарамучча догадывался, откуда. Вот это да, фокусник прямиком из Ада.       Недовольно захрипев и заругавшись, на Кадзуху рванулись все и разом, окончательно теряя всякое подобие плана и тактики, что тут же пробило хоть и изолированного, но всё ещё находящегомся под ударом Скарамуччу на панику и потерю любого контроля над ситуацией и её пониманием. И он чуть ли не молился за их хоть и грешные, но всё же души, которых не ждёт ничего хорошего; особенно от возможно высшего демона, на которого они по дурости решились напасть.       Не спеша обнажать меч, Кадзуха без особых трудностей оттолкнул одного из первых нарвавшихся ногой, с душой ударяя по его коленной чашечке своей явно болезненно твёрдой обувью с низким каблуком; молниеносно среагировав с таким же потрясающим изяществом следом, демон увернулся от направленного в его лицо кулака, тут же делая плавный, чуть ли не вальсообразный шаг в сторону. Ранее бегущий на него «бедолага» влетел в забор с громким треском рядом со Скарамуччей, сбиваясь с явно скованных сильной болью ног. Неловко глянув вбок и вниз, прямиком в сторону тяжело стонущего мужчины номер один, бывший Отец тихонечко, даже оценивающе хмыкнул.       Он совсем не успевал следить: его спутник уворачивался от каждого, даже самого хитрого удара, не оглядываясь. Считывал каждый шаг, каждое намерение, каждое движение наперёд; заставлял нападающих играть в его унизительную игру, ведь он всё ещё не обнажил оружие, орудуя лишь ножнами. Бил в идеально точные моменты, сбивая каждого с ног, вынуждая нападающих чуть ли не захлёбываться собственной никчёмностью, подобно скопившийся под их ногами размятой от «драки» грязи. Кадзуха не произносил ни слова, оставаясь пугающе спокойным, пока его оппоненты ругались и кричали, подобно стае голодных свиней, проклиная наглого мальчишку, который, так-то, обязан был пойти с ними без лишних рыпаний.

Они не могли уложить на лопатки «обычного» мальчишку; это сильно било по самолюбию.

      Стоило уже последнему нападающему измождённо плюхнуться в грязь, Кадзуха тяжело вздохнул, принимаясь внимательно рассматривать ножны, которые, судя по всему, явно не хотел запачкать. Его взгляд даже не опускался вниз, оставаясь невозмутимо спокойным, но с его губ, в противоречие, сорвалось прохладное:       — Пустая трата драгоценного времени, — ещё один тихий вздох; ножны исчезли из его ладони в одно мгновение, — и наслаждения от приятного вечера. Всё же я ошибся, — демон подправил рукава слегка разболтавшейся рубашки, щурясь, — надеясь избежать конфликта и уйти пораньше. Но ошиблись и вы. Идём? — вернув уже мягкий взгляд в сторону своего явно выпавшего спутника, Кадзуха сделал шаг в его сторону, продолжая разглаживать и приводить ткань в порядок, игнорируя недоброжелательное шевеление позади.       Развалившийся на скамье, в которую ему не посчастливилось влететь, мужчина с хрипом поднялся, хватая в руку выглядящую хоть и хлипко, но угрожающе мотыгу, которую он, кажется, отчаянно намеревался швырнуть. И только Скарамучча, испугавшись, захотел закричать, как Кадзуха, покачав головой, поднял на него безмолвно успокаивающий взгляд, и…       Громко каркнувший с крыши трактира белоснежный ворон сорвался с места, под лёгкий свист ветра впиваясь когтями тут же завизжавшему от неожиданности бедолаге в лицо. Не останавливаясь и игнорируя чужие напуганные вопли, демон подошёл к Скарамучче, смещая уже серьёзный взгляд вбок. К тому, кто всё затеял и в итоге так и не смог подняться, даже немного оклематься.       Подойдя к нему впритык, чуть ли не касаясь выбитого колена носочками туфель, Кадзуха сел на корточки, беря хоть и выбитого из колеи, оглушённого, но всё ещё осознающего происходящее главаря за подбородок, вынуждая поднять голову и взгляд на себя. Адские огоньки плясали в его глазах, тут же пробивая мужчину на дрожь; как бы он не старался отвести взгляд, как бы не вырывался — демон не отпускал его, держа железной, ничуть не дрогнувшей хваткой. Пальцы чернели, некогда аккуратные ногти заострялись, являя истинную суть, которую более прятать не смели.       — Если я увижу, а я уверяю, — мягкий голос обжигал слух, отдавал лёгкой пугающей вибрацией, пробивающей на первобытный ужас. Словно скрежет, что-то до отторжения хтоническое. Даже Скарамучча это отдалённо, но чувствовал, — я увижу, как ты или твои люди навредят кому-либо ещё, — демон перешёл на шёпот, — я вернусь за всеми вами; найду вас, под какие бы камни вы не забились.       Скарамучча, бывший Отец, изгоняющий всяких демонов ранее… не смел вмешиваться. Потому что белоснежный был прав. В этом они были до необычности схожи: в нежелании прощать мерзавцев, в этом пресловутом стремлении к самосуду.       — Я слишком голоден, чтобы давать больше одного шанса. И я искренне надеюсь, — когти впивались в кожу, но не резали её; пугающего облегали, но стоило надавить хоть немного — она бы точно лопнула, — что вы это уясните. Я вижу всё. И я наблюдаю.

