Багровый ладан

Покажись! Покажись!

Покажись! Не прячься. Покажись! Мы теряем свет, Покажись! Ангелы не знают нужды, Бог не показывается – небо окрашивается в красный цвет.

† Rammstein - Zeig Dich

      Аккуратно - стараясь не задеть ничьих ног - усевшись на скамью в основном зале, Скарамучча уложил руки на колени, не сдерживая усталого вздоха: отвратительная неделя. Казалось, что помутнённое состояние его «отца» передавалось и ему: рассеянность, усталость и некая оторванность от реальности; на его плечи свалилась часть его ежедневных забот, и сказать, что они были слишком тяжелы и чужды ему - не сказать ничего. Ноша, которую Скарамучча совершенно не хотел на себя брать.        Прикрыв глаза, он терпеливо ожидал грядущую проповедь, игнорируя тихое перешёптывание детей позади, то и дело выражающих желание потыкать в него пальцами. Сиротки, которых приютила церковь: озорные, непоседливые, но такие наивные и солнечные; каким-то образом привязавшиеся к нему несмотря на его очевидно отталкивающее, моментами холодное и грубое поведение.       — Дядя Скарамучча сегодня особенно молчаливый, — тихий картавящий голосок послышался совсем близко, буквально на скамье позади.       Скарамучча тут же нахмурился, по-мягкому раздражаясь: ему стукнуло ровно двадцать пару месяцев назад, но вступать в касту «дядь» ему, пожалуй, ещё слишком рано. Ну неужели нельзя перешёптываться тише, он ведь совсем не глухой; какая милая, но говорящая детская наивность и оторванность.       — Тише ты, — другой голос тут же заткнул, и Скарамучча и сам не заметил, как лёгкая улыбка тут же расплылась на его губах. Приоткрыв глаза, он тихонечко, но показательно прокашлялся в ладонь, вынуждая детей слышимо заёрзать, а после и вовсе замереть. Хотя и очевидно, что у них не получится играть в молчанку долго.       — Ну вот, я же говорила… — послышалось ещё тише спустя небольшую заминку вместе с последовавшим следом тихим шлепком, судя по всему, по колену, — ай!       Услышав и это, Скарамучча, хмыкнув, сдался. Сместив взгляд в сторону богато расписанного и обставленного иконами алтаря, он наблюдал за воцарившейся суетой: церковнослужители торопливо подготавливали резную кафедру; укладывали ароматный, ещё не раскурившийся золотистый ладан в кадило и поблескивающие под лучами пробивающегося солнца курильницы. Жизнь кипела; пришедшие на церемонию люди терпеливо ожидали назначенного часа, перешёптываясь и переговариваясь.

Предвкушали, когда к ним выйдет главнейшее лицо церкви, чтобы благословить очередную тяжёлую неделю.

      Стоило большим двустворчатым дверям сбоку от алтаря скрипнуть и приоткрыться, в зале тут же воцарилась благоговейная тишина. Главный священник - и по совместительству когда-то опекун Скарамуччи, почти что отец - зашагал к алтарю, прижимая к груди массивную и толстую книгу в отличительной бордовой обложке; его взгляд даже не смещался в сторону улыбающегося ему люда, что Скарамучча моментально нашёл чертовски странным. Как и всё его поведение за эти последние недели.

Его отцу нравилось внимание. Ему нравился слепой фанатизм.

      Взгляд ничего не выражающих синих глаз прошёлся фигуре отца, что сегодня выглядела особенно измождённо. Некогда пухловатые щёки казались нездорово впалыми, уродливо облегая череп; взгляд - опустошённым и стеклянным, а каждое движение - рваным и дёрганным, словно он волочился по полу, а не вышагивал на привычно уверенный манер. Он таял прямо на глазах день за днём, напоминая скорее ходячего мертвеца, нежели живого человека.       Сложив руки на груди, Скарамучча внимательно наблюдал за уже начавшейся церемонией, находясь почти что в первых рядах; любая важная деталь точно не смогла бы от него ускользнуть. Резковато кивнув всем за ним наблюдающим, священник небрежно уложил книгу на кафедру с характерным громким хлопком, принимаясь перелистывать желтоватые и испещрённые текстом страницы.       Сладчайшая проповедь залила белоснежные стены и витражи; смолянистый аромат ладана окутал помещение, вызывая на лицах верующих блаженные улыбки. Мгновение, придающее самым грязным и заблудшим душам лицемерную надежду на очищение; прощение за грехи, которые в истине никогда не покинут их сердца. Лишь такие люди как Скарамучча - названные богослужащие - оставались запятнанными и измазанными в человеческой грязи, что наслаивалась день за днём, играя роль примерных слушателей, которым можно доверить свои самые страшные и аморальные тайны; грехи, не заслуживающие прощения.       — Не допусти сердцу твоему сделаться непотребным, питая в нём злые помышления, постарайся сделать его благим. Взыщи благости и мира, стремись совершать все святые добродетели…

Резкая заминка. Режущая уши своей неловкостью тишина.

