Роман без непотребств

Проблема приобретенных на вторичном рынке квартир – жалко менять входную дверь. Ведь хорошая, добротная, пусть даже не очень симпатичная, но надежная, как весь гражданский флот, входная дверь стоит кучу денег, а также гору геморроя. Потому что для того, чтобы поставить новую дверь, надо оббегать полгорода, погрузиться с головой в удивительный мир обработанной древесины, а также переобщаться с – господи помилуй, – приветливыми продавцами-консультантами. Приветливые продавцы-консультанты в любом магазине раздражают всем своим видом – как только одна из таких акул бизнеса заприметит потерянного в пространстве бесконечных товаров покупателя, то вгрызется этому самому покупателю в горло очень дружелюбно и учтиво, но мертвецки крепко. «Да я просто смотрю», – попытается отбиться несчастная жертва и точно потерпит фиаско. Поэтому никогда нельзя показывать на лице смятение и неуверенность перед продавцами-консультантами – и тогда, возможно, опасность минует. А еще, если все-таки доведется менять дверь, чего врагу не пожелаешь, встанет острая, но закономерная необходимость подбора подходящего замка – не менее добротного и надежного. А это тоже занятие малоприятное. Поэтому, если дверь смотрится пусть и не ново, но приемлемо, а риэлтор к тому же с пеной у рта перечисляет весь букет несказанных преимуществ этой самой двери, можно и не дергаться особо – ведь нет причин не верить риэлторам, верно? Это же всего лишь дверь, на нее и внимания особого не обращаешь – переступаешь через порог и забываешь в принципе, какого там цвета эта самая дверь, насколько стерта благородная позолота на ручке и корпусе замка и как громко щелкает скважина при повороте ключа. Право дело, кого вообще волнуют подобные нюансы? Вот сейчас нюанс стоял очень остро. Люба дверь свою не меняла – та и так была достаточно новой и довольно презентабельной, чтобы рисковать психическим состоянием и входить в контакт с продавцами-консультантами по дверям. Но вот замок – сучий замок, иначе и не выразишься, – сейчас создавал все условия, чтобы посещение психоневрологического диспансера перестало быть иллюзорной перспективой. Стучало в висках, а еще стучали в дверь – тоже сучью, как решила Люба, – а замок, как назло, не поддавался. Поначалу еще трезвонили в дверной звонок, но на это Люба рявкнула что-то очень нецензурное, и отвратительная трель плавно трансформировалась в отвратительный стук – настойчивый и очень громкий. Сейчас вообще все казалось очень громким. И это в выходной-то день. Не то, чтобы Люба вообще ничего не соображала – что-то все-таки соображала, – но связанные замочные скважины – верхняя и, что логично, нижняя, – образовывали собой хитровыебанный механизм, принцип функционирования которого вроде и запоминался, если пользователь не конченый кретин, а вроде никак не усваивался полностью. Сначала крутишь один замок, потом другой, а оказывается, что надо было делать все наоборот – удивительно, как вчера в принципе удалось попасть в квартиру с учетом всех… предпосылок. Чудо господне, не иначе. Стучать продолжали, и подумалось, что, если через пять секунд не удастся договориться с собственными нервами и сучьей дверью, можно будет просто вызвать ментов. Эффективность этой меры, конечно, навевала сомнения, но делегирование ответственности – великолепный способ бегства от проблем, которым Люба не манкировала практически никогда. А уж с последствиями разберется – всегда разбирается. Однако на четвертой секунде рокового отсчета дверь поддалась. А вот нервы уже съехали набекрень. – По голове себе постучите, любезнейший, – хотелось, конечно, выдать что-то более грубое, но весь запал, видимо, истратился на нецензурный рявк пятиминутной давности. Впрочем, сейчас подкопит сил и… – Добрый день, Любовь Николавна! – гаркнули в ответ, так что глаза даже разлепились – бодрит. Любовь Николавна проморгалась. На пороге стоял смутно знакомый силуэт, сверкающий лучезарной улыбищей – настолько лучезарной, что в зрении рябило. Или дело вовсе не в улыбищи? Об этом можно будет подумать позже. – Чем обязана, – голос у Любы сипло-хриплый, прокуренный насквозь вчерашними похождениями и совсем не дамский, – в воскресное утро? – День, – все так же приветливо звучало