Слишком… голоден? Ах, ну конечно. Какой глупый вопрос.

      Одёрнув кисть, тут же принявшую «естественный» облик, Кадзуха встал, аккуратным жестом приманивая наблюдающего Скарамуччу к себе. Скинув со своих плеч пиджак, демон тут же накрыл им своего явно замёрзшего спутника, без лишних комментариев направляя его к выходу. Они не разговаривали, а в дороге после более не обсуждали всё произошедшее, но один вывод сформировался и сплёлся в крепкий-крепкий уверенный узелок:       Скарамучча не боялся его. Каким бы ужасным и страшным белоснежный моментами не был; как бы не вгонял в ужас других — он не мог прочувствовать в нём любой, даже малейшей угрозы. Он не внушал её в сердце, как и его детям. Ошибался ли он? Покажет лишь судьба, над которой он никогда не был и не будет властен.       И слова, оброненные Кадзухой в пути спустя время, кажется, будут преследовать его ещё очень долго, это был поздний ответ на его, казалось бы, необдуманную колкость ранее:       — Этот облик — хоть что-то настоящее во мне, что в итоге я всё-таки смог полюбить.

═══════ ✟ ═══════

      Рассевшись на крупном сосновом бревне, Скарамучча внимательно наблюдал за тем, как сосредоточенно Кадзуха выкладывал веточку за веточкой, сооружая основу для будущего костра.       Это была первая ночь вне «дома», да ещё и под чистым небом. Было холодно, сыро; пробирало до самых костей, но… во всех этих аскезах, лишениях, явно чувствовалась та самая свобода.       Кадзуха был контактен и открыт, интересуясь, куда бы сам Скарамучча хотел отправиться: предлагал варианты и делился всем чудесным, что повидал в своих странствиях. И он выбрал тёплый юг.       Принявшись изучать своего демона-спутника на манер внимательного кота, он спросил первое, что пришло в голову, стоило взгляду зацепиться за лёгкую рубашку, под которую ветер пробирался без особых проблем:       — Ты вообще мёрзнешь?       Как любопытный ребёнок, изучающий сказочное существо из книжек, внезапно представшее перед ним. Отвлёкшись от выкладывание сухих веток, Кадзуха поднял взгляд, изображая милое удивление.       — Нет, а с чего бы должен? — мягко улыбнувшись, демон принялся выбивать искры когтями по камню прямиком в пучок сухой травы. — В одной из ваших фантастичных версий, кажется, девятый круг представляет из себя ледяное озеро. Может, я пришёл к тебе именно с него?

