Багровый ладан

Снова полночь, Я краду у нас свет солнца, Ибо здесь всегда темно, Когда луна целует звёзды. Так близко, Столь близко…

И очень, очень далеко от меня.

† Rammstein — Weit Weg

      Сдержав желание громко выругаться, Скарамучча сбился с зачитывания молитвы, испытывая острейшее раздражение и презрение. Заметив, как удерживание особо сильного одержимого давалось его помощникам всё тяжелее и тяжелее, он позволил себе цыкнуть, мысленно заряжая себе ладонью по лбу: церковь была более уязвима, чем раньше; подавляла не так, как хотелось бы, и благодаря кому же? Конечно ему. Последствия уже приходилось расхлёбывать, хотя он прямо запрещал приводить на очищение одержимых, пока ситуация не наладится.       Может, проблема и вовсе в том, что его нечестивые поступки запятнали некогда отливающую на манер чистого серебра веру? Даже если так: он верил, верил несмотря на всё. И его убеждения не пошатнулись, нет, и утверждать обратное…       — Эй, а ну поаккуратней с моим мясным костюмом, с-сошки, — откровенно потрёпанный на вид одержимый скалился, вот-вот грозясь впиться в чью-нибудь глотку, словно одичавшая тварь. Бросив на Скарамуччу взгляд исподлобья, оно почти прорычало, брызгая слюной: — Что такое, малыш? Разве тебе не жалко этого бедного дяденьку? — противно растягивая слоги, демон захихикал, словно бы наслаждаясь своей безнаказанностью.

Скарамучча тут же абстрагировался, делая глубокий вдох. Некогда толстый лёд начинал трескаться.

…Не имеет смысла.

      Молча захлопнув книгу, он отложил её обратно на кафедру, принимаясь спускаться вниз под удивлённые переговоры всех собравшихся в зале. Нет, она ему не нужна, традиции можно отбросить; текст выжжен в его мозгу, выскоблен на его рёбрах, так к чему же прелюдии? Некогда умиротворённый взгляд прямо сейчас обжигал и резал на манер острейшей глыбы льда, находя в дьявольском отродье повод отвлечься, так сладко отыграться и сорваться. Более мелочиться незачем.       — Знал бы ты, что я сделал с его…       — Так расскажи мне, — Скарамучча тут же перебил, одним грубым движением впечатывая одержимого в пол, игнорируя тут же поднявшуюся шумиху. Вдавив низкий каблук в неприятно податливое плечо, он пугающе-холодно продолжил: — что ты сделал. Выговорись перед тем, — сорвав крестик с груди, он заглянул в тут же утратившие всю свою спесь глаза, надавливая на всё ещё сопротивляющееся отродье сильнее, — как я заставлю тебя его хорошенько прожевать и проглотить.       Его ждёт встреча с ним и более важные дела; тратить время на действительно мелкую сошку не было никакого желания. В другие дни он бы точно сыграл по правилам и вальяжненько проследовал традициям, но сейчас…       — Ну же, — глаза Скарамуччи блеснули; едва заметная полуухмылка окрасила губы, — придай своей «кончине» хоть немного смысла, или все слова проглотил?       Эта грязь беззащитна перед ним, как бы не скалила зубы. Отец натаскивал его в экзорцизме с самого детства, знакомя с ужасами их мира в слишком, слишком раннем возрасте. Кому-то игра с деревянными резными игрушками и мечами, а кому-то… рассказы о мироздании и всех его ужасах, приуроченных к его же десятилетию. Его растили, чтобы пугать и возвращать в недра земли то, что из неё так яростно рвётся.

Он взращен, чтобы втаптывать демонов обратно подошвой своих же сапог.

      Не придав значения тихому дверному — между прочим очень пунктуальному — скрипу на фоне и более обострившимся переговорам, Скарамучча, более не мешкаясь, произнёс первые строки изгоняющей молитвы, впиваясь в уже заливающегося кашлем одержимого взглядом, но… это не заимело и толики эффекта. Ни сопротивления, ни характерных конвульсий и криков. Некогда спокойные и собранные глаза удивлённо расширились; руки охватила лёгкая дрожь: это ему не нравилось; сильно не нравилось. Не нравилось терять контроль над ситуацией. Что?

