Багровый ладан

Он набожным себя считает,

На стенах в келье — Божий лик.

Пылинки с библии сдувает

И паству причащать привык.

Он любит мальчиков из хора,

Что про спасенье душ поют.

Смазливый тенор очень скоро

Найдёт особенный приют.

† Rammstein - Hallelujah

Громкий звон церковных колоколов, разбавленный суматошным вороньим гоготом.

                    Тяжёлый вздох, носочек измазанной грязью обуви выстукивал на потресканной каменной плите незамысловатую нервную мелодию. Как же быстро смеркалось, за всеми речами и службами он даже не успел заметить. Не к добру.       Одно и то же чувство, пробивающее на зуд. День за днём. Ощущение острой паранойи, проскальзывающее и бьющее по каждому позвонку на манер ксилофона. Один и тот же смазанный образ, не желающий обрастать деталями, преследующий его каждую ночь, каждый божий день, стоит солнцу уйти за тонкую черту горизонта. Пластичные тени, не кажущееся родным отражение в зеркале; ярко-алый…

За ним следят.

      Холодный ветер посвистывал и обдувал щетинистые пухлые щёки, льня к земле и подхватывая подсушенные под беспощадным летним солнцем листья. Шорохи и скрежет, заливистый детский смех, который ему так нравилось слушать. Прекрасно. Усевшись на лавочку, священник широко улыбнулся, прогоняя из головы всё лишнее и ненужное: его жизнь вновь обретала смысл, вкус, стоило взгляду зацепиться за веселящуюся на дворе церкви детвору.

Такие милые, наивные; слабые и жалкие, неспособные дать и малейшего отпора.

      Красивые, стоит увидеть в их глазах такой чистый и ненаигранный страх. Ни один взрослый никогда не сможет, даже не научится кричать и умолять так, как могли лишь они: хрупкие, робкие, неиспорченные. Не познавшие тягот и ужасов этого грязного мира; стремительно цветущие, чтобы окрепнуть, а после скоротечно испортиться, ощутив и познав его вкус. И ему так хотелось…

Быть самым первым. Успеть сделать это заведомо раньше. Испортить, растоптать и…

      — Отец?       Услышав знакомый спокойный, чуть хрипловатый голос, священник тут же отвёл взгляд в сторону, унимая бушующие внутри эмоции.       — Скарамучча? Ещё раз здравствуй, — мужчина улыбчиво протянул, всматриваясь в родные и такие отличительно непоколебимые тёмно-синие глаза. — Присаживайся, я по взгляду вижу, что у тебя есть ко мне разговор, — похлопав по скамье рядом, он уложил вспотевшие ладони на колени, принимаясь судорожно потирать их. Мысленно проведя для себя красную черту, он запретил себе бросать лишние взгляды, начиная играть уже привычную роль:

Роль хорошего, высокодуховного и близкого к богу человека.

                    — Касательно той девочки, — приняв приглашение и усевшись, Скарамучча начал без промедления, бросая взгляд на белоснежные церковные стены, — вы действительно уверены, что отрезать её от семьи было здравым решением? Её недуг лечится, в деревне достаточно лекарей и знахарей, но вы предпочли, — он нахмурился, продолжая также твёрдо и уверенно, — запереть её в стенах церкви под предлогом одержимости, обрекая родителей на…       — Предлогом? — священник тут же переспросил, бросая на Скарамуччу, своего любимейшего преемника, явно наигранно удивлённый взгляд. — Она…

«Очередная жертва твоей низменной животной похоти, Отец».

      Улыбчивый тихий шёпот раздался чуть поодаль, почти у самого уха, вынуждая мужчину застыть. Он не хотел оборачиваться. Он знал…

Что там никого нет.