      Фантастичных?

      — Если только с самого его дна, — Скарамучча цокнул языком. Но все эти его неоднозначные комментарии в сторону религии и веры не раздражали, а скорее… вызывали искренние вопросы.       — Хах, — Кадзуха усмехнулся, наконец разжигая костёр. Яркое пламя залило светом небольшую опушку, позволяя теням озорливо разбежаться по траве, — мило. Лучше скажи мне, не замёрз ли ты? Спать хочешь? И не голоден ли, — череда заботливых вопросов заставила Скарамуччу неловко поджать губы.       — Нет, нет и… — он резко замолчал, замечая, как торопливо к нему приближался маленький белоснежный друг со стороны леса, милейше перебирая лапками. Белый ворон держал в клюве маленькую грушу, торопясь к Скарамучче словно бы из последних сил, — нет?       — Прекрасно, но всё же, — Кадзуха перевёл на своего же ворона не менее заинтересованный взгляд, с любопытством изучая фрукт в его клювике, — я прошу держать меня в курсе любых нужд и потребностей, — он расслабленно вернулся к своему подобию дел, — мы слишком разные, и не всё я способен понять, как бы не старался. Но непонимание не избавляет меня от ответственности, как и от желания учиться.       Вытащив из птичьего клюва маленькую, но достаточно увесистую грушу за сухой черенок, Скарамучча нахмурился, принимаясь осматривать её… чуть ли не неверяще, вертя в руках с самым раздумчивым видом. Словно человек, который эту злосчастную грушу в жизни, как фрукт, вообще впервые увидел. Недоумённо, чуть ли не изучающе; со стороны крайне забавно.

Он любил груши. И как этот маленький сорванец об этом узнал?