Но почему…

      — Ты не сможешь так просто изгнать его, — знакомый голос послышался перед лицом, вынуждая Скарамуччу замереть, а все его мысли… тут же погрузиться в гробовую тишину. — Он намертво вгрызся в тело, и, забавно, прямо сейчас и сам этому не очень-то рад. Не думаю, что он рассчитывал на настолько тёплый и радушный приём, Отец Скарамучча.       Белоснежный? Невовремя. Совсем невовремя. Подняв голову, он тут же сбился с дыхания, встречаясь с мягко приветствующими нежно-алыми радужками. Вот он, контраст на идеальном примере: прямо сейчас под ним лежало склизкое подобие слякоти, такой же, казалось бы, демон, но белоснежный опять казался таким неправильным в хорошем смысле, чёрт возьми, до каких же мыслей — ручки — Скарамучча докатился.       — Т-ты, — демон удивлённо произнёс, с тревожным хрустом поворачивая голову резко вбок, дублируя движение и интерес не отпускающего его Отца, — что ты, ты же тоже…       — Ну-ну-ну, шшш, — нечитаемо улыбнувшись и покачав головой, белоснежный слегка дёрнул облачённым в белую перчатку пальцем, и демон, на удивление Скарамуччи, тут же заткнулся, грубым рывком впечатываясь щекой в пол. — Здравствуй. Кажется, я вовремя?       Нахмурившись и чуть поджав губы на удивление всех окружающих — так-то привыкших к тому, что лицо его скорее напоминало отполированную мраморную плиту — упомянутый лишь приветственно кивнул, тут же переходя к некому подобию дела:       — Ты сказал, что он вгрызся в тело, — более не чувствуя и малейшего сопротивления, Скарамучча убрал ногу с чужого плеча и приподнялся, принимаясь оттряхивать рясу. Переведя на белоснежного уже серьезный взгляд, он спросил: — что именно ты имел в виду?       — Нечто буквальное, и это интересно, — подойдя к крепко вжатому в пол лицу почти что вплотную, демон присел на корточки, вынуждая белый, слишком чистый подол своего же костюма осесть на наверняка грязную плитку, от чего сердце Скарамуччи так ощутимо кольнуло. Вещь выглядела слишком дорого, слишком прекрасно, чтобы с ней обращались вот так наплевательски небрежно. Задумчиво приложив пальцы к подбородку, белоснежный заговорил, привлекая внимание каждого в зале: — Демон, заключивший контракт с человеком, не может присвоить себе его тело без прямого разрешения или… раньше обговоренного ими времени. Видишь ли, — он поднял взгляд нежно-алых радужек, заглядывая Скарамучче прямо в глаза, так спокойно, так невозмутимо игнорируя напуганное пыхтение другого демона совсем рядышком, — на момент контракта душа, словно некий залог, остаётся при человеке. Это такой сложный и тонкий процесс, что тебе, наверное, не стоит вдаваться во все подробности. Да и не уверен, что тебе вообще интересно…       Священнослужители перевели выбитые из колеи взгляды на Скарамуччу, и один из них, не выдержав, неуверенно спросил, выглядывая из-за чьего-то плеча:       — Откуда вы знаете…       — А, ох, — белоснежный очаровательно улыбнулся, словно бы с большой радостью отвечая на резко вброшенный вопрос, поворачиваясь в сторону заинтересовавшего его человека, — всего лишь имею опыт. Судьба часто сталкивала меня с демонами, можно сказать, с самого момента рождения.       «Откуда он?», «вы собираетесь слушать чужака?», «парнишка явно преувеличивает», «бедняжка, с самого детства?», «он же совсем юнец», «а если он прав, и…»       Нарастающий переговаривающийся шёпот за спинами не заставил себя долго ждать: белоснежный, его образ и прелюбопытнейшие слова; упомянутый им контракт, словно красная тряпка, привлекли всеобщее внимание, разбивая служителей на разные, явно расходящиеся во мнениях группы. Людям, осознанно заключившим контракт с демоном, уже невозможно помочь; даже больше — грешно.

Этот человек сам накинул на себя петлю, зная, куда желание заведёт его в итоге.