в ответ. – Воскресный день. Может и день. Часы как-то взгляду не попались, когда от оглушительной трели звонка Люба подорвалась с кровати с заходящимся в истерическом ритме сердцем, запуталась в одеяле и практически рухнула на пыльный паркет. Как-то не до часов было. – Любовь Николавна, – несколько укоризненно звучал все тот же тембр – точно знакомый, точно, но об этом тоже придется подумать позже, когда Люба будет в ресурсе и в потоке, а не в полном ретрограде, – ну ладно вам придуряться-то, – однако физиономия упомянутой Любови, видимо, настолько была говорящей, что силуэт вздохнул, снисходительно поджал губы и напомнил: – Я Арсений. И ясности этой никакой не внесло. – А, – браво выдерживала напор Люба, – Арсений. Обретя имя и внятные черты – мутная пелена с заплывших от вязкого сна глаз потихоньку сползала, – Арсений глядел выжидающе, словно это самое «Арсений» проясняло самую суть мироздания. А также мотив заявиться к Любе на порог в воскресное утро. То есть день. – Я принес ваши ключи. И погремел связкой прямо перед Любиным носом. «Сучьи ключи», – вяло попыталась запустить привычный настрой она, однако и теперь не вышло. Просто очень сильно стучит в висках и очень сильно хочется лечь обратно в кровать. В выходной-то день. – Благородно, – просипела Люба. Вот только Арсений этот никуда не уходил, а все торчал у порога, да так, что, захлопнись дверь перед его носом, кончик этого самого носа непременно потеряет свою необычную точеную вмятинку. Встал закономерный вопрос: – А мы с вами вчера не… – Мы отлично провели время. – В этом-то я как раз не сомневаюсь, – иначе бошка бы не распадалась на атомы в этот конкретный момент. – Я понял, – ухмыльнулся Арсений, еще шире, чем раньше. – Любовь Николавна, к женщинам, с которыми я… провожу ночь, я обычно не обращаюсь по имени-отчеству. Но, признаю – вы вчера были на впечатляющем кураже. В этом Люба тоже не сомневается. Что-то такое даже припоминает. Ну точно – то было какое-то мероприятие, куда Люба выклянчила приглашение у Костика. Костик, будучи первоклассным литературным агентом, надо сказать, отпирался самоотверженно – удумал, что именно ему следует позаботиться о благополучии Любиной карьеры – что не так уж далеко от истины, – и никак не мог взять в толк, что Люба на пару с ее карьерой в спасении не нуждается. У нее все под контролем – настолько, что иногда следует развеяться. Поймать вдохновение и полет мысли либо, наоборот, разгрузить мозг. Особенно разгрузить мозг. Так что мозг Люба разгружала основательно – за баром в компании симпатичного, но не очень разговорчивого бармена и не менее симпатичной бутылки… Уже и не припомнить, чего именно – кажется, бутылка была не одна. «А», – приходит осознание, – «вот в чем дело». – Что ж, – надо ли спрашивать о том, как к этому Арсению попали ключи? Потом, все потом, Любина несчастная черепушка не готова сейчас ни к диалогу, ни к мыслительному процессу, ни к вежливости. Последнее, впрочем, не было ей свойственно никогда, – могли бы оставить у консьержа, а не выламывать мне дверь. – Не преувеличивайте, – и все лыбится, аки юродивый, а с порога не уходит. Ждет, вероятно, что пригласят в квартиру и напоят чаем в благодарность. У Любы ни чая, ни настроения, ни сносно функционирующего мозга. Прищемить блаженному Арсению нос дверью уже не кажется идиотской идеей. Люба подцепила ключи дрожащей рукой, что пустила озноб по всему телу, тупо порассматривала связку и подняла глаза вновь. – Что-то еще? – О, да, – с готовностью кивнул он, а червяки воспоминаний вновь неприятно зашевелились на задворках сознания. – Автограф. – Автограф, – попугаем повторила Люба, давя желание намеренно приложить гостя головой о дверной косяк. – За автографом приходят на презентацию, а не таранят дверь в воскресное утро. – Воскресный день, – невозмутимо поправил Арсений, а потом буквально из воздуха явил нечто, напоминающее ежедневник, раскрыл на первом развороте и протянул большой толстый маркер. – Вы вчера горячо обещали свою подпись. А как благодарили за помощь! К сожалению, и такое, похоже, было – мгновенного возмущения не возникло, следовательно, виновна. Любу аж передернуло – это же насколько она разгрузила мозг, что не помнит всех деталей собственного