      Схватившись за губы дрожащей рукой, священник сбился с речи, бледнея прямо на глазах. Его взгляд дёрнулся вбок, и Скарамучча, проследив за ним, тут же уткнулся в совершенно пустующий стул, стоящий поодаль от алтаря, в самом непримечательном углу. Вернув всё внимание к отцу, он заметил, как крепко его пальцы впились в хрупкие книжные странички, вот-вот грозясь вырвать их под самый корешок; костяшки белели, сухожилия и вены набухали от вкладываемой в хватку силы. Словно бы он… смотрел на кого-то. Пристально и напугано. Только Скарамучча захотел подать голос, игнорируя начавшиеся перешёптывания, священник, виновато улыбнувшись, уткнулся взглядом в книгу обратно, принимаясь разглаживать им же примятые страницы.       — Твоя верность обеспечивает меня всем, в чём я нуждаюсь для того, чтобы жить согласно данной мне Тобою цели…       Его руки затряслись сильнее, со стороны напоминая самую настоящую судорогу, но он продолжал, срываясь почти что на отчаянный крик, избегая всяких пауз:       — В такие времена я не стремлюсь познать Тебя, как должен, но по-прежнему надеюсь на то, что Ты восполнишь все мои нужды! — он прохрипел, не сдерживая широкой безумной улыбки. — И Ты остаешься верен, ха-ха, верен… тогда почему…       Вырвав из книги попавшиеся под захват странички, он скомкал и сжал их, срываясь на громкие рыдания под вниманием десятков обескураженных глаз. Скарамучча смотрел на происходящее сдержанно, холодно, не понимая, что чувствовать.       — Почему ты оставил меня?!

Его названный отец явно сходил с ума, но это не трогало его сердце.

      Отбросив книгу в сторону и впившись пальцами в кафедру, священник срывался на крики и мольбы, и единственное, что маломальски выделялось среди всего его сумбурного бреда: «почему». Подняв руки, он словно бы сдерживал желание вцепиться ими в волосы, сжимая в кулаки до противного хруста.       — Вам никто не поможет, — он выдавил зловеще и хрипло, поднимая помутневший мрачный взгляд; седые волосы вжались во взмокшие щёки, — никто, никогда. Ему плевать, ха-ха-ха, ему на всех нас плевать! Вам, как бы вы не молили… вам никто не поможет!       Шёпот перерастал в уже бурлящий говор: повышенные тона перепуганных набожных старух и стариков, сдержанные восклицания относительно молодых прихожан. Ходячая икона, благочестивый идол и уважаемый проповедник кричал на них прямиком с алтаря, срываясь на безумный хохот вперемешку с жалкими рыданиями; для человека верующего развернувшаяся картина казалась ужасной, бесовской.       Ворвавшиеся в зал священнослужители тут же побежали к уже упавшему на колени священнику, принимаясь поднимать его с пола грубо и рвано; не терпя и малейшего промедления. Не сопротивляясь, он сдался, позволяя тащить себя в сторону дверей, бросая пустой, заметно помутневший безумный взгляд на Скарамуччу, что следил за всем происходящим неотрывно и вовлечённо, пугая своим хладнокровным спокойствием: ровная осанка, сложенные уже на коленях руки в замочек; нисколечко не дрогнувший образ.       Словно совершенная и изящная в каждой детали статуя, не способная показать ничего, кроме того, что на её лице хотели изобразить на момент изваяния.       За его спиной воцарился чистейший хаос, но он не оборачивался. Детский плач и крики, молитвы и рыдания женщин постарше; какофония из звуков, в которой ему даже не хотелось копаться. В его голове вертелся один единственный вопрос: «что, чёрт его подери, происходит?». Лишь отличительный…

…Тихий, едва различимый среди воцарившегося гомона звук хлопков в ладоши особенно привлёк его внимание.

Аплодирующий.

      — Примерный священник, ставший иконой для сотен набожных людей, кто бы мог подумать… — мелодичный, даже нежный незнакомый голос послышался из того самого угла, тут же вынуждая глаза Скарамуччи удивлённо расшириться. Показать эмоции наперекор строгому воспитанию.

Он тут же сместил взгляд, впиваясь им в дряхловатый на вид стул. Совершенно пустой.

      — …Оказался насильником и убийцей, — голос послышался уже с другой стороны, угасая и растворяясь в воздухе, словно бы направляясь к выходу из церкви. Скарамучча тут же обернулся в его сторону, стараясь уловить источник, бегая взглядом по залу, — нарушая столь излюбленные всеми вами заповеди. За столько сотен лет я совсем упустил этот хрупкий момент, — ветерок словно бы подхватил слова притаившегося незнакомца, позволяя им добраться до всех тех, кто мог его услышать, — когда крысы успели породниться с людьми.

Пробежавшись глазами по лавочкам, Скарамучча, сбившись с дыхания, заметил по чужим перепуганным взглядам: не он один… это услышал.

═══════ ✟ ═══════

      — Дядя Скара—       Детский голосок за дверьми тут же запнулся, вынуждая Скарамуччу мысленно усмехнуться. Не отрываясь от книги, он терпеливо ждал продолжения, пытаясь предугадать, какие слова последуют следом.       — М-Мучча, — он произнёс более уверенно, принимаясь стучать в дверь слишком уж робко, — меня попросили, ам, найти вас… то есть тебя. Пожалуйста, откройте…

На улице царила ночь. Кому он вообще мог понадобиться в такое недетское время.

      С нежеланием отвлёкшись от чтения и взяв в руки некогда служащий для освещения страниц подсвечник, Скарамучча встал со стула, неспешно направляясь к двери. Слегка приоткрыв её, он опустил взгляд, заглядывая в глаза переминающегося с ноги на ногу мальчишки; установился неловкий зрительный контакт.       — Из всех возможных вариантов и сокращений ты выбрал самый худший, — Скарамучча произнёс, забавно, мягко, — почему ты не в кровати, что случилось? Кто вообще отправил тебя ко мне так поздно, — он слегка нахмурился, представляя, какой длинный путь через тёмные коридоры ребёнку пришлось пройти.       — Батюшка, — мальчик опустил взгляд, принимаясь потирать ладошки между собой, — он молил позвать вас, — он тут же по-милому спохватился, — тебя. Кричал на всех и умолял привести. Ни с кем кроме… тебя говорить не хочет. Пожалуйста, сёстры попросили меня…       — Я приду, — Скарамучча тут же прервал, понимая, как важно для здешнего ребёнка исполнение просьбы старших, — только сначала проведу тебя до комнаты. Передай сёстрам, чтобы в следующий раз почтили дядю Скарамуччу своим визитом лично, будь добр. Тебя здесь в такой час быть не должно.       — Д-Да, дядя Скара—       — Нет, — Скарамучча тут же оборвал, не позволяя этому дурацкому обращению сорваться до конца. Смягчившись, он обратился к своему маленькому гостю вновь спустя несколько секунд: — Ты боишься темноты?       Мальчик тут же закивал, слегка поджимая губы. Не обронив более и слова, он наблюдал за тем, как спокойно Скарамучча принялся зажигать ещё две свечи на подсвечнике для лучшего освещения. Кого угодно бы наругали за такое грубое расточительство, но точно не Скарамуччу. Он был любимчиком:

Ведь главный священник вырастил его, как своего собственного сына.

      — Идём, — Скарамучча бросил, вставая на порожек двери. Почувствовав, как маленькая ручка уцепилась за ткань его рясы, он понимающе хмыкнул, аккуратным шагом направляясь вперёд, и заметно оживившийся ребёнок тут же подстроился под его темп.       Окружающая их тишина не казалась тяжёлой, даже маломальски душащей. Тихое уканье сов в лесу неподалёку, как и скрежет кузнечиков приятно разбавляли её, придавая живости, приятной насыщенности. Благополучно добравшись до детского крыла неторопливым шагом, Скарамучча приоткрыл скрипучую массивную дверь, опуская взгляд к почти что вжавшейся в него светленькой макушке:       — Мы пришли, — он спокойно произнёс, терпеливо ожидая, когда чужие ладошки его отпустят.       — Спасибо вам большое, дя… Скарамучча, — мальчик робко произнёс, отстраняясь от некогда служащей для него поддержкой рясы. Словно бы не сдержавшись, он крепко обнял Скарамуччу напоследок, после стремительно убегая за двери, бросая уже на прощание: — Добрых вам снов!       Всё же не получилось на ты, как прискорбно. По-хорошему вздохнув, Скарамучча покачал головой, мысленно удивляясь уже в который раз: старики, дети, казалось бы дикие дворовые коты… питали к нему особую симпатию. И он совершенно не понимал, почему.       Не став задерживаться, он зашагал в сторону покоев отца, туша пальцами парочку свечей. Тёмные коридоры вновь встретили его своей приятной расслабляющей прохладой, и Скарамучча даже не заметил, как быстро он добрался до уже выученной во всех деталях и трещинках двери.       Не заметил, как плавно тени позади скользили за ним, осторожно перетекая с колонны на колонну, с плитки на плитку. Не заостряясь или грубея; сохраняя мягкую и округлую форму. Как едва заметные мягко-алые огоньки поблескивали в ночи, выглядывая из темноты; наблюдали.       — Вы звали меня? — Скарамучча тут же подал голос, стоило подойти к двери поближе; даже не стучась. Он прекрасно знал, что его услышат.       — Скарамучча? — из-за двери послышалось тихо и ослаблено, словно бы неверяще. — Это… точно ты? — раздражаясь возникшей заминкой, священник нетерпеливо закричал, срываясь на противный хрип: — Отвечай!       — Я, Отец, — сохраняя спокойствие, Скарамучча сухо вздохнул, на мгновение прикрывая глаза, — или вы ожидали кого-то ещё в такое-то время?       Тишина послужила прекрасным ответом. Услышав приглушённые суетливые звуки за дверью, Скарамучча терпеливо ждал, принимаясь постукивать носочком туфель по холодной каменной кладке; сухая дубовая веточка на улице постукивала по стеклу вместе с ним, соблюдая странное подобие ритма. Стоило уловить стремительно приближающиеся шаги, он расслабил тело, морально готовясь к столь нежеланной сейчас (и не только) встрече.       Дверь приоткрылась не полностью, и из-за маленькой щёлочки показались подрагивающие, выглядящие почти что угасшими карие глаза. Пугающе бездонные, потерянные. Встретившись с привычно холодным, даже кажущимся безэмоциональным взглядом, священник облегчённо выдохнул, открывая дверь шире.       — Ни одна падаль мира не сможет подделать то, как ты смотришь на людей, — священник бегло бросил, жестом руки суматошно приглашая Скарамуччу войти. Не став задерживаться на пороге, он послушно прошёл в комнату, кидая на отца молчаливый выжидающий взгляд.       Схватив в руки кувшин с водой со стола, священник сделал небрежный глоток, проливая часть воды на свою грязно-желтоватую рубаху, всеми силами стараясь унять явно мучающий его тремор. Поставив кувшин на стол с громким стуком, он перевёл пристальный взгляд на Скарамуччу, принимаясь стирать влагу со своих усов и бороды.       — Хватит, заткнись, — он грубо бросил, принимаясь раздражённо стучать пальцами по поверхности стола, словно бы надеясь перебить нечто, что привлекло его внимание. — Замолчи… замолчи-замолчи-замолчи, падаль! Хотя…       Он отошёл от стола, делая парочку равных шагов вперёд-назад. Бесцельно.       Резко рассмеявшись, священник принялся одержимо расчёсывать руки до красных полос отросшими ногтями, вынуждая взгляд наблюдающего за всем происходящим Скарамуччи дрогнуть. Спустя несколько секунд поблескивающие под светом свечей бусинки крови потекли по его коже, так и спеша сорваться на пол.       — Перестаньте—       — Покажись, — священник прохрипел, впиваясь пальцами в уже кровоточащую рану, — покажись, отродье. И я докажу, что не сошёл с ума. Ты слышишь, Скарамучча? Он смеётся! Ему смешно! Скажи мне, — он резво обернулся, впиваясь в глаза преемника тяжёлым, ощутимо безумным взглядом; пара шагов, и окровавленные пальцы впились в его плечи, принимаясь неприятно надавливать, — ты слышишь? Слышишь его? Он здесь, прямо здесь, рядом с нами… смотрит на тебя, ха-ха, он улыбается! Прислушайся, ну же, Скарамучча, ты же такой умный и внимательный мальчик!       Тяжёлая тишина, разбавленная разве что хрипловатым дыханием священника, в которой Скарамучча, даже если бы и постарался, не нашёл бы ничего и близко похожего на смех. Ногти отца впивались в кожу его плеч, начиная приносить уже ощутимую боль, измазывая дорогую смольную ткань кровавыми разводами.       — Я ничего не слышу, — он произнёс, не позволяя своему голосу дрогнуть даже на йоту, — как бы не пытались меня в этом убедить. Вам нужна помощь, Отец, и никто кроме меня не скажет вам это в лицо так прямо и открыто, — прищурившись, он произнёс более холодно, — давно.       Взгляд священника тут же застыл, а руки ощутимо обмякли, вот-вот грозясь соскользнуть с чужой уже влажной ткани.       — Вам давно нужна помощь, если все мои догадки правдивы, — Скарамучча продолжил, смотря в уже начавшие дрожать карие глаза непоколебимо; не демонстрируя и толики тёплых эмоций. — Как и всем тем, кому вы навредили. Не так важно: на том свете, или же ещё в нашем мире…       — Скарамучча… — перебив, священник произнёс, переходя почти что на жалкий скулёж, укладывая руки на уши в акте явного неверия. Его взгляд забегал по комнате, словно бы не имея возможности остановиться на одном конкретном месте. Его голос дрогнул, к горлу подступило слышимое желание броситься в рыдания: — Это он тебе сказал?       Брезгливо стряхнув с плеч сгустившиеся капельки крови, Скарамучча только-только намеревался ответить «нет», даже не подыгрывая чужому приступу неконтролируемого безумия, как его тут же прервали:       — Нет, это неважно, — священник зашагал к кровати, срываясь на дурацкое хихиканье, — совершенно неважно. Он найдёт меня даже в самой вонючей дыре, обратит против меня, — он сорвал простынь с перины, принимаясь рвать её прямо у Скарамуччи на глазах, срываясь на озлобленное рычание, — всех, даже тебя, моего любимого сына…       Любимого сына? Лёгкая улыбка расплылась на губах Скарамуччи в акте явной иронии: «отец», держащий его в узде, словно крысу, которую хотелось выдрессировать, доводя лишь до ему одному понятного идеала - любовь? Навешивание обязанностей, надежд; лишение его будущего, заключение в оковы вечной верной службы церкви…       Отец, который видел в нём лишь инструмент. Отец, которого он подозревал в насилии, растлении - страшнейшем грехе - уже несколько продолжительных лет, не имея и малейшего права, даже возможности ополчиться против.       — Чего же ты ждёшь?! — священник рявкнул. — Забери у меня и его! У такого адского отродья как ты не должно быть и намёка на принципы, ха-ха-ха! — он сорвался на очередной приступ смеха, но Скарамучча прекрасно видел, как по щекам, в противоречие, потекли слёзы. — Ну же, накажи каждую монашку, каждого сиротку, чтобы добраться до меня и оставить ни с чем, грязь… почему ты… — застыв, он произнёс более тихо, отчаянно, — снова смеёшься…       Тяжёлая тишина воцарилась в комнате вновь. Упав на колени и прикрыв уши, священник словно бы пытался спрятаться; зажмурившись, он мотал головой, принимаясь кусать губы, на которых, казалось, совершенно не осталось живого места. Ударив себя по голове, он захрипел от боли, принимаясь наносить себе удар за ударом под взглядом неотрывно наблюдающих за ним синих глаз; тихое хныканье залило комнату, разбавляя умиротворённый свист ветра за окном.