      Скарамучча на его двусмысленный ответ лишь хмыкнул, сдерживая сопутствующее желание цокнуть языком. Как прекрасно, что облик белоснежного и его повадки шли вразрез со всем тем, что не только он, все священники этой церкви привыкли видеть. Лишь бы никто не заметил, как ладан за их спинами начал неспешно, но так показательно багроветь. Плевать, в случае чего всё можно спихнуть на притащенного бедолагу.       — Одним словом, — уложив руки на подбородок тут же пискнувшего одержимого, белоснежный повернул его к себе лицом, вынуждая слегка приподнять голову и с огромным нежеланием, явным страхом и приструнённостью заглянуть к себе в глаза, — контракт связывает их, но душа на месте, а тело присвоено, что является неким… противоречием. Демон вгрызся в него, нарушая всякие договорённости, а провернуть такое чертовски трудно, только если он не…       Взгляд алых глаз налился тяжестью и холодом, а некогда аккуратно удерживающие подбородок пальцы дрогнули, видимо сдавливая тут же собравшуюся в складки кожу. Глаза одержимого забегали по сторонам, не в силах сконцентрироваться на том, кто так пристально, особо пронзительно на него смотрел; проглядывающие через нежно-алую пелену красные огоньки пугали его не меньше, если даже не больше любого другого наказанного когда-то белоснежным человека.       Хищник, некогда надеющийся выйти победителем, ныне загнанный в угол тем, о ком был определённо наслышан. Иначе с чего бы ему… так сильно бояться?       — …Обманул его, — тихое уточнение — нет, утверждение — наконец, разбавило уже успевшую затянуться паузу, — находя лазейку в контракте или собственном обещании.       Только-только обратив внимание на то, как вкупе с лишь видимо «лёгкой» хваткой одержимый не мог пошевелить даже пальцем, частично владея лишь мышцами лица, Скарамучча глубоко задумался об отношении самого белоснежного к другим себе подобным, теряясь от, кажется, уже бесконечных вопросов.       — Но демоны же, — детский голосок послышался совсем рядышком, вынуждая белоснежного тут же ослабить хватку, смягчиться, пробивая заметившего это Скарамуччу на удивлённый выдох. Маленькие пальчики обхватили его рясу, избирая своеобразной опорой; защитой, — всегда врут. Даже если говорят красиво, даже если обещают и клянутся жизнью…       — Когда дело касается контрактов и заключённых в них обещаний, — белоснежный ответил более мягким голосом, поднимая в сторону мальчика понимающий, чуть улыбчивый, искренний взгляд, — они в большинстве своём обязаны исполнить то, на что человек пожертвовал душу. Это строгое правило, которое нельзя нарушить, ведь иначе, — взгляд таких же улыбающихся, но уже по-особенному радужек сместился к своему же сородичу; голос приобрёл более вкрадчивые нотки, — его ждёт наказание дома, — поднявшись с корточек, он подправил перчатку, расслабляя пальцы, от чего демон у его ног громко и хрипло выдохнул. — Мир состоит из правил и ограничений, и совершенно неважно: человек перед тобой или демон. Они едины для всех.       Невозмутимо зашагав к кафедре и не забыв перевести уже свой особый, такой отличительный взгляд проницательных алых радужек на «Отца Скарамуччу», белоснежный утянул в руки его книгу — священное писание — добивая окончательно. Легко и просто: его руки не жгло, не скручивало и даже не трясло.

Какого… чёрта.