унижения. Воистину зеленый змий превращает человека в животное. Можно было бы порассуждать на эту тему, даже посокрушаться или пересмотреть взгляды на жизнь, но потом, все потом. – Для кого? – со вздохом Люба принимает маркер – не с первого раза и обзывая тремор «сучьим», – и придерживает блокнот, стараясь хотя бы на секунду сфокусировать зрение. – Для Оксаны, конечно. Вот теперь Люба просветлена окончательно, но просветление это принесло не облегчение, а лишь отборную нецензурную брань. Если память Любу не подводит – а сейчас память вполне может подвести, – вчерашний вечер знаменит какой-то благотворительной вечеринкой. Благотворительные вечеринки Люба приветствует – там, по обыкновению, много незнакомых людей, ни капли искренности и море алкоголя. А потом еще и салют. Ну, иногда. Благотворительные вечеринки – апогей сказочного лицемерия. Великовозрастные мужики в сопровождении обворожительных и совсем не великовозрастных спутниц с завышенным ценником хлещут шампанское, козыряют количеством нулей на своих многочисленных счетах и делятся выгодными оффшорными схематозами. Светят мордами перед подкормленными журналюгами, расстегивают свои пузатые пиджаки после первой перемены блюд и после нее же грезят о «чем-нибудь покрепче». Спускают в благотворительный банк баснословные деньжища, но умеренно баснословные – такие, чтобы кошелек не исхудал, даже если кошельков этих не меньше сотни. А потом, преисполнившись интеллигентным вайбом, выдавив из себя максимум альтруизма, организованно собираются в какое-нибудь караоке – «в наше, Михалыч, родненькое», чтобы «послушать нормальную музыку, а не нытье» симпатичной исполнительницы на сцене под живой аккомпанемент. Омерзительно, как считала Люба, зато как весело. И, похоже – а если не кривить душой, то абсолютно точно, – прошедший вечер разительно отличался от этой картины – иначе не стоял бы сейчас этот безукоризненный Арсений на пороге. Люба вывела кривую строчку с какими-то шаблонными словами и поставила широкий росчерк – специально тренировалась, для автографов. – Все? – практически мученически вопрошала она, уже видя, что ничерта, видимо, не все. – Вы у меня спрашиваете? – весело удивился Арсений. Интересно, он слабоумный или только прикидывается? – Тогда всего хорошего, – и захлопнула-таки сучью дверь с оглушительным грохотом и непередаваемым наслаждением. Дверь Арсения не убила, к сожалению, потому что из-за нее послышался приглушенный голос: – Мой номер у вас есть!

***

Арсений, который был неоригинально окрещен «сучьим», сожрал все время на долгожданный досыпон – и совершенно неважно, что на циферблате стрелка глубоко перевалила за отметку в три часа дня. Выходной – манна небесная. Была бы, если бы у Любы каждый день не был выходным. Точнее, Люба сама решает, когда там у нее выходной, а когда день жесткого рабочего разгона, но так уж вышло, что теперь в ее жизни больше выходных, чем рабочих разгонов. Еще точнее, рабочие разгоны разгоняться совсем перестали. В собственное оправдание Люба могла бы сказать, что дурака валяет она лишь последнее время – последние месяцы, если быть точной, – и только из необходимости разгрузить мозг. Мозг же она разгружает исключительно по необходимости – то есть регулярно и методично. После вчерашнего разгруза мозга внезапно захотелось разогнать рабочую деятельность – то ли из-за помойного запаха с сигаретным душком во рту, то ли от посталкогольного Паркинсона в пальцах, то ли из-за выбесившей слабоумной рожи сучьего Арсения. Причина несущественна, существенно лишь то, что дремавшая доселе совесть приоткрыла один глаз и махнула хвостом, а этого достаточно, чтобы на скорую руку заказать доставку из ресторана – чего-нибудь поплотнее и обязательно суп за компанию, – плеснуть в бокал какого-то дорогого джина, запить джином же таблетку от головы и, зажмурившись, включить, наконец, ноутбук – верного друга раньше и заклятого врага сейчас. И глядеть в экран покрасневшими глазами еще полчаса. Написать пару строк с совершенно пустым сознанием, а затем удалить этот психоделический бред и глядеть на пустой документ еще не меньше пятнадцати минут. Вчерашний благотворительный вечер был каким-то медийным. Наверное, поэтому Костик и прогнулся под уговорами – небось посчитал, что засветившаяся в камерах журналистов и в телефонах мамкиных блогеров морда лица благотворно скажется на имидже и добавит плюсов в карму на взгляд издательства. Но Костик в этой ситуации явился придурочным идеалистом – коим, кстати, не был никогда и лучше бы не начинал, – потому что Люба нигде упорно не светилась, социальные контакты налаживать не спешила, а явилась на этот шабаш с определенной целью. И цель была достигнута с фурором – именно поэтому до сих пор так четко и не вспоминается, в какой момент к Любе присосалась очередная восторженная фанатка ее бессмертного творчества, когда начала лить в уши дифирамбы ее трудам и с чего вдруг принялась клянчить автограф. Нет, с чего, ясное дело, понятно – Любу часто вылавливают тут и там, чтобы сунуть в нос бумажку, книгу, кепку, футболку и иже с ними, так что приходится нацеплять солнцезащитные очки в пасмурную погоду, а кофты с капюшоном – в солнечную. В общем, приятного мало. Вот, видимо, на такой унылой ноте Люба и послала эту фанатку – Оксану, как выяснилось, – в далекое пешее. Оправдываться не будет, потому что никогда не оправдывается. Жалеть тоже не будет – не жалеет по обыкновению. Оксана тогда упорхнула печальной голубкой, и Люба не возьмется судить о степени досады на ее миловидном лице – попросту не помнит. А вот что помнит отлично, так это возникновение у барной стойки сучьего Арсения – подозрительно вскоре после исчезновения из поля зрения назойливой Оксаны. Такого же по-дурацки беспечного, до идиотизма дружелюбного и до омерзения вежливого. Этот самый Арсений до того навязчиво кружил, что-то выспрашивал, что пришлось выкупить еще одну бутылку – вот откуда она взялась, – и плеснуть зелья во второй стакан. История умалчивает принял ли щедрый жест Арсений, однако слово за слово, и вот уже искривленный зигзагом язык треплет все, что на ум приходит. И о глупости всего происходящего на этой самой благотворительной вечеринке, и о возмутительной паршивости местного алкоголя, и о том, что современная литература себя изжила, а мир заполонили сплошные графоманы. А потом еще стакан – и началась откровенная бесовщина. Из ностальгических воспоминаний о собственной тупости вырвал звонок – как ни странно, через ноутбук. Костик звучал излишне радостно – был счастлив, что Люба не померла прошлой ночью, а пребывает в добром здравии и светлой памяти, ведь обрывал провода долго и упорно все утро, вызывая по мобильнику, который Люба феерически продолбала по пути домой. Но это уже из другой оперы. Во всяком случае, об этом Люба предпочитала не вспоминать. – Звучишь бодро, – все трындел Костик, явно параллельно занимаясь бурной деятельностью, – работаешь? – Не покладая рук, – отозвалась Люба, бросив взгляд на свернутый на экране файл. Пустой, разумеется. – Рад, очень рад, – наверное, теперь Костик поправил свои квадратные, но очень модные очки. – Потому что времени у нас, как ты понимаешь, полный цейтнот. Времени и правда с гулькин хрен, переводя на могучий русский. Издательство ждет уже не просто первые главы, а черновик рукописи целиком, потому что Костик с Любой искусно ни мычали, ни телились вот уже пару месяцев – точнее, мычали-то они оба исправно, а вот результата не давали никакого. И попали они в порочный круг: Костик заговаривал зубы издательству, а Люба заговаривала зубы Костику. Все всё прекрасно понимали, но из уважения к творцу не давили, от процесса не отвлекали, верили и надеялись. Люба – не исключение. Хотя нет. Люба была закостенелым реалистом – пустой файл за пару недель в книгу не обернется. – Я поставил тебе парочку интервью в календарь – выберешь, к кому больше душа лежит, – и так гладко стелил, словно невдомек было, что у Любы душа не лежит ни к кому. – Залепишь в журнал рассказ – я вышлю тебе список предложений, они все кипятком писаются от перспективы твоей публикации. Ты, кстати, трезва? Люба задумчиво повалтузила остатки джина на дне стакана. – Уже или пока? – Очень смешно, – Костик точно закатил глаза. – Шутишь сносно, значит в кондиции. В норме то есть. – Костик, – бокал осушен, а рука тянется к зудящему виску, – что говорит масонская ложа? – Масонская ложа говорит, что порвет тебе задницу, если ты не отдашь текст в срок, – абсолютно