И вновь минута, одна, две…

      — Я устал от твоих игр.       В сопровождении слов рука священника обессиленно плюхнулась на пол; окончательно опустошённый, поверженный взгляд поднялся к сыну, своему молчаливому наблюдателю, что за всё это время не обронил и слова, безразлично следя за происходящим. Ничто не могло даже оцарапать толстую корку льда, в которую было заключено его сердце с самого детства:

Заключено тем, на кого он смотрел прямо сейчас.

      — Скарамучча, — священник прошептал; его голос казался ровным и спокойным, будто бы на мгновение трезвый рассудок вернулся к нему, — мне нужна твоя помощь. Собери, — он сбился, принимаясь влажно и грязно откашливаться, — все, даже самые вонючие и грязные тряпки, которые найдёшь и увидишь.

═══════ ✟ ═══════

             Главный зал встретил их холодной гробовой тишиной: лишь лучики полной луны пробивались сквозь витражные окна, заливая помещение мягким, моментами едва-едва пёстрым светом. Бросив все собранные тряпки и ошмётки ткани на ближайшую лавку, Скарамучча обернулся в сторону отца, взглядом контролируя каждое его движение.

Он участвовал в чём-то безумном, проклиная вбитое ему в голову с детства отточенное уже до инстинктов послушание.

      С другой стороны… отказать, когда его так слёзно молили о помощи, стоило задать хотя бы парочку наводящих вопросов - сложно. Чертовски сложно. Это был вопрос не эмпатии, нет: лишь извращённое чувство долга, некой обязанности.

Многих детей воспитывали именно так.