      — Только не становись моей нянькой, — Скарамучча перевёл взгляд на своего сосредоточенного спутника, счищающего длинными когтями с веток влажную кору. Боже, его когти прямо сейчас… играли роль чуть ли не бытового инструмента. Острые как лезвие когти… лишившие его Отца глаз; убивавшие, он помнил рассказ того маленького мальчика. — Это будет гораздо унизительнее, чем вся моя жизнь в качестве «Отца» Скарамуччи.       Ещё один смешок соскочил с губ демона вместе с:       — Ты считал эту часть своей жизни унизительной? Мне искренне любопытно понять, почему, — бросив ветку в огонь, Кадзуха поднял на спутника свой острый ярко-красный взгляд; сказанное Скарамуччей ему определённо понравилось, задевая что-то интригующе потаённое.       — Ты и сам знаешь, почему, — хмурость насыщалась; ну не мог он сказать прямо это злосчастное: «ты был именно тем, кто и привёл меня к этому пониманию», — подумай ради меня, — бывший Отец передразнил, пробивая демона на лёгкий, очарованный блеск в глазах.       Лёгкая заминка. Скарамучча «напал» на заботливо принесённую грушу, откусывая кусочек. Ох? Она была хрустящей, чуть кисловатой и недоспелой, именно так, как ему нравится, и знал об этом только его отец. Какого чёрта? Ворон, подаривший ему это маленькое «чудо», уселся рядышком, принимаясь вычищать перья, не мешая ни разговору, ни подобию трапезы.       — Даже если наше видение схоже и я действительно знаю - уже ты не знаешь того, чего знаю я, Скарамучча. В силу своей природы, очевидно, — Кадзуха потянулся за очередной веткой; отливающие обсидианом когти заострились сильнее, тревожа своим поглощающе-чёрным окрасом. С его губ сорвалось уже апатичное: — Увидевший впервые солнце муравей никогда не узнает, как оно сияло сотни, а то и тысячи лет назад. Было ли оно таким же ярким, тёплым? Всегда ли было жёлтым или, может, отливало красным? Существовало ли оно вообще?       Что он имел в виду, какой смысл вкладывал? Весь этот лишённый одного дна диалог вынудил Скарамуччу задуматься вновь: сколько Кадзухе вообще лет? Он казался слишком осознанным и загадочно понимающим; себе на уме в самом интересном смысле. Он звучал, как создание пугающе старое: в своих выражениях, вопросах и кратких насмешках, некой особенной мудрости; и как бы не хотелось спросить — слова проглатывались и оставались в горле гадким комом. Ох, как много вопросов.       И сам он не спешил рассказывать, находясь на аккуратной дистанции. Очевидно, почему: бывший Отец не всегда звучал дружелюбно и располагающее, напоминая сухую колючку; его личный терновый венец.       — Было бы проще, не говори ты загадками, — заметив, как ворон аккуратно подошёл к нему поближе, Скарамучча вытянул руку, гладя птицу по вздыбленному оперению, продолжая спокойно жевать принесённую им грушу. Лицо наигранно не выражало ничего, он умел маскировать свои эмоции, а прямо сейчас - переполняющий его интерес, — я не буду играть в твои игры; размусоливать каждое твоё слово ради какого-то там высокого сокрытого смысла.       — Ну конечно, — демон добродушно хмыкнул, — уверен, тебе этого хватило в религиозных трактатах и книгах. Я говорю достаточно очевидные вещи, но ты прав в том, что не так прямо.       — Ты демон, — Скарамучча проконстатировал очевидное в качестве вступления, — и совершенно закономерно, что будешь относиться ко всему, что связано с Богом и верой, с ненавистью, разве нет? Вы и ваше поганое, — желание выругнуться тут же подавилось, стоило заглянуть в мягкие, чуть ли не сияющие алым солнышком глаза, внимательно наблюдающие и слушающие; прокашлявшись, он продолжил, прикрывая глаза и отводя руку с уже покусанной грушей в сторону, — адское сборище - причина наших мучений долгие века; падения и страданий многих, мне правда нужно объяснять?       — О, Скара, — Кадзуха позволил себе новое сокращение, тут же выбивая названного из равновесия, вынуждая едва заметно вздрогнуть. Он произнёс это так до безумия красиво, сладко, — ты видишь во мне хоть капельку ненависти? Посмотри мне в глаза, — белоснежный произнёс тише, укладывая уже лишившиеся когтей руки на колени, делая первый шаг к выстраиванию зрительного контакта, — ты точно найдёшь в них любой намёк, если она ещё во мне осталась. Ты всегда видел больше, и ты всегда был другим, не так ли, так и что же ты видишь во мне?

О нет… Нет-нет-нет. Вот сейчас Скарамучча действительно боялся. Впервые.

      Он боялся смотреть Кадзухе в глаза дольше, чем пару секунд. Он боялся посыпаться, раствориться в них и нём; поддаться загадочным чарам. Это же чуть ли не добровольное вышагивание в сторону плахи, это… так, соберись.       Подняв взгляд, Скарамучча ухватился за другой конец фантомной верёвки, погружаясь в алые омуты, тут же забывая совершенно обо всём. Его глаза… всегда были двухслойными, он прекрасно успел запомнить после самой первой встречи. Они преследовали его во снах, и он сам желал этого сильнее всего на свете. Нежно-алая пелена, скрывающая под собой тёмное кровавое болото, приютившее парочку адских огней; что-то будоражуще бездонное, нечеловеческое, если всмотреться. Но они казались солнечными несмотря ни на что, они казались… тёплыми, приветливыми и нежными, и это ломало голову. Ни намёка на ненависть, ни намёка на любой оттенок злобы или презрения; они лишь обнимали, напоминая его любимое шёлковое одеяло.