честно оповестил Костик. Тяжело вздохнул: – Любаша, скажи мне откровенно, у тебя хоть что-то есть? Люба развернула пустой файл снова, склонила голову набок и уверенно соврала: – Что-то есть. – Давай в процентах, – и еще один сокрушенный вздох. – Процентов сорок, – недоверчивая тишина немного пристыдила. – Ну, тридцать, – и все еще тишина. – Двадцать пять процентов готово. – Отлично. Тогда нам пиздец. Конечно, пиздец. Будто бы Люба сама не понимает, что им обоим пиздец. Неустойка, которую выкатит издательство, будет стоить Любе всего нажитого имущества. И пусть имущество нажито, слава богу, не совместно с Костиком, но и ему достанется основательно. Как минимум он потеряет работу – а это уже многого стоит, потому что с Костиком никто не хочет работать. Агент-то он отличный, но вот характер… Впрочем, с Любой тоже работать желанием не горят – никто не выдерживает. Только Костик выдержал – мировой мужик. – Я попробую договориться с ними хотя бы на восемьдесят процентов рукописи, – ну вот, золото, а не агент, – но не надейся особенно. Они в ярости. – Они давно в ярости, – отмахнулась Люба. – С самого дня заключения договора. Но спасибо. – Не за что. – А вот это уже неправда – я плачу тебе адские бабки. – А я по-дружески, – на самых серьезных щах заявил тот. – Дружбу, Люб, не купишь. На это она чуть не фыркнула. Проскальзывали у Костика иногда такие дешевые фразочки: «дружбу не купишь», «красота в мелочах», «жизнь – сложная штука». Если бы Костик был писателем, он был бы самым паршивым писателем на земле – и Костик прекрасно это знал, поэтому и стал самым лучшим на свете агентом. Впрочем, все относительно. Самое творчество – дискуссионно. Люба и саму себя не назвала бы писателем с большой буквы «П». История ее успеха до болезненного проста – тексты всего лишь попали на волну потребительского спроса, и на этой волне успешно лавировали и все последующие работы. В ее книгах нет ничего оригинального, а стиль нельзя назвать новаторским. Сюжеты банальны, герои картонны, а в центре всегда лежит большая и неповторимая Любовь. Любовь с первого взгляда, любовь через препятствия, любовь, пронесенная сквозь время и пространство, любовь наивная, любовь нездоровая. Первая любовь и любовь, пришедшая на закате лет. Любовь трагичная и любовь с счастливым концом. Героиня просто едет в электричке, а там – попутчик. Героиня просто поступает в высшее учебное, а там – профессор. Героиня просто устраивается на новую работу, а там – начальник. Героиня даже не ищет на пятую точку приключений, а потому не выходит из квартиры битый месяц, а там – мойщик окон. Или доставщик еды. А потом оба они – и мойщик окон, и доставщик еды, – оказываются миллиардерами из списка Форбс, а мойка окон и доставка еды – так, для души. С таксистами та же история. И обязательно драма где-то ближе к концу – нервишки чтобы потрепать. Чтобы, так сказать, жизнь медом не казалась. Героиня с попутчиком идет в привокзальное кафе, а он бац – и живет за тридевять земель. Героиня закручивает роман с профессором, а у него бац – и жена с детьми. Героиня приезжает на виллу начальника, а там бац – и мать-мегера. Героиня проводит ночь с обворожительным работником сферы услуг, а он бац – врал о своей сути все знакомство, ну как же тут доверять свое сердце лжецам. В общем, жизнь героинь Любиных романов невероятна и шаблонна, полна очевидных внезапностей и предсказуемых неожиданностей. Но самое главное – каждая из этих милейших дам в конце концов встречает свою единственную и неповторимую Любовь. И дело в шляпе. А потом презентации книг, восторженные глаза читательниц и даже – подумать только, – читателей, дальше интервью – видео- и в газетных изданиях, – дальше реки денег, океан популярности, имя на слуху и автографы, автографы, автографы. Не жизнь, а сказка. Если бы только еще над головой дамокловым мечом не висела перспектива остаться нищебродом за сутки. В общем, примерно это по пьяной лавочке Люба тому самому Арсению и поведала прошлым вечером. Особенный акцент она сделала на том, что последняя книга провалилась – пусть и не с треском, но достаточно ощутимо, чтобы критики оставили отзывы до неприятного неоднозначные, а в комментариях читателей прослеживалось явное недовольство. Любе