      — И даже у демонов, — раскрыв книгу просто для вида на какой-то странице с иллюстрациями, что заметил, кажется лишь Скарамучча, он встал подле своего собрата по «плоти и крови», продолжая: — есть честь и принципы.       — Н-нет, подожди, ты же… вы знаете, что там, — одержимый внезапно напугано и отчаянно пробормотал, хватаясь за обувь белоснежного, который, видимо, намеренно ослабил своё влияние. Такой жалкий и пресмыкающийся, боящийся даже огрызнуться или не дай бог оспорить чужое решение прямо. Сошка, Скарамучче подумалось вновь. И с её бледных губ срывалась одна лишь мольба, — я прошу, н-не…       «И всё же как это неправильно», — внутренний голос шептал, вынуждая Отца прикрыть глаза на мгновение; сконцентрироваться лишь на разговорах. Его голосе.       — Знаю, — белоснежный всё так же спокойно ответил, — простите мне мою вольность, господа, — он обратился к священникам, — но у меня свои способы и своя… молитва, — некогда ухватившая его рука вжалась в пол, вдавливаясь в плиты, — сейчас единственно рабочая.       «Демон помогает нам», — внутренний голос продолжил. Глаза неспешно приоткрывались, позволяя погрузиться вновь в этот странный, такой противоречивый и контрастный мир. Зачем ему это? Для чего изгонять своего же собрата; почему его вообще зацепила эта ситуация. Он мог бы просто пройти мимо, подождать в конце концов, но в итоге решил устроить шоу…       Стоило кому-то из особо набожных старших священников возмутиться, вспоминая о закостенелых правилах и традициях, Скарамучча тут же вытянул руку вбок, отрываясь от дум и рассуждений, произнося холодное и не терпящее возражений:       — Продолжай, — заметив, как чужие старческие взгляды чуть ли не сжигали его живьём, он слегка прищурился, складывая руки на груди, — вспомните, ради чего и кого мы служим. Или более это не имеет значения лишь потому, что вам не нравятся его методы? Тогда скажите вон той девочке прямо в лицо, — он перевёл взгляд на вжавшуюся в подол сарафана монашки заплаканную малышку, — что её единственный выживший отец сегодня не вернётся домой. Ну же.

«Людям»

      Лучшим ответом послужила смиренная тишина и вновь накативший на девочку плач, заполнивший собой каждый уголочек главного — уже кажущегося траурным — зала. Забавно, но Скарамучча лицемерил и ловил себя на этом: тогда, вдавив её отца в пол, грозясь проломить кости… думал ли он? О ней. О нём. О ком-либо ещё кроме себя и своих плещущих через край раздражающих эмоций?

Думал ли он вообще о ком-то кроме себя, сироток, и…

…Белоснежного.

      — Теперь точно, — Скарамучча сухо бросил наблюдающему за конфликтом (с неприкрытым интересом) демону, явно отсылаясь на то самое «продолжай». Уложив пальцы на переносицу, он глубоко вздохнул, проклиная сегодняшний неприятно насыщенный на события день. Ничего, дальше хуже: их ждёт более личное общение.       — Благодарю, Отец, — отвернувшись с явной улыбкой, белоснежный бегло пробежался взглядом по своим же рукам, предусмотрительно прикрывая рукавом и перчатками даже едва заметные оголённые участки кожи, слегка подтягивая ткань пальцами свободной кисти. — Мне понадобится небольшая помощь, — он перевёл взгляд в сторону обычных прихожан; именно тех, кто притащил одержимого в церковь, — приподнять и удержать его тело, пока я не закончу. Вы похожи на тех, кто справится.       Молча переглянувшись, двое мужчин зашагали к нему спустя небольшую заминку и такое же молчаливое соглашение. Приподняв уже не в силах выкручиваться одержимого на ноги под вежливые указания белоснежного, они крепко обхватили его руки, игнорируя тут же полившееся презренное рычание.       — П-Почему, — принимаясь выворачивать руки с явными усилиями, чуть ли не кряхча от боли, одержимый смотрел в умиротворённые нежно-алые радужки, уткнувшиеся в священное писание словно бы в качестве некой актёрской игры, — почему пропавший белый ворон затесался—

Белый ворон?