      Кожа покрылась уже знакомыми зудящими мурашками, которые хотелось расчёсывать без остановки; пока боль не перекроет тревожность и чистейший страх. Внутренности неприятно скрутило, а нутро натянулось на манер вот-вот готовой разорваться струны. Рука на уровне отработанных рефлексов потянулась к висящему на громоздкой цепи кресту, отчаянно сжимая его; вызубренные от слога к слогу молитвы вертелись на языке, так и желая сорваться.       — Отец?       — О-Она, — священник пытался поймать ниточку повествования вновь, параллельно отчётливо вслушиваясь в звуки окружения. Тишина. Ничего. Показалось. — Опасна, понимаешь? Одержима, как я и сказал, просто не каждый может увидеть. Утихомирь свой юношеский максимализм, на моих плечах десятилетия опыта, Скарамучча! — голос ненамеренно повысился, что он осознал не сразу. Словно бы подавившись, он кашлянул и сжал губы в тонкую линию.       Воцарилась натянутая тишина. Лишь детский хохот и заигрывание ветра с листвой мало-мальски разбавляли её. Жизнь вокруг кипела, пестрила красками; отдавала некой беззаботностью, но только не здесь. Не на этой злополучной дряхлой лавке.       Скарамучча смотрел на «отца» спокойно, неотрывно, с присущим себе безразличием, нисколько не меняясь в эмоциях. На мгновение прикрыв глаза и вздохнув, он встал со скамьи, отряхивая невидимую пыль со своей смольной рясы.       — Как скажете, — он обронил, не оборачиваясь, — я не имею права идти против вашего слова, Отец, — колокола забили вновь, глуша произнесённое более отстранённо: — Не засиживайтесь допоздна.       Сухо кивнув и проводив уже удаляющуюся фигуру преемника взглядом, священник грузно выдохнул, опуская голову: хотелось впиться в неё ногтями. Всё-таки сдержавшись и уткнувшись в лицо ладонями, он мысленно гаденько произнёс, срываясь: «наблюдательный, умный мальчик».

Слишком умный.

                    Будь он собраннее, подбери он слова и повод получше, — Скарамучча бы не пришёл к нему с вопросами. Во всём виновата его паранойя, эти выбивающие эмоции; страх.       За все эти долгие недели священник успел позабыть, какого это - чувствовать себя наедине с самим собой: в темени церковных коридоров, когда он ощущал на себе чужой пристальный взгляд, оглядываясь на манер запуганной жертвы; в пластичных и острых тенях, которые не разгоняло пламя даже самых дорогих и ярких свечей. В своих изолированных покоях, в том самом отшибленном заброшенном уголке, куда он приводил детей «поиграть»…       За всеми его действиями наблюдал кто-то ещё, руша то особое сладчайшее удовольствие. Чувство личной связи, уединённости. Маленькое «хобби» приносило всё меньше и меньше удовольствия; жизненные краски и цвета таяли, растворялись, сменяясь когда-то ненавистной серостью. От одних лишь мыслей пальцы впились в морщинистую дряхлую кожу; отросшие за этот срок ногти вот-вот грозились прорезать тонкий покров.       Может, если он отвлечётся, найдёт удобный повод… уведёт кого-нибудь из этих спрятавшихся под крылом церкви сироток, завлекая сладкими речами, как он умел…

Всё наладится, все лишние чувства и проблемы сгинут…

      Знакомый тихий мужской смех тут же выдернул священника из мыслей, вынуждая поднять голову одним резким и грубым движением: до противного и болезненного хруста и так слабых суставов. Судорожно оглянувшись, он забегал взглядом по территории; каждому проходящему мимо зеваке, каждому кусту и лавочке, надеясь найти его источник.

Тишина, а после…

             Тихое постукивание, приятная незамысловатая мелодия, исходящая от чего-то тяжёлого, металлического. Звонко, игриво, в сопровождении тихого, едва слышимого расслабленного напевания.

«Выше».

      По телу тут пробежался холодок. Стук, отчётливо слышимый стук, на который никто из прохожих не обращал внимания, будто бы даже не слышал. И тихий, липкий и холодный пронизывающий шёпот ещё ближе.

Он сходил с ума. Очевидно, совершенно точно… тронулся рассудком.

      Выше? Что выше? Подняв голову, священник тут же зажмурился, прячась от ярких лучиков закатного солнышка. Приоткрыв глаза спустя небольшую заминку, он заскользил взглядом по поблескивающим витражам, а после и кровле, пока…

…Его взгляд не дошёл до громоздких церковных колоколов. Сердце сжалось, падая в самые пятки.