Это противоречие сбивало с толку, ведь все обычные прихожане; все ужасные из людей читались им с первого взгляда.

      То, что Скарамучча явно понял — глаза Кадзухи идеально отображали его самого: такую же внутреннюю двухслойность. Кадзуха был демоном, адской тварью, о которой он не знал абсолютно ничего, но вместе с тем он был прекрасным и эмпатичным спутником, который явно любил детей; созданием, убивающим плохих людей, совмещая это с личной целью. Ветреный, но тёплый; другой. В нём не было ни капли ненависти.

Если она и проявлялась, то только… к людям, как его отец. Но это так человечно: таких людей невозможно не возненавидеть. Только если ты… не бесчувственное чудовище.

      — Её нет, — опустив взгляд, бывший Отец произнёс, чувствуя лёгкий мандраж; выстроенный за краткое мгновение зрительный контакт едва не вышёл из-под контроля: стыдно, но ему хотелось опустить взгляд с глаз чуточку ниже, — либо ты слишком хороший притворщик.       — Был им когда-то, — тяжёлый вздох послышался рядом, Кадзуха этой ночью казался таким искренним и открытым, как же хотелось надавить и вынудить его сказать больше, — благо, это осталось далеко в прошлом.

И тишина воцарилась вновь.

      Сосредоточивший на пляшущих язычках пламени, Скарамучча швырнул частично доеденную грушу за спину, обнимая уже отогревшиеся колени. Желание последовать примеру белоснежного накрыло его, и он потянулся за лежащим аккуратной горкой хворостом. Это глупое занятие обещало отвлечь и хоть немного занять руки, пока он до конца не согреется. Маленькая сентиментальная мечта поглядеть на звёзды отпала на неопределённый срок, так как костёр ему, очевидно, мешал, так и чего сидеть без дела?       Таких острых когтей у него, жаль, не было, но был тупой нож. Приподнявшись и забравшись пальцами в их уже общую сумку, он быстро нащупал его шершавую кобуру, вытягивая чуть ли не из самого дна. Алые глаза по-лисьи наблюдали за ним, следя за каждым движением, но владелец их невозмутимо молчал. Каждое действие Скарамуччи поглощались с его стороны с особым интересом и любопытством, голодом: повадки, выдохи, язык тела и каждый возможный жест. Всё, что можно было уловить.       Взяв толстую ветку крепко в руку, Скарамучча брезгливо нахмурился, чувствуя, как влажная кора тут же запачкала кожу чем-то противным и склизким. Что-то проворчав себе под нос, он принялся очищать её от коры, крепко обхватывая рукоять.       — Будь аккуратнее, лебедь, — Кадзуха прошептал, тут же вынуждая руку священника дрогнуть и дёрнуться, рассекая ветку сильнее запланированного. Извиняющийся смешок тут же послышался следом, как хорошо, что Скарамучча не поднимал взгляд: демон улыбчиво наблюдал за ним, закинув ногу на ногу и подпирая кулаком щёку. — Ты почти никогда не держал нож в руках, это заметно.       — А ты так и не отучился моментами повторять очевидное, умник, — очистив ветку от коры, Скарамучча гордо бросил её в костёр, тянясь за следующей.       Не став отвечать, демон лишь продолжил наблюдать за своим нерадивым спутником; изредка подходящие к костру погреться вороны наблюдали вместе с ним, зеркаля выразительный демонический взгляд хозяина, что отливал ядовито-красным под свечением яркого огня. Скарамуччей зачарованно любовались.       — Неужели так трудно помолчать, — ворчание с его стороны продолжалось; движения отдавали уже явной небрежностью, — и не отвлекать меня от дела, Кадз… — зацепившись за маленькую неровность, его рука дрогнула, и лезвие соскочило с ветки, тут же проходясь по коже, благо, поверхностно. Неприятная боль тут же дала о себе знать, но сам Скарамучча на неё не отреагировал, оставаясь пугающе спокойным, что с его ворчанием до совершенно не вязалось.       Игнорируя тут же охватившее рану жжение, он бросил ветку в костёр, всё так же безмолвно тянясь в сторону сумки, дабы достать любой попавшийся кусочек ткани, но…

Мёртвая тишина заставила его сердце застыть.