      — Я, кажется, попросил помолчать, — оторвав взгляд от страниц и устало вздохнув, белоснежный уложил ладонь на чужое подрагивающее солнечное сплетение почти невесомо, принимаясь его оглаживать. Уже надкусанные губы одержимого грубо замкнулись, очевидно, не без его помощи, — или ты хочешь, чтобы мы поскорее закончили? Что ж, — грубо надавив на него сильнее, белоснежный улыбнулся, замечая, как ноги бедолаги тут же подкосились, — это всецело взаимно. У меня тоже есть дела поважнее.       Услышав эти слова, Скарамучча так глупо поджал губы, сдерживая дурацкое желание шлёпнуть себя по лицу. Эти очевидные намёки нервировали, чёрт возьми.       Громкое рычание, переливающееся в отчаянный скулёж и рваное «прошу» отскакивали от стен и массивных колонн, отпечатываясь на лицах прихожан в виде чистейшего страха и ужаса. И лишь Скарамучча, сохранявший лицо и спокойствие всё это время, следил за каждым действием своего нового белокурого «знакомого», замечая, как он… в прямом смысле выталкивал демона из человеческого тела? Облачённая в перчатку рука давила на его грудь с невероятной силой, и сам демон, не желающий отпускать телесную оболочку, чуть ли не кричал, ослабевая с каждой секундой, пока…       Что-то пугающе бесформенное не показалось на коже дрожащего в агонии одержимого, отслаиваясь на манер смольной липкой плёнки. Сгустившись на спине и собравшись воедино в виде огромного густого матового пузыря, оно вот-вот грозилось лопнуть, и белоснежный, заметив ключевую и явно ожидаемую перемену, улыбнулся, наклоняясь к самому уху мужчины, шепча то, что никто не смог бы услышать, как бы не старался:       — Передай от меня привет дома.       Его рука не дрожала, лежа спокойно, пока его захвативший тело собрат, в противоречие, трясся на манер сухого хрупкого листика, вот-вот готовящегося сорваться; как и двое запыхивающихся прихожан, пытающихся удержать его в одном положении, как и было велено.       Мгновение, финальный грубый и точный толчок кистью, и густое человекоподобное существо выбилось из тела тут же обмякшего мужчины, падая прямо на пол с противным липким звуком. Схватившись длинными — словно хитинистые лапки огромного насекомого — чёрными руками за пол в акте отчаяния, оно принялось скрестись о плиты, одичало крича, вынуждая всех, включая Скарамуччу, прикрыть уши и зажмуриться. Ранее удерживающее одержимого прихожане отбежали в ужасе; отгораживающая девочку монашка взвизгнула, накрывая глаза ребёнка ладонями необдуманно и чересчур крепко.       Страшный. Ничего подобного Скарамучча никогда в жизни не видел: лишённый привычной плоти; состоявший, нет, словно бы аляписто слепленный из густой чёрной смолы или проказы и гноя, обглодавших каждый сантиметр уродливой туши. Болезненно худощавый, костлявый, но гибкий; будто бы изломанный и непропорциональный. Ни один человек не смог бы вертеть и выворачивать руками так, как это существо. Даже в таком убогом и ослабленном состоянии было видно, как сильно оно превосходило человеческое тело по размерам и вопрос: «как эта мерзость вообще в нём поместилась» тут же всплыл в голове, пробивая на неприятную зудящую дрожь.       «Мясной костюм», — фраза демона всплыла в голове следом, вынуждая холодок пробежаться по коже.       И слава богу, что он не рассмотрел, вероятно, такого же извращённого и искажённого подобия лица. Неужели… Скарамучча впервые увидел, как демоны выглядят на самом деле? Экзорцизм подразумевал под собой выжигание и очищение, но то, что сделал белоснежный…

Он вырвал его из тела, выбрасывая на берег, словно рыбёшку, тут же начавшую беспомощно бултыхаться.

      Мгновение, и демон принялся растекаться, терять форму и чахнуть прямо на глазах, всасываясь в отгородивший его от людей пылающий ярко-красный ореол, образовавшийся прямо на полу, впиваясь во взгляд таких же пугающе ярко-красных глаз, так учтиво, но холодно провожающих собрата в путь в самые-самые низы. Тихие крики и завывание послышались из уже самой настоящей разверзнувшейся дыры, заполняя зал запахом жжёной плоти и густого смрадного дыма. Грязноватое свечение, неприятно бьющее в глаза, не позволяло увидеть больше, вынуждая всех любопытных сощуриться.

Ещё одна пара секунд…

      — Вот и всё.       И пол затянулся аккуратным швом, погружая зал в уже мёртвую тишину. Осторожно закрыв книгу под напуганные и замыленные взгляды всех смотрящих, белоснежный обернулся, спокойным шагом направляясь к Скарамучче, что сразу удостоил его своим относительно чётким вниманием. Невозмутимо протянув книгу в его тут же вытянувшиеся руки, он прошептал почти на тонкой грани слышимости, наклоняясь чуть вперёд:       — Жду тебя снаружи, — мягкая улыбка послышалась в голосе, — пожалуйста, не задерживайся.