      Невысокий юноша в белом, стоящий к нему спиной, касался позолоты вытянутой кистью, с лёгкостью сошкрябывая тонкий слой дорогого металла… видимыми чёрными заостренными когтями. Словно бы заметив чужое внимание, интерес, он расслабил плечи и руку, опуская её, и только священник «понадеялся», что он обернётся - «пальцы» странного гостя ударили по колоколу особенно болезненно громко, грубо, даже издевательски вкупе с задорным, но слышимо сдержанным смехом. Тёмные когти грубо впились в металл, царапая хрупкие и чувствительные перепонки отвратительным протяжным звуком.       Схватившись за уши с немым криком, священник сжал зубы почти что до треска. Громко. Слишком громко. Больно. Словно каждый издаваемый незнакомцем звук раздавался у самого уха независимо от расстояния. Будто бы почувствовав чужую боль, когда-то тихий смех насыщался нотками слышимого воодушевления, довольства.       Не убирая рук с ушей, священник поднял ощутимо потяжелевшую голову, так и желая закусить язык от давящей пульсирующей боли. Расфокусированный взгляд впился в колокола, желая убедиться, что ему не померещилось, но…

…Никого.

«У тебя не получится прятаться вечно».

      Вместе с шёпотом холодное дыхание прошлось по загривку, и ему не нужно было оглядываться, чтобы увидеть; он чувствовал это уже взмокшей прелой кожей: его «преследователь» ухмылялся, буравя затылок тяжёлым взглядом.

═══════ ✟ ═══════

      Стук тяжёлой подошвы о каменные плиты тёмного коридора разбавлял ложную тишину, изредка нарушаемую стрекотом кузнечиков с улицы, и… Сглотнув, впившись пальцами в скрипящую и покачивающуюся из стороны в сторону масляную лампу покрепче, священник почти что не дышал, вслушиваясь в каждый шорох, слышимый хруст ломающихся веток совсем близко. Стоило ему ускориться в шаге - шум зеркалил его движения, темп, становясь громче. Словно бы нечто, прямиком за каменной - кажущейся уже хрупкой - кладкой шло прямо за ним в унисон, утягивая в тревожное подобие игры.

Его широкий и размашистый шаг, отражающийся извне кем-то другим.

      Разделяющая улицу и помещения церкви стена не дарила и малейшего чувства безопасности и защищенности. Остановившись в середине коридора, священник уложил руку на сходящее с ума сердце, делая глубокий вдох. Воцарившаяся тишина тут же заиграла на нервах, натягивая их до противного скрипа; резала уши. Лампа заскрипела сильнее, принимаясь трястись вместе с чужими руками, заливая белоснежные стены подрагивающими бликами.

Оно остановилось вместе с ним.

      Закусив пересохшие губы, священник перевёл неуверенный взгляд на высокие витражные окна, впиваясь перепуганным взглядом в виртуозно исполненное цветастое божественное отражение. Он в безопасности. Он на территории, защищённой его богом. Прикрыв глаза, он тяжело выдохнул, стараясь утихомирить изводящие не первый день дрожь и тремор. Ни одно подобие грязи, ни единое бесовское отродье…

Не навредит ему в стенах церкви.

      Уверенно приоткрыв глаза и расслабив веки, священник глупо и широко улыбнулся лицу на витраже, сдерживая желающий сорваться с губ дурацкий смешок. Он совсем забыл! Он верный слуга, спрятанный под ангельским крылом; его уста восхваляли, несли в себе высшую волю. Неприкосновенен. Защищён.

Да… Ха-ха, он ведь совсем не запятнан! Его душа девственно чиста.

      Глаза заскользили по витражу, впитавшему в себя частичку света от лампы. Дыхание нормализовалось, и тихий смех, более не желая прятаться, вырвался из лёгких, заполняя собой пустые коридоры. Эхо прошлось по помещению, отскакивая от колонны к колонне, дробя его голос на несколько созвучно идентичных; и священник даже не успел заметить, как к его смеху присоединился кто-то ещё, разбавляя воцарившуюся какофонию.       Священник заливался хохотом, пытаясь сдержать прорезающуюся на лице ухмылку, походящую более на безумный оскал. Лампа так и грозилась выпасть из изрядно взмокших дрожащих рук. Взгляд сумбурно перескакивал с фигуры на фигуру, пока не оказался в метафоричной тени: тёмном пятне на фоне яркого и пёстрого изображения. Серое, кажущееся почти чёрным стекло, используемое для отделения фигуры беса, загнанного в самый угол витража…

Сердце застыло, пропуская ощутимо громкий и болезненный удар.