было бы абсолютно все равно – тонкой душевной организацией она совершенно не славилась, – если бы не сучий контракт с издательством. – Ты тут? – Костик выскреб из скорлупы размышлений резко и громко. Люба издала ряд нечленораздельных звуков. Костик счел это ответом. – Как прошел вечер? Удалось что-то где-то?.. Удалось ли что-то где-то? Удалось лишь протрещать с прилипчивым Арсением весь вечер за барной стойкой, напиться в щи и рассказать слезливую историю заката собственной карьеры. Потом наступило непередаваемое воодушевление – Люба карусель своих кондиций изучила от корки до корки, – и безумно захотелось на танцпол. На танцпол ей заявиться не дали – в шуточной, но настойчивой манере, – а вместо этого вызвали такси. А когда экипаж прибыл, выяснилось, что и шагу ступить невозможно – и вот тогда-то и случился Любин позор. Наверное, случился, поскольку эти воспоминания уже совсем растеряли четких линий. Помнится лишь, как этот веселящийся Арсений буквально тащит ее, Любу, к выходу, как натягивает на нее пальто и закручивает платок петлей вокруг шеи, как выводит на свежий воздух и ждет, пока королева вечера продышится. Затем сажает в такси и усаживается сам. И все это под поток нескончаемых благодарностей и присказок, мол: «Хороший ты, Арсюха, мужик». Дальше дверь подъезда, лифт, копошение у входной двери и полная капитуляция – Арсений овладевает сумкой и роется в ней в поисках ключей – тех самых, ради которых брал штурмом квартиру битый час. Ключи находит, дверь отпирает, Люба, кажется, валится на скамейку, а может, на пол – не припомнит, – поднимается и ковыляет до спальни. А после – черный экран. Путем логических измышлений можно прийти к выводу, что Арсений запер дверь снаружи и отчалил. И непонятно, что лучше – очнуться в одиночестве от мерзкого перелива дверного звонка, но без ключей от собственной квартиры, либо проснуться в компании малознакомого мужика, но зато с ключами. Будь на месте Арсения кто-то менее… порядочный, что ли, канунные похождения могли бы закончиться непредсказуемо. Но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет. – Было тухло, – сообщила Люба, шестым чувством ощущая разочарование на другом конце провода. – Сегодня дай ответ по интервью, – только и бросает Костик. Бросает и сбрасывает звонок. На дне бутылки осталась еще пара капель джина и Любиных надежд на светлое будущее. Манкировать таким подобно преступлению. Снова файл, снова белый лист, снова пустая голова. Сюжеты-то есть, их много, они все похожи друг на друга и на прошлые тексты композицией, однако практика уже показала, что подобное массам уже не заходит. А Люба-то надеялась, что гребень волны будет нести ее дольше. Люба не считала себя писателем с большой буквы «П» еще и потому, что искренне была убеждена, что творчество, обернутое в коммерцию, творчеством быть перестает. Потому что в погоне за деньгами, признанием и успехом теряется индивидуальность, высокая идея и чистые помыслы. И очень хорошо, что эти самые чистые помыслы с Любой случались лишь единожды – в самом начале карьеры, когда ее высокочистая писанина не то, что не нашла спроса, но даже тиражировалась в минимальном объеме. А на презентацию пришли три калеки. Повторения, разумеется, не хотелось. Не так давно она выстрелила, чтобы помышлять о закате успеха. Но что там успех – через пару недель злокозненная неустойка издательства отберет у нее и квартиру, и автомобиль, и загородный дом. Обдерет, как липку, и не подавится. Не сказать, что Люба к этому не готова – хотя нет, и правда не готова, – но так просто сдаваться не намерена. Почему же так ярко запомнился Арсений? Да потому, что в один из моментов прошедшего сумбурного мутного вечера он с умопомрачительной серьезностью заявил, что прекрасно знает, как же помочь сложившейся ситуации. И, кажется, даже раскрыл весь свой план, а на задворках мыслей чудилось, словно план и правда был неплох. Не без скепсиса, конечно, но с потенциалом. Вспомнить бы только, о чем шла речь. Впрочем, попытка – не пытка, кто не рискует – тот не пьет, либо пан, либо пропал, без труда и рыбку из пруда… Осталось лишь найти тот самый номер, который, по заверениям Арсения, был в полном Любином распоряжении. А еще надо купить новый телефон.