      — Зажги свечи, — священник бросил, принимаясь вытягивать из принесённых стопок тряпку за тряпкой, вызывая у следящего за всем происходящим Скарамуччи ещё больше немых вопросов. Спустя мгновение от него послышалось более требовательно и явно нервно: — Как можно больше, Скарамучча, я хочу хорошенько рассмотреть эту, — голос задрожал, — поганую тварь.       Не выразив никакого согласия, но сразу же взявшись за дело, Скарамучча неспешно зашагал от свечи к свече, принимаясь зажигать их по очереди, заливая помещение нежным и приятным глазу светом. Лёгкая хмурость окрасила его лицо: его словно бы…       …Словно бы втянули в детскую игру, правилам которой он придерживался без лишних вопросов, принимая, что его отец окончательно обезумел. И его некогда относительно спокойный взгляд дрогнул, стоило заметить, как торопливо священник завешивал икону за иконой, не сдерживая дрожи в руках и ногах; отрывал их от стен и отворачивал, оставляя лишь уродливые бесцветные пустоты.       — Ну не смотрите на меня так, — священник обратился к одному из образов на иконе, по-дурацки улыбаясь, — будь от вас хоть малейшая польза…       Застопорившись у последнего напольного подсвечника, даже не успев зажечь его, Скарамучча неотрывно следил за отцом, окончательно убеждаясь: он завешивал и прятал всё, что было хоть как-то связано с богом, бубня себе… тревожную тарабарщину под нос. Накинул простынь на главную священную резную статую, превращая её в белое уродливое пятно на фоне красивейшей настенной позолоты; прятал иконы и суматошно переворачивал кресты, противно скрепя на весь зал, принимаясь извиняюще бубнить и хихикать, дополняя всю эту и так… безумную картину.       — …Вы бы спасли меня от этого отродья. Мне бы не пришлось, вы должны понимать, ну-ну, шшш…       И его действия были понимаемы. Скарамучча не был глуп, чтобы не уловить чужих сомнительных намерений: его отец, главный священник этой церкви…

Собирался впустить кого-то в церковь в эту злополучную ночь.

Так называемая «игра» выходила из-под контроля.

      Стоило последней иконе скрыться за очередной грязной тряпкой, священник с тяжелым выдохом уселся на одну из невысоких ступенек к алтарю, и это было последним относительно живым слышимо соскользнувшим звуком. Ибо то, что воцарилось после:

Самая мёртвая, самая тягучая и душащая тишина, что Скарамучча когда-либо слышал.

Абсолютно мёртвая. Когда не слышишь даже собственного дыхания.

Секунда, а потом ещё одна, и ещё...

      И знакомый - он слышал его слишком часто в последние недели - гогот воронов послышался совсем близко, прямо за окнами, вынуждая сердце Скарамуччи пропустить тяжёлый удар. Десятки белоснежных птичьих тел уселись на отливы и карнизы, заглядывая в каждое, даже самое маленькое окошко на манер зловещих наблюдателей; белоснежные перья поблескивали под светом луны, вынуждая сглотнуть, но их глаза даже издалека… казались пугающе пустыми, бездонными; приютившими в себе тьму, самые тревожные оттенки чёрного.

Скарамучча никогда в жизни не видел… белых воронов. Особенно таких.

      — Ну же, ну же, давай…       Впившись в свои же плечи, священник пробубнил и поджал к себе ноги, жмурясь и кряхтя, начиная читать молитву, которая, Скарамучча прекрасно догадывался, более не имела никакого смысла. Особенно от его отца. Принявшись качаться корпусом вперёд-назад, он тараторил что-то нечленораздельное, и наблюдающие вороны, подхватив его отчаянное настроение, склонили головы в немом интересе, более не издавая и звука.       — Покажись, покажись, покажись…

Пугающая тишина начинала резать слух, и даже сердце, словно бы остановив свой стук, как назло молчало.

      Внезапный тихий стук обуви о каменную дорожу тут же ударил Скарамучче по ушам, вынуждая глаза встревоженно расшириться. Он слышал их… прямо с улицы? Словно бы звук выкрутили на максимум, вбивая прямо в уши; но он не резал слух так, чтобы доставить и малейший дискомфорт, но…

…Его отец, в противоречие, тут же впился в голову, пряча уши и срываясь на болезненно хрипение, чуть ли не хрустя пальцами.

      Шаг за шагом. Неспешно и уверенно; Скарамучча явно слышал стук лёгкого невысокого каблука о каждый булыжник и камушек, чувствуя, как сердце предательски участило стук, как бы он не старался держать себя и свои эмоции в узде.

Стоило шагам послышаться слишком близко - все звуки тут же затихли.

      Лишь Скарамучча, его ощутимо выстукивающее сердце, и пыхтящий от страха отец, поднявший голову в сторону массивных двустворчатых церковных дверей. Поджав губы, он затрясся, так и тянясь крестику…       — Ну же, разве мы уже не прошли через это, Отец? — мелодичный и спокойный голос послышался за дверью, и Скарамучча тут же уловил это отличительное сходство: именно его он слышал на исповеди. Нахмурившись, он сделал глубокий вдох, стараясь расслабить лицо, утихомирить мысли и сердце. — Не стоит уповать на помощь того, кому ты никогда не был верен…       Тихий скрип двери тут же разрезал некогда душащую в зале тишину, вынуждая священника побледнеть и застыть. Словно осознание происходящего стукнуло в его голову только сейчас, стоило ему наконец прийти.       Человеческая фигура показалась в уже возникшем дверном проёме; не став затягивать, гость открыл дверь обеими руками одним уверенным движением, заливая своей угловатой, острой тенью часть освещённого свечами помещения. Словно бы желая сорваться на манер голодного дикого пса, она заострилась и нетерпеливо вытянулась, напоминая грубые острые когти, которые так и тянулись к священнику, вот-вот грозясь впиться в его тонкий силуэт. Но стоило незнакомцу учтиво улыбнуться - она заскользила обратно, сглаживаясь и стачиваясь, превращаясь в обычную, ничем непримечательную тень обычного на вид человека. Хрупкую и маленькую; кажущуюся обманчиво безобидной.       Десяток белоснежных воронов залетели в зал, принимаясь кружить и облепливать собой спрятанную за грязной тканью статую; усаживаясь на завешенные иконы и выгоревшие подсвечники, с интересом склоняя головы. Священник вздрогнул, чуть ли не вскрикивая, когда одна из птиц села совсем рядом, буравя его своим излишне осознанным взглядом.       — Я признателен, что ты наконец заиграл по моим правилам, — незнакомец произнёс, принимаясь неспешно стягивать с кисти чёрные перчатки. Тень с улицы учтиво прятала часть его тела, лик, оставляя лишь окрашенные безразличием губы, которые лишь мгновение назад украшала лёгкая улыбка. — Хотя бы частично.