      Две ярко-красные точки впились в него, приковывая всё внимание к себе. Неестественные, пронзительные, пустые; напоминающие подобие глаз. Обесчеловеченные, лишённые зрачков, пугающе однотонные; неестественные, но выразительные.

Наблюдающие.

      Нечто смотрело на него прямиком с улицы, держась на пресловутом расстоянии, и разделял их лишь жалкий и очевидно хрупкий витраж; мрачное изображение дьявольского слуги на нём. Серое стекло прятало силуэт и очертания существа, оставляя самое пугающее: глаза, напоминающие красные потусторонние огоньки, заглядывающие прямиком в душу, болезненно вгрызаясь внутрь. Ядовитые, яркие, пронзительные, обжигающие: словно глаза выжидающего хищника, прячущегося под ночным полотном, и священник… легко прочувствовал на себе личину маленького и беззащитного кролика, которого с секунды на секунду ждёт что-то определённо ужасное.

Громкий выдох, провоцирующий зудящее желание хрипло закашлять.

      Остатки воздуха тут же выбило из лёгких священника; некогда воодушевлённый оскал застыл на его лице, разбавляясь видимыми нотками ужаса. Он не мог оторваться, страх тут же сковал всё его тело, хватая сердце в ледяные тиски. Установился тяжёлый зрительный контакт. Он чувствовал себя пойманным и загнанным в угол: уязвимым, словно бы оставленным с распоротой грудью, в которой сердце отстукивало свои последние минуты. Секунда, одна, две…

«Наконец удостоил меня своим вниманием? Я невероятно польщён».

      И нечто, заметив, как бедолага потянулся пальцами к крестику, усмехнулось, наконец проявляя часть тела и накрывая рукой одну из главнейших божественных фигур извне; тень тут же залила помещение, и священник видел, как некогда человеческие, кажущиеся хрупкими пальцы превращались в нечто уродливое: ногти неестественно удлинялись; мешающая плоть прорезалась, сменяясь теми самыми злополучными когтями. Накрыв ими голову изображённого на витраже бога, оно улыбчиво произнесло, виртуозно играясь со слогами:

«Ты действительно веришь, что он тебе поможет?»

      Когти окутали фигуру на манер длинных паучьих лапок, проходясь по силуэту божества игриво, слышимо царапая тонкое витражное стекло. Из некогда обезличенной, словно бы оторванной от тела руки вырисовывался полноценный человеческий силуэт; тень тут же затмила собой изображение, а глаза… ярко-красные глаза разместились прямо на лице божества, впиваясь в фигуру священника улыбчиво, с неким подобием лукавого прищура:

«Что ему действительно есть дело до такого немощного и грязного создания, как ты?»

      Сделав несколько рваных шагов назад, священник громко выдохнул, чуть ли не спотыкаясь о собственные ноги. Ему хотелось ответить, но слова давились и рассыпались в крошки прямо в горле, превращаясь в жалкое и нечленораздельное мычание. Потусторонний взгляд наблюдал за каждым его движением, видимо наслаждаясь; лишь выделяющиеся среди теней ядовито-красные радужки прекрасно передавали его эмоции.

«Но не переживай…»

Ухмылка слышалась в голосе, зловещие мурашки пробежались по телу священника.

«Ты нужен мне».