═══════ ✟ ═══════

      Нежно-розовый закат окрасил небо, тут же привлекая внимание раскрывшего церковные двери Скарамуччи. Не сдержавшись и сделав глубокий вдох, он блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь запахом свежести, а не смолистого дурманящего ладана, налёт из которого, кажется, уже давно образовался на стенках его лёгких. Как хорошо и спокойно, тихо…       Ему определённо необходимо выходить на улицу почаще. Как жаль, что времени и поводов на такую, казалось бы, мелочь с каждым днём оставалось всё меньше; даже сегодня пришлось чуть ли не выгрызать себе какие-то жалкие часы на встречу. Особенно после всего произошедшего на обряде экзорцизма; особенно после того как почти все заметили, что внезапно нагрянувший в церковь загадочный гость знал его более… лично, чем кто-либо из прихожан и даже священнослужителей, что вызвало, очевидно, уйму вопросов. Господи, освободите его хотя бы от оправданий.       Приоткрыв глаза и принявшись оглядываться, он тут же споткнулся взглядом о белоснежную макушку, спрятавшуюся совсем рядышком за низко осевшими ветвями пышной липы. Белоснежный сидел на лавке к нему спиной, кажется, умиротворённо наслаждаясь видом перед собой, идеально вписываясь в размеренный и красивый, нежный вечерний пейзаж. Позволив себе ещё одну небольшую — точно последнюю — заминку, Скарамучча заскользил взглядом по чужим плюшевым и аккуратно собранным локонам, отмечая всю необычность, оттого и особую притягательность благородного бело-серебристого оттенка.       Наконец зашагав вперёд, он едва заметно тряхнул головой, отрывая себя от рассматривания чуть ли не за шкирку. А ведь белоснежный… всего лишь сидел к нему спиной, и это уже вызывало интерес.       — И всё же решился подойти, — демон произнёс не оборачиваясь, лаская своим нежным тембром слух, тут же замечая ещё не успевшего подойти Скарамуччу, — так… мило.       — А? — остановившись совсем рядом, Скарамучча тут же приподнял бровь, и белоснежный, мягко усмехнувшись, приглашающе похлопал ладонью по скамье рядышком с собой.       — Что ты так… задержался, — умиротворённо прикрыв глаза под лёгкое дуновение ветра, он обронил ещё тише: — Мило.       — Ты всегда говоришь то, что у тебя на уме? — усевшись рядом и сложив руки на груди, Скарамучча ворчливо пробурчал, периферийным зрением цепляясь за чужое умиротворённое выражение. — Ужасная привычка.       — Частично, и всё же все мои мысли тебе знать не обязательно, — демон ответил улыбчиво и мягко, слегка приоткрывая глаза, тут же ловя наблюдающего Скарамуччу за метафоричный хвост. — Позволь проявить свою искренность так, как позволяет ситуация. В рамках.       — Да ради бога, — услышав, как белоснежный кратко усмехнулся, находя его слова смехотворно ироничными, Скарамучча поспешил спросить: — Лучше скажи, куда мы и когда. У меня мало времени на всякие прогулки.       — Действительно? Как печально, — голос выражал явное сочувствие: ненаигранное, даже понимающее, — давай посидим ещё пару минут вот так. Воздух сегодня особенно чистый, немного пряный; расположить церковь рядом с сосновым бором было прекрасным решением, — слова демона казались сюрреалистичными; может, он ещё местные лавочки расхвалит? Кто вообще подмечает такие дурацкие детали. — Сделай глубокий вдох, лебедь, и позволь всем тяготам отпустить тебя хотя бы на мгновение, — нежно-алые радужки улыбнулись ему, вынуждая лёгкие сжаться, вытеснить те жалкие крохи кислорода, которого и так катастрофически не хватало в его присутствии. — Расслабься хотя бы сейчас, — его нежный голос, особая проницательность слегка щекотали изнутри, пробивая на особую дрожь, — кроме меня здесь более никого нет. Никто тебя не потревожит.       Расслабиться в компании демона, значит. Прекрасное решение, самое что ни на есть надёжное. Что дальше? Вкушение запретного плода? Хмурость тут же отразилась на лице, но все свои сомнения, всё непонимание он прятал глубоко в себе, сжимая губы в тонкую бледную линию.       — Не следуй роли, будь собой, — прикрыв глаза, Скарамучча глубоко вдохнул, вслушиваясь в чужой размеренный, словно штиль, тембр. — Хотя бы сейчас, пока я рядом. Дыши.

Как глубоко, как интересно и… сопереживающе. Эмпатично. И от того удивительно.