Скарамучча начал догадываться, за кем он пришёл.

      Другие вороны осуждающе закаркали, принимаясь хлопать и перебирать крыльями, впиваясь своими чёрными бездушными бусинками в дрожащую на ступеньках фигуру священника, которая, кажется, не могла выдавить из себя даже жалкого подобия ответа.       — Но я пришёл только за тобой, — некогда прятавшиеся во тьме глаза блеснули ярко-красным, тут же стремительно угасая, словно брошенный в воду распалённый уголёк; Будто бы в акте проявления эмоций. Священник тут же заскулил, стоило глазам приобрести те отличительные пугающие черты, встречи с которыми он так сильно боялся изо дня в день. — К чему нам лишние наблюдатели, м?       Частично выйдя в свет свечей, невысокий юноша сместил уже мягко-алый взгляд в сторону смотрящего на него Скарамуччи, устанавливая молчаливый, но насыщенный в сути и оттенках зрительный контакт. Сбившись с дыхания, тёмно-синие радужки забегали по чужому лицу; и удивительно, но он не испытывал и толики страха: смотря на пришедшего гостя было почти что… невозможно испытать даже схожих чувств.       Его отец боялся, чуть ли не рыдал, но Скарамучча… смотрел и едва заметно хмурился, ловя одно единственное и совершенно для него недопустимое:

Этот гость был… чертовски красив.

      Белоснежные, отливающие чистым серебром волосы, собранные в аккуратный хвост; мягкие, но утончённые черты лица, что казалось таким миловидным и нежным. Взгляд, не прячущий в себе и намёка на тёмные оттенки: чистый, кажущийся таким проницательным и удивительно тёплым; не обжигающий, не выражающий презрения или ненависти. Алый, словно заходящее солнце; как спелые плоды боярышника, не успевшие выжечься на солнце, сохраняя свой естественный особенный оттенок.       Одетый в светлый, почти белоснежный, выглядящий дорого и утончённо костюм. Пришедшие с ним белые вороны идеально отображали его чистый на вид образ; полную противоположность всего того, что Скарамучча ожидал увидеть. За весь свой многочисленный опыт, за все контакты с одержимыми… он впервые видел такого посланника из самых тёмных и порочных низов.

Удивительно.