      Собрав последние силы и оттолкнувшись от стены ослабленной ладонью, священник сорвался с места. Схватившись за вот-вот грозящееся вырваться из груди сердце, он побежал по коридору, неуклюже перебирая ногами. Тень тут же заскользила за ним, заливаясь тихим смехом; скрежет когтей по стеклу следовал по пятам, приближаясь всё ближе и ближе. Болезненные стоны и нечленораздельные мольбы вырывались из горла, уши болели и пульсировали, словно из них потекла кровь; звук бил прямо в голову, вот-вот грозясь разорвать тонкие перепонки…       — Отец? — тихий голос послышался в конце коридора, разбавляя собой всю нарисовавшуюся адскую театральную постановку. Спокойный, не кажущийся и толику обеспокоенным; сухой.       Священник тут же застыл на месте, чуть ли не роняя лампу на пол от испуга. Знакомый, особенный голос, который он узнает из тысячи. Чужой тёмный силуэт зашагал к нему навстречу, и он тут же неверяще спросил:       — С-Скарамучча?       Словно бы услышав чужое имя, острые тени исчезли, всасываясь в белоснежные церковные стены. Некогда изводящий голос затих, бесследно растворяясь в пространстве. Тишина воцарилась в коридоре, разбавляемая уже привычным - чему священник был несказанно рад - стрекотом сверчков и кузнечиков.       — Выглядите отвратительно, — выйдя в свет лампы, Скарамучча подметил, бегло проходясь по мужчине невыразительным взглядом. Очевидно, что его бледный вид оставлял желать лучшего, что не могло скрыться от внимательных синих глаз, — что-то случилось?       — А? Н-Нет, — священник произнёс, расплываясь в уже привычной, но видимо нервной улыбке. Глаза бегали по спокойному, даже отчуждённому, но невероятно красивому лицу преемника, — просто решил прогуляться перед сном, да и… сердце прихватило. Неужели возраст сказывается, ха-ха…       — Вы разбудили детей своим хохотом, — Скарамучча тут же бросил, не проявляя и толики эмпатии. Взяв из дрожащих рук своего когда-то опекуна вымазанную потом лампу, а после приглашающе махнув рукой, молча как бы предлагая составить компанию до жилых комнат, он отвернулся, бросая уже мимолётом: — в следующий раз ведите себя тише.       Принимаясь мысленно мусолить ответы, священник зашагал за Скарамуччей следом, пиля его затылок потерянным взглядом. Он… впервые не знал, что ответить.

═══════ ✟ ═══════

Мама, папа…

Пожалуйста…

      Тихий девичий голос молил, от громкого плача срываясь на болезненные хрипы. Секунды, и когда-то раздражающий голос сменялся сбивчивым паникующим бульканьем, стоило увесистой мужской руке надавить на чужое солнечное сплетение, вдавливая в илистое склизкое дно. Болотный запах неприятно бил по его обонянию, но это совершенно неважно. Места лучше для сброса «тяготы» просто не найти. Заметив, что сопротивления более нет, мужчина, расслабившись и тряхнув влажной рукой, уселся на уложенное на бережку бревно, тяжело выдыхая…       Седьмая по счёту. Нужно придумать правдивую и красивую историю, чтобы объяснить её исчезновение. Достав влажную тряпку, он стёр пот со лба, не сдерживая безумной счастливой улыбки, пока…       В его плечи не впились маленькие, но неестественно сильные детские ладошки. Смрадный трупный запах тут же ударил в нос, пробивая на тошноту; изгрызенные ноготки давили на рясу, вот-вот грозясь разорвать её в клочья. И только он хотел закричать от боли - его рот заткнула ещё одна пара детских рук, болезненно давя на губы. Десятки перешёптываний послышались за спиной вкупе с детским плачем и мольбами, вторившими лишь одно единственное:

      Помогите.

      Маленькие дрожащие изуродованные руки окутывали все его тело, пачкая, терзая, так и надеясь искалечить, задушить, хватаясь за всё, за что только можно на манер стаи диких голодных псов. Лишь выглядывающие из тени ярко-красные глаза оставались умиротворённо неподвижными, поблескивая и демонстрируя явное презрение. И стоило напуганному взгляду перевестись в сторону молчаливого наблюдателя…

      Его глаза распахнулись и тело подскочило, отрываясь от перины.

                    Забегав глазами по освещённой лунным светом комнате, священник тяжело задышал, встревоженно прикладывая ладонь ко лбу. Противная пульсация отпечатывалась на коже вместе с уже привычным холодным потом, вызывая чувство яркого дискомфорта; тяжело выдохнув, он на мгновение прикрыл глаза, собираясь с силами. Это просто кошмар. Очередной бессмысленный кошмар, который скоропостижно забудется.       Приоткрыв их вновь, он сухо прокашлялся, неспешно опуская ноги на прохладный пол. Рвано встав и запустив руку в изрядно взлохмаченные и засаленные волосы, он зашагал в сторону миниатюрного обеденного стола за кувшином воды, хлопая оголёнными ступнями по каменной плитке; лунный свет прекрасно справлялся с освещением, заливая большую часть помещения. Необходимости зажигать масляную лампу - или не дай боже свечи - не было.       Зацепившись расфокусированным взглядом за зеркало, священник остановился, заглядывая в него с уже заранее гложущим разочарованием. Подойдя поближе, он застыл, всматриваясь в покрытое размашистыми разводами отражение: впалые щёки, поседевшие и неухоженные волосы, напоминающие собой скорее пучок зловонного высохшего сена; пустой взгляд и огромные тёмные синяки под глазами, выделяющиеся на фоне нездорово бледноватой кожи; искусанные и покрытые кровавыми рубцами губы…       — Эти недели сильно изменили тебя, — незнакомый голос послышался сзади, тут же вынуждая священника застыть.