      Интересно, а была ли у него своя «роль»? Был ли белоснежный искренним с ним во всех тех мелочах и деталях, которые демонстрировал? Не только на словах. Кем был он сам? Кем был раньше; как пришёл к тому, кем стал сейчас? Вопросы-вопросы-вопросы.       Сдавшись самому себе и сухо хмыкнув в ответ, как бы говоря «да-да, я тебя услышал», Скарамучча, всё же следуя просьбе не без личного желания, сконцентрировался на окружающем мире, частично отпуская лишний груз. Себя на мгновение: пресловутого «Отца».       Прохладный ветерок огладил щёки почти невесомо, вызывая такое глупое чувство детского восторга. Как приятно, Скарамучче подумалось: каждый вдох и выдох давались легче, насыщая то, чему он даже не мог дать названия. Как часто он обращал внимание на ветер? На чистоту воздуха, его особую сгущённость, влажность? На то, как приятно он пах смолистой хвоей или полевыми цветами? Как часто он концентрировался на таких вот чудных мгновениях…

      …Как часто он… жил?

      Ответ был так печален и прост, и обманывать себя не имело смысла: существование — вот то самое слово, подходящее под описание его быта; каждый божий день. Слово, характеризующее цикличные будни ёмко и точно. Запах ладана был роднее и ближе ветра; он пропах им от макушки до пят, не позволяя чему-то другому перебить его все 20 лет. И лишь сидя здесь, на этой дурацкой лавке, он почувствовал себя несмышлёным ребёнком, которого взяли за ручку и прямолинейно тыкнули в очевидную до безобразия вещь. Скарамучча всегда это знал, но услышать о тягостной «роли» от белоснежного было…       — Я устал выдумывать прозвища, — Скарамучча внезапно нарушил тишину, не открывая глаз, — как тебя зовут?

…Удивительно. Проявление некого понимания, которого ему так не хватало.

      — Ох, — демон удивлённо выдохнул, — тебе действительно интересно моё имя? Или это лишь вопрос удобства?       «Интересно, очень интересно. Слишком интересно», — мысли Скарамучча тараторили как не в себя, царапаясь на манер одичалых голодных кошек.       — Удобства, — он выдавил из себя под чужой тихий, совершенно непонятно к чему брошенный смешок. Ну не признаваться же ему во всех своих соблазнах, интересе. Да и сам Скарамучча был не глуп: ещё бы демон доверил ему свою самую главную уязвимость — имя — вот так просто. Озвучить своё истинное имя — отдать себя во власть человека; вырвать из груди сердце и передать его прямо в руки. — Придумай любое, не называть же мне тебя белоснежным раз за разом.       — Мне нравится это прозвище, не отказывайся от него вот так, — улыбка вновь слышалась в его голосе, и, будь он проклят, так заразительно. — Раз за разом, хах, — демон усмехнулся вновь, находя в словах Скарамуччи нечто особенно цепляющее, — Кадзуха.       Тихое карканье воронов послышалось совсем неподалёку; шелест листвы прошёлся по округе, разбавляя некогда умиротворённую тишину ощутимо давящей тяжестью. И если бы только Скарамучча приоткрыл веки, чтобы увидеть то, что так учтиво скрылось за метафоричной ширмой...       — Меня зовут Кадзуха.       Некогда миловидное лицо исказилось, являя нечто обесчесчеловечно страшное и уродливое, стоило только имени сорваться с уже почерневшего подобия губ. Тени вгрызлись в бледную кожу, разрывая её и являя то истинное, что за ней скрывалось; кроваво-красный выбил некогда нежно-алые оттенки радужек, поблескивая на манер адских огней. И единственное характерное, что осталось от старого очаровательного образа - серебристые локоны с отличительной алой прядкой, ныне способные пробить лишь на чистейшее чувство ужаса; слишком прелестные для создания, что вырвалось изнутри столь резко и непроизвольно.       Услышав странный шорох и уже обескураживающие, суматошные крики других птиц, Скарамучча резко приоткрыл глаза, тут же поворачиваясь в сторону прелестного юноши, кажется, всё ещё наслаждающегося минуткой отдыха с расслабленно прикрытыми веками. Странно...

Кадзуха, значит? И как ему хватило фантазии придумать что-то настолько глупое?