      Некогда шумевшая под дуновением ветра листва затихла, как и потрескивание костра с переговаривающимися на фоне сверчками: словно жизнь замедлила свой ход в одно мгновение, искажаясь и растворяясь. Застыло всё, даже дыхание самого Скарамуччи; крестик на его шее утяжелился, начиная давить на кожу и тянуться к самой земле. Воздух выбивался из лёгких, словно дышал он разряженным воздухом; тени под ногами дрожали. Алая дымка окутала лес неподалёку, как и ближайшее поле, прогоняя всё, что было способно двигаться.       Он не понимал, почему, но всё, что говорило его сердце; десятки фантомных заплаканных и напуганных голосов у самых ушей: не поднимай взгляд, не смотри.

Но Скарамучча их не послушал.

      Подняв взгляд, он глубоко выдохнул; застыло не только сердце, но и каждая мышца, каждая клеточка тела: зрачки сузились и задрожали. Ярко-красный, кровавый, пробирающий и обжигающий, словно два пульсирующих огня, и десятки, нет… сотни позади, устремлённые лишь на него одного. Скарамучча чувствовал жар на щеках, как его словно бы пожирали взглядом заживо, чувствовал…

Как его сердце на секунду схватили в противоречие холодные тиски.

      Заостренные на манер бесчисленных лезвий тени вжались в его недвижимый силуэт, застывая в жалких миллиметрах от хрупкого человеческого тела. Скарамучча не дышал, не шевелился, не моргал…

Как и Кадзуха, чьё прелестное лицо на мгновение дрогнуло, но глаза прорезали воздух, свет и кожу, заглядывая в самую душу.

      Бездонные кровавые колодцы, в которые он падал, казалось, вечность, не в силах пошевелиться. Одинокая тёплая капля сгустилась и собралась на коже руки, скатываясь по пальцам и безмолвно падая на траву.       Лицо демона исказилось вновь; пугающая полуулыбка окрасила самые уголки губ, а после исчезла также быстро, как и появилась. Кадзуха лишился всяких эмоций, отводя взгляд, словно бы беря себя под контроль.       — Мне жаль.       Жизнь тут же возобновила свой ход, спешно невёрстывая упущенное. Вороны безмолвно разлетелись кто-куда, поддерживая неоднозначное настроение хозяина. Голос Кадзухи звучал спокойно, ровно, но хрипловато:       — Часть меня вышла из-под контроля.       Да, время восстановило свой ход, но сердце Скарамуччи нет, боясь сделать даже фантомный шажок. Он прочувствовал всё, что произошло; каждую перемену вокруг и в нём. Смертная человеческая суть дрожала, напоминая хрупкую натянутую до скрежета струнку.       Встав, Кадзуха вытащил из воздуха аккуратный лоскут белой плотной ткани, едва заметным хмурым взглядом изучая его на пригодность. Сев перед начавшим «оживать» Скарамуччей на карточки, демон подхватил его пораненную руку, принимаясь рассматривать и изучать глубину пореза. Хмурость и переживания тут же окрасили его лицо:       — Пожалуйста, будь аккуратнее, — он прошептал. Уже вернувшийся в реальностью Скарамучча прекрасно видел и чувствовал, как Кадзуха прятал взгляд, принимаясь перевязывать его рану более без лишних слов. Тени за его спиной, отбрасываемые на толстые стволы деревьев, дрожали и извивались, не в силах устоять на месте. В естественном положении.

Определенно, Скарамучча был безумцем. Потому что с его губ сорвалось лишь краткое и осознанное:

      — Хорошо.