Знакомый… Знакомый голос. Он знал его. Слышал. Каждый чёртов день.

      Священник впился взглядом в плохо освещённый уголок комнаты позади - прямо за его плечом - через зеркало; зрачки дрожали, сердце тут же участило стук, стоило ему заговорить вновь. Тёмный силуэт, спрятавшийся в тенях комнаты, к которым лучики лунного света не успели прильнуть, недвижимо восседал на невысоком комоде.       — Кто ты—       — В худшую сторону, — перебив, оно невозмутимо продолжило, не скрывая слышимой улыбки, а после, приоткрыв глаза, «нечто» слегка наклонило голову набок; красные огоньки тут же поймали священника в свою ловушку, приковывая к себе всё его внимание. — Кто я?       Штора грубо сорвалась с карниза, чуть ли не падая на пол, насильно впуская в комнату побольше света. Уже видимая улыбка окрасила губы юноши, но лицо всё также частично оставалось в тени; лишь глаза придавали его образу пугающей живости. Закинув ногу на ногу, он наблюдал за чужой паникой и ужасом, дополняя уже более холодно, но наигранно улыбчиво:       — Разве ответ не очевиден, Отец.       Забегав глазами по каждой детали чужой внешности, священник закусал губы, уже чувствуя, как неприятный металлический привкус смешивался с вязкой слюной. Белоснежные, совсем не похожие на цвет седины прядки, определённо не свойственные обычным людям; глаза, лишённые зрачков, залитые пугающим кроваво-красным, прорезающие своим свечением всякую темень; сложенные и уложенные на коленях кисти, с аккуратными, но чёрными как смоль ногтями. Одежда частично оставалась в тени, но было едва-едва заметно, какой светлой, нетипично чистой и дорогой она выглядела; никаких тёмных оттенков.

Оно воспринималось, как человек, но совершенно им не являлось, стоило хоть немного подумать…

      — Демон, — священник тут же выпалил, чувствуя, как от одного лишь произношения этого слова его тело заливала слабость, проходясь по каждой косточке в виде леденящего страха; кровь предательски застыла в жилах. Ещё никогда…       — М, — оно улыбнулось словно бы польщённо, — правильно, — глаза демона блеснули, выражая сдержанное подобие довольства, — даже удивительно, что такой набожный человек как ты понял это не сразу.       …Ещё никогда демоны не приходили к нему самостоятельно: безусловно, одержимые были частыми гостями церкви, но всех их в большей мере приводили насильно, да и… никакой заключенный в телесной человеческой оболочке демон не сравнится с нечтом, что смогло удостоить его своим личным визитом прямо сейчас.       — Ты не мог переступить порог церкви, — голос священника дрожал; его утверждение звучало до комичности жалко, что незваный гость не мог не заметить, срываясь на сухой смешок.       Он говорил это в «лицо» демону, что следовал за ним по пятам изо дня в день. Он говорил это демону, заглянувшему в его скромную обитель, минуя всякие правила, находя с ним контакт за недоступными всякой грязи стенами церкви.       — Не мог, — дрогнув и расслоившись, некогда восседающий на комоде человекоподобный силуэт неспешно влился в испестрившие пол тени, принимаясь скользить по плитам в сторону уже заливающегося напуганным мычанием и бубнением священника. Густой чёрный туман вырвался из пола, принимаясь собираться в уже знакомую невысокую фигуру; мгновение, и уже чуть удлинившиеся ногти уткнулись в чужой подрагивающий кадык со спины, грубо, но явно сдержанно надавливая, — и не могу, — он дополнил, и ярко-красный показался за чужим плечом; глаза демона впились в подрагивающие радужки мужчины, выглядывая так тревожаще улыбчиво. Тени учтиво прятали его лик, пугающе срастаясь с лицом.       Зажмурив глаза и насильно разорвав их зрительный контакт, священник схватился за крестик, принимаясь тараторить молитву, всеми силами стараясь держаться, чтобы не сорвать его с шеи дрожащими от страха руками. Почувствовав, как чужие кисти улеглись на его плечи, он дёрнулся, срываясь на испуганное мычание, но молиться упрямо продолжал, пока…

Демон не засмеялся, не демонстрируя и толики боли; даже малейшего дискомфорта.

      — Но твоя душа частично приютила меня, — умиротворённый голос послышался совсем близко с ухом; несмотря на всю мелодичность, несмотря на всю его красоту - он резал слух острее любого ножа, напоминая спокойный ветерок в преддверии шторма, — сколько бы ты не молился, — ядовитые красные глаза поймали взгляд священника, стоило ему только приоткрыть глаза, — сколько бы не просил о помощи…

Взгляд демона похолодел, лишаясь былых словно бы наигранных окрасов.

      — Тебе ничто и никто не поможет, — пальцы демона впились в кожу ногтями, причиняя острую боль; громкий стук сердца священника сопровождал каждое его слово. Он не отрывал взгляда, боковым зрением замечая, как в стене собиралась и скапливалась тьма, пачкая собой некогда белоснежные и гладкие кирпичи, — а знаешь, почему? — он наклонил голову, выглядывая из-под чужого плеча, рассеивая мрак вокруг своих губ, демонстрируя учтивую человекоподобную улыбку.

Священник громко сглотнул, переходя на невнятное бормотание.

      — Потому что… — вывернутая, нездорово худощавая и длинная кисть выскользнула из образовавшейся на стене темени, огибая висящее зеркало. Зависнув у лица священника, она словно бы ожидала продолжения фразы, когтями застывая прямо у его помутневших карих радужек, — здесь ничего нет, — она тут же опустилась, уродливым указательным пальцем вжимаясь в чужую грудную клетку острым коготком на манер туповатого ножа; прямо в районе сходящего с ума сердца, — ни истинной веры, ни чистых помыслов, ты пуст и глух. Я прячусь в тебе, потому что есть где, — настоящие руки демона сместились с плечей на шею, и священник с замиранием сердца боялся, что эти аккуратные ногти, стоит только моргнуть, удлинятся, вспарывая его, словно дряхлый кожаный мешок. — Но я уверяю, это может закончиться, Отец, — он усмехнулся, произнося это, судя по всему, уже полюбившееся обращение, — стоит тебе впустить меня. Впустить к себе… лично. У меня особый интерес к таким людям, как ты, — третья возникшая из стены кисть принялась тыкаться в грудь священника, как бы сопровождая его слова.       — О-Особый интерес? — священник переспросил, сдерживая уже навязчивое желание застучать зубами; его психика словно бы висела на последнем тончайшем волоске, грозясь сорваться в бездонную яму. Взгляд то и дело убегал от пилящих его ярко-красных радужек; тело дрожало, стоило рукам демонам просто мимолётно шелохнуться. — Что тебе нужно, — он несуразно тараторил, — ты пришёл за моей д-душой? Ты не сможешь, я чист, я верен богу…       — Оставь её себе, — демон тут же незаинтересованно прервал. Его радужки выражали видимую скуку и отвращение. — Всё гораздо проще, гораздо приземлённее, — голос плавно переходил на холодный и тягучий шёпот, и рядом с ухом раздалось более острое: — я пришёл заставить тебя заплатить. Прервать затянувшийся цикл похоти и страданий, который ты запустил, Отец. И я клянусь богом, — он слышимо усмехнулся, прищуриваясь и всматриваясь в отражение чужого, уже более побледневшего лица, — что не оставлю тебя, как бы ты не молил, как бы не раскаивался…       Оконные ставни тут же захлопнулись, погружая комнату в кромешную тьму, вынуждая священника жалко и испуганно вскрикнуть. Воцарившийся мрак словно бы лип к лицу, напоминая густые снопы зловонного дыма.       — Ведь такие люди как ты, — голос послышался уже в другом углу комнаты; священник тут же оглянулся, в этот раз не замечая уже отличительных красных огоньков, — не заслуживают прощения. И ты, спешу заверить…

…Впустишь меня сам.

      Обессиленно упав на колени в акте некого поражения, священник впился пальцами в голову, срываясь на бессвязные и скулящие рыдания, совершенно забывая:

      Что некогда он наслаждался такими же, упиваясь ими на манер голодного бездушного хищника.