      Улыбнувшись смотрящему на него Скарамучче, гость отвёл взгляд, произнося словно бы мельком:       — Тебя здесь быть не должно, — бросив перчатки назад - которые учтиво подхватил в клюв один из сорвавшихся с лавочек воронов - он перевёл покрывшийся тёмной коркой взгляд в сторону священника, дополняя: — И я заранее приношу извинения за всё то, что тебе предстоит увидеть и услышать. Хоть и отсутствие страха в твоих глазах безумно мне льстит, Скарамучча.       — Ты… Ты, да ты совсем молод, — священник глухо захихикал, вклиниваясь, потными пальцами проходясь по деревянным доскам ступеней, точно загоняя парочку глубоких заноз. Несмотря на явно блещущую самоуверенностью фразу, он вжимался поясницей в доску, видимо надеясь слиться с нею. — Просто жалкий юнец! Чтоб я ещё... боялся тебя...       — О, я уверяю: ты не готов лицезреть мой истинный облик, — незнакомец тут же бросил в ответ, принимаясь вышагивать в сторону главного алтаря по аккуратно выстеленному к нему ковру. — Разве тебе не хватило того, что я уже показал мимолётом, — он наклонил голову набок, не отрывая от священника спокойного, но менее улыбчивого, чем на всех их предыдущих «встречах» взгляда, — чтобы так поверхностно судить по внешности? Но если ты так сильно жаждешь увидеть его - одна маленькая просьба, — он позволил себе лёгкую, едва заметную улыбку, — и я исполню твоё желание, только скажи. Хочешь ли ты увидеть то…       Тени, некогда естественно притаившиеся на стенах и полу, объяли фигуру незнакомца, вот-вот грозясь слиться с его кожей, стирая с неё любой намёк на человечность, но в самое последнее мгновение он отмахнулся от них, невозмутимо продолжая:       — Что тебе не покажут на страницах и иллюстрациях самых священных и божественных книг? — шаг за шагом, слово за словом, и священник и сам не заметил, как ноги и руки потащили его назад, помогая миновать ступеньки. Но демон, уловив в этом нотки некой забавной игры в кошки-мышки, продолжал, сохраняя видимое хладнокровие, — то, что таким как ты суждено лицезреть лишь в аду? На своей собственной грязной шкуре.       Скарамучча следил за всем происходящим молча, чувствуя, как крестик на груди давил и ощутимо тянул шею вниз. Схватив его в ладонь, он глубоко вдохнул, замечая, как некогда лёгкий, мягко объявший и въевшийся в каждую трещинку зала аромат ладана приобрёл противный запах гари; и его взгляд тут же зацепился за тревожную перемену: некогда золотистый, солнечный в оттенках ладан краснел и багровел - напоминая скорее застывшую кровь - стоило гостю просто приблизиться к нему, просто пройти мимо.       Даже свечи. Церковные освящённые свечи. Некогда желтоватый воск стекал по ним вниз, пачкаясь и переливаясь тёмно-бордовым на манер скорбных кровянистых слёз.       — Н-Не подходи ко мне, — священник сорвался на суматошный крик, пугаясь каждого цокота низких каблуков о каменные плиты, вздрагивая на манер запуганной дворняги. — Стой где стоишь! Остановись, я…       Он тут же вскрикнул, стоило его спине соприкоснуться и вжаться в стену алтаря, обрывая всякие шансы на наивный побег.       — Ты впустил меня сам, — демон тут же продолжил за него, заканчивая фразу, не останавливаясь ни на секунду, — правильный выбор. Я не оставил бы тебя, прячься ты от меня в стенах церкви и дальше, доводя до безумия. А знаешь, почему? Я удивлён, что ты ни разу не задал мне этот вопрос, хотя мог, — почти что приблизившись к алтарю, он играючи замедлил шаг, — почему я выбрал именно тебя.       Один из воронов уселся священнику на плечо, пользуясь его слабостью и заторможенностью, вынуждая его суматошно задёргаться. Спрыгнув и усевшись на курильницу рядышком, он терпеливо выжидал ответ вместе со своим хозяином и другими такими же слушающими и вникающими птицами.       — Д-Демоны всегда совращают, — священник начал, стараясь унять дрожь в голосе, — слуг и прислужников бога. В этом ваша грязная природа… играть на наших пороках…       — Даже сейчас, — демон прищурился; его радужки презрительно окрасились теми самыми оттенками ярко-красного, заливая собой когда-то нежно-алый, — представ перед своим судьёй почти что на коленях, — спокойно пройдя мимо Скарамуччи, он принялся подниматься по ступенькам, не отрывая от своей жертвы глубокого, проницательного и холодного взгляда, — ты продолжаешь оправдываться. Я перейду на понятный тебе язык, Отец.       — С-Cкарамучча, — священник бросил на своего преемника умоляющий, блещущий убогой надеждой взгляд, скуля пискляво и мерзко, — Скарамучча, вспомни, чему я тебя учил…       Приподняв одну из рук, демон принялся неспешно расстёгивать и расправлять один из манжетов на рубашке, тянясь к запонке, прикрывая глаза и повторяя вкрадчиво и умиротворённо, невозмутимо:       — Если твой правый глаз влечет тебя ко греху, вырви его и отбрось прочь. Лучше тебе потерять часть тела, чем всему телу быть брошенным в ад, — запонка упала на пол, соскальзывая и принимаясь перепрыгивать со ступеньки на ступеньку, неприятно ударяя по слуху. — И если твоя правая рука влечет тебя ко греху, то отсеки ее и отбрось прочь…       — …Лучше тебе потерять часть тела, чем всё твое тело пойдет в ад, — Скарамучча тут же повторил полушёпотом, вынуждая одного из воронов рядом восторженно каркнуть.

Так красиво заканчивая фразу за демона, вынуждая его улыбнуться вновь.

      — Благодарю, — он тепло произнёс, останавливаясь, чтобы на мгновение отвлечься, — твоё спокойствие искренне поражает меня, — демон вновь обратился к нему, и Скарамучча не до конца понимал, что ему чувствовать от столь личного внимания, — ты мог уйти в любой момент, но в сухом итоге до последнего остаёшься здесь. И ведь не ради своего названного отца, я прав?       Скарамучча тут же опустил взгляд, задавая себе похожий вопрос: почему он оставался тут, догадываясь, прекрасно догадываясь, что произойдёт дальше; понимая, что демон вкладывал в свои слова, когда назвал себя судьёй. Почему наблюдал, не проронив и слова, играя роль скорее декора, безэмоциональной и безмолвной статуи? Неужели он ждал… ждал, когда его отец наконец получит по заслугам за всё то, что ему когда-то пришлось пережить и похоронить глубоко-глубоко в себе.       — Прав, — Скарамучча ответил кратко и сухо, стараясь выдержать эмоциональную и чувственную дистанцию, не позволяя даже кратчайшего лишнего слова. Веки дрогнули, стоило тяжёлым и болезненным воспоминаниям из прошлого ворваться в голову, минуя всякую выстроенную за долгие годы защиту.       Услышав ответ «сына», священник выдохнул, бросая на Скарамуччу взгляд, полный обречённого неверия:       — Скарамучча… — он тут же затараторил, принимаясь тянуть к нему руки, чуть ли не падая на колени. — Пожалуйста, Скарамучча, мой мальчик, в твоём сердце достаточно веры, чтобы…       — Я не стану лезть, куда не следует, — демон перебил, принимаясь закатывать уже полурасстёгнутый белоснежный рукав рубашки до локтя. Чёрные ногти блеснули под тёплым свечением свечей, переливаясь на манер сглаженного обсидиана, — и останусь верным своей личной цели. И всё же мне бы не хотелось, — он вновь обратился к Скарамучче, — чтобы такие красивые глаза впитали в себя всё то, что последует дальше. Сентиментально, не правда ли? Можешь не отвечать, я не посягаю на твой выбор.       Сбившись с дыхания, Скарамучча застыл, чувствуя, как всё, что было в голове: каждая мысль, каждое воспоминание и размышление… растаяли и испарились, сменяясь мёртвой тишиной.       Возобновив шаг, демон опустил взгляд, впиваясь им в дрожащего священника, который, наконец, прекрасно осознал, что бежать ему некуда. Позволив себе лукаво улыбнуться, стоило видимым страданиям, панике приукрасить чужую отталкивающую гримасу, он произнёс, пробегаясь взглядом по своим же ногтям, которые начали неспешно заостряться и удлиняться, вытягиваясь:       — Вам, служащим церкви и богу, достаточно одной жалкой молитвы, чтобы отпустить всё то, что неподъёмным грузом должно было утянуть вас в ад. Убить тебя - великодушие, — уже знакомая карим глазам когтистая кисть отбросила тень на стену, привлекая всё его внимание; сердце участило стук, вот-вот грозясь остановиться, — ты можешь наложить на себя руки сам, но… это ведь страшнейших грех, не правда ли? Ты себе не позволишь, — подойдя вплотную, демон ухмыльнулся, наклоняясь к чужому лицу, прикладывая острие когтей прямиком к взмокшей щеке; священник захныкал, жмурясь и трясясь. Капельки крови тут же окрасили его кожу, стоило ему самому ненароком задергаться, — как избирательно, как лицемерно: выбирать, что из установок и заповедей можно нарушить, а что использовать в оправдание. Я презираю, — его голос охладел, когти надавили на тонкую кожу сильнее, — таких людей как ты.       — Пожалуйста, я… ничего плохого не сделал, я…

Тихий стук когтей по щекам, тут же заставивший священника замолчать и завыть от боли.

      — Таков, каков есть, — демон продолжил за него, — именно бог создал тебя таким, допустил каждую смерть, каждую жертву, — он произносил с презрением и слышимым отвращением, — все эти жалкие оправдания я слышал каждый день, стоило тебе хоть немного погрузиться внутрь себя. И именно за то, каков ты есть…       Схватив священника за горло свободной рукой, демон без единой заминки насильно поднял его на ноги, впечатывая в стену одним грубым движением. Выглядящая хрупкой; ниже священника в десятки сантиметров фигура, оставившая на стене алтаря несколько глубоких видимых трещин, обладающая такой пугающей силой.       — Я заберу у тебя самое ценное, — огоньки заплясали в радужках, окончательно застилая их тем самым пугающим ярко-красным, лишая его всякого намёка на человечность; уродливая пелена, пугающая тем, насколько неестественно она выглядела на миловидном лице. Коготь указательного пальца приблизился к дрожащим и тут же уменьшившимся зрачкам пугающе близко, — то, что позволяло тебе чувствовать вкус. Лицезреть и вкушать. Напомню о заповедях, Отец, ведь это лучше, чем…       — Господи, умоляю, н-не—       — Быть брошенным в ад, — мелодичный голос тут же поставил точку.       Мгновение, и когти демона прошлись по чужим векам, рассекая их одним глубоким и точным движением, выбивая из груди священника болезненный вопль. Вороны суматошно закаркали, сопровождая чужой болезненный крик, что заглушался с каждой последующей секундой, срываясь на мерзкий и отчаянный хрип.

Некое подобие оваций, стоило долгожданной постановке динамично подойти к концу.

      Сделав шаг назад, демон окинул взглядом тут же упавшего на пол священника, вслушиваясь в каждое рыдание, каждый всхлип и вздох, более не роняя и слова. Удовлетворившись увиденным и приподняв кисть вверх, он пробежался взглядом по своим же окровавленным смольным когтям, внимательно наблюдая за тем, как густые капли тягуче стекали вниз, испещряя кожу тёмными бордовыми разводами. Глаза блеснули, но он, тут же прикрыв их на мгновение, брезгливо тряхнул рукой, пачкая пол кровавой моросью.       Отвернувшись и бросив на усевшегося на лавку Скарамуччу нечитаемый, но видимо потеплевший в оттенках взгляд, он зашагал от священника прочь; когти втянулись в пальцы, сменяясь аккуратными короткими ногтями, заляпанными дурно пахнущей кровью.

Скарамучча чувствовал её тяжелый запах даже поодаль.

      — Ещё раз приношу свои глубочайшие извинения, — выхватив из клюва одного из подлетевших воронов кусок рваной тряпки, он принялся вытирать руки, переводя на Скарамуччу улыбчивый взгляд. Искренний, — я не хотел втянуть во всё это действо тебя. Вся эта грязь не должна была тебя даже коснуться, — отдав тряпку ворону обратно, демон принялся застёгивать манжеты рубашки обратно; ранее брошенная им запонка тут же оказалась в руках. — Но заткнуть или воспрепятствовать его безумным желаниям я просто не мог.       — Ты следил за мной? Кто бы мог подумать, — Скарамучча тут же спросил, убирая взмокшую от всего происходящего ужаса руку ото лба, но не поднимая головы. Тихие всхлипы слышались позади, прямо за их спинами, но оба даже не фокусировались на них, цепляясь за жалкое подобие диалога.       — Наблюдал, когда мог, — демон невозмутимо бросил, — и всё же я не всесилен. А прятаться в тенях твоей души… для слежки я бы себе не позволил, всё же у меня есть принципы, — лёгкая улыбка послышалась в его голосе.

Принципы. У демона. Циничная улыбка окрасила губы Скарамуччи, прекрасно отображая его неверие.

Тихий шорох одежды, и, к великому сожалению, оставшийся незамеченным галантный поклон.

      Стоило Скарамучче наконец поднять голову, чтобы бросить взгляд на незнакомца на более близкой дистанции - его встретила абсолютная пустота. Пробежавшись глазами по залу, каждой лавочке, он не заметил ничего, что могло бы даже намекнуть на присутствие демона рядом. Лишь лежащее у носка обуви белоснежное воронье перо, подрагивающие под дуновениями лёгкого сквозняка…

И постепенно гаснущие всхлипы его отца на фоне, говорящие о том, что все произошедшее этой проклятой